Глава тридцать первая

Китайцы в Питтсбурге

С

айхун с товарищем стояли на мосту Шестой улицы. Внизу тысячью чер­нильных блесток переливалась Аллегейни-Ривер. Впереди раскинулся Питтсбург, штат Пенсильвания, — плотное скопление полуразрушенных кирпичных зданий. По выгнутой горбатой спине моста размеренно урчали автомобили, потрясая опоры и забрызгивая грязью свежевыпавший снег. Сопротивляясь мощным порывам ветра, Сайхун встал поустойчивее и сжал двойные ручки хозяйственной сумки, забитой покупками. Даже несмотря на перчатки, ручки прямо врезались в ладонь. Его друг, Сэм Ли, предложил свою помощь, но Сайхун отказался. В тот день они впервые вместе шагали домой после работы.

Худощавому Сэму было за двадцать. Его настоящее китайское имя, Ли Сань, фактически обозначало, что он третий ребенок в семье. Однако эми­грантская община просто переделала его имя на американский манер. Он поплотнее запахнул шарф вокруг шеи.

—Ты давно в Соединенных Штатах? — спросил он.

—Около двух лет, — ответил Сайхун. Шел 1953 год.

—В таком случае, ты уже многое знаешь об этой стране.
Сайхун на мгновение задумался.

— Нет, я так до конца и не привык к этому народу. Людей здесь не всегда
легко понять. Некоторые относятся к тебе хорошо, как только ты с ними
познакомишься; но от большинства можно всякого ожидать. Все здесь... по-
другому.

Сайхуну захотелось добавить, что он до сих пор чувствует страх и одино­чество.

— Да, — согласился Сэм, — жизнь здесь — настоящая борьба. Это не­
просто. Чтобы хоть как-то прожить, нужно постоянно работать локтями. Я
был простым крестьянином, жил на холмах. Если бы не помощь моего дя­дюшки, я, наверное, до сих пор бы рыскал по деревням в поисках пропита­ния.

Сайхун давно уже решил держать в секрете свое прошлое.

—И я тоже. Мои дядя и тетя, из семейства И, помогли мне осесть здесь.
Теперь мне приходится не только зарабатывать себе на жизнь, но еще и воз­
вращать им долг, поддерживать их. Они уже старые, и надеяться им больше
не на кого.

—Так ты из семьи И? — спросил Сэм с печальной улыбкой. — Тогда нам не стоило бы дружить.

—Мои дядя и тетя не кровные родственники, — ответил Сайхун, — но я знаю, что семьи И и Ли — заклятые враги.

—Кто знает, отчего они воюют? — сказал Сэм. — Я знаю только, что
мой дедушка ненавидел всех И. Никто сейчас уже не помнит, как началась эта
распря.

—Это Америка, — бросил Сайхун, — какая нам разница сейчас?

—Да, вся эта вражда — частица дома, — согласился Сэм, глядя на тот
берег реки. — А дом остался очень далеко.

На мгновение оба остановились на самом высоком пролете выгнувшего­ся аркой желто-зеленого моста. Ли был достаточно рассудителен, чтобы не мешать Сайхуну в эту минуту одиночества на обочине ночного шоссе. «Хо­роший он парень», — подумал Сайхун, когда они пошли в сторону кварталов Северного Побережья, где жили оба. У каждого из них были грустные вос­поминания о доме и несбыточные мечты.

Стоя у воды, Сайхун стоически сдерживался, хотя ему очень хотелось выплакаться, в самых ужасных криках поведать свою скорбь чужому небу. Вместо того чтобы жить в своем раю, он стал изгоем. Он чувствовал себя несчастным и разбитым. Он был обречен на скитания в поисках неизвестной судьбы.

Сайхун испустил легкий вздох, и теплое облачко пара вырвалось у него изо рта. Его изгнали из Хуашань в ссылку, не дав никаких дальнейших объяс­нений или напутствий.

— Ты думаешь о Генерале Яне? — мягко спросил Ли.

Сайхун обернулся и посмотрел на него: в отблесках фар проезжавших автомобилей вытянутое, с неправильными чертами лицо Ли попеременно становилось то бледным, то темным. Ли имел в виду повара, вместе с кото­рым они работали. Именно Генерал Ян и познакомил Сайхуна с Ли.

—Нет, — честно ответил Сайхун. — Просто мне всегда нравились мос­ты. Мне нравится глядеть с моста на воду: она всегда выглядит такой умирот­воренной.

—Да, дома мосты выглядят именно такими, — согласился Ли. — Пом­нишь, лунные мосты? Они совершенно круглые. Я тоже любил гулять по ним,
особенно когда был мальчишкой. Мне рассказывали, что призраки не могут
переходить через воду. Мне это нравилось. Наверное, это все неправда, а?

—Зачем ты так?

Ли взглянул на товарища; выражение его лица было одновременно ужас­ным и полным симпатии.

— Разве на работе ты не слышал? Прошлой ночью Генерал Ян убил себя.
Он прыгнул с этого моста и размозжил себе голову о речное дно.

Сайхун посмотрел на покрытую рябью речную воду. Внизу, под ним, скользила баржа на буксире. Известие неприятно поразило Сайхуна. Мост совершенно не казался высоким. Сайхун хотел было крикнуть «Нет!», но он давно уже научился молча воспринимать смерть, какие бы чувства ни сжи­вали горло.

— Даже не верится, — сказал он, глядя вдаль — туда, где Аллегейни Ривер сливается с широкой Огайо. — Сегодня человек здесь, завтра его нет. Как сон.

Он вспомнил военную выправку Яна, который вышагивал по кухне так словно все еще командовал войсками на поле брани.

—Он слишком многое потерял, — пробормотал Сайхун, — утратил веру в националистическую Китайскую державу, лишился звания, потерял жену.
Он любил только азартные игры да своего сына.

—Он и умер из-за сына, — тихо сказал Ли, когда Сайхун завершил свои
воспоминания. Сайхун однажды видел фотографию двадцатилетнего юноши
в сильных очках. Снимок всегда лежал в бумажнике генерала, словно бюлле­тень голосования.

—Как это случилось?

—У его сына был туберкулез. Он нуждался в медицинской помощи.

—Он мог бы обратиться ко мне.

—Ты что — богач? — печально переспросил Ли. — Яну нужно было столько денег, сколько ни у одного из нас не наберется.

—Ну и что же он сделал?

—Он начал играть, — хмуро бросил Ли.

—Нет, только не это. — Перед внутренним взором Сайхуна явственно
предстала картина азартных игр.

—Да, — продолжал Ли. — Он играл всю прошедшую ночь и проиграл практически все. На последнюю ставку он поставил все, что у него оставалось.
Но и это он потерял. Ян был в таком отчаянии, что даже начал умолять
крупье дать ему немного в долг; он просил помочь ему. Но ты же знаешь,
какие бессердечные эти азартные игроки. Его нашли сегодня утром. Семей­ные общины собираются взять на себя расходы на похороны.

—Не поздновато ли? — горько произнес Сайхун. — Немного пораньше
эти деньги могли бы спасти жизнь двум людям.

—Они так не думают, — пожал плечами Сэм, и два друга снова пусти­лись в путь.

Они прошли под железнодорожным переездом, дошли до угла Ист Огайо-стрит и пересекли Сендаски-стрит. Там был памятник солдату. У под­ножия видавшего всякую непогоду мрамора лежали десятки букетов — мно­гие из искусственных цветов — и бурый, немного потрепанный американ­ский флаг. В Китае это могло бы сойти за придорожный храм, где Сайхун мог бы помолиться. Здесь не было места, где можно было бы помолиться за упокой человеческой души.

Он посмотрел на Ист Огайо-стрит, которая располагалась рядом с кварталом выходцев из Китая. Эта оживленная торговая улица представляла со­бой сумрачный коридор кирпичных зданий, возведенных в конце 80-х годов прошлого века. Покосившиеся дома в стиле викторианской готики пугливо жались друг к другу, открывая взгляду мутные, убогие витрины; в подслеповатых глазницах окон и дверей затаились снег и тень. Большинство когда-то были украшены причудливой лепниной в римском стиле, но под влиянием льда и времени эти изыски давно уже утратили свою привлекатель­ность.

Сайхун все еще думал о Яне, когда они дошли до сквера Сендаски-парк –– большого участка земли размером с пару кварталов, на котором росли редко разбросанные деревья. В солнечную погоду он любил посидеть там вместе с Яном; несмотря на то что парк представлял собой лишь островок посреди ревущих автомобилей, где были скамейки, лужайка да несколько деревьев, они пытались представить себе спокойствие природы.

Сендаски-парк представлял собой своеобразную «ничейную землю» между центральной частью города и местом проживания китайской общи­ны. Добираться до дома через парк было быстрее. Сайхун никогда особенно не задумывался над этим. Однако Сэм неожиданно занервничал.

—Кван, я тебе еще кое-что не рассказал, — дрожащим голосом сообщил он Сайхуну.

—Ты о чем?

—Каждый вечер, когда я иду парком, меня преследуют. Они бьют меня. Всю дорогу домой я бегу, а потом подпираю дверь изнутри. Они измазали
мои окна смолой и угрожают моей жене.

—Успокойся, — ответил Сайхун. — Я никого не вижу здесь. Может быть, на двух сразу они нападать не станут.

—Надеюсь, — с сомнением в голосе произнес Ли. Потом он нервно закурил сигарету.

Голые, без единого листочка ветви деревьев придавали парку унылый вид. Вокруг то и дело сновали машины, но уличная суета не прибавляла спо­койствия и уверенности. Вне всяких сомнений, в случае чего ни один из про­езжающих мимо не остановится, чтобы помочь; возможно, что они вообще ничего не заметят. Одинаковые в своей безликости стальные коробки на ко­лесах мчались вдоль всех сторон парка.

Как и опасался Ли, их поджидали трое. Сайхун задумчиво оглядел троицу, оценивая шансы. Один из хулиганов был внушительным толстяком с сальными патлами. Посередине стоял самый высокий; плечи и грудь у него были мускулистыми, внушительными. Третий в сравнении с остальными ка­зался более тщедушным, но лицо у него было самым жестоким. Подведя итог своих наблюдений, Сайхун почувствовал удовлетворение: его методика ведения боя основывалась на определении всех слабых мест противника заранее, до того, как произнесены первые слова или посыпались первые удары.

— Эй, китаеза! Дружка с собой привел? — произнес высокий, наклонив голову и сардонически ухмыляясь.

Сайхун молчал. Он знал, что Ли все равно не понимает ни слова по-английски. Правда, угрожающие интонации были более красноречивы, чем слова.

— В чем дело, узкоглазый? Язык проглотил? — проворчал толстяк.

–– Дурак, он тебя просто не понимает, — возразил ему высокий. — Попробуй с ним почирикать: мяу-мяу-дзинь-цинь!

И троица довольно заржала над собственной шуткой.

—Иди сюда, желтолицый! — рявкнул высокий, хватая Ли за рубашку.

—Остановись, — резко приказал Сайхун, опуская на землю хозяйственную сумку.

—Заткнись, засранец! До тебя мы доберемся попозже.

Готовясь к схватке, Сайхун предпочитал подобраться к противнику поближе.

—Что-то я не расслышал, — произнес он, делая шаг прямо к главарю,

—Господи Исусе! — воскликнул высокий. — Да этот мешок с дерьмом даже не понимает, что значит совать свой нос не в свое дело!

Он отпустил Ли и потянулся к Сайхуну, намереваясь схватить его. Сай­хун вытянул руку, перехватывая движение противника, и одновременно кос­нулся запястьем его руки. Всего лишь одно касание — хорошему бойцу этого было достаточно, чтобы оценить силу врага.

— Да ты смелый мальчик! — проревел высокий.

Сайхун ничего не ответил, лишь не мигая уставился в глаза хулигана. Его лицо изменилось, в зрачках блеснула голодная жадность. Теперь Сайхун на­поминал доисторическое чудовище, которое собралось пожрать долгождан­ную добычу.

—Эй, тупица, — продолжал грозно шипеть высокий, — сейчас я сотру с твоей физиономии этот идиотский взгляд.

—Я так не думаю, — ответил Сайхун, и глаза его широко открылись в предвкушении.

Ощутив начало движения, Сайхун в ту же секунду выбросил руку вперед, с такой силой ударив высокого в живот, что верзила согнулся пополам. Быс­трый удар по шее — и вот уже мускулистый главарь качнулся вперед, отчаян­но ловя ртом воздух.

Двое других бросились на помощь, но Сайхун воспользовался верзилой. словно щитом. Высокий все не мог прийти в себя, так что манипулировать им было просто. Лишь после того, как главный получил достаточное количество тумаков от своих дружков, Сайхун отпустил его.

С толстым Сайхун расправился быстро, нанеся ему вначале мощный удар коленом в область мочевого пузыря, а затем наградив его прямым выпадом в сердце. Невероятная сила волной вскипела в Сайхуне. Заметив, что хулиган с жестоким выражением лица бросился вперед, Сайхун приготовился к контратаке. Он отразил удар, в свою очередь сильно двинув нападающего в ребра. Потом Сайхун сделал шаг и, оказавшись за спиной у негодяя, резко опустил локоть вниз. Он с нескрываемым удовлетворением услышал звук удара. Противник шлепнулся на землю, но тут же вскочил снова.

—Я убью тебя! — заревел тощий.
Сайхун отступил назад:

—Слушай, я позволил тебе подняться на ноги. Такое у меня впервые. Если ты подойдешь ко мне еще раз, я отправлю тебя на больничную койку.

—Ах ты ублюдок, мать твою!

И тощий попытался протаранить Сайхуна головой. Тот ступил в сторону и рукой захватил шею хулигана в замок. Потом он швырнул его на обледе­невший бетон. Послышался треск ломающихся ребер.

В это время верзила, который уже очнулся, подхватил палку и изо всей силы опустил ее на Сайхуна. Сайхун резко крутнулся на месте, захватил в полете руку противника, а потом, быстро подняв колено, заставил того пере­кувыркнуться. Две молниеносных серии ударов — и часть зубов и крови верзилы перекочевала на тротуар.

Задыхаясь и хрипя, верзила свалился на Сайхуна. У Сайхуна возникло инстинктивное желание как обычно нанести еще добрый десяток ударов вра­гу прежде, чем он коснется земли; но вместо этого он вдруг поймал безволь­ное тело и поддержал его. При такой способности к импровизации в поедин­ке, при столь развитых умениях, Сайхуну ничего не стоило моментально при­кинуть самые различные варианты дальнейшей расправы над поверженным негодяем. Но он остановился. Челюсть верзилы безвольно прижалась к его бицепсу; рукав пропитался кровью и розовой слюной; поникшая голова ка­залась удивительно тяжелой. Сайхун придерживал обреченную жертву. А эту жертву следовало бы убить.

Когда-то он с удовольствием пошел добровольцем на войну, желая при­нять неизбежность смерти во имя женщин, детей и родины. Что касалось поединков в боевых искусствах, здесь противники признавали смерть как неотъемлемую часть традиции боя. В таких сражениях присутствовало опре­деленное благородство и честь. Но здесь... Здесь были лишь расистские недо­умки, просто идиоты. Сайхун презирал их. В том, чтобы убивать подобных, никакой славы и чести не было. С отвращением отбросив бесчувственного хулигана, Сайхун отыскал Ли: тот был совсем бледен и трясся с перепугу.

—Мы же никому не будем рассказывать об этом, правда? — спросил Сайхун.

—Heт, нет! — хрипло произнес Ли. — Надеюсь, что на этом мои му­чения закончатся. А я и не знал, что ты умеешь сражаться.

— Забудем об этом, — произнес Сайхун. — Немного поразмяться перед сномполезно для здоровья.

Сайхун провел Ли до дверей его дома, а потом прошел еще три квартала до своего жилища. Пыл сражения уже угас внутри, но он все еще размышлял о стычке. В подобных драках нет ни геройства, ни смысла. Он не изменил чье-либо мышление, никому не сделал лучше. Это было лишь примитивное утверждение собственной воли. Но пуще сожаления о бестолковой потасовке было его недовольство из-за навязанной извне необходимости разбираться в вопросах, о которых не упоминалось ни в священных текстах, ни в молитвах, ни даже в политике. Честно говоря, в Хуашань ему почти не нужно было принимать самостоятельные решения, и это было приятно. Все основные решения были в компетенции мастеров; они знали, что правильно, а что –– нет. Но с тех пор, как ему пришлось уехать из Китая, волей-неволей приходится принимать собственные решения, выносить суждения по поводам, _с которыми он до этого ни разу не сталкивался.

Н

а следующий день Сайхун, отправляясь в Китайский квартал за покупками, опять пошел через парк. Там не было никаких следов ночного побоища. Он увидел только нескольких матерей, которые, держа за руку теп­ло одетых малышей, направлялись к расположенному в парке культурному центру общины. Потом Сайхун направился к мосту. Он пошел к югу через кварталы главного делового центра, пока не добрался до небольшого посе­ления, располагавшегося вдоль северной и южной сторон крохотного прямо­угольного квартальчика. Несколько выходивших на Третью улицу строений казались карликами по сравнению с нависавшей над ними громадой «Грант Билдинг»; другие домишки были развернуты к югу и выглядывали на сосед­нюю улицу. Но открывавшийся из них вид на реку Мононгахела изрядно портила изогнутая дуга из опорных конструкций подвесной железной до­роги.

Единственным зданием, которое можно было определить как «китайс­кое», была штаб-квартира Организации мирного гармоничного труда. То бы­ло трехэтажное сооружение из коричневого кирпича с крышей «под черепи­цу» и деревянными балконами, в форме которых слышались отзвуки кантон­ской архитектуры. Расположенный на первом этаже китайский ресторанчик был украшен гордой вывеской «Гостиница "Чайнатаун"». Под вывеской можно было прочесть единственное слово «Кухня».

Через несколько дверей располагался магазин «Новые горизонты». Им заправляла миссис Ли, которую прозвали «Большая миссис Ли». В четырехэ­тажном кирпичном здании девятнадцатого века были дешевые номера для старых неженатых постояльцев. «Новые горизонты» были единственным местом, где можно было купить тофу, сухие продукты, травы или консервы из Китая. Миссис Ли закупала растительные продукты в Нью-Йорке; как пра­вило, они оказывались замороженными или вялыми, но все равно они несли в себе знакомые запахи и вкусы. Обычно продукты выставлялись в ящиках» в которых они прибыли. Ящики открывали прямо перед дверями магазина Сайхун подхватил два плотных бумажных пакета из проволочной корзины л принялся выбирать головки капусты и горошек.

В первую очередь в магазине бросалась в глаза стойка. За ней неизменно возвышался мистер Ли, сухощавый китаец в толстых очках. Передвигался он медленно, постоянно размышляя над каким-то абстрактным суждениями. Мистер Ли был ученым; вот почему он всегда был склонен обсуждать классические трактаты с мужчинами и своих собственных детей — с женщинам. Он мог бесконечно хвастаться своим сыном, который стал врачом, своей любимой замужней дочерью и младшенькими, которые ходили в школу-все еще хранил романтическое убеждение в том, что бизнес был совершенно неподобающим занятием для академического ученого. В полном соответствии со своими убеждениями мистер Ли не умел ни прибавлять, ни вычитать. Как только Сайхун вошел в магазин, практичная миссис Ли поспешила к нему. Ее приводила в ужас сама мысль о том, что находящийся за конторкой муж обязательно ошибется, как всегда, в пользу клиента.

Миссис Ли была полной женщиной с гладкой кожей и «золотой улыб­кой»: из-за плохого здоровья каждый зуб у нее сверкал чистым золотом, а багровая помада лишь подчеркивала эту ослепительную улыбку. Закручен­ные перманентом волосы были уложены волной. Друзья миссис Ли ежене­дельно появлялись в магазине, чтобы отдать должное доброму здоровью хо­зяйки. На это практичная толстушка неизменно отвечала кокетливыми жа­лобами на собственную полноту. Удача и счастье преследовали ее, так что жаловаться больше было не на что. Миссис Ли была землевладелицей, хозяй­кой, матерью, добрым ангелом и, конечно, известной городской сплетницей.

В Питтсбурге не было своих прорицателей, но миссис Ли так или иначе знала обо всем, что происходило в городе. Браки, рождения, связи на стороне, смерти и самые сокровенные секреты неизменно становились частью ее рас­сказов. Она неустанно болтала со старушками, которые чинно восседали на стульчиках красного дерева рядом со входом в магазин. Летом это достойное собрание охлаждало себя веерами из орлиных перьев. Их беседы целиком состояли из непрерывных комментариев к повседневной жизни китайской общины.

Выбирая покупки, Сайхун слышал соло сплетницы миссис Ли в сопрово­ждении хора.

— Вы слышали о бедном мальчике, которого утопили его соученики по университету? — обратилась одна женщина к своей товарке.

— Да, это был пятый сын Ли, — ответила та. — Какое несчастье! Он получил стипендию в школе инженеров. Несомненно, его друзья просто за­видовали ему.

Большая миссис Ли ненадолго замолчала, взвешивая отобранные Сайхуном овощи.

— Может, стоило бы обратиться в полицию?

— Там никогда не согласятся со свидетельством китайца против утвер­ждений белых, — вмешался Сайхун.

— Твоя правда, Бычок, — заметила миссис Ли, употребив прозвище, которым члены общины наделили мускулистого Сайхуна. — И все-таки это опасно. Он был настолько многообещающим учеником! Компании были готовы взять его на работу прямо со студенческой скамьи. Только представьте себе — один из Ли стал бы профессионалом!

— Но он мертв, — равнодушно возразила одна из старух. — Глупый малыш! Он так обрадовался, когда его пригласили на пикник. Как глупо было остаться на лодках, зная, что не умеешь плавать!

— Трагедия! Настоящая трагедия! — миссис Ли вновь вернулась к ово­щам.

Укладывая в пакет покупки, миссис Ли обратилась к Сайхуну:

—Хоть бы ты не был таким доверчивым.

—Я не из таких, — заверил ее Сайхун.

—Конечно, мы все слышали о тебе, — улыбнулась миссис Ли.

—О чем вы?

—Мы все знаем о том, как ты защищал Сэма, мойщика посуды, — с восхищением произнесла миссис Ли.

—Пожалуйста, не нужно об этом, — зарделся Сайхун.

—Какой же ты скромный! — воскликнула она, игриво похлопав моло­дого человека по руке. Совсем смешавшись, Сайхун поспешил удалиться.
Одно дело сбивать на землю врагов и совсем другое — общаться с говорливой
миссис Ли.

Сайхун быстро покинул магазин, проклиная болтливого мойщика посу­ды. Каждый житель общины считал знатоков боевых искусств героями. Дети стремились подражать им; старики почитали их рыцарями, готовыми биться за справедливость. В глубине души Сайхун знал, что быть знатоком боевых искусств совсем нелегко. За многие годы ему пришлось пережить многие ранения, удары противников изуродовали его тело, а частые сражения оп­устошили душу. Чтобы достигнуть того уровня, на котором драка в парке выглядит простой стычкой, ему пришлось заплатить слишком высокую цену.

Обратно он пошел через мост Шестой улицы. Полуденное небо заволок­ло тучами; вечер обещал быть прохладным. В воздухе явственно ощущался запах пыли, угля, дыма, выхлопных газов и, как ни странно, кетчупа: на Се­верном побережье вовсю пыхтела 57-я фабрика фирмы «Хайнц». Снег ярко-белым покрывалом лежал на перилах моста. Покрытые ржавчиной уличные фонари все еще не горели.

Сайхун остановился перед мерцавшей в вечерних сумерках бронзовой табличкой с Клятвой Верности на здании городского суда. Конституция, Дек­ларация Независимости, Клятва Верности и сама история американской ре­волюции и Гражданской войны — все это повлияло в свое время на решение Сайхуна эмигрировать в Соединенные Штаты. Тогда его воображение рисо­вало картины простирающихся до самых берегов океана вековечных лесов и далеких гор. Он предвкушал встречу с коренными жителями Америки, пред­ставляющими различные племена и одетыми как в костюмы колониальных времен, так и в современную одежду. Все это он видел в фильмах. Но судя по результатам его недавнего сражения и трагической гибели пятого сына Ли, последняя строка из Клятвы Верности приобрела теперь новый иронический оттенок.

Сайхун размышлял, не было ли ошибочным его решение переехать в США. Он жил в огромном угрюмом городе, над которым плыли звуки и дым сталелитейных заводов; он бродил по мощеным мостовым, вдоль которых носились автомобили; он жил в приземистых, геометрически правильных лачугах с артериями из сварных труб и нервами электрических проводов. В этом городе не было места нефритовому изяществу, рубашкам из шелка, книгам, написанным на тонкой шелковичной бумаге, покрытым каллигра­фией веерам, холеным лошадям и пурпурным бамбуковым флейтам. Все, чем владел Сайхун, жило лишь в его сердце или бурлило в груди, когда он был дома, и лишь иногда вырывалось наружу в беседе с редкими знакомыми, разделявшими его чувства.

Сайхун прошел по Ист Огайо-стрит. Очутившись около окрашенного в черное входа с аркой и колоннами в римском стиле, он поднялся по лестнице в небольшую комнату на третьем этаже. Гам было несколько виниловых кабинок для посетителей да напоминавшая бар стойка с высокими табуре­тами. Хромовые уголки на мебели и подставки табуретов потускнели от вре­мени; кое-где целостность ансамбля поддерживалась лишь кусками липкой ленты. Допотопные ходики были обклеены желтой пленкой. Как всегда, по­сетителей не было видно.

Сайхуна поприветствовал мужчина лет под пятьдесят. Дядюшка Фэн на­поминал своей фигурой раскоряченную жаровню. Толстая и неповоротливая шея была увенчана лысеющей головой. На лице застыло неизменное выра­жение услужливости. Дядюшка Фэн был облачен в белый поварской наряд. Из-под коротких рукавов выглядывали мускулистые руки с грубыми, толс­тыми пальцами, сплошь покрытыми порезами и ожогами. Вообще-то дя­дюшка Фэн был его родственником. Сайхун был рад встретить хотя бы не­много знакомую душу. Найти общий язык с болтуньями из магазина «Новые горизонты» было практически невозможно.

—Привет, Бычок! Холодно сегодня! — крикнул ему дядюшка Фэн.

—Да, — ответил Сайхун, в который раз изумляясь сугубо китайской привычке здороваться с другими людьми, сообщая очевидные вещи.

—Заходи, заходи, снимай пальто, — радушно бросил ему дядюшка Фэн, направляясь обратно на кухню. Сайхун услышал шипение котелка на плите.

Оставив верхнюю одежду на металлической вешалке в виде оленьих ро­гов, Сайхун отправился за дядюшкой.

— Старый Пун как всегда опаздывает, — проворчал Фэн. — Никогда он
не может прийти вовремя! Я приготовил кое-что из лучших деликатесов на­
шей родной провинции. Вот. Помоги-ка мне нарезать овощи.

Взяв острый кухонный нож, Сайхун встал за столом для резки, который представлял собой простую деревянную колоду. Он быстро нарезал дольками морковь, капусту, сельдерей и мангольды; дядюшка Фэн тем временем начал что-то жарить на плите, в которой так и полыхал огонь. Лопаточка в руке повара отбивала быстрый ритм на разогретой стальной поверхности. Вода смешалась с кипящим маслом и овощи на сковороде яростно зашипели, словно петарды. Основными приправами здесь были масло, вино и соя, и дядюшка Фэн умудрялся сотворить настоящее чудо, просто использовав соус в нужном количестве.

Через двадцать минут они сели, чтобы насладиться блюдом из полосатой зубатки, тушенной с черной фасолью; далее появились зажаренные до хрустящей корочки цыплята, тушеные эскалопы с овощами, свиные бризоли и горячий, дымящийся рис. Сайхун ел все, за исключением свинины. Это всегда вызывало насмешливые замечания дядюшки Фэна.

— Мужчина, который никогда не ест свинину?! Это что-то ненормаль­ное!

Но Сайхун, пожав плечами, продолжал наслаждаться сочными кусками ароматной изысканной пищи. Никто здесь не знал, что он даос. И только Сайхун ведал смысл тех или иных ограничений.

Потом дядюшка Фэн плеснул в стакан немного «Джонни Уокера» и жес­том пригласил Сайхуна выпить, хотя оба они знали, что это не более чем формальность.

—Меня развезет от этого, — попытался невнятно оправдаться Сайхун,

—Сосунок! — рассмеялся Фэн. — Ничего, значит, нам со стариной Пуном достанется больше.

На лестнице послышался звук шагов.

—Наконец-то принесло старого ублюдка, — буркнул Фэн. Его лицо от спиртного уже раскраснелось.

—Неужели вы двое начали есть без меня? — послышался гулкий голос от двери.

—А ты все равно никогда не ешь с нами! — огрызнулся Фэн тоном обиженного повара.

—Ф-фу! Просто у меня есть собственные предпочтения.

Снизу послышался лязг велосипеда, который ставили на подножку у сте­ны.

— И смотри не уродуй там стены!

— Угомонись, не то еще сердечный приступ себе заработаешь!
Потом дядюшка Пун тяжело загрохотал вверх по лестнице. Несмотря на

свою седину и шестидесятипятилетний возраст, Пун все еще сохранял пря­мую осанку и был полон жизненных сил. Он зарабатывал себе на хлеб, рабо­тая грузчиком. Сложения дядюшка Пун был крепкого и плотного. Большие ладони он по привычке держал чуть в сторону, словно был всегда наготове. Почти всю свою жизнь он был моряком, так что умение вязать самые раз­личные узлы сделало дядюшку Пуна одним из наиболее известных мастеров среди китайцев Питтсбурга. Если кто-то хотел отослать на родину посылку или ящик, дядюшка Пун неизменно обвязывал груз манильским канатом. Однажды Сайхун видел, как дядюшка нес на спине целый корабельный сун­дук! Судя по всему, не было практически ничего, что дядюшка Пун не смог бы передвинуть при помощи канатов, рычагов, а чаще всего — собственной силы.

Вместо пояса его брюки были подвязаны куском каната; кроме того, в любое время года Пун всегда ходил в одной и той же шерстяной куртке. Куртка была длинная, с невообразимым количеством странных кармашков изнутри. В кармане мог оказаться клочок бумаги, немного шпагата, монета — но чаще всего они были пусты.

Дядюшка Пун подошел к столу и снял куртку, обнажив свой мускулис­тый торс. Голова у него была массивная, как у слона, а коричневая плотная кожа так и лоснилась. В сравнении с остальной физической мощью странно несоразмерными казались крохотный тонкий рот и совсем уж изящные очки в тонкой металлической оправе, которые каким-то чудом держались на ши­роком лице Пупа.

—Ну, почему ты опоздал сегодня? — буркнул с полным ртом Фэн.

—Меня задержали, — по-английски ответил Пун.

—И что же задержало? — удивленно спросил Сайхун.

—Не в смысле дел; я не задержался по делам. Я имею в виду, что меня не пускали.

—Вы хотите сказать, что вас остановили и ограбили? — удивленно спро­сил Сайхун.

—Ага! — гаркнул дядюшка Пун, многозначительно переглянувшись с
Фэном. — В конце концов, я старик с желтой кожей. Эти американские парни
думают, что я для них легкая добыча!

Сайхун улыбнулся: он знал, что дядюшка Пун был ветераном кулачных боев стенка на стенку.

—Так что же произошло? — не унимался Сайхун.

—Он остановил меня, когда я как раз садился на свой велосипед. Он требовал у меня денег. У него нож был.

—Глупый сопляк, — пробормотал Фэн.

—Вот я и стоял, расставив руки в стороны, пока этот идиот просматри­вал все мои карманы — а даже я не знаю точно, сколько карманов в этой
куртке.

И дядюшка Пун сделал драматическую паузу, словно давая двум това­рищам время хотя бы приблизительно прикинуть количество этих самых карманов.

— Когда он закончил, то совсем разозлился. И вот тогда я дал ему как
следует! Я просто сделал какого-то зубного врача безумно богатым, — за­
вершив свое признание, дядюшка Пун вошел на кухню и продемонстрировал
свой кулак размером с наковальню. Завидев это, дядюшка Фэн засмеялся от
удовольствия.

Услышав, что Пун разжигает плиту, Сайхун и дядюшка Фэн вернулись к своей трапезе. У Пуна были свои пристрастия к пище: ему нравилось есть именно то, что никогда не встречалось в Китае, — например, отбивную с кровью. Раскалив плиту, пока от металлического листа не начал виться ды­мок, дядюшка Пун быстро плеснул на плиту масло и положил солидный ку­сок мяса. Быстро прожарив один бок на докрасна раскаленном металле, Пун перевернул отбивную — готово.

Потом дядюшка Пун присоединился к остальным, держа в руках тарелку с шипящей отбивной, рисом и обжаренными овощами. Обильно полив ужин кетчупом и соком от мяса, он тут же набросился на еду, вооружившись ножом и вилкой. Отбивная брызнула кровью, рис стал коричнево-красным. Почти сырое, но горячее мясо пришлось дядюшке Пуну по вкусу.

—Варвар! — с отвращением проворчал Фэн.

—Ты давай, наливай виски, старый черт!

Фэн выполнил приказание, воспользовавшись возможностью вновь ос­вежить свой стаканчик.

—Придется мне догонять тебя, — заметил дядюшка Пун.

—Не переживай, — успокоил его Фэн. — Можешь выпить долю Бычка.
Пун с явным удовольствием быстро расправился с отбивной.

—Да, если бы не отбивные, как хотел бы я сейчас вновь очутиться в родном Фошане! — вздохнул он.

—Да-а, еда там, в Фошане, — это, Бычок, скажу я тебе... да ты просто никогда и не пробовал ничего подобного! — согласился дядюшка Фэн.

Тут Сайхун вспомнил о многочисленных застольях и празднествах, в которых ему довелось участвовать. Это происходило в красивых залах из сандалового дерева. Он не мог не согласиться с тем, что кантонские повара славились своим искусством. В конце концов разве императору Цзянлуну не пришлось переодеться инкогнито лишь для того, чтобы отправиться на юг и попробовать тамошнюю кухню?

—О да! — с энтузиазмом воскликнул дядюшка Пун, когда Сайхун упо­мянул эту историю с императором.

—Император был хитер. А еще он был непревзойденным воином.

—Но при этом жестоким, — вмешался Фэн. — Ведь он сжег дотла Шаолинь!

Глядя на то, как старики потихоньку напиваются, Сайхун предался вос­поминаниям и сентиментальным размышлениям. Где теперь Китай странст­вующих рыцарей и древней красоты? Где его мастер, храм, товарищи по уче­бе? Где та жизнь, к которой он стремился, — жизнь путешествий по дивным пейзажам, опутанным плотной паутиной исторических воспоминаний? В Ки­тае каждый камешек, каждая травинка хранили в себе бездну преданий, как действительно имевших место, так и мифологических. То могли быть расска­зы о вечной дружбе, сказания об известных сражениях, легенда о месте, в котором бог спустился на землю, или место встречи возлюбленных, река, в пучине которой спят драконы.

—Я уже стар, — произнес Фэн, который порядком опьянел, — но если бы мог, обязательно вернулся бы обратно.

—А я ни за что, — твердо заявил дядюшка Пун. — В Китае я жил бы еще
беднее.

—А ты, Кван, — ты вернулся бы назад? — спросил Фэн.

—Не знаю. — Как он мог рассказать им о задании, которое надлежало
выполнить,

—А почему бы тебе действительно не вернуться? Ты бы женился.

—Женился? — улыбнулся Сайхун. — Я не из той породы.

—Каждый мужчина из той породы! — рассмеялся Фэн.

—Но ведь вы двое холостяки, — возразил Сайхун.

—Ты думаешь, жить в этой стране так легко? — спросил Фэн.

—Не в этом дело, — угрюмо произнес Пун. — Слишком старые, слиш­ком бедные, слишком некрасивые... Если у человека есть хотя бы одно ком­пенсирующее качество, этого достаточно. Например, если ты богат, ты мо­жешь купить себе невесту независимо от того, насколько ты стар и уродлив
собой. А что мы? Как говорят здесь, — тут он переключился на английский,
–– «Три раза будешь участвовать в забастовках — и ты уволен!»

И все трое рассмеялись, согласно кивая головами.

—Значит, ты приехал сюда, чтобы разбогатеть, как и все мы? — спросил Фэн у Сайхуна.

—Ну, я слышал, что Америка очень необычная страна, — честно отве­тил Сайхун.

—Необычная в каком смысле? — в голосе у Пуна послышалась озабо­ченность.

—Я читал конституцию и Декларацию Независимости. Я подумал, что это замечательная страна.

— Глупый книжный червяк-идеалист! — укоризненно произнес Фэн.
Дядюшка Пун задумчиво осушил стакан:

—По крайней мере, я надеюсь, что теперь ты выбил эту дурь у себя из головы!

—Ты пьян! — предупредил Фэн.

—Нет, не пьян, — стоял на своем Пун. — А даже если бы и да — разве от этого мои слова менее ценны?

—Наш Бычок полон романтики и идеализма, — возразил Фэн. — Зачем ему портить жизнь болтовней?

—Значит, он книжечки почитывает, — пожал плечами Пун. — Что ж, попытаюсь дать ему настоящее образование.

—Как хочешь, — ответил Фэн. — Я пока помою посуду.

Нетвердо держась на ногах, дядюшка Пун развернулся к Сайхуну. Он наклонился достаточно сильно, чтобы Сайхун мог почувствовать тяжелый алкогольный перегар.

— Дай-ка я расскажу тебе, что однажды мне сказал человек с Кавказа, —
с усилием произнес Пун. — Он сообщил мне, что «десять китайцев не стоят одного черномазого». А ты знаешь, как они относятся к неграм! Остальное
подумаешь сам!

Сайхун лишь улыбнулся и снова наполнил стакан дядюшки Пуна. Не исключено, что все пьяные сборища неизменно превращаются в отвратительное зрелище. Подхватив свою тарелку, он помог Фэну управиться с посудой, а затем вышел в морозную ночь. Сайхун был все еще достаточно молод, чтобы считать замечание дядюшки Пуна проявлением обыкновенного цинизма.

С

айхун жил со своими дядей и тетей в четырех кварталах от жилища Фэна, в восточной половине видавшей виды двухэтажной квартиры на Форленд-стрит. Деревянное жилище с мансардой и фронтоном было построено после Гражданской войны и тогда же было окрашено желтой краской в пер. вый и последний раз. Поднявшись на несколько ступенек до входной двери, Сайхун вставил ключ в практически бесполезный замок. Из темного коридора на него пахнуло теплым нутром дома. Все-таки приятно жить вместе с людьми преклонного возраста, подумал Сайхун; они всегда поддерживают комфортную температуру внутри.

Потом он повесил на вешалку свою одежду и как можно тише прокрался
по коридору. Спальня дяди и тети была прямо здесь, на первом этаже. Боль­ше там ничего не было, если не считать небольшого храма, посвященного
Гуань Инь, Богине Милости. Собственно, дом имел только одну комнату,
позже в пристройке появилась кухня. В принципе тыльная часть дома цели­
ком состояла из различных пристроек, каждая из которых появлялась по
необходимости и создавалась с учетом окружающей архитектуры.

Сайхун вошел в кухню, уже не замечая, что пол в пристройке лежит под другим углом, чем в коридоре. Его тетя благоразумно решила оставить в кухне зажженную настольную лампу, и теперь Сайхун направился по узкому желтоватому лучу, пробивавшемуся через полуоткрытую дверь. Он улыбнулся — старики явно спорили о том, что стоит больше: электричество или проявление уважительности.

Многократно залатанные гипсом стены кухоньки были покрашены в желтый цвет. Главной доминантой почти квадратного помещения были вну­шительная, вытянутая, покрытая белой эмалью печь и холодильник. Крас­ные и зеленые полки были сплошь уставлены банками с мукой, чаем и про­чими припасами. В углу на зеленом линолеуме стояла двадцатипятигаллоновая стеклянная ваза с рисом.

Сайхун поставил греться воду, наблюдая за голубым цветком газа, кото­рый с хлопком вспыхнул под старым стальным чайником. Он помнил, что чайник необходимо снять до того, как мерзкий свисток разбудит всю округу.

Обернувшись к пластиковому столику с хромированными ножками, Сайхун заметил конверт. На тонкой бумаге виднелся знакомый каллиграфи­ческий почерк его учителя и еще коряво написанный кем-то другим адрес на английском. Он присел, чтобы раскрыть конверт. Садился он осторожно: стулья на кухне были современными, с S-образной хромированной рамой и красными фанерными сиденьями, покрытыми виниловой пленкой. Он всег­да боялся перевернуться на этих дурацких штуковинах.

Письмо было кратким: Я покидаю гору. Вернись; нужна помощь.

В конце стояла официальная печать настоятеля Хуашань.

Сайхун опустил письмо на столешницу. Каллиграфия старого учителя была как всегда прекрасной, но вот содержание совершенно не впечатляло. Его первая мысль была: необходимо отправляться немедленно. Но уже во второй отразилось сомнение: а почему я? В конце концов, внутри еще не угасло чувство обиды. Его воспитывали с младых ногтей, но вышвырнули в мир именно тогда, когда он больше всего нуждался в направляющей руке. Где-то внутри бурлило ревнивое подозрение: пока он тут прислуживает в дешевых ресторанчиках, служки его учителя и остальные соученики в это время постигают секреты бессмертия.

Он снова перечитал послание. Отправиться на другой конец света совсем непросто; более того, это недешево и нескоро. И вообще, нет никакой уверен­ности, что встреча будет радостной.

Открыв заднюю дверь, которая вела в сад, Сайхун ступил в темный про­ем. Сразу же чутко залаял соседский пес. Мягкий лунный свет лился на потер­тое деревянное крыльцо. Казалось, что весь дом превратился в воплощение долгих лет меланхолии. Сайхун спустился в сад, осторожно ступая по скри­пящим, постанывающим половицам.

Ночная стужа сотнями иголок впилась в его тело. Кожа непроизвольно сжалась от холода, кровь прилила к щекам, все тело старалось сохранить в себе тепло. С каждым шагом под ногами похрустывал снег. Он стиснул засу­нутые в карманы руки в кулаки.

Собственно сад был маленьким — так, остатки участка после возведения беспорядочных пристроек. Летом там был небольшой газон, который под палящими солнечными лучами скоро становился бурым, выгоревшим; те­перь же участок был укрыт трехфутовым слоем сверкающего снега. Посе­редине крохотной равнинки торчал скелет персикового дерева. Сайхун поса­дил его, когда впервые переехал в этот город. Еще не вполне оформившийся саженец на фоне снега казался гордым и одиноким. На персике не было ни листочка, и Сайхун, глядя на него со стороны, не поклялся бы, что саженец до сих пор жив. Крохотный ствол казался мертвым, заледеневшим; на ветвях не было ни одной почки и даже насекомые не ползали по нему. Кто знает, пере­живет ли персик эту зиму? Может быть, весной он так и останется стоять, заброшенный, лишенный всяких признаков жизни. Но если на нем появятся молодые побеги, это будет значить, что у ботанического трупа хватило созна­тельности сохранять терпение. Оставалось верить в то, что персик переживет зиму и даже выбросит жизненно необходимые листочки, зная, что свет и тепло обязательно вернутся.

Сайхун снова спросил себя, должен ли он возвращаться. Возможно, если бы он очутился в старом добром Китае, он обратился бы к предсказателю или раскинул палочки из тысячелистника, гадая с помощью «Книги Перемен». Но сейчас даже столь грубые подпорки были ему недоступны. Он должен был делать то, чему старшие учили его с самого детства: читать подсказки приро­ды. Дерево росло на точке силы; за благодатный сезон тепла оно успело сфор­мировать некоторые ветви, и те достигли точек силы в атмосфере. Следова­тельно, можно было «прочесть» дерево. Оно могло преподать урок, даже передать свою силу. Его ветки были каллиграфией. Так Сайхун стоял в невер­ном свете луны, разглядывая внешне погибшее деревце. Он думал о своем отчаянии, о горечи после расставания с Хуашань. Где-то во всем этом безумии, в работе по ресторанам, в уличных драках, в жизни на чужой земле должен был существовать ответ. Сайхун верил, что где-то отыщется ключ, который прольет свет на все его искания.

Потом Сайхун снова вспомнил недавнее сражение в парке и задумался, сколько еще времени ему потребуется, чтобы начать думать как все. Нау­читься пить, играть в азартные игры. Жениться. Лупить других, пока не найдется кто-нибудь сильнее, кто заставит тебя уткнуться лицом в землю. Сай-хуна воспитывали с прицелом на высшие достижения в образовании, благо­состоянии и духовности. Но это все равно не давало гарантии того, что он будет размеренно жить и нормально расти. Его обеспечили философией, под­держкой; он познал шепот божественных сил. Но теперешнее невежество и травмы лишили его всего этого.

Сайхун протянул руку и коснулся тонкой ветви. Он тоже в свое время начинал с чего-то маленького, с проросшего семечка. Если бы его учитель не заботился о нем, не подпитывал его, он вряд ли достиг бы своего нынешнего положения. Его учитель послал его в широкий мир. Да, это огорчило Сайхуна. Но он помнил старое изречение: ростку не вырасти, в тени большого дере­ва.

Он бездумно возвратился в дом. Вновь залаяла собака. Потом Сайхун выключил свет и по лестнице поднялся в свою комнату. Там он забрался в душ, тщательно вымыв подстриженные ежиком волосы.

Уже готовясь ко сну, он опять глянул на письмо: нет, возвращение в Китай не станет спасением. Это будет лишь новый виток в его странствующей жизни. Но как бы он ни укорял в душе своего учителя за свои нынешние скитания, внутри Сайхун уже знал — он обязательно вернется.

Глава тридцать вторая

Конец Хуашань

И

з Питтсбурга в Сан-Франциско Сайхун добрался на поезде. Потом он сел на принадлежавший компании «Америкэн Президент Лайн» пароход «Президент Вильсон» и пересек Тихий океан. Корабль быстро миновал Га­вайи, японский порт Иокогама и достиг Гонконга. Дальше был катер до Гу­андуна, затем снова разные поезда, сначала по провинции Цзяньси, дальше через города Ханчжоу и Сянь — сотни километров вглубь страны. Чтобы достигнуть подножия Хуашань, ему пришлось проехать по железной дороге почти всю провинцию Шаньси. Была весна 1954 года. Путешествие оказалось долгим и нелегким.

За месяц дорожных скитаний Сайхун находил себе всевозможные оправ­дания. Во-первых, он снова увидит Хуашань. Сможет помолиться во всех древних святых местах. Уберется из Америки. Может быть, спасет несколько священных книг, найдет в каком-нибудь забытом манускрипте секрет. Для него было бы свойственно возвратиться не из-за личных привязанностей. Сайхун напомнил себе о верности и долге. Он надеялся, что возвращается не ради своей сентиментальности, ностальгии или любви к прошлому — такие переменные не должны были входить в уравнение отношений между учите­лем и учеником.

Ему потребовалось более четырех недель, чтобы преодолеть расстояние между Питтсбургом и железнодорожной станцией в Хуаине. Крохотное зда­ние вокзала выглядело грязным, убогим, полуразрушенным. Безусловно, в сравнении с огромными пассажирскими терминалами на Западе местная станция явно проигрывала: в ней были только будочка кассы и турникет. Вместе с тем это было первое ощутимое свидетельство знакомого места, в котором когда-то начинались и заканчивались многие путешествия Сайхуна. Позади перекосившегося зданьица возвышалась массивная громада Хуа­шань. Нижние горные хребты были сплошь окутаны облаками, и сама гора выглядела словно плывущий в небе остров.

Настоящие горные скалы, хрустально чистые источники, сосны, кото­рые вдохновенно устремились ввысь, — впервые его глазам открылось то, о чем он так долго мечтал в заокеанской стране. Здесь не было войны между иммигрантами, мыслей о семейной жизни и полуночных побоищ со всяким хулиганьем, — только камни, вода, деревья и солнечный свет.

Добравшись до вершины Хуашань, Сайхун с тяжелым сердцем заметил, что сама гора изменилась. Теперь здесь было гораздо меньше монахов; никто из даосов уже не стоял на страже монастырских ворот, некому было обраба­тывать поля и присматривать за алтарями. Жуткое опустошение царило на горных склонах, в заброшенных павильонах и постройках не было ни души. Легендарные следы от копыт буйвола Лао-цзы оказались стерты. Всего лишь Два месяца назад солдаты регулярной армии вторглись на Хуашань, запретив отправление любых церемоний, опустошив храмы и разогнав монахов. Перед лицом политической власти, а лучше сказать, под дулами ружей Хуашань оказалася не такой неприступной.

Опустевшие храмы постепенно начали разваливаться без заботы и ухода; некоторые строения стали жертвой вандалов. Залы, в которых еще недавно курились сандаловые благовония, теперь провонялись мочой. На залитых кровью алтарях валялись увядшие подношения цветов и фруктов. Статуи богов были либо разбиты, либо прострелены — либо украдены. Стены, кото­рые ранее слышали только священные гимны, теперь были испещрены не­пристойностями. Храм Бессмертного Лю Дунбиня — маленькое кирпичное строение с колоннами у входа — стоял, зияя провалом выбитых дверей. Са­мой статуи святого с мраморным ликом и царским шелковым одеянием уже не было внутри. Скульптурно оформленные карнизы оказались разрушен­ными; позолоченные фигурки с одеждами из золота и жемчуга стали добычей расхитителей. Священные в своей безвестности каменные изображения гор­ных богов попали в каталоги музейных редкостей.

Сайхун наткнулся на обрывок листовки с текстом политического обли­чительного опуса против религии. Листовка призывала всех присоединиться к славной революции. Пол был завален обломками сундуков и ящиков. Во дворе громоздились кучи ломаного дерева — все, что осталось от утвари.

Если бы Сайхун лично не приехал в Хуашань, он никогда не поверил бы в то, что столь редкое, необыкновенное святилище угасало, почти не замечен­ное остальным миром. Для него Хуашань был почти утопией, сказкой. И каким потрясением было осознавать, что людское воинство смогло промар­шировать прямо на небеса, превратив их в нечто совсем земное и уязвимое — просто крохотный клочок истории, который будут скрывать мелкие чи­новники-бюрократы, о котором никогда больше не услышат новые ученики.

Сайхун преодолел Пик Нефритовой Девы, пробираясь через последний узкий каньон к храму своего учителя. Вот и ворота храмового комплекса; но отчего они так странно распахнуты? Сайхун вошел в замусоренный дворик. Посреди двора лежала перевернутая бронзовая жаровня. Он заметил не­сколько пар обуви: сандалии привлекли его внимание своим странным ви­дом. Сайхун подошел поближе и поднял одну сандалию, чтобы разглядеть получше. Внутри оказались куски бумаги, покрытые письменами. Солдаты разорвали священные тексты в клочья, набили обрывками обувь и заставили монахов ступать по самым почитаемым словам.

Сайхун поспешно взбежал по лестнице, ведущей ко входу в главный зал храма. Он надеялся, что по крайней мере учитель избежал расправы. У Ве­ликого Мастера было много необычных умений, но способность противосто­ять пулям туда явно не входила. Оказавшись внутри разоренного здания, он громко окликнул по имени своего учителя, не обращая внимания на разру­шения, которые постигли памятные с детства святые места. Через мгновение он с облегчением увидел, как навстречу ему тихо вышел Великий Мастер. Рядом с учителем возникли фигуры двух верных служек.

Мастер выглядел таким же несгибаемым. Его серебристые волосы были, как всегда, безупречно уложены, лицо хранило выражение спокойствия и достоинства. Он молча и неотрывно смотрел на Сайхуна, и свет отблескивал в его зрачках. Волосы у обоих служек уже начали седеть, а лица выглядели бледными и взволнованными.

—Я вернулся, Учитель, — произнес Сайхун, преклонив колени на каменном полу. Потом он указал на привезенные подарки, но учитель лишь равнодушно посмотрел на подношения.

—В этом больше нет нужды, — старый учитель грациозно махнул своим длинным рукавом, — мир изменился.

—Вы не ранены? — Сайхун немного пошевелился: много лет уже ему не приходилось стоять на коленях.

—Не беспокойся, — по лицу Великого Мастера скользнула отважная улыбка. — Я был свидетелем того, как гибли династии и целые народы.

—Сейчас дело другое. Это путь жизни. Это даосизм, — нахмурился Сайхун.

—Всему свое время. Потом нужно отойти в сторону, чтобы уступить дорогу следующей стадии. Дао неутомимо в своем созидании. Круг продол­жается, и противостоять этому невозможно.

Сайхун поднялся на ноги и поприветствовал всех. Разглядывая их тра­диционный наряд даосских монахов, он ощутил свой разительный контраст с ними: одет по-западному, с коротко остриженными волосами, в теннисных туфлях. Учитель тут же почувствовал мысли своего ученика.

—Даже ты изменился, — заметил Великий Мастер.

—Но только не внутри, — с чувством произнес Сайхун.

—Внутри? — переспросил Великий Мастер, впервые за это время искренне улыбнувшись. — Тебе еще предстоит объяснить мне это.

Сайхун ничего не ответил.

—Если изменяется Дао, то изменяешься и ты, — продолжил учитель. — Согласись с этим. Я всегда говорил тебе: твоя судьба поведет тебя по многим дальним дорогам.

—Мне хотелось вернуться сюда, — даже несмотря на царившую вокруг разруху Сайхун чувствовал радость от встречи с тем, кто воспитывал его, кто воплощал в себе практически безупречную мудрость.

— Здесь больше нет Дао. Даосизм мертв.
Услышав это, Сайхун в изумлении застыл.

—Дао вечно. — Великий Мастер бесстрастно глядел на своего ученика.
— Но тот даосизм, который исповедовал я, нынче разрушен. Они запретили мне даже медитировать; больше всего им хотелось бы, чтобы я умер. Но я не уйду так просто. Если же я умру, — что ж, значит, таков мой путь. У меня всегда остается эта возможность.

—Но разве духовности пришел конец? — спросил Сайхун.

—В моем понимании, да, — ответил старый учитель. — Но Дао продол­жает свой путь. Именно этим путем тебе предстоит следовать.

С этими словами Великий Мастер развернулся. Оба служки автомати­чески последовали за своим господином. Сайхуну показалось, что старик всегда отворачивался, когда собирался уходить; но сейчас на мгновение Сайхун почувствовал какую-то симпатию к этой странной привычке. Судя по всему, учитель чувствовал себя достаточно неплохо, если продолжал следо­вать своим старым привычкам. Кроме того, этот жест свидетельствовал и о молчаливом одобрении: Великий Мастер знал, что Сайхун самостоятельно позаботится о том, чтобы собрать вещи.

— Иди вместе со своими братьями, — бросил Великий Мастер уже у
дверей. — Подготовьтесь к нашему отъезду.

Сайхун развернулся к Туману В Ущелье и Журчанию Чистой Воды, и все трое церемонно поклонились друг другу. Но как только дверь за Великим Мастером закрылась, оба служки широко улыбнулись и тепло поприветство­вали своего младшего брата-монаха. Сайхун смотрел на них с удивлением — ему всегда казалось, что служки смеялись всякий раз, когда видели его.

—Ну как там, в Америке? — взволнованно спросил Журчание Чистой Воды. — Это правда, что улицы там вымощены золотом и что все жители там богатые и радостные?

—Да, правда ли это? — переспросил Туман В Ущелье. — Правда, я слышал, что некоторые жители Запада весьма кровожадны: говорят, что у них есть лисьи хвосты и они поедают своих детёнышей!

Опешив, Сайхун взглянул на своих старших братьев. Когда-то они были его наставниками, а он был наивным мальчиком. Теперь все наоборот. Что же рассказать им? Как он мог поведать о том, что жил в стране, где едва терпят людей с желтой кожей, где есть районы такие же бедные, как и в Китае?

— Не совсем так, братья, — мягко сказал Сайхун. — Золото на улицах
там не валяется. Все так же, как у нас. Богатые и бедные есть везде, в этом
смысле Соединенные Штаты ничем не отличаются.

Служки приняли сконфуженный вид. Тут Сайхун понял: да они же ни­когда не видели документальных кинофильмов, не слышали радио и не чи­тали газет! Они были настоящими отшельниками, невинными и чистыми. Рядом с ними он чувствовал себя грязным — правда, нисколько не сожалея об этом. Он понимал, что мир все же лучше увидеть, даже если потом при­дется отмываться. Подобная святая простота, пожалуй, вызвала бы в нем чувство неуверенности в себе.

— Я расскажу вам о своих впечатлениях, — сказал Сайхун, — но я про­делал большой путь, да еще целый день карабкался на эту гору.

Журчание Чистой Воды поднял на него умоляющие глаза:

— Разве мы хоть раз видели тебя не голодным?

—Возвращение всегда вызывает старые добрые чувства, — пошутил Сайхун.

—Пойдем, Маленькая Бабочка, — сказал Туман В Ущелье. — Мы оста­вили в печке немного горячего хлеба.

Перекусив вместе со служками, Сайхун отправился к Великому Мастеру, чтобы оценить объем предстоящей работы. Он зашел в крохотную, непритя­зательную с виду келью. Свет отражался от побеленных известкой стен и падал на запыленный, выложенный плитками пол. Единственной мебелью, которую пощадили солдаты, был помост для медитаций и стол. Видно, оба предмета были слишком громоздкими, чтобы тащить их с горы вниз. Сейчас им тоже придется оставить эту утварь; в дорогу нужно взять лишь кое-какую мелочь из личного обихода. Великий Мастер указал ему на несколько вещей, книги, кое-какую одежду, молитвенный коврик и резную деревянную стату­этку его личного божества — вот и все, что он хотел взять с собой.

Покинув келью мастера, Сайхун решил пройтись вниз по отрогу, чтобы посмотреть, пережила ли вторжение его хижина для медитаций. Маленький белый домик все еще стоял на скалистом выступе. Сайхун вошел внутрь, поднял и поставил перевернутый стол, потом сел на холодной кирпичной кровати. Под ногами хрустела грязь и пыль, нанесенная ветром. По углам кучками гнездились жухлые, мертвые листья. Все было тихо; сюда не до­носился даже шепот ветра.

Смириться с безликой кончиной Хуашань оказалось невероятно трудно. Сайхун посмотрел на храм, где когда-то он возносил богам свои молитвы. Потом заглянул внутрь себя, на этот раз не прикрываясь формальностью молитвенного коврика и пирамидальной позой для медитации. Если бы он мог противопоставить свою силу и мощь солдатам, не пришлось бы ему сей­час испытывать это жуткое отчуждение. Теперь даже поражение казалось лучше немой необходимости смириться с обстоятельствами. Во всяком слу­чае, это было бы личным делом, более приемлемым с точки зрения извечного порядка, когда люди самостоятельно приносили на гору провизию, мастера своими руками изготавливали разную утварь, а живопись, поэзия, пение и каллиграфия были сугубо индивидуальными занятиями. Тогда даже на дуэли сражались вполне конкретные противники, которых представляли друг дру­гу.

Но поглотившая Хуашань современность была совершенно безликой.

Д

ень, на который был назначен отъезд, выдался холодным и ясным. Снег лежал пятнами, и крохотные ледяные кристаллики сверкали в голубова­тых тенях деревьев. В бледном небе ровно и сильно дул ветер; далекие изломы рек терялись в зябкой дымке. Четверо путников спокойно миновали стены монастыря. Великий Мастер отправился в дорогу в паланкине, который несли носильщики. Его ученики вышагивали самостоятельно. Никто не вышел попрощаться с ними; некому было запереть разбитые храмовые ворота.

Сайхун и служки несли на шинах вещмешки с одеждой и кое-какими пожитками. Но главной проблемой для них был деревянный сундук Великого Мастера. Сайхун и Журчание Чистой Воды подвесили сундук к шесту и несли его вдвоем. Но это мало помогало: ведь спускаться с Хуашань значило спус­каться с почти вертикальных гранитных башен.

––Иди первым, — сказал Сайхун своему товарищу, и Журчание Чистой Воды, перебирая руками по ржавой цепи, начал постепенно опускаться вниз.

—Я добрался до следующего куска, — немного погодя крикнул Жур­чание Чистой Воды. Сайхун начал понемногу опускать сундук на канате. Сундук то и дело гулко стукался о камни; канат резал ладони. Сайхун подумал о дядюшке Пуне: вот бы старик оказался здесь! Он бы хорошо перевязал сундук канатами. С каждой секундой груз становился все тяжелее. Под его весом руки и плечи начали гореть от боли. Он взглянул вверх, отчаянно мигая, чтобы смахнуть капли пота с ресниц, и увидел лишь голубое небо над голо­вой.

—Я держу его!

Канат неожиданно ослаб, и Сайхун с облегчением привалился спиной к валуну. Потом он оглянулся на своего учителя, темный профиль которого неподвижно застыл в паланкине. Туман В Ущелье, который стоял рядом с носильщиками, крикнул Сайхуну, чтобы тот побыстрее спускался.

Получше закрепив вещмешок за спиной, Сайхун повис на цепи и начал опускаться. Он подбирался к сундуку, который казался крохотным пятном внизу. Следующим должен был спускаться Туман В Ущелье; потом дошла очередь до Великого Мастера в паланкине. Даже если старый учитель и боялся повиснуть над бездной на канатах, он не подал и виду. Сайхун с волнением наблюдал, как хрупкое деревянное сооружение с учителем внутри опустили на первый горный уступ. Эту процедуру предстояло повторить еще не раз, прежде чем путники достигнут более безопасных высот.

Скользкие наросты льда делали дорогу еще более опасной. И носильщи­ки, и сам Сайхун вынуждены были хвататься за любое деревце, за любой кустик. Иногда, чтобы не свалиться в ущелье, им приходилось привязывать себя цепями и железными крючками.

К полудню они добрались до павильонов, где в свое время останавлива­лись паломники, чтобы перекусить и попить чаю. На полпути вниз они оста­новились в одном из таких мест, чтобы носильщики смогли передохнуть. Вместе с Сайхуном Великий Мастер подошел к краю горной террасы. Внизу шумела река, которая брала свое начало в снегах Южного Пика.

— Дао похоже на эту реку, — Великий Мастер взмахнул рукой, указывая
на пенистые буруны. — Но не думай, что следовать Дао — значит просто
плыть по течению.

Он сильнее вытянул руку в направлении реки. Со дна речного русла поднимались валуны, которые не одно столетие преграждали путь воде. Гор­ный поток преодолевал препятствия и с шумом стремился дальше вниз.

—Что если бы тут не было камней? — продолжил Великий Мастер. —Тогда течение реки изменилось бы. А если бы мы набросали туда еще больше камней? Течение снова изменилось бы. Иногда мы можем изменить течение событий, просто удаляя препятствия или устанавливая их. Иногда же, стал­киваясь с препятствиями, мы вынуждены обтекать их, приспосабливаться к ним.

Великий Мастер снова вытянул руку, на этот раз он коснулся Сайхуна. Учитель благословил ученика. Сайхун на мгновение посмотрел на человека, которого он любил больше всего на свете. На мгновение он заметил, что, как обычно, несокрушимый учитель улыбается ему, благословляя на дальнейший путь.

То был последний раз, когда они стояли вместе на склонах Хуашань.

О

ни стояли на вокзале в ожидании поезда. За все это время учитель ни разу не обернулся, чтобы посмотреть на Хуашань. Наконец они взоб­рались в вагон. Поезд был переполнен галдящими крестьянами, домашней живностью и грубыми кондукторами. Учитель неизменно хранил молчание. Монахи отправились в Пекин. Из-за плохой системы железнодорожных сообщений это путешествие обещало продлиться не один день. Если в горах царил холод, то на равнине как раз начало теплеть. На деревьях появились первые листочки; крестьяне уже вовсю работали, обрабатывая свои наделы. Поля вокруг Пекина были скудными, как и выращиваемый на них урожай. Все это было результатом войны. Некоторые здания все еще лежали в раз­валинах, воронки от бомб превратились в пруды, где теперь жила рыба. Приблизительно за пятьдесят миль от столицы путешественники сошли на небольшой станции. Их встречал старик в очках и несколько слуг.

—Учитель! Учитель! Как я рад встрече с вами! — взволнованно воскликнул худосочный старик.

—Дело не совсем в этом, мой старый друг. Ты просто проявляешь определенное гостеприимство, — ответил Великий Мастер.

Господин Чэнь был вполне обеспеченным ученым. В свое время он рабо­тал профессором в Нанкинском университете. Чэнь уже много лет был пок­лонником Великого Мастера. Удалившийся от дел ученый сохранил неболь­шую виллу в предместье Пекина и до того времени ему удавалось сохранять как свою собственность, так и слуг. Просторный особняк представлял собой классическое жилище ученого: он был ориентирован на юг и окружен садом с высоким забором. Резные карнизы и остроконечные черепичные крыши придавали дому изящество; бросались в глаза и тщательно ухоженные де­ревья, и клумбы с цветами. Хозяин провел монахов в домик для гостей, рас­положенный сразу за беседкой, рядом с огромным зеркалом пруда. Чэнь предложил Великому Мастеру оставаться здесь столько, сколько тот пожела­ет.

Начали сгущаться тучи. Вскоре небо приобрело свинцово-серый цвет. Ненастье заволокло небосвод, полностью закрыв солнце. В павильонах загу­лял северный ветер, сердито размахивая едва зазеленевшими космами пла­кучих ив. Ручейки и пруды в имении вскипели от ненастной ряби.

Следующий порыв ветра принес с собой несколько тяжелых капель. Ве­ликий Мастер и два служки шли по закрытой садовой тропинке, и одежды их развевались, словно флаги на горной вершине. Невзирая на тяжелый сундук, Сайхун постарался поплотнее запахнуть пальто. Неожиданный ледяной хо­лод заставил его лицо побледнеть. В домике для гостей было так же холодно,

как в Хуашань, хотя внутри жилище оказалось более ярко украшенным. Гип­совые стены бледно-лавандового оттенка; решетчатые окна из сандалового дерева, которые создают теплый акцент жилья. Комната была обставлена тяжелой резной мебелью красного дерева. Интерьер украшали картины с изображением пионов — собственное творение хозяина. Сайхун и Журчание Чистой Воды опустили сундук Великого Мастера на толстый ковер. Теперь этот сундук был единственным напоминанием о жизни в любимом горном храме.

Понемногу дождь перешел в ливень. Капли воды, стекавшие по кар­низам снаружи, скоро превратились в н