VIII Хачатурян

Арам Ильич был великий композитор и очень яркая личность. Огненный взгляд, темперамент, великолепная романтическая внешность и при этом очень практичный подход к профессии композитора. Он был первый, кто сказал мне, что нельзя отказываться от работы в театре и кино, потому что она даёт контакт с живой аудиторией и позволяет экспериментировать с оркестром, позволяет учиться. Он призывал учиться писать там хорошую музыку. Неудивительно, что из его класса вышли и Микаэл Таривердиев, и Алексей Рыбников, и Марк Минков, и Андрей
Эшпай. Арам Ильич безошибочно чувствовал живую интонацию и умел передавать это качество ученикам. Но время работало не на него — он был традиционалистом, а авангардизм, активно насаждаемый западными музыкальными издательствами, набирал обороты. Борьба с авангардизмом — неуклюжая партийная критика и ярлыки антинародности — только укрепляла его позиции. Коснулось это и меня — репутация ученика Каретникова и Гершковича и мои первые студенческие опусы, например вокальный цикл «Из греческой народной поэзии» (кстати, очень хорошо принятый Хачатуряном), очень негативно воспринимались в деканате. Скандал разразился, когда я был на третьем курсе. Меня отчислили из института якобы за неуспеваемость (за авангардизм отчислить было неполитично). Арам Ильич был на гастролях и заступиться не мог. Когда он вернулся и узнал о моём отчислении, он пришёл в ярость и в тот же день подал заявление об уходе из института, а мне предложил перевестись в его класс в консерватории. Но мне не хотелось идти в консерваторию — обида ещё не прошла. Решилось всё просто. Основательница Гнесинского института Елена Фабиановна Гнесина, удивительно красивая и обаятельная старуха с добрым лицом, вызвала меня к себе и сказала: «Володенька, нельзя допустить, чтобы ученик Михаила Фабиановича Гнесина Арамчик ушёл из института Гнесиных. Уговорите его, а с приказом об отчислении я улажу». Я пообещал поговорить с Арамом Ильичом, и действительно всё уладилось. На память об этой истории остался у меня подписанный ректором Муромцевым приказ об отчислении за неуспеваемость, который я храню в дипломе с отличием, полученным из рук того же Муромцева.

После восстановления проректор по заочному отделению Владимир Исаакович Авратинер вызвал меня и сказал: «Дашкевич! Пора вам бросить завод и заняться музыкой». Я понял, что он прав, и ушёл с завода, на котором проработал ровно 6 лет. Авратинер устроил меня педагогом по фортепиано в дом культуры «Новатор». Тогда-то я и понял, как горек хлеб рядового музыканта. Пятнадцать учеников в день по 45 минут давали заработок, аналогичный заработку инженера, но после такой работы на следующий день всё валилось из рук. Так что первая музыкальная профессия принесла мне мало радости. Институт Гнесиных я закончил с отличием, и две первые большие работы — симфония и оратория «Фауст» — произвели хорошее впечатление. Гершкович с некоторым удивлением подошёл ко мне и сказал: «Это действительно «Фауст».

Валентина Алексеевна очень хотела сделать из меня теоретика. Она добилась того, что кафедра теории музыки предложила мне преподавать анализ музыкальных произведений в Гнесинском институте для студентов I и II курсов. Это резко изменило мою судьбу. Но сначала один забавный эпизод, который показывает относительность времени у музыкантов — ведь у всех оно течёт по-разному. В общеобразовательной школе № 36 в пятом классе у меня был одноклассник — еврейский мальчик Гарик Вайль. Он учился играть на виолончели и ходил по Барыковскому переулку, где жили и он, и я, с большим нелепым футляром. Мы, одноклассники, презирали такое смешное занятие — играть на виолончели, и поэтому Гарик Вайль был нами побиваем, впрочем, не сильно. Гарик был очень добродушный и не держал на нас зла. Однако, пытаясь заглушить в себе комплекс неполноценности, он стал отчаянно ругаться матом, чтобы выглядеть более мужественным. Время шло. Я поступил в химический институт. Гарик ходил с виолончелью по переулку. Я закончил институт и поступил на завод. Гарик продолжал ходить с виолончелью. Я работал на заводе и учился в Гнесинском институте. Изредка в переулке мелькал знакомый силуэт с футляром. Когда я вошёл в класс Гнесинского института уже в ранге преподавателя, первый, кого я увидел, был студент Гарик Вайль.