История Петра Белильника

Клибанов отмечает, что Черный не обвиняет Петра Белильника, который был осужден за евтихианство[655]. Таким образом, Клибанов делает вывод, что Черный сочувствовал евтихианству, то есть верил, что у Христа была только божественная природа. Мнение Клибанова относительно Ивана Черного не является внутренне последовательным. Через две страницы он заявляет, что «Иван отнимает божественную власть Христа, приписанную ему Новым Заветом и Церковью»[656]. Однако Клибанов основывает свои выводы не на чтении трудов Черного, а на трудах его оппонентов. Он пишет: «Согласно Просветителю Иосифа и документам Собора 1490 года, а также некоторым другим, Христос почитался еретиками не как Бог и не как Сын Бога, а просто как обыкновенный человек»[657]. Такое высказывание явно не соответствуют обвинению в евтихианстве, сделанному двумя страницами ранее.

Тот факт, что Черный не осуждает историю Петра Белильника, вряд ли является доказательством симпатии Черного к древней ереси. Хотя он не осуждает эту историю, он также и не отмечает ее. Вдобавок, даже если Черный и действительно симпатизировал евтихианству, то эта ересь даже больше не согласуется с иудаизмом, чем с православным христианством.

Библейский сборник и возможные отклонения от христианства

Клибанов заявляет, что Иван Черный подрывает авторитет Марии, ставя ее на последнем месте в списке ветхозаветных пророчиц. Клибанов приходит к заключению, что, поступая так, Черный отвергает авторитет Марии, как Божьей Матери. Этот аргумент, однако, опять‑таки построен на предположении, что Черный не верит в божественную природу Христа. Но если это так, почему же тогда Черный не придерживался ни одной из древних еретических традиций, называющих Марию Антропотокос – матерью человека, или Христотокос – матерью Христа? Вместо этого, Черный всегда обращался к Марии как к Богородице, или Теотокос.

В четвертом столетии, как только установилась Никейская формула, оппоненты православия правильно понимали смысл термина Теотокос. Несторий протестовал, говоря, что этот термин, не будучи использован Отцами Церкви, является незаконным. Сам же он, исходя из личных христологических убеждений, защищал термин Христотокос.

Самый ранний неоспоримый факт использования термина Теотокос мы находим в энциклике Александра Александрийского, направленной в 324 году против арианства. Несколько позже император Юлиан в полемике с Галилеянами спрашивает христиан: «Почему вы всегда называете Марию Теотокос?»[658]. Ярослав Пеликан замечает: «В конфликте с гностицизмом Мария служила своего рода доказательством человечности Христа: он на самом деле был рожден от земной матери и поэтому был человеком. Но поскольку христианское благочестие и размышление ищет более глубокого смысла спасения, то параллель между Христом и Адамом находит свое дополнение в изображении Марии в качестве второй Евы, которая своим послушанием возмещает урон, нанесенный непослушанием матери человечества. Она была матерью человека Иисуса Христа, матерью Спасителя. Но чтобы быть Спасителем, он также должен быть и Богом, а его мать должна быть «Матерью Божьей»[659].

Таким образом, текст книги Черного обращается к Марии как к матери Бога и пророчице. Пеликан говорит, что преемники идей Афанасия «находят в этом титуле удачную формулу для выражения их учения о том, что при воплощении божественная и человеческая природы так тесно соединились, что теперь, говоря о так называемой «передаче свойств» и о рождении, распятии, спасении, мы не можем приписать их только одной природе, не учитывая другую. Так говорили о Христе, так же говорили и о Марии. Поскольку позволительно было называть Христа «страдающим Богом», как это делало благочестие и провозвестие церкви, александрийская христология могла воспользоваться преимуществом литургического термина Теотокос, чтобы поставить акцент на единстве личности Христа»[660].

Верно то, что Черный никогда не почитал Марию в духе православной традиции как посредника между Богом и людьми. Несмотря на это, он представляет ее как пророчицу и как ту, кто дала жизнь Иисусу Христу – Богу в плоти.

Что касается расположения Марии в конце списка, очевидно, что Черный пытается сохранить хронологический порядок, упоминая пророчиц. Было бы довольно странно увидеть имя Марии в середине или начале списка. Поставив имя Марии после имен Елизаветы и Анны, автор естественно дарит ей самое высокое место в этом списке. Следует отметить, что в тексте Максима Грека, который цитируется Клибановым в качестве апологии Марии, она тоже стоит в конце списка: «Хотя были некоторые дочери человеческие, которые проявили великую силу, и добродетель, и праведность, такие как Сара, Ревекка, Лия, Рахиль, Мариамь, Есфирь, Юдифь, Анна, Сюзанна, Иаиль, все же есть только одна среди них, которая является самой непорочной и святой девой – Мать Эммануила»[661].

Клибанов использует этот текст как апологию, направленную против учения жидовствующих. Но смысл этой апологии только в том, чтобы защитить традиционный заступнический статус Марии в восточном христианстве. Это не апология божественной природы Иисуса Христа. Максим Грек даже не называет Марию Теотокос — факт, который свидетельствует, что он либо не имел в виду взгляды жидовствующих вообще, либо не считал взгляды еретиков достойным вызовом учению о божественной природе Христа.

Кормчая Ивана Курицына

Кормчая Иван Курицына является по сути первой попыткой систематически представить богословие Русской церкви. Некоторые полагают, что поскольку Кормчая Курицына в конечном счете всего лишь систематичная компиляция других источников, то она не может адекватно отражать его собственное богословие. Однако в средневековых русских источниках вряд ли можно найти независимые богословские труды, хотя в то же самое время имеется и немало оригинальных трудов секулярного характера — хроник, рассказов, биографий и т. д. Возможно, единственно приемлемым жанром богословских трудов были личные письма. Несмотря на это, авторы и переписчики умели отражать свои собственные взгляды на богословие излагая труды других людей.

Эта ситуация постепенно изменилась в первой половине шестнадцатого столетия с приездом с Афона Максима Грека (1480–1556), вызванного в Москву Великим Князем Василием Ивановичем, чтобы перевести и исправить книги в его библиотеке. Однако вскоре Максим Грек был вовлечен в церковно–политические диспуты и выпустил большое количество трудов догматического, полемического и моралистического характера[662].

Он примкнул к Вассиану Патрикееву, боровшемуся против стяжателей, и стал настоящим новатором[663]. Вассиан Патрикеев, который трудился спустя почти поколение после разгрома субботников, не смог полностью расстаться с русской традицией передачи идеологии посредством копирования определенных книг. Как и Иван Курицын, он был изобретателен в представлении патристической литературы систематически, нежели хронологически. Нельзя недооценивать подобный смелый шаг. Вассиана жестоко преследовал митрополит Даниил за новаторское издание Кормчей. Он был обвинен в основном за попытку представить постановления в их систематическом порядке – что было сделано им в подражание Кормчей Курицына.

Когда настоятель Иосифо–Волоколамского монастыря отец Нифонт использовал Кормчую Вассиана для написания своей Кормчей, митрополит Макарий сделал ему выговор за представление «святых правил не подлинно» — то есть систематически, а не хронологически. Такой способ представления, согласно Макарию, был «выдуман еретиками» с целью «избавиться» от правил, которые их не удовлетворяли[664].

Кормчая, составленная Иваном Курицыным, была менее традиционна, нежели книги его преемников. Бегунов отмечает, что, хотя содержание Книги Правил Курицына, за исключением некоторых положений, в большинстве своем идентично содержанию официальных Кормчих, все же порядок, в котором Курицын представляет статьи, отличен и не имеет параллели в русской литературе[665]. Труды Курицына должны были выразить его «реформационное» богословие тактичным и в то же самое время авторитетным образом.

Предположить, что Иван Курицын задумал Кормчую с акцентом на тринитаризме и отречении от любых форм христологических и тринитарных ересей, чтобы прикрыть свой антитринитаризм, означает отвергнуть фундаментальные законы исторического исследования, особенно в свете явно вызывающих сомнения предпосылок Волоцкого.

Удивительно, что, полностью отвергая достоверность свидетельств архиепископа Геннадия и Иосифа Волоцкого практически во всех областях, ученые советского периода поддерживали их сомнительные обвинения в антитринитаризме. Наилучшим объяснением этому являются их идеологические предпосылки — желание представить новгородско–московское движение как можно более атеистичнее несмотря на то, что такой портрет будет противоречить историческим фактам и здравому смыслу.