2015-07-14
408
Лавинообразному распространению в Центральной и Северной Азии буддизм обязан кушанам, то есть римским лагерникам и их сыновьям. Однако нельзя недооценивать роли друидов, этрусков и греков в донесении сути учения Будды до лагерников, оторванных от привычных служителей римских обрядов. Учение пришлось приспосабливать для понимания простыми парнями Древней Италии, чтоб суть зазияла, очищенная от шелухи неточных образов. Первыми пользу от нового умозрения должны были ощутить измученные своими верными подчиненными верные им центурионы:
«Кастовый строй строился древними учителями-риши, для утверждения жизни в «пространстве дхармы». Строился он на противопоставлении первозданности, природе пракрити (prakṛti) и уклада санскрити (saṃskṛti). Многие небожители — боги и риши — считаются генеалогическими предками ныне живущих людей, прежде всего из числа кшатриев-воинов и учителей-брахманов. Суть их правил в упоре на распределении, а не производстве средств потребления. Уже в Ригведе есть около 40 славословий, в которых риши воспевают царей, дающих им коров, лошадей, слуг и т.д.»[1701]
В. В. Вертоградова: «Современные исследователи обычно называют пракритами среднеиндийские языки (иногда за исключением пали). Но это позднее и непомерно широкое значение слова пракрит не соответствует тому, что понимали под этим термином-словом в средневековой Индии.
Для выяснения значения слова пракрит надо обратиться прежде всего к языковой ситуации, сложившейся в Индии к началу I тысячелетия н.э., а также принять к сведению свидетельства о пракритах самых древних авторов.
В первой половине I тысячелетия Индию населяли многие народности, которые говорили на своих местных языках (deśabhāṣā). В середине I тысячелетия, по свидетельствам джайнской литературы, было принято выделять 18 основных местных языков (aṭṭharasa-desībhāṣā). Дакшиньячихнасури перечисляет 18 народностей, которые были носителями местных языков: gollaa — бенгальцы, majjhadesa — жители срединной страны между Гангом и Ямуной, māgaha — жители Магадхи, antaveta — жители северо-западной части Раджастхана, gujjara — жители юго-западной части Раджастхана, lāḍa — жители полуострова Катхьявар, mālava — жители восточной части Раджастхана, kaṇṇada — дравидийская народность, населявшая среднюю часть западного побережья Декана, tāia — жители Балха, kosala — жители страны Кошала, marāhaṭṭha — жители Махараштры, Andhra — дравидийская народность, носители языка телугу. По видимому, в этом списке были еще две народности:[1702] anga — анги и drāvida — тамилы.
Считалось, что эти языки являются средством общения в джати (jāti), т.е. в племенных объединениях, сложившихся в различных областях Индии. Причем джати, где говорили на индоарийских языках, определялись как чистые (śuddhajāti), а джати, где разговорным языком были неиндоевропейские языки Индии (дравидийские, иранские, мунда и др.) считались нечистыми (aśuddhajāti)…
Семь приведенных в Натьяшастре бхаша (магадхи, аванти, прачья, шаурасени, ардхамагадхи, бахлика и дакшинатья), представлявших на рубеже нашей эры местные языки основных областей Индии, приспособленные к сценической практике, еще не были собственно пракритами. Их можно назвать лишь прапракритами… Чтобы стать вполне пракритами, эти джати-бхаша должны были достигнуть той значительной степени нормированности, которую получил, например, «лучший из пракритов» — махараштри — язык лирической поэзии.[1703] Становление литературных пракритов как языков лирической поэзии и драмы, по-видимому, происходило независимо друг от друга. Только после того, как гатхи махараштри вошли в классическую драму (около III в.), к грамматике махараштри было добавлено небольшое руководство для сценических пракритов. При этом махараштри был объявлен первым пракритом.
Прежде всего, пракрит — это такой язык, в котором должны наличествовать три уровня (krama): tatsama, tadbhāva и deśī. Tatsama (подобный ему, т.е. санскриту) относится ко всему тому в системе языка, что является общим для древнеиндийского и среднеиндийского языкового состояния, причем в области и фонологии, и морфологии, а не служит, как в новоиндийских языках, указанием на существование в пракритах слов, заимствованных из санскрита. Об этом свидетельствуют примеры, приводимые Натьяшастрой (kamala, лотос, renu, пыльца и др.). Второй уровень, наиболее существенный для пракритов, tadbhāva (его, т.е. санскрита, природы, его происхождения) имеет в виду те языковые факты, которые представляются преобразованными по законам соответствий между древнеиндийским и среднеиндийским языковыми состояниями, т.е. речь идет обо всем образованном по правилам соответствия между санскритом и пракритом. Этот фрагмент системы, сохраняя «природу санскрита», является в то же время отпавшим от него (vibhraṣṭam). Такой язык, «отпавший» от санскрита, мыслился в то же время как приближающийся (samāśrita) к тому или иному местному языку (deśabhāṣā), но ни в коем случае не тождественный ему. На это указывает третий уровень deśī — местная диалектная лексика и некоторые другие региональные особенности. Этот третий слой есть «окраска» пракрита, т.е. то, что придает ему живость, красочность».[1704]
Сразу же бросается в глаза сходство звучаний: бенгальского gollaa –с галлами-петухами или шаурасени с самоназванием этрусков расена.[1705] Что-то от галлов парни бенгалы в себе сохранили:
«Можно сказать, что бенгальская кавалерия в стремлении к отличию каждого полка использовала все цвета радуги и промежуточные тоже. Отличием полков также служили разного цвета ленты на шароварах, широкие кушаки, перетянутые поверх ремнем, погоны, в виде узкой витой ленты, и, конечно же, тюрбаны цвета полка. Заметим, что в этом плане бенгальская кавалерия не была исключением. Также пышно наряжались и конные полки других индийских президентств захваченной англичанами Индии».[1706] Парадный головной убор бенгалов — тюрбан с султаном в виде петушиного гребня.[1707]
Магадхи с Раджастаном — приграничные провинции севера и запада Индии, близколежащие к Тохаристану, где поначалу обосновались римские маргианцы. Само название Раджастана говорящее — Регистан, стоянка Рексов, Царей, римских невозвращенцев. «Попытаемся перенестись в те времена и представить себя на месте этруска. Жизнь его проходила в хорошо устроенном городе. Улицы, пересекавшиеся под прямым углом, делили город на кварталы разной величины. Где-то здесь на первых порах помещалась царская резиденция, таинственный региум, а затем стали распролагаться административные здания и культовые сооружения».[1708]
«Пракрит шаурасени получил наименование по названию области Шаурасена, расположенной на северо-западе Индии, вокруг г. Матхуры. Это главный пракрит классической драмы, выделившийся среди других драматических бхаша. Как и махараштри, его можно назвать первичным пракритом, поскольку основой его грамматика Псевдовараручи считает санскрит, а другие сценические пракриты описываются на основе шаурасени. Пракрит шаурасени, возможно, имеет некоторые черты диалекта области Мадхьядеши. По-видимому, этот пракрит наиболее близок диалектной базе санскрита.
Как литературный язык шаурасени занимал в драме второе место после санскрита. Это язык героини пьесы и ее подруг, а также некоторых мужских персонажей среднего ранга, т.е. евнухов, астрологов, видушаки. В драмах, составленных целиком на пракритах, шаурасени выполнял функции санскрита.
Другим важным сценическим языком был магадхи, получивший наименование по названию Магадхи, восточной области Индии (современный Бихар). Ряд специфических особенностей этого языка засвидетельствован уже в ранних источниках: в надписи Шутанука из Рамгарха, во многих эдиктах Ашоки. Магадха была наиболее могущественным государством в Индии, и язык, основанный на диалекте этой области, несколько архаизированный, был главным административным языком страны. Он был распространен почти по всей Индии. Язык магадхи выступал тогда в нескольких вариантах. Одни из них были близки разговорному диалекту восточных областей, другие подверглись значительному влиянию северо-западных диалектов.
Литературный магадхи сложился, по-видимому, в начале нашей эры, когда Магадха уже потеряла свое политическое значение. Магадхи возник как вторичный пракрит. Древние грамматики считали его основой не санскрит, а пракрит шаурасени. Магадхи закрепился в драме за персонажами, которые в наставлениях по театральному искусству квалифицировались как низшие: стражники, соглядатаи, мужчины, живущие в женских покоях, буддийские монахи, герой (если он попадал в опасность). К числу пракритов обычно относят также так называемые джайнские пракриты: ардхамагадхи, джайн-шаурасени и джайн-махараштри. Пракриты джайн-махараштри и джайн-шаурасени названы так Г. Якоби. Они не являются формами махараштри и шаурасени, а имеют с ними лишь некоторые черты сходства. Эти языки очень плохо изучены».[1709]
Проще говоря, языковое творчество потомков невозвращенцев исследовано еще недостаточно. Однако так называемая санскритизация Индии весьма и весьма напоминает так называемую романизацию Европы или латинизацию Италии, конечно, свои особенности есть везде; по-русской поговорке: у каждого Николки свои отговорки.
«В Индии класс воинов обозначался словами санскр. kṣattria, rājanya. Первое имя является производным от kṣattra, сила-мощь; второе имя, rājan(i)ya, царского рода, производное от rāj(an), царь. Эти два слова применяются не к сановникам, а к членам одного класса и обозначают их через привилегии, связанные с их положением».[1710]
Особенности движения на восток переселенцев с запада очертил Ж. Седэ: «Те первые жрецы, которые освятили брахманические и буддистские святилища, и те ученые, которые составили первые санскритские надписи, имели предшественников: это были мореплаватели, торговцы, иммигранты, основатели первых индийских поселений… Приход индийцев сюда нельзя сравнивнить с появлением европейцев в Америке, потому что здесь переселенцы не были путешественниками, открывающими новые земли. Это был практически регулярный поток взаимного общения… Происходила посадка, прививка ростков своей цивилизации в землях неодетых дикарей: это было не влияние, а самая настоящая колонизация. Они насадили здесь, в этих плодородных дельтах, свои обычаи, свои законы, алфавит и язык учености, всю свою социальную и религиозную инфраструктуру, с максимально возможной похожестью на свои касты и культы… Индианизация Юго-Восточной Азии — это продолжение в заморских землях той брахманизации, которая началась задолго до Будды и продолжается в наше время в Бенгалии и на Юге. И фактически самые ранние санскритские надписи в Юго-Восточной Азии появились ненамного позже, чем первые санскритские надписи во многих местах самой Индии. Индуизация должна пониматься как экспансия организованной культуры, которая была основана на индийском концепте царской власти, характеризовалась индуистскими или буддийскими культами, мифологией пуран, соблюдением дхармашастр и изъяснялась на санскрите. Именно по этой причине мы иногда говорим о санскритизации, а не об индианизации. Эта санскритская, или индийская цивилизация, пересаженная в Юго-Восточную Азию и называемая по стране индо-кхмерская, индо-яванская и т.д. культура, может быть прослежена по археологическим и эпиграфическим источникам и в принципе не отличается от санскритской цивилизации в Бенгалии или дравидских землях».[1711]
Доказано, что буддийская литература создавалась не на одном языке. Одним из центров ее производства был Таримский бассейн,[1712] расположенный на крайнем западе Китая. Его площадь 906500 км², он является самым крупным бассейным ландшафтом Центральной Азии. Раскопки в Таримском бассейне и исследование найденных текстов на кхарошти показало, что часть населения городов Таримского бассейна знала санскрит и пракриты (чиновники, купцы). Духовенство обязано было изучать санскрит, чтобы читать религиозные тексты. Из официального языка слова переходили в разговорный. Буддийские тексты религиозного содержания находились преимущественно в монастырях. Их язык не был связан с разговорным.[1713] Наиболее раннюю и надежную традицию текста являют санскритские, часто превосходя дошедшие в большем числе и полноте палийские.[1714]
«С. Радхакришнан, будучи главой Республики Индия, пишет в своей известной книжке Индийская философия: «Чтобы создать свое умозрение, Будда должен был лишь освободить упанишады от их непоследовательных компромиссов с ведийским многобожием и религией… Ранний буддизм — это всего лишь новое повторение мыслей упанишад с новой точки зрения».[1715]
Из 108 канонических Упанишад школы адвайта, согласно Муктика-упанишаде, 10 самых ранних Упанишад являются заметками и толкованиями к Ригведе.[1716]
Упанишада[1717] — отглагольное существительное от глагола упанишад — сидеть около, сидеть рядом. Существует много толкований термина: сидеть у стоп кого-то, внимая его словам и таким образом получая тайное знание. М. Мюллер даёт: искусство сидеть около гуру и смиренно внимать ему (от упа — внизу; ни — вниз, и шад — сидеть). Традиционно упанишад означает удаление невежества посредством знания о верховном духе. Упанишады трудно отнести к какому-либо определённому периоду санскритской литературы.[1718]
Приблизительно между первым веком до н.э. и I веком н.э. в сутре Благого Лотосного Закона (Саддхарма Пундарика Сутра) появляются термины Махаяна и Хинаяна. Около II века нашей эры термин Махаяна получил строгое определение. Нагарджуна разработал махаянскую философию Шуньяты и показал, что все вещи пусты, в своём труде Мадхямика-карика.[1719] Около IV века н.э. Асанга и Васубандху написали значительное количество материалов, принадлежащих к буддизму Махаяны.[1720] После первого века н.э. практикующие Махаяну чётко определили свою позицию и только тогда появились термины Махаяна и Хинаяна. Не следует считать термины Хинаяна и Тхеравада синонимами. Считается, что буддизм Тхеравады пришёл на Шри-Ланку в III веке до н.э., когда никакой Махаяны ещё не существовало. Школы Хинаяны существовали в Индии совершенно независимо от шриланкийских. Сейчас в мире нет ни одной школы Хинаяны. По этой причине в 1950 году Всемирное Братство буддистов, собравшееся в Коломбо, единогласно решило, что термин Хинаяна не должен более использоваться в отношении буддизма, существующего ныне на Шри-Ланке, в Тайланде, Бирме, Камбодже, Лаосе и в других странах.[1721]
В махаяне один из главных образов учения Будды на санскрите именуется Парамита[1722] — запредельное совершенство, перфекция. Парамиты — это шесть взаимосвязанных действий, «переправляющих на тот берег океана существования», то есть приводящих к освобождению и просветлению; это «Освобождающие действия»[1723]. Этимология этого слова темна, однако имя Яна-Януса в нем разглядеть можно.
«Праджня-парамитские сутры были самыми ранними каноническими текстами Махаяны. Одна сутра прямо говорит, что праджня-парамитские тексты появятся через пятьсот лет после нирваны Будды, то есть около I в. н.э. Составлялись небольшие тексты, кратко обобщающих содержание больших сутр и выражающих как бы саму суть доктрины Запредельной Премудрости. Они кратки, лаконичны и чрезвычайно содержательны.
Наиболее известны и даже знамениты два текста этого типа — Ваджраччхедика праджня-парамита сутра[1724] (Сутра о Запредельной Премудрости, отсекающей [неведение] алмазным [мечом], более известная в Европе под неточным названием Алмазная сутра) и Праджня-парамита хридая сутра (Сутра сердца Запредельной Премудрости, или Сутра сердца; само название этого текста указывает на то, что он воплощает в себе самую суть, «сердце» праджня-парамиты). Они были исключительно популярны и авторитетны во всех странах распространения Махаяны, но в Китае и других странах Восточной Азии были наиболее почитаемы».[1725]
Герой евангелий, заменивший на Западе Будду, тоже говорил, что принес людям в своем учении меч: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч».[1726]
Л
Стремление невозвращенцев к пониманию действительности на местный, как им казалось, лад отмечено и в буддистских текстах, где кшатрии (военное сословие) назывались самыми первыми; отметил это Г. М. Бонгард-Левин: «особенно значительной была роль кшатриев в республиканских объединениях, где брахманы (проповедники. — Д. Н.), как правило, в делах управления не участвовали. Обладали властью кшатрии, и они же обычно были крупными земельными собственниками».[1727]
С точки зрения многих римских пленных, ставших вольными после 26 года до н.э., ничего особенного не произошло. Они просто осознали, что давно освободились от всех клеш-запоров, и уподобились Янусу, первому царю Лация, альфе и омеге, началу и концу.[1728]
«Можно утверждать, что, несмотря на существование различных версий предания, Янус в представлении римлян безусловно обладал чертами культуртрегера. Хронология данных источников также позволяет говорить, что Янус почитался как первый царь Лация начиная с доримского времени и вплоть до эпохи поздней Империи и утверждения христианства».[1729]
Имя Януса заметно в названии махаяна, санскр. महयान, которое сейчас переводят как Великая колесница.[1730] Подобным образом долго переводили слово хинаяна (малая колесница или малый (узкий) путь). Впервые слово махаяна видим в Лотосовой сутре[1731], появившейся между I веком до н.э. и I веком нашей эры.[1732]
Сэйси Карасима: «На раннем этапе передачи Лотосовой сутры, в этих местах стояла среднеиндийская форма jāṇa либо *jāna (санскр. джняна, яна). Я предположил, что в махаянские термины buddha-yānā (путь Будды), mahāyāna (великий путь), hīnayāna (плохой путь) означали первоначально buddha-jñāna (знание Будды), mahājñāna (великое знание) и hīnajñāna (плохое знание)».[1733]
В ранней гандхарской версии Лотосовой сутры читаем не mahāyāna, а mahājāna, пракритская форма санскритского mahājñāna (великое знание). Позднее слово превратилось в mahāyāna, возможно, из-за двойного смысла в знаменитой притче о горящем доме из упайи, которая говорит о трёх путях (санскр. яна).[1734]
Еще одно имя Яна, Януса — Квирин (сабинск. Quirinus, копьеносный).[1735] Это имя выводят либо от названия сабинского города Куры (Cures), либо от сабинского quiris, копье. В основе имени Квирин (как и в основе слова curia) слово vir, муж (ср. co-viria, собрание мужей). Квирин считался ипостасью Марса (в отличие от Марса военного, движущегося, он олицетворяет Марса мирного, Марса в покое). Поэтому храм Марса был вовне, а храм Квирина внутри городских стен. Впоследствии с Квирином стали отождествлять Ромула, сына Марса. Фламин Квирина был иерофантом.[1736]
Сама формула Janus Quirinus употреблялась по поводу объявления войны. С Янусом-Квирином связан описанный Овидием в Фастах древнейший обряд убийства животного Агоналии:[1737]
9 января. Агоналии
Четверо суток прибавь, когда ноны минуют, и утром
В день Агоналий почтить надобно Януса нам.
Назван сей день, может быть, по жрецу с подпояской, который
Жертву приносит богам и убивает ее, —
Ибо, свой нож обнажив и ее поразить собираясь,
Он говорит: «поражу ль» или «agone» ее?
Иль потому, что скот к алтарю погоняют — «agantur»,
Назван был этот день днем Агоналий у нас?
Думают также, что встарь он овчим — «агнальным» был назван,
Тем же словом, но лишь с пропуском буквы одной.
Иль потому, что в воде видит жертва ножей отраженье,
Может по страху скота названным быть этот день?
Также возможно, что день этот назван по греческим играм
В старое время, когда игры бывали в ходу.
Древний язык называл тогда «агоналией» стадо;
В этом, по-моему, смысл истинный слова сокрыт.
Как бы то ни было там, но жрец верховный обязан
В жертву богам принести мужа шерстистой овцы. [1738]
Проще говоря, служитель Януса убивал барана. В учении Будды таким бараном для каждого является его alter ego, ложное я. В грубом русском военном глуме сказано так: я — головка от крупнокалиберного снаряда. Такой долго ощущал себя на Черном море Овидий:
«Нет вида города, нет любимых товарищей, нет супруги, дороже которой для меня никого нет. Вместо этого есть скифская чернь и толпа одетых в штаны гетов. Так на меня действует и то, что я вижу, и не вижу».[1739]
Почти четыре века спустя после создания Энеиды к ней напишет замечания Мавр Сервий Гонорат:
«Стих 276. Ромул род свой создаст.
Рем погиб, и известно, что после его смерти начался мор. И тогда обратились к оракулу, а тот ответил, что следует умилостивить манов погибшего брата; поэтому всякий раз, когда Ромул совершал какой-либо торжественный обряд, рядом с ним ставились курульное кресло, скипетр, корона и прочие знаки царского достоинства, чтобы было видно, что они равноправны во власти. Отсюда и сказано: С братом Ремом Квирин… людям законы дадут [ст. 292–292] [Квирин вместе с братом установят правопорядок] (Remo cum fratre Quirinus iura dabunt).
Стих 277. …и своим наречет он именем римлян.
Это он очень разумно сказал — не «Рим», а «Римлян». Ведь настоящее имя этого города никто не произносит даже во время священнодействия. Более того, некий Валерий Саран, народный трибун, как сообщает Варрон и многие другие, осмелившийся произнести это имя, как утверждают некоторые, был выброшен из сената и распят на кресте. А другие говорят, что из страха перед наказанием он бежал, был схвачен в Сицилии и, по настоянию сената, убит претором. Имя же города не называет даже Гигин, когда говорит о его расположении».[1740]
Юлий Цезарь тоже прожил недолго, назвав Рим ничем (nihil esse rem publicam, appellationem modo sine corpore ac specie[1741]), пустым именем без тела и образа.
Имена фламинов Квирина в Рима с 160 г. до н.э. до 51 г. н.э. неизвестны. Праздник Квириналии устраивался в феврале. Flaminis, фламин от flamen, пламя — возжигатель огня, приносящий жертву, прислужник при храме, жрец. Должности трех великих фламинов при храмах Квирина, Юпитера и Марса учредил римский царь Нума Помпилий. Место почитания Януса-Квирина находилось в северной части Форума у перехода через высохший ручей Аргилет к Квириналу. Храм состоял из одних ворот. Квирин-Янус был еще и богом народного, мужского собрания, отсюда наименование римлян: квириты.
1 января 29 г. до н.э. Октавиан в пятый раз стал консулом, а сенат принес ему присягу in acta.[1742] В середине года он вернулся в Рим, отпраздновав триумф и закрыв храм Януса. Это действо он считает одним из утешений прожитой жизни, отмечая в перечне своих деяний:[1743]
«При мне принцепсе [сената] сенат трижды постановлял запереть храм Януса-Квирина, — его наши предки пожелали запирать в том случае, когда благодаря победам по всей империи римского народа на суше и на море порожден мир, — тогда как до моего рождения, с тех пор как основан Рим, он был заперт, по преданию, всего лишь дважды».[1744]
Гораций также описал, как Август закрыл двери Януса-Квирина: vacuum duellis Ianum Quirini clausit.[1745] В целом это стихотворение Горация является прекрасным примером ранней непрямой риторики, где поэт ловко избегает лести. Только ко времени Овидия, когда Август превратился из патрона в цензора, панегирик (восхваление) стал единственным возможным литературным ответом на давление императора.[1746]
Итак, вековая гражданская война окончена. Соседи покоряются без войны. Закрытие ворот выглядит очень внушительно. Светоний: «храм Януса Квирина, который от основания города и до сего времени закрывался только раз или два, он за короткое время запирал трижды в знак мира на суше и море».[1747]
Общепризнанно, что при Гае храм запирался в 29 и 25 гг. до н.э. (Третья дата считается неизвестной.).
Спасением мантуанской усадьбы отца от конфискации Вергилий обязан Корнелию Галлу, бывшему в 42 г. до н.э. комиссаром, раздававшим земли в Верхней Италии ветеранам. Его упоминает Овидий.[1748] После захвата Египта Октавиан назначил Галла личным представителем, префектом магистратуры Египта; тот подчинялся только Августу и не был подотчётен сенату. Корнелий Галл установил добрососедские отношения с царством Куш. В Египте устанавливались статуи Галла, найдены надписи о его деяниях на нильском острове Филы, на пирамидах в Гизе и на обелиске, стоящем ныне на площади св. Петра в Риме:
«Гай Корнелий Галл, сын Гнея, римский всадник, первый префект Александрии и Египта после низложения царей Цезарем, сыном божественного. Когда отложилась Фиваида, он победил врага за 15 дней, в течение которых одержал победу в двух сражениях, взял пять городов: Боресу, Коптос, Керамик, Великий город Зевса, Офиессу. Захватив вождей этих мятежей, он провел войско за порог Нила; прежде до этого места не доходили вооруженные силы ни римского народа, ни царей. Покорив Фиваиду, общину, устрашавшую всех царей, дав у Филе аудиенцию послам царя эфиопов и приняв этого царя под покровительство, назначив тирана в Триаконтасхену, одну из областей Эфиопии, посвятил отеческим богам и Нилу-помощнику».[1749]
Несмотря на эти достижения друг Вергилия в 26 г. до н.э. попал в немилость и убил себя.[1750] В 26 г. до н.э. После Октавиан заключил с Фраатом договор, давший волю римлянам на востоке.
Через год потерпел неудачу поход в Аравию еще одного Галла:[1751]
Р. Хенниг: «Страбон, который был близок к Элию Галлу, чрезмерно сетует на "предательство" арабского проводника, как это, бесспорно, делал и сам полководец, чтобы снять с себя ответственность за совершенно недостаточно или даже вовсе неподготовленный поход, оказавшийся поэтому неудачным. Некоторые народы вообще склонны все свои военные неудачи объяснять "предательством". В катастрофе в Тевтобургском Лесу было повинно "предательство" Арминия, в капитуляции Меца в 1870 г. — "предательство" Базена! Для Элия Галла "предателем" и козлом отпущения стал невинный Силлай. Позднее в наказание за бескрайние пустыни и скалистые берега Аравии бедного Силлая обезглавили в Риме!
Несмотря на жестокие лишения и неимоверное напряжение всех сил, осложненное свирепой чумой, опустошавшей воинские ряды, римлянам все же удалось подойти вплотную к "Счастливой Аравии". К юго-востоку от столицы Мариаба (Мариб) в сражении у реки Гзел-эль-Кадир арабы потерпели поражение. Но и после этой победы, непосредственно перед достижением цели, римское войско из-за недостатка воды, вражеских атак и эпидемии цинги вынуждено было в сентябре 25 г. до н.э. начать отступление. Оно проходило гораздо быстрее, чем наступление, но сопровождалось, видимо, огромными человеческими жертвами, ибо даже в приукрашенном изложении Страбона говорится, что лишь остатки войск вернулись в Александрию.
Предпринятая с таким непостижимым легкомыслием война не имела никаких политических последствий. Если не считать значительно расширенных знаний об Аравии, римляне ничего с собой не привезли, кроме сильно сокращенного войска. От "богатств" Arabia Felix императору Августу пришлось отказаться».[1752]
Может Августа влекло в Аравию нечто более важное чем имущество бедуинов? А, например, египетские порты-колонии на юге Аравийского полуострова? «В показаниях исторической хроники писателя XIII в. Ибн ал-Муджавира ад-Димашки отмечается важная роль Адена как транзитного пункта в международной морской торговле Египта эпохи Нового царства и позднее при Птолемеях».[1753]
В тот же год ворота Януса Октавиан закрывает. Меньше чем через год он открывает их вновь.
Р. Хенниг: «Пока Элий Галл воевал в Аравии, эфиопы (кушиты[1754]) вторглись в Египет, оставшийся почти без войск. Одновременно в самой стране вспыхнуло опасное восстание. Римлянам стоило большого труда справиться с двойной угрозой. Элин Галл был смещен с должности наместника, и его преемником стал Г. Петроний. Звание наместника Петроний, видимо, получил еще в 24 г. до н.э., ибо царь Ирод покупал у него зерно, когда на 13-м году царствования (25/24 гг. до н.э.) страну иудеев поразили неурожай и голод.
Петроний решил наказать эфиопов-кушитов и отправился в поход против них в район верхнего Нила. Римляне впервые вторглись так далеко в глубь Африки. Вероятно, они достигли примерно тех же районов, в которых за 500 лет до них побывали персы под предводительством Камбиза. Первоначально Петроний, видимо, намеревался отодвинуть границу Римской империи дальше на юг, но, встретив в Северной Эфиопии весьма негостеприимные области, отказался от своего плана. Поэтому позднее, как и в древности, Элефантина (у Асуана) оставалась аванпостом Египта и Римской империи на границе с Эфиопией. Элефантина великолепно подходила для этой роли, ибо здесь начиналась судоходная часть Нила. Впрочем, со времен Петрония еще дальше к югу, в стране блеммиев, в Премнисе (Ибрим) длительное время стоял пограничный римский гарнизон, неоднократно упоминавшийся в литературных источниках».[1755]
Ныне кушитов не смешивают с эфиопами, численность которых превышает 88 млн человек. Кушиты ныне проживают в Восточной Африке, от Восточной пустыни Египта до Северо-Восточной провинции Кении. Общая численность кушитов по данным до 2000 года свыше 30 млн человек.[1756]
Ретивость привратника к дыре Януса может вызывать насмешку. Придворный писатель Тит Ливий три действа с калиткой сливает в одно: «После правления Нумы он запирался дважды, в первый раз в консульство Т. Манлия после окончания Первой Пунической войны, и вторично — что по желанию богов довелось нам увидеть в наше время — после Актийской войны, когда император Цезарь Август установил мир на суше и на море».[1757]
Действия Гая Осьмушки с воротами Януса были для современников необычными, из ряда вон выходящими, неслыханными. Постаревший Август также считает их особо важными.
Закрытие Октавианом ворот Януса это громкое открытие ворот в Рим для эмигрантов и невозвращенцев. На это надеялся Фурин. Но невозвращенцы не возвращались.
Для римлян обряд с дырой Януса не был предметом для баловства. Вот как пишет о нем Вергилий, придумывая римлянам национальный эпос:
Есть обычай один в Гесперийском Лации; прежде
Свято его блюли города альбанцев, а ныне
Рим державный блюдет, начиная Марсовы брани,
Гетам ли он готовит войну и плачевную участь,
В грозный идет ли поход на гиркан, арабов иль индов,
Шлет ли войска навстречу заре, чтоб значки легионов
Римских отнять у парфян. Почитают все как святыню
Двери двойные войны, перед Марсом яростным в страхе;
На сто засовов они из железа и меди надежно
Заперты, и ни на миг не отходит бдительный Янус.
Но коль в сенате отцы порешат, что война неизбежна,
Консул тогда, облачен по-габински надетою тогой
И квиринальским плащом, отворяет скрипучие створы,
Граждан на битву зовет, и за ним идут они следом,
В хриплые трубы трубят, одобренье свое изъявляя.
Должен был бы Латин, объявляя войну энеадам,
Мрачную дверь отворить, соблюдая тот же обычай,-
Но погнушался отец совершить обряд ненавистный,
Скрылся во мраке дворца, роковых не коснувшись запоров.
Тут слетела с небес царица богов и толкнула
Створы своею рукой; неподатливый шип повернулся,
Прочный сломался засов — и двери войны распахнулись. [1758]
Нам неизвестна дата открытия ворот царицей богов, супругой Юпитера Юноной. Однако Вергилий пишет о вмешательстве женщины в мужской обряд до своей смерти после встречи с Августом в Греции в 19 г. до н.э. До 2 г. до н.э. ворота были открыты. То есть, Рим воевал (Может быть отъезд Вергилия был неудачной попыткой бегства?). Посольство серов и индов в 20 г. до н.э. посетило Рим при открытых воротах Януса. Значит это было посольство союзников, не врагов?
Своими играми в закрытие-открытие врат Януса в Риме Гай Фурин превратил для невозвращенцев их дырку в ярмо (iugum) Януса. Похожее случалось и раньше, о чем рассказал Тит Ливий:
«В этих сетованиях застал их роковой час бесчестия, когда суждено было изведать такое, что превзошло самые мрачные их ожидания. Для начала римлянам приказали безоружными и раздетыми выйти за вал, и в первую очередь были выданы и взяты под стражу заложники; потом ликторам приказали покинуть консулов и с консулов сорвали их облачение. У тех самых воинов, которые только что готовы были с проклятьями отдать консулов на растерзание, зрелище это вызвало такую жалость, что, позабыв о собственном положеньи, все, словно ужасом охваченные, отворачивались, дабы не видеть, как поругано столь высокое достоинство.
Консулов, чуть не нагих, первыми прогнали под ярмом,[1759] затем тому же бесчестию подвергся каждый военачальник в порядке старшинства и, наконец, один за другим все легионы. Вокруг, осыпая римлян бранью и насмешками, стояли вооруженные враги и даже замахивались то и дело мечами, а если кто не выражал своим видом должной униженности, то оскорбленные победители наносили им удары и убивали. Так и провели их под ярмом, причем на глазах врагов, что было, пожалуй, самым мучительным. Хотя, выбравшись из ущелья, римляне, словно выходцы из преисподней, казалось, впервые увидели белый свет, но и самый свет для взиравших на свое столь опозоренное войско был чернее мрака смерти. Вот почему, хотя еще засветло можно было добраться до Капуи, римляне, не надеявшиеся на верность союзников и к тому же их стыдившиеся, не доходя до Капуи, легли, как были, у дороги на голую землю. Когда весть о том достигла Капуи, естественное сочувствие к союзникам взяло верх над присущим кампанцам высокомерием. Они тотчас посылают консулам знаки их достоинства, фаски и ликторов и не скупятся на оружие, коней, одежду и продовольствие для воинов. Когда же римляне приблизились к Капуе, навстречу им вышел весь сенат и весь народ и было сделано все, что от частных лиц и от государства требуют законы гостеприимства. Однако ни радушие союзников, ни их приветливое обращение, ни ласковые речи не могли заставить римлян не то что слово проронить, но и глаза поднять и взглянуть в лицо утешавшим их друзьям, — настолько стыд вкупе с унынием понуждал их избегать и разговоров, и людского общества. На другой день, когда знатные юноши, посланные сопровождать тронувшихся в путь римлян до границ Кампании, возвратились и были призваны в курию, то на расспросы старших они отвечали, что римляне показались им еще более подавленными и еще более павшими духом; шли они в таком полном безмолвии, словно это шествие немых; сокрушился былой дух римлян, вместе с оружием они лишились и мужества; на приветствия они не откликаются, на вопросы не отвечают, никто не смеет рта раскрыть от стыда, будто все еще несут они на шее то ярмо, под которым их прогнали; а самниты, дескать, добились победы не только славной, но и прочной, ибо взяли в плен даже не Рим, как некогда галлы, но доблесть и отвагу римлян, а эта победа куда блистательней.
Они говорили, а прочие слушали, и на своем совете верные союзники едва уже не оплакали римский народ, когда Овиев сын Авл Калавий, муж известный и родовитостью, и подвигами, а в ту пору и возраста уже почтенного, заявил, что дела обстоят далеко не так: столь упорное молчание, взоры, опущенные в землю, слух, глухой ко всем утешениям, и стыд глядеть на белый свет суть верные признаки того, что в глубине души у римлян зреет чудовищный гнев».[1760]
Затем привратник Гай Фурин начинает перевоплощаться из роли Аполлона в роль Юпитера. В эти годы Будду перестают изображать в виде Аполлона-Августа. Создается привычный нам образ Будды.
При толковании основных понятий буддизма необходимо учитывать их греко-италийские исходники. В pāramitā ясно видно греческое Παραμυθιά (Paramythiá — утешение, ослабление, лат. Consolatio. Городок с названием Парамита в греческом Эпире в византийское время имел второе название: Святые Дары, Άγιος Δονάτος (у христиан это хлеб и вино).[1761] Греческое Παραμυθιά впоследствии одно из имен Девы Марии.
Consolatio — род римской литературы. Цицерон (Тускуланские беседы) и Сенека (Ad Marciam; ad Polybium; ad Helviam) писали утешения, как правило обращенные к родным или друзьям, потерявшим близких, и предлагающие им утешиться посредством философии.
Утешение философией Боэция написано в тюрьме, в ожидании казни.[1762] Эта книга тоже сделана как утешение.
Еще более очевиден греческий источник в другом основном буддистском понятии: dharma (δρᾶμα, действие).[1763] Считается, что санскритское слово dharma (тиб. chos) является производным от глагольной основы dhra, которая означает «держать, носить, придерживаться, поддерживать» и т.п.
«Термин дхарма, согласно буддийскому учению махаяны, имеет десять основных значений:
1) элемент бытия (существования); 2) путь; 3) нирвана; 4) нечувственный элемент; 5) добродетель; 6) жизнь; 7) учение; 8) постоянное становление; 9) религиозная обязанность (обет); 10) мирской закон. Таково европейское понимание этого термина и интерпретация его.
Одно из основных значений термина дхарма — закон, принцип, учение, поэтому большинство указанных выше значений (2–3, 5–7 и 9–10) имеет смысловую связь между собой и легко объясняются через «закон, учение». Тибетский толковый словарь дает следующие значения термина дхарма: Дхарма (chos) — 1–2) путь-знание (путь знания); выход из страданий (нирвана); 4) сфера души; 5–6) добродетель—жизнь (добродетельная жизнь); 7) каноны буддизма; 8) истинное появление—становление; 9–10) доктрина (учение и традиция)».[1764]
Вот в махаянисткой Махаратнакута-сутре санскритская транскрипция-передача важных но малопонятных ныне понятий:
«О двух видах грязи (mala), от которых следует устраниться: 1) отсутствие действий, направленных на освобождение от аффективности сознания (букв. загрязнения — kleśa); 2) нахождение в ненужной близости с "семьями своих друзей" (mitrakula) и "семьями тех, кто подает милостыню" (bheksakakula)».[1765]
Mala это латинское — malum — зло. Клеша (kleśa) — латинское claustrum — запор, засов, замок.[1766] С нужным смыслом находим это слово у Лукреция, еще не знавшего слова margo: vitai claustra resolvere — порвать узы (запоры) жизни.[1767] Изменение claustra в клеша примечательно, так как похоже на уже указанное выше изменение custos в кушаны. Мitrakula[1768] и bheksakakula слова не менее любопытные. Mitra (украшенный колпак) — головной убор в Риме для женщин и пустозвонов. Не исключена и matricula — список-ведомость (обабившиеся? списочные?).
Трудности перевода превратили простое в трудное для понимания: «Клеши —то, что загрязняет сознание, препятствует обретению истинного знания о реальности, ведет к недостаточности, ущербности представлений, то есть иррациональные проявления психической жизни, препятствующие познанию. Они волнуют, возбуждают не только сознание, но и тело. Они проистекают из жажды приятных чувствований и самоутверждения, свойственных живым существам, рожденным в сансаре. Ложная по своему содержанию вера в реальность Я (которая также есть не что иное, как клеша) способствует консолидации клеш в русле, проложенном алчностью, враждой и невежеством».[1769]
Предполагаю куда более широкое проникновение латинизмов в подобного рода тексты, чем это отмечено в Египте, где латинский язык столкнулся с давно отлаженным государством и его бумагооборотом на греческом языке.[1770] В Египте римляне застали уже устоявшийся уклад, а на Востоке были источником нового уклада.
«Предпосылкой греческого искусства, — писал в свое время К. Маркс, — является греческая мифология, т.е. природа и общественные формы, уже переработанные бессознательно художественным образом в народной фантазии».[1771] Это положение К. Маркса, ставшее хрестоматийным применительно к изучению древней Эллады, вполне может быть отнесено и к индийскому искусству».[1772] Используя индийскую и буддийскую литературу для воссоздания истории невозвращенцев надо учитывать бессознательность воображения народа, отмеченную Марксом.
«Я не знаю в какой-либо стране книг, оказавших столь длительное и глубокое влияние на умы масс, как эти два произведения, — пишет о Махабхарате и Рамаяне Д. Неру. — Созданные в глубокой древности, они все еще являются живой силой в жизни индийского народа. Он знакомится с ними не на санскрите, если не считать узкого круга интеллигентов, а в переводах и пересказах и теми бесконечными способами, посредством которых распространяются предания и легенды, становясь неотъемлимой частью жизни народа». Деревенские сказители, странствующие монахи и отшельники, ходившие по индийским деревням и рассказывавшие о деяниях невозвращенцев, назывались в Индии катхаками (рассказчиками). К ним возводится история катхакали, одного из стилей классических индийских танцев.[1773]
Римский материальный след в Центральной Азии давно отмечен,[1774] однако след мировоззренческий, который сейчас называют буддизмом, римским не считается, хотя его материальные свидетельства постоянно добавляются.[1775]
Понятные лагерникам слова обильно рассеяны в самых ранних текстах махаяны. Латинской словесностью буддистские сочинения обязаны учителям ребятни, порожденной лагерниками.[1776]
«В Римской республике учитель заранее должен обеспечить себе контингент учащихся. Он выискивает место, где много детворы школьного возраста и нет поблизости школы, с которой пришлось бы вступать в соперничество; знакомится с родителями и старается, конечно, ослепить их блеском своих знаний и своего педагогического умения. Сделать это нетрудно: многого от него не требуют, пусть только выучит детей читать, писать и считать — хватит! И учитель пускается на поиски помещения для своей школы. Так как средства его весьма ограничены, то хорошей, просторной и светлой комнаты он и не ищет. Его вполне удовлетворит какой-нибудь сарайчик, дощатый чулан, полутемная мастерская, которую не захотел снять ни один ремесленник, а то и просто навес над пустующим хлевом. Иногда у него нет денег и на такое помещение, и устраивается со своими учениками на открытом воздухе, где-нибудь под портиком форума, и только отгородит грубым широким полотнищем своих питомцев от веселой и шумной уличной пестроты. Приобретет он еще несколько табуреток или скамеек для учеников (дети пишут, держа письменные принадлежности на коленях, — столов не нужно) и стул для себя — вот школа и оборудована».[1777]
В античной школе не было букварей и прописей; книги, которые к концу I в. н.э. сильно подешевеют, для бедняков останутся дорогими.
Ту римскую школу с изменившимся немного предметом учения и учителями помоложе и попроще описал чуть более ста лет назад В. В. Радлов в долине реки Или (КНР и Казахстан; впадает в озеро Балхаш):
«В каждом даже самом маленьком селении таранчей есть два духовных наставника — священник (имам) и учитель (мулла). Везде имеется также мечеть и школа. Священнослужитель должен тщательно следить за тем, чтобы каждый член общины выполнял религиозные предписания. О пренебрежительном отношении к ним или о их нарушении он сообщает коллегии высшего духовенства (ахунлар), которая через хекима назначает провинившемуся наказание. Летом у учителя мало работы, так как занятия проводятся только зимой, но уж зато ежедневно и почти целый день, разумеется, за исключением праздничных. Хотя каждый волен учить или не учить своих детей, и некоторые отцы не посылают ребенка в школу, потому что учитель получает за каждого ребенка небольшую плату, священник все-таки старается отчасти уговорами, отчасти же принуждением добиться того, чтобы учился хотя бы один ребенок из каждой семьи. В большинстве случаев в этих школах обучают только чтению. Начинают с чтения молитв, Хефтияка[1778] и Корана на арабском языке. Дети читают молитвы до тех пор, пока не выучат их наизусть. После того как дети освоят механическое чтение арабских текстов, им дают татарские: толкования догматов веры и священные предания. Письму учат лишь очень небольшую часть детей, и учитель получает за это особую плату. Именно поэтому, хотя читать умеет 30–40% населения, едва ли 10% умеет писать. Священнику и учителю платят из пожертвований мусульман на церковь (зекет)».[1779]
Самый первый большой приплод невозвращенцы имели от женщин первого племени с которым сжились: сэ-саков-юэчжи. Без сомнения на переосмысление невозвращенцами действительности оказало влияние и неизбежное общение с новыми родственниками, мужчинами из этого племени. Будда происходил именно из этого народа. Просветленное понимание действительности Буддой можно выразить простыми словами, как это делали потом чаньские патриархи: Будда это дыра. Ровно такой же дырой в воротах был и Янус.
Определенного о языке и мировосприятии саков-сэ-юэчжи мы знаем столь же мало, сколь и о кельтских. Саки (др.-перс. Sakā, греч. Σάκαι, лат. Sacae) — собирательное название группы ираноязычных кочевых и полукочевых племён I тыс. до н.э. — первых веков н.э. в античных источниках. Слово саки равнозначно слову скифы[1780].[1781]
Страбон: «Саки совершали набеги подобно киммерийцам и трерам; одни набеги были дальние, другие же — на близкое расстояние. Так они захватили Бактриану и завладели лучшей землей в Армении, которой они оставили название от своего имени — Сакасена»,[1782] «в Сакасене и Араксене, областях Армении»,[1783] «Сакасена граничит с Албанией и рекой Киром».[1784]
В Индии скифские племена именовались шака, как вариант наименования сака. «Шаки упоминаются во множестве текстов: Пураны, Ману-смрити, Рамаяна, Махабхарата, Махабхашья Патанджали, Брихат-Самхита Варахи Михиры, Кавьямиманса, Брихат-Ката-Маньяри, Ката-Саритсагара и других древних текстах. Термин шака используется как собирательное наименование воинственных племен северо-запада».[1785]
Будда Шаакьямуни[1786] — духовный учитель, легендарный основатель буддизма. Братья: Дхотодана, Амитодана, Саккодана и Суклодана, сестра Амритика (пали — Амита). Мать и тетки: Махамайя, Атимайя, Анантамайя, Чулия и Колисова. Родная мать Будды умерла через семь дней после его рождения и воспитывала его тетка, которая также была замужем за Шуддходаной. Будда, санскр. बुद्ध, букв., пробудившийся, просветленный.
Имя отца Будды — Шуддходана. Легенда о нем такова:
«Согласно преданиям, в шестом веке до нашей эры в Северной Индии, в предгорьях Гималаев, существовало владение Капилавасту; оно было населено многочисленными племенами Шакья, потомками Икшваку, солнечного рода кшатриев. Они управлялись старшим племени, и глава племени жил в городе Капилавасту, от которого в настоящее время не осталось следов, ибо еще при жизни Будды он был разрушен соседним враждебным царем. В то время в Капилавасту царствовал Шуддходана, последний прямой потомок Икшваку. От этого царя и его жены Майи рожден был будущий Великий Учитель, получивший имя Сиддхартха, что означает — «исполнивший свое назначение».[1787]
Если пренебречь неопределенной датировкой легенды-сказки, то в наименовании Капилавасту и в имени отца Будды легко увидеть кельтские и латинские языковые составляющие.
Проповедь дхармы–ясности–пустоты–зияния более всего походила на восприятие римлянами мира, которым правит главный бог Рима, бог запоров и дверей, перекрестков, зияния и пустоты, входов-выходов и всякого начала — Янус.[1788] То есть образ пустоты, ничего, сейчас.
После смерти Будду сожгли. Во время сожжения земного тела Будды, один из ее участников выхватил из погребального костра его зуб. В IV в., в связи с начавшимися в Индии междуусобными войнами, зуб решили увезти в безопасное место — на остров Шри-Ланку. Там в его честь построили храм и, как гласят местные предания, он с тех пор хранится здесь, и праздник в его честь проводится ежегодно. Данные исторических хроник противоречат этому утверждению, в частности, одна их них утверждает, что в XVI в. Зуб Будды был захвачен португальцами, попал в руки католиков-фанатиков и был публично сожжен, и что в Канди хранится подделка.[1789]
«У римлян первоначально отсутствовали ясные представления о богах как о неких определённых, индивидуализированных персонажах — в мире существуют безличные вредоносные или благодетельные силы — нумина (numina), свойственные отдельным предметам, живым существам, действиям. Из массы нумина исследователи выделяли только древнейшую триаду — Юпитера, Марса и Януса-Квирина, с которыми, однако, не связывали какие-либо мифы, появившиеся, по их мнению, лишь под влиянием этрусской и особенно греческой мифологии: греки принесли в Рим своих антропоморфных богов и связанные с ними мифы, научили римлян строить храмы, ваять статуи богов, различать богов по их полу, возрасту, функциям, положению в иерархии, воздавать им более сложный, чем примитивные магические обряды, культ. Свидетельство Варрона о том, что у римлян в древности существовали лишь символы богов (Юпитер — камень, Марс — копьё, Веста — огонь и др.), а различные обряды и ритуалы толковались как действия, имевшие целью усилить благодетельное и нейтрализовать губительное воздействие нумина, также служило обоснованием того, что само мировосприятие римлян препятствовало антропоморфизации богов и созданию мифологической системы, предполагающей взаимосвязи между богами, их родственные и брачные отношения. Утверждению такого мнения способствовали неопределённость пола древних божеств (ср. Палес), отразившаяся в наличии мужских и женских ипостасей у некоторых из них (Фавн — Фавна, Помона — Помон и т.п.), в формуле обращения к божеству — «бог или богиня», «муж или женщина»; использование в обращении к божеству добавления: «или каким иным именем ты желаешь называться».[1790]
Будда в понимании учителей детворы стал воплощением Януса, начала и конца, зияния, пустоты, ничего. Многие из них сами ощутили себя вновь воплощенным Янусом-Буддой, Пустотой, Ничем.
«Для описания состояния «ни здесь, ни там, ни посреди», вряд ли можно употреблять глаголы вступать или достигать даже как метафору. Возможно, нам следует обратить слово нирвана в глагол: «Когда нет тебя в связи с этим всем, ты нирванируешь».[1791]
Слово нирвана по-русски можно понять и ненаучно: не рвано, нирваный, не теряющий, не рвущий память о своем происхождении, о своих корнях. В этом случае человек должен уподобить себя дереву. Об этом красиво написал Б. Б. Гребенщиков:
Ты можешь купить себе новый Hi-Fi,
Или просто идти в гастроном;
И медитировать на потолке,
Облитым дешёвым вином.
Сложить свою голову в телеэкран,
И думать, что будешь умней.
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней. [1792]
Римляне еще с начальной школы помнили, что Янус был их прародителем. Они не рвали эту связь в своей памяти, чего нельзя сказать о большинстве современных народов, например, славянских.
XIV
«Автор-аноним пожелал начать рассказ о происхождении римского народа с мифических времен прихода в Италию Сатурна. Но уже в первой главе он еще упоминает божество Яна (Janus), тоже явившегося в Италию и оставившего несомненный след своего пребывания в районе города Рима в названии одного из холмов на берегу Тибра — Яникул. Для решения вопроса, какое из этих божеств появилось в Италии раньше или первым, автор обращается к филологическим исследованиям текста Энеиды Вергилия. Несмотря на то, что у Вергилия сказано: Primus ab aetherio venit Saturnus Olympo,[1793] он все же склоняется к тому, чтобы признать первым Яна, потому что во многих других местах у того же Вергилия слово primus означает не только первенство во времени, но и по положению. Среди рассмотренных мест имеется и стих второй из первой песни Энеиды, где про Энея сказано: Troiae qui primus ab oris…[1794], в то время как из других источников известно, что Антенор приплыл в Италию из Трои раньше Энея. Подтверждение своему мнению о первенстве Яна наш автор видит еще и в том почете, который воздается богу Яну во всех священнодействиях, и в том, что его называли Janus Pater. Появление Сатурна в Италии наш автор по традиции связывает с насаждением культуры земледелия и организованного общественного быта».[1795]
Старики-невозвращенцы, которые попали в Маргиану когда ныне живой Аполлон, а затем и Юпитер, еще был маленьким мальчиком, старались втолковывать свое латинское понимание всего и вся сыновьям и внукам, просто, доходчиво, остроумно, на пальцах. Чем сильнее лагерники старели, тем таких становилось больше. У кочевников образование детей — удел избранных самими немногими учителями. У кочевников не было школ для многих детей сразу.[1796]
Ребятня впитывала науку отцов подогретая ощущением своей совершенной исключительности. Такое всегда побуждает мальцов к усердию. Вдобавок школы для детворы в новых частях света пенсионеры-лагерники могли строить теперь с римским размахом и выдумкой. Сейчас мы видим эти школы в виде буддийских монастырей. Необходимо пристально исследовать распорядки и униформы известных буддийских школ. Однако внешнее сходство нарядов с римскими очевидно. Римская военная tuba представляла собой медную прямую трубу:
«В Тибете нет никаких труб кроме прямых; по-видимому, изогнутые трубы не дозволяются там обычаем».[1797]
«Рим перенял у Этрурии не только священную музыкy, но и военную. Со времен Эсхила древние прославляли достоинства этрусской трубы (Tyrsénikè salpinxs или Tyrrhenica tuba) с прямой трубкой, оканчивающейся раструбом в форме колокола. Изогнутая труба, напоминающая lituus авгуров, изображена в сценах шествий магистратов, равно как и кольцеобразные трубы, напоминающие наш охотничий рожок Все эти (tubае, litui и cornua сложились в духовой оркестр во время военных парадов, они трубили сигнал к атаке в сражениях при Сентинуме и при Филиппах, и даже гаруспики порой слышали их звук в небесах, возвещавший конец века или волю богов:
Tyrrheusque tubае mugire per aethera clangor.[1798]»[1799]
Шум, музыка, которую использовали римляне в армии, были в диковинку у кочевников. Например, парфяне, воодушевляя себя перед боем, не трубили в рога и трубы, а поднимали шум, колотя в бубны,[1800] обтянутые кожей полые инструменты, которые обвешивались кругом медными погремками.[1801]
Название одной из труб, букцины, bucina (buccula, щечка, ротик), запомнилось на Востоке: bükir — горбатый (каз.), böker (тат.), bögri — горб (тур.), bögri — кривой, изогнутый (чагат.).[1802] Затем видим уже протонемецкое bůh-el, давшее немецкое Búckel — горб (bückel), а затем и французское boucle, букля, вредный предмет прически, который отмененил Г. А. Потемкин в русской армии в 1785 г.
Букко это образ из ателлан (fabula atellana, басня из Ателлы)[1803] коротких представлений, придуманных во II веке до н.э. Ателланы были грубы и похабны; писались нелитературной латынью. Из них выросла комедия дель арте; они родственны русским представлениям Петрушки, немецким Кашперля и т.п.[1804]
В детстве я любил играть со своей бабушкой Марией Ивановной Головенкиной в Вятке. Я или бабка надували поочередно то одну, то другую щеку; используя лишь одну руку, нужно было успеть так ткнуть в надутый бок лица бабки, чтобы пузырь щеки как бы лопнул от шлепка. Затем в эту игру начинаешь забавляться с братом и ровесниками. Отличный способ развития глазомера, быстроты и управления силой удара. Похожими упражнениями А. В. Суворов развивал эти качества своих солдат применительно к военному делу.[1805] Игра называлась пакука.
«Школьный день в Риме начинался рано: с рассветом весной и еще до рассвета зимой. Марциал жаловался, что его ни свет, ни заря будят голоса школьников и окрики учителя. В полдень дети уходили домой поесть и опять возвращались часа на три в школу. Тут на глазах учителя они и готовили свои уроки. Когда ученики уже в такой степени одолевали грамоту, что справлялись более или менее сносно с целыми словами — могли и прочесть их, и написать — учитель выводил на ученических дощечках какое-нибудь изречение, и ученики должны были, копируя, исписать им всю свою дощечку. Ни букварей, ни хрестоматий не было. В I в. н.э. имелась богатая латинская литература, но, во-первых, сам учитель по большей части был с ней не очень хорошо знаком; во-вторых, не все в ней годилось для детского возраста и понимания и, наконец, в-третьих, где было в селе или в каком-нибудь захолустном городишке достать то, что подошло бы для классного чтения? Не говоря уже о том, что на покупку книг нужны деньги, а их не всегда хватает и на сытный обед».[1806]
Чтение в те времена далеко не было таким простым делом, как сейчас. Слова писались слитно, непрерывной строкой; знаков препинания не было. Первые встречи с незнакомым текстом приводили в замешательство и взрослых, вполне грамотных людей.[1807] Похожее было и совсем недавно:
На лужайке детский крик:
Учит грамоте ребят,
Весь седой, ворчун старик,
Отставной солдат.
"Я согнулся, я уж слаб,
А виды видал!
Унтер не был бы, когда б
Грамоте не знал!
Дружно, дети! все зараз:
Буки-аз! Буки-аз!
Счастье в грамоте для вас.
У меня ль в саду цветок
Насадил я каждый сам
И из тех цветов венок
Грамотному дам.
Битый — правду говорит
Молвь людей простых —
Стоит двух, кто не был бит,
Грамотей — троих.
Дружно, дети! все зараз:
Буки-аз! Буки-аз!
Счастье в грамоте для вас.
Митя, видишь карандаш?
За моей следи рукой:
Это иже, а не наш;
Экой срам какой!
Да, прислушайте: с полком
В Греции я был,
В двадцать, значит... а в каком,
Значит, позабыл.
Дружно, дети! все зараз:
Буки-аз! Буки-аз!
Счастье в грамоте для вас.
Отстояли мы друзей!
Раз, иду себе один,
Вижу — школа для детей
У ворот Афин.
В школе учится моряк,
Детям не под стать;
Я взглянул — и как дурак
Начал хохотать.
Дружно, дети! все зараз:
Буки-аз! Буки-аз!
Счастье в грамоте для вас.
Но учитель мне сказал:
«Ты глупей ребенка сам:
Ты героя осмеял,
Страшного врагам.
Он за греков мстил — пред ним
Трепетал султан,
И упал, сожжен живым,
Вражий капитан».
Дружно, дети! все зараз:
Буки-аз! Буки-аз!
Счастье в грамоте для вас.
«Гордость края моего —
Он Кан-а-ри — да!
В мире встретили его
Горе и нужда;
Он, умея побеждать,
Сел букварь учить,
Всё затем, чтобы опять
Греции служить!»
Дружно, дети! все зараз:
Буки-аз! Буки-аз!
Счастье в грамоте для вас.
Весь зардевшись, в стороне
Я в смущении стоял;
Но герой сжал руку мне,
Слово мне сказал...
Мне послышался завет
Бога самого:
«Знанье — вольность, знанье — свет;
Рабство без него!»
Дружно, дети! все зараз:
Буки-аз! Буки-аз!
Счастье в грамоте для вас».
«Я читал когда-то, где — уж теперь не припомню (говорит Беранже в выноске к этому стихотворению), рассказ путешественника, видевшего Канари, который выходил из школы вместе с маленькими греками, учениками; как дети, он нес книги под мышкою. Герой учился читать, не стыдясь. Счастлива страна, где не краснеют, поступая честно! Да наградит бог прямодушие и скромность великого гражданина!»[1808]
«Третьим предметом в начальной школе была арифметика.[1809] Так же, как буквы и слоги, дети дружно выкрикивали: «один да один — два, два да два — четыре»; обучались четырем правилам арифметики, знакомились с дробями; учились считать в уме. Устному счету придавали большое значение: в повседневной жизни умение сосчитать, сложить, вычесть, разделить требовалось на каждом шагу. Обучение проходило на пальцах. В римской школе арифметика была предметом гораздо более трудным, чем у нас».[1810]
Простое понимание учения Будды лучше всех выразили потом патриархи школы чань. «Так патриарх Юнь-мэнь, на вопрос некоего монаха "Кто такой Будда?" ответил: "Палочка-подтирка!"; ясно и просто понимание в знаменитом изречении Дэ-шаня "Будда — сухой кусок варварского дерьма", в изощренном богохульстве Линь-цзи, который назвал Будду "дырой в отхожем месте", легендарного первооснователя школы чань Бодхидхарму — "бородатым варваром", бодхи и нирвану — "столбом для привязи ослов", "невольничьими оковами", религиозную медитацию — "занятием для упрямых дураков" и т.д. К тому же разряду явлений относится экстремистский лозунг Линь-цзи "Убей Будду, убей патриарха!", появление Дэ-шаня в медитационном зале с миской для еды, непристойное поведение чаньских монахов во время религиозных церемоний, сожжение сутр и статуй Будды и многое другое».[1811]
Эту нехитрую тонкость первые из прозревших легко и просто объясняли своим дисциплинированным товарищам. С этого момента в истории учения Будды открылась новая, римская страница, которая не дописана и сегодня.
«Чтобы понять, где лежат истоки разрешения для буддистов бороться с врагами учения с оружием в руках, надо вспомнить о Канишке, с именем которого связана победа махаяны. Его пример показывает, как буддизм довел до логического конца свое вторжение в земной мир. Перед Канишкой как перед Менандром уже не стояла альтернатива царских регалий или монашеского сана, неразрешимая раньше. Получив посвящение от кашмирского учителя Сударшаны,[1812] Канишка не перестал быть императором, деспотом и завоевателем, но он стал для буддистов защитником их учения. Буддизм, не переставая быть учением о милосердии, приобретал черты воинствующей церкви».[1813] Подобное произошло позже и с учением еврейского Мошиаха — Христа.
Б. Я. Ставиский: «Особенно досадную помеху представляет собой отсутствие определенности в вопросах кушанской хронологии. Воцарение знаменитого кушанского царя Канишки — пресловутую "дату Канишки", принятую за начало отсчета событий в период расцвета Кушанской державы (по этой системе почти сто лет датировались надписи кушан), разные ученые относили к 57 и 9 гг. до н.э., к 43, 60–65, 78, примерно 80, 90-м гг. I в. н.э., 103–110, 125, 128, 130, 144, примерно 200, 225–232. 248 и 278 гг. н.э. В защиту каждой из этих дат приводились всевозможные аргументы, однако нехватка фактических данных так и не позволила обосновать с должной убедительностью ни одну из них. Современной наукой отвергнуто большинство этих гипотетических определений, но "дата Канишки" и датировка многих событий кушанской истории (а также историко-культурных памятников кушанского периода) все еще колеблются в пределах двух столетий — от 78 до 278 г. н.э.[1814] По единодушному мнению исследователей, расцвет Кушанской империи приходится на время царствования Канишки, третьего кушанского государя (после Кудзулы и Вимы Кадфизов), известного нам по имени. Однако, как это ни парадоксально, именно об этом кушанском императоре и о его непосредственных преемниках Васишке и Хувишке нет никаких сведений у современных им авторов. Странное отсутствие в китайских династийных хрониках даже простых упоминаний их имен до сих пор не находит себе убедительного объяснения. Между тем от этих
