Восьмая лекция

Оксфорд, 20 августа 1922 года

На столь дружественное приглашение выступить здесь сегодня вечером мне хочется ответить сообщением некоторых сведений о том, каким образом путём непосредственного исследования приходят к духовным познаниям, следствия из которых должны быть рассмотрены здесь с точки зрения их значения для воспитания. Замечу с самого начала, что сегодня мне придётся говорить в основном о методе, позволяющем проникнуть путём исследования в сверхчувственные миры; быть может ещё представится случай, который даст возможность поделиться с вами некоторыми результатами сверхчувственных изысканий. Но кроме того, в качестве введения я должен сказать, что всё, о чём я должен говорить сегодня, в строгом смысле слова относится к исследованию духовных, сверхчувственных миров, а не к пониманию результатов сверхчувственного познания. Те сверхчувственные познания, которые уже получены и сообщаются, могут быть приняты обычным здоровым человеческим рассудком, если только этот здоровый человеческий рассудок не лишает себя непредвзятости, исходя из того, что для внешнего чувственного мира называется доказательствами, логическими отвлечениями и тому подобным. Лишь из-за этих помех очень часто говорится, что результаты сверхчувственных исследований невозможно понять, если сам не можешь быть исследователем сверхчувственного.

То, что должно быть здесь сообщено, составляет предмет так называемого познания через посвящение, высшего познания, того познания, которое в древние времена человеческого развития культивировалось в несколько иной форме, чем это должно делаться в наше время. Следует, — я уже замечал это в других лекциях, — не пытаться восстановить прежнее, а снова вступить на путь исследования сверхчувственных миров, исходя из мышления и восприятия нашего времени. И в отношении этого познания, связанного с посвящением, речь идёт, прежде всего о том, что человек в состоянии осуществить принципиальное изменение ориентации всей своей душевной организации.

Тот, кто обладает познанием, полученным через посвящение, отличается от имеющего другие познания в современном смысле слова всего лишь тем, что его познание представляет более высокую ступень по сравнению с обыкновенным познанием. Достигается оно во всяком случае на основании обыкновенного познания: это основание должно существовать; интеллектуальное мышление должно быть полностью развито, если желают прийти к познанию через посвящение. Но необходимо принципиальное изменение ориентации, так что обладатель высшего познания должен смотреть на мир вообще с совершенно иной точки зрения, чем смотрят на него без такого познания. При обычном познании мы сознаём своё мышление, вообще свои внутренние душевные переживания, через которые мы обретаем познания, как субъект познания. Например, мы мыслим и надеемся что-то узнать с помощью мыслей. Тогда, когда мы воспринимаем себя мыслящими людьми, мы являемся субъектом. Мы ищем объект тем, что мы наблюдаем природу, тем, что мы наблюдаем жизнь человека тем, что мы экспериментируем. Мы всегда ищем объект. Объекты должны подступать к нам. Объекты должны отдавать себя в наше распоряжение, чтобы мы могли охватить их своими мыслями, чтобы мы могли применить к ним своё мышление. Мы являемся субъектом, то, что к нам подступает — это объект.

У человека, стремящегося к высшему познанию через посвящение, возникает совершенно иная ориентация. Он должен открыть для себя, что он как человек является объектом и должен искать субъект для этого человека — объекта. Таким образом должно возникнуть совершенно противоположное. В обычном познании мы чувствуем себя субъектом, мы ищем объекты, находящиеся вне нас. В познании через посвящение мы сами являемся объектом и ищем для него субъект; в соответствии с этим в действительном познании через посвящение затем появляются и субъекты. Но это предмет более позднего познания.

Вы видите, таким образом, что дело обстоит как раз так, словно в силу самого определения понятия мы должны были бы уже увидеть, что в познании через посвящение мы по существу должны покинуть самих себя, мы должны сделаться для самих себя такими же объектами, как растения, как камни, как молния и гром. При внешнем познании мы до некоторой степени выскальзываем из самих себя, становимся объектами и ищем соответствующие субъекты. Если мне будет позволено сказать нечто парадоксальное, мне хотелось бы сказать, имея в виду именно мышление: В обыкновенном познании мы размышляем о вещах. В высшем же познании стремимся узнать, как о нас мыслят в Космосе.

Но это только направляющие линии, абстрактные указания, однако, как вы можете обнаружить, эти абстрактные указания выполняются всюду в конкретных особенностях метода, ведущего к познанию высших миров.

В наше время, если мы хотим получить сообщения о высшем познании, пригодные для современности, для сегодняшнего дня, мы должны, прежде всего, исходить из мышления. Жизнь мышления должна быть вполне развитой, если мы хотим в наше время подойти к высшему познанию. И эта жизнь мышления проходит через особенно хорошую школу при углублении в развитии естественных наук за последние столетия, особенно за ХІХ век. Но такое изучение естественных наук у разных людей протекает по-разному. Одни принимают естественнонаучные познания, слушают, хотя и с некоторой, я бы сказал, наивностью, о том, как органические существа от простых, примитивных форм должны были подняться в развитии вплоть до человека. Они составляют себе идеи о таком развитии, но обращают при этом мало внимания на самих себя, на то, что они теперь имеют идею, что они развили в самих себе нечто в отношении воззрения на внешние явления, нечто, что является жизнью мышления.

Тот же, кто не может принять естественнонаучные познания без критического взгляда на самого себя, тот, во всяком случае, должен задать себе вопрос: Что означает то, что я делаю сам, прослеживая существо за существом от несовершенного к совершенному? Или же он должен себя спросить: Когда я занимаюсь математикой, когда я произвожу математические построения, я образую чистые мысли, исходя только из самого себя. Математика в правильном смысле слова есть призрак, который я извлекаю из самого себя. Затем я применяю этот призрак к внешним вещам и он подходит. Здесь мы приходим к великому, для мыслителя, я бы сказал, даже к трагическому вопросу: Как обстоит дело с тем, что я применяю во всяком познании, с самим мышлением?

Однако невозможно узнать, как обстоит дело с самим мышлением, сколько бы мы об этом ни думали, ибо здесь мышление всегда остаётся на одном и том же месте, здесь мы, так сказать, всегда вертимся вокруг оси, которую сами себе создали. С мышлением необходимо что-то предпринять. К мышлению надо применить то, что в своей работе «Как достигнуть познания высших миров?» я описал как медитацию.

О медитации нельзя думать, как о чем-то «мистическом», но и относиться к ней легкомысленно тоже не следует.

Медитация должна быть чем-то совершенно ясным в нашем современном смысле. Но в то же время она является тем, что связано с терпением и внутренней душевной энергией. И прежде всего она связана с тем, чего никто не может дать другому человеку: с тем, что человек может себе что-то пообещать и затем выполнить. Когда человек начинает производить медитации, он совершает тем самым единственный действительно вполне свободный акт в этой человеческой жизни. Мы всегда имеем в себе стремление к свободе, и добрую часть свободы мы осуществили. Но если подумать, то окажется: в одном мы зависим от наследия, в другом — от воспитания, в третьем — от нашей жизни. И спросите себя: в какой мере мы в состоянии без промедления оставить то, что мы усвоили через наследие, через воспитание или через жизненный опыт. Мы не имели бы перед собой почти ничего, если бы внезапно оставили всё это. Когда же мы принимаемся делать медитацию утром и вечером, и тем самым постепенно учимся проникать взором в высшие миры — это можно прекратить в любой день. Ничто тому не препятствует. И опыт учит, что большинство из тех, кто с решительным намерением отдаётся медитативной жизни, очень скоро снова от неё отходит. В этом мы совершенно свободны. Медитирование — исконно свободное деяние.

Если же, несмотря на это, мы можем сохранить постоянство, то пообещаем себе, — не кому-то другому, а только самим себе, — что сохраним верность этому медитированию; тогда это само по себе уже станет огромной силой души.

Теперь после того, что здесь было рассмотрено, мне бы хотелось обратить особое внимание на то, как выполняется сама медитация в её простейшей форме. Но сегодня я могу говорить лишь о принципе.

Дело сводится к тому, что мы ставим определённое представление или комплекс представлений в центре сознания; совсем не важно, какова форма этого комплекса представлений, но воздействие его должно быть непосредственным, чтобы не было никаких реминисценций, воспоминаний или тому подобного. Поэтому хорошо, если мы берём его не из сокровищницы наших воспоминаний, но если медитацию даёт нам кто-то другой, имеющий опыт в этих вещах, не потому что этот человек захочет оказывать на нас влияние, но чтобы мы могли быть уверены, что то, что мы медитируем, является для нас совершенно новым. Так же хорошо мы можем взять какое-нибудь старое произведение, безусловно, которого мы не читали, и найти в нём себе предложение для медитации. Речь идёт о том, чтобы не взять из подсознательного или бессознательного такого предложения, которое берёт над нами верх. Оно необозримо, т.к. здесь примешиваются всевозможные остатки восприятий и чувств. Речь идёт о том, чтобы оно было так же обозримо, как математическое предложение.

Возьмём нечто совсем простое: предложение «Im Lichte lebt die Weisheit» — «В свете живёт мудрость». Прежде всего, совершенно не следует проверять, верно ли это. Это образ. Дело не идёт о том, чтобы как-то заниматься содержанием, как таковым, помимо того, что мы его внутренне душевно обозреваем, что мы покоимся на нём нашим сознанием. Вначале мы будем лишь очень короткое время покоить своё сознание на таком содержании. Постепенно время будет увеличиваться.

Что тут важно? Тут важно, что мы сосредотачиваем силы всего душевного человека, чтобы сконцентрировать на одном содержании всё, что имеется в нас как сила мышления, как сила восприятия. Совершенно так же, как мускулы рук становятся сильными, когда мы ими работаем, так же укрепляются и душевные силы тем, что их всё снова и снова направляют на одно и то же содержание. Возможно, что это содержание должно оставаться тем же самым месяцами, быть может годами. Потому что для настоящего сверхчувственного исследования душевные силы должны сначала быть укреплены, усилены.

Когда постоянно упражняются таким образом, приходит день, я бы сказал великий день, в который делается совершенно определённое наблюдение. Наблюдение состоит в том, что ощущаешь, как постепенно начинаешь отдаваться душевной деятельности, совершенно не зависящей от тела. И замечаешь также, что до сих пор всем своим мышлением и восприятием зависел от тела; представлением — от системы нервов и органов чувств, чувствами — от системы циркуляции и т.д.; теперь же ощущаешь, что отдаёшься духовно-душевной деятельности, которая вполне независима от какой бы то ни было деятельности тела. И это замечается на том, что теперь человек оказывается в состоянии привести в колебание в самой голове что-то, что до того оставалось совсем неосознанным. Теперь делают замечательное открытие: в чём состоит разница между сном и бодрствованием. А разница состоит именно в том, что в бодрствующем состоянии нечто вибрирует во всём организме человека; но не в голове; там пребывает в покое то самое, что в остальном человеческом организме находится в движении.

То, что здесь важно, мы лучше поймём, если я обращу ваше внимание на то, что как люди мы суть не эти сильные, крепкие тела, как обыкновенно считаем. Мы состоим, примерно, на 90% из жидкости, а твёрдые части, составляющие около 10%, погружены в эту жидкость и плавают в ней. Так что о твёрдом в человеке мы можем говорить только в относительном смысле. На 90%, если я могу так сказать, мы вода, воздух и, наконец, тепло.

Когда вы себе представите, таким образом, что человек, который меньшею своей частью является твёрдым телом, большею оказывается водой, воздухом и вибрирующим внутри него теплом, тогда вы найдёте не таким уж неправдоподобным, что в нём есть нечто ещё более тонкое. И эту более тонкую часть я назову теперь эфирным телом. Это эфирное тело, оно тоньше воздуха. Оно настолько тонко, что пронизывает нас, без того чтобы мы что-либо знали об этом в обычной жизни. Это эфирное тело является как раз тем, что при бодрствующем состоянии находится во внутреннем движении, в закономерном движении во всём человеческом организме, но только не в голове. В голове эфирное тело внутренне спокойно.

Во сне дело обстоит иначе. Сон начинается с того и продолжается дальше таким образом, что эфирное тело приходит в движение также и в голове. Так что во сне мы имеем эфирное тело, внутренне подвижное во всём человеческом существе, как в голове, так и в остальной его части. И когда мы видим сны, скажем при пробуждении, тогда это означает, что именно при пробуждении мы воспринимаем ещё последние движения эфирного тела. Они представляются нам снами. Последние эфирные движения в голове мы ещё воспринимаем при пробуждении. При быстром пробуждении это не имеет места.

Кто долго медитирует таким образом, как я это указал, тот получает возможность постепенно формировать образы, вводя их в неподвижное эфирное тело головы. В приведённой книге я называю это имагинацией. И эти имагинации, которые переживаются в эфирном теле, независимо от физического, представляют собой первые сверхчувственные впечатления, которые мы можем иметь. Они дают нам возможность совершенно отвлечься от физического тела и созерцать как бы в единой картине, вплоть до рождения свою жизнь, в её действиях, в её движении. То, что часто описывается людьми, которым случалось погружаться в воду так, что они почти тонули,— что они могли видеть свою жизнь в обратном порядке в подвижных образах — это достигается здесь систематическим развитием, так что при этом можно созерцать все результаты данной земной жизни.

Первое, что даёт познание высших миров — это созерцание своей собственной душевной жизни. Она оказывается во всяком случае иной, чем обычно предполагают. Обычно абстрактно предполагают, что эта душевная жизнь как бы соткана из представлений. Когда же её открывают в её истинном виде, то в ней оказывается нечто творческое, что действовало в нашем детстве, что пластически сформировало наш мозг, что пронизывает остальное тело и вызывает в нём пластическую деятельность, тем, что ежедневно вызывает наше пробуждение и даже нашу пищеварительную деятельность.

И это творческое, внутренне деятельно в организме, мы рассматриваем как эфирное тело человека. Это не пространственное тело, это временное тело. Поэтому пространственную форму эфирного тела вы можете описывать только, если сознаёте, что поступаете так же, как тогда, когда вы рисуете молнию. Когда вы рисуете молнию, вы естественно изображаете один момент; вы удерживаете один момент. Человеческое эфирное тело тоже можно удержать только так, что это даст один момент. В действительности мы имеем физическое пространственное тело и временное тело, эфирное тело, которое всегда находится в движении. И говорить об эфирном теле обретает смысл только тогда, когда мы говорим о нём как о временном теле, которое мы обозреваем как единое вплоть до нашего рождения, с момента, когда мы в состоянии сделать это открытие. Это первое, что мы можем прежде всего открыть в себе на сверхчувственном плане.

Что может быть развито в душе такими душевными процессами, как я их описал, это видно в первую очередь на полном изменении душевного строя, душевной организации того человека, который стремится к высшему познанию. Прошу вас не понять меня неправильно. Я не хочу сказать, что тот, кто приходит к посвящению, внезапно полностью изменившись, становится другим человеком. Напротив, современный путь к познанию высших миров должен вполне сохранить за человеком его положение в мире, чтобы подойдя к такому познанию, он мог продолжать свою жизнь так, как он её когда-то начал. Но на те часы или мгновения, которые посвящены сверхчувственному исследованию, благодаря высшему познанию человек становится совсем иным, чем он бывает в обычной жизни.

В первую очередь мне бы хотелось отметить важный момент, характерный для высшего познания. Это то, что человек всё больше и больше чувствует по мере своего продвижения в сверхчувственном переживании, как исчезает его собственная телесность, именно в отношении того, в чём эта телесность принимает участие в обыкновенной жизни. Спросим себя каким образом осуществляется это участие в жизни.

Мы растём, развиваемся, будучи ребёнком. В нашу жизнь прочно входит симпатия и антипатия. Симпатия и антипатия к явлениям природы, прежде всего, к другим людям. Во всём этом участвует наше тело. Само собой разумеется, мы вкладываем туда эту симпатию и антипатию, которые большою частью имеют свою основу даже в физических явлениях нашего тела. В момент, когда посвящаемый поднимается в сверхчувственный мир, он вживается в мир, где симпатия и антипатия, связанные с телесностью, становятся ему для пребывания в сверхчувственном всё более и более чуждыми. Он отстранён от того, с чем связан через свою телесность. Он должен, если опять хочет обратиться к обычной жизни, снова до некоторой степени проникнуться своими обычными симпатиями и антипатиями, что в других условиях происходит само собой. Когда человек просыпается утром, он входит в своё тело, развивая к вещам и людям те же симпатии и антипатии, какие имел до того. Это происходит само собой. Если же человек пребывает в сверхчувственном и снова хочет вернуться к своим симпатиям и антипатиям, то для этого необходимо приложить усилие, необходимо до известной степени погрузиться в собственную телесность. Эта оторванность от собственной телесности — это то явление, которое показывает, что человек действительно несколько продвинулся вперёд. Вообще, проникновение великодушия в симпатии и антипатии есть то, что посвящённый себе постепенно усваивает.

В одном развитие, ведущее к посвящению, сказывается особенно сильно, а именно: в действии памяти, воспоминаний при высшем познании. Мы ведём обычную жизнь. Наши воспоминания, наша память оказываются временами немного сильнее, временами немного слабее; но мы обогащаемся воспоминаниями. Мы переживаем некоторые события, а позднее мы их вспоминаем. С тем же, что мы переживаем в сверхчувственных мирах, дело обстоит не так. Это может быть пережито во всём величии, красоте и значительности, но после того, как это пережито, оно уходит. И оно должно быть пережито ещё раз, если оно должно снова пролетать перед душой. Это не запечатлевается в памяти в обычном смысле слова. Это запечатлевается в памяти только тогда, когда созерцаемое в высших мирах путём напряжения всех сил переводится в понятия, когда в высший мир посылается также и рассудок. Это достаточно трудно. Мыслить там необходимо таким образом, чтобы при этом мышлении тело не помогало человеку. Для этого надо заранее укрепить свои понятия, надо заранее как следует овладеть логикой, чтобы не забывать об этой логике при созерцании. Как раз примитивные ясновидящие могут кое-что созерцать, но оказавшись в том, потустороннем мире они забывают о логике. И происходит так, что именно тогда, когда сверхчувственные истины приходится сообщать кому-то другому, это изменение памяти в отношении сверхчувственных истин даёт себя знать. И на этом можно видеть, как наше физическое тело участвует в образовании воспоминаний, не в мышлении, а в образования воспоминаний, что всегда разыгрывается в сверхчувственном.

Если мне будет позволено высказать нечто личное, то я скажу следующее: Когда я читаю лекцию, это происходит иначе, чем обычно читаются лекции. Так часто говорят по памяти; то, что было изучено, то, что было продумано, это часто развивается по памяти. Тот же, кто излагает настоящие сверхчувственные истины, должен их создать в сущности в тот момент, когда он их развивает. Так что сам я могу читать 10, 20, 30 раз одну и ту же лекцию, и она никогда не будет для меня той же самой. И, естественно, обычно так это и бывает; в высшей степени характерна эта независимость от воспоминаний, эта принадлежность к внутренней жизни, когда бывает достигнута внутренняя ступень памяти.

То, что теперь я должен вам рассказать о способности сообщать формы эфирному телу головы, дающей возможность созерцать своё временное, своё эфирное тело вплоть до рождения, это приносит уже определённое настроение по отношению к Космосу. Теряется, так сказ­ать, своя собственная телесность, но человек чувствует, что он вживается в Космос. Сознание в некотором смысле простирается в даль эфира. Уже нельзя видеть растения без того, чтобы погрузиться в его рост. Оно прослеживается от корня до цветка. Живёшь в его соках, в его цветении, в его плодах. Можно погрузиться в жизнь живот­ных, в их формы, но особенно в жизнь других людей. Тончайшая черта, которую можно заметить в другом человеке, вводит, так сказать, всю душевную жизнь, так что чувствуешь, что находишься уже не в себе, а вне во время такого сверхчувственного исследования.

Однако всегда надо — это необходимо — быть в состоянии вернуться, иначе человек становится инертным, туманным мистиком, фантазёром, а не исследователем сверхчувственных миров. Надо уметь временами жить в сверхчувственных мирах, а временами возвращаться в прежнее состояние, чтобы можно было твёрдо стоять на обеих ногах. Поэтому раз уж я излагаю подобные вещи о сверхчувственных мирах, мне необходимо подчеркнуть, что по моему, принадлежностью философа даже в большей мере, чем логика, является то, чтобы он знал, как шьётся сапог или платье, чтобы практически он действительно мог крепко стоять на обеих ногах. Над жизнью, по существу, не следовало бы размышлять, если практически не стоишь действительно внутри этой жизни. Но это в ещё более высокой степени справедливо для того, кто ищет познания высших миров. Исследователи сверхчувственного не могут быть мечтателями, фантазёрами, не могут быть людьми, не стоящими на обеих ногах. Иначе человек потеряет себя, так как он действительно должен выйти из себя. Но это выхождение из себя не до­лжно вести к тому, чтобы потерять самого себя. Исходя из такого познания, о каком я рассказывал, написана книга «Очерк тайноведения».

Далее встаёт вопрос о том, чтобы быть в состоянии продвигать­ся в сверхчувственном познании. Это достигается тем, что переходят к дальнейшему переживанию медитаций. При медитировании вначале направляют сознание на определённые представления или комплексы представлений и укрепляют тем самым душевную жизнь. Этого ещё не достаточно для того, чтобы полностью войти в сверхчувственный мир. Тут необходимо упражняться ещё и в том, чтобы не только погружаться в представления, чтобы не только до определённой степени всю душу концентрировать на этом представлении, но и в том, чтобы всегда быть в состоянии по своей воле выключать его из сознания. Так же как и в чувственной жизни человек может то смотреть, то не смотреть на что-либо, так и при сверхчувственном развитии надо учиться сосредотачиваться на каком-либо душевном содержании, а затем снова быть в силах выключить его из души.

Иногда это бывает нелегко в обыкновенной жизни. Подумайте, в какой незначительной степени человеку удаётся всё снова и снова отстранять свои мысли. Порой мысли, именно неприятие мысли, преследуют человека целыми днями. Он не может отбросить их. Но это становится ещё гораздо труднее, после того, как мы привыкнем сос­редотачиваться на мыслях. То содержание мыслей, на котором мы концентрируемся, в конце концов, начинают нас сильно захватывать и мы должны прилагать все силы, чтобы снова от него избавиться. Если мы долго упражняемся в этом, то приходим к тому, что можем выключить, удалить из своего сознания всю эту панораму жизни вплоть до рождения, всё это эфирное тело, как я его называю, это временное тело.

Это именно та ступень развития, до которой его следует довес­ти. Сначала мы должны созреть: через устранение представлений, над которыми производилась медитация, мы должны обрести силу устранить душевного колосса, душевного великана. Эта страшная акула нашей предшествующей жизни от настоящего момента до рождения стоит перед нами; её мы должны устранить. Если мы устраним её, то для нас настанет то, что я бы мог назвать «бодрствующим сознанием». Только тогда мы бодрствуем, не имея при этом ничего в бодрствующем сознании. Но теперь оно заполняется. Совершенно так же как в лёгкое втекает воздух, в котором оно нуждается, втекает теперь в пустое сознание, возникшее так, как я рассказал, истинный духовный мир.

Это инспирация. Теперь втекает нечто, что не является ещё более тонкой материей, но что относится к материи, как отрицательное относится к положительному. То, что является противоположнос­тью материи, втекает теперь в освободившуюся от эфира человечес­кую организацию. Важный факт, который может быть отмечен: дух не есть сделавшаяся ещё более тонкой, ещё более эфирной материя; это не верно. Если мы назовём материю положительной, — мы могли бы назвать её также и отрицательной, дело не в этом, вещи относитель­ны,— тогда по отношению к положительному дух мы должны называть отрицательным. Здесь то же самое, как если бы я имел в портмоне большое имущество в 5 шиллингов. Один я отдаю, тогда у меня ос­таётся ещё 4; отдаю ещё один, остаётся 3 и т.д., пока не останется ни одного. Затем я могу занять в долг. Если у меня будет один шиллинг в долгу, то у меня будет меньше, чем ничего.

Если приведённым мною методом я устраню эфирное тело, то я не войду в ещё более тонкий эфир, но что-то, что оказывается противоположным эфиру, как долги имуществу. И теперь я впервые узнаю из опыта, чем является дух. Дух входит в человека через инспирацию, и первое, что мы теперь переживаем, это то, что происходило с нашей душой и нашим духом в духовном мире до рождения, соответственно до зачатия. Это проэкзистентная жизнь нашего духовно-душевного. До того мы созерцали её в эфире вплоть до рождения. Теперь мы смотрим в духовный мир, переступая предел рождения, соответственно зачатия, и приходим к восприятию того, что было с нами, до того как мы спустились из духовных миров и приняли по линии наследственности физическое тело.

Для высшего познания эти вещи являются не надуманными философскими истинами; они суть результаты опыта, который должен быть сначала приобретён тем, что к ним подготавливают себя так, как я сейчас указал. Итак, первое, что нам предстаёт при нашем вступ­лении в духовный мир,— это истина о преэкзистентном существовании человеческого духа, и теперь мы учимся непосредственному созерцанию вечного.

На протяжении многих веков человечество Европы рассматривало точность всегда только с одной стороны, со стороны бессмертия. Оно всегда спрашивало только: что будет с душой, когда она покинет тело со смертью? Но это эгоистическое право людей, поскольку люди интересуются тем, что последует, когда наступит смерть, на эгоистических основаниях. В ближайшее время мы увидим, что мы тоже можем говорить о бессмертии, но в большинстве случаев о бессмертии говорится на эгоистических основаниях. То, что было до рождения, этим люди интересуются меньше. Они говорят себе: Ведь мы существуем. То, что происходило до того, имеет лишь познавательное значение. Но истинного познавательного значения невозможно достигнуть, если не направлять своего познания на то, что состав­ляет содержание нашего бытия до рождения, соответственно до зачатия.

Мы нуждаемся в слове современного языка, которое могло бы теперь полностью выразить вечное. Мы не должны бы говорить только о бессмертии, мы должны были бы говорить — и это будет трудновато перевести — также о нерождаемости (нерождённости) (Ungeborenheit), ибо вечное состоит из бессмертия и нерождённости (нерождаемости), причём нерождённость открывается для высшего познания раньше, чем бессмертие.

Дальнейшая ступень развития к сверхчувственному миру может быть достигнута тем, что в своей духовно-душевной деятельности мы будем искать ещё большего освобождения от телесной опоры. Это может произойти благодаря тому, что теперь упражнения в медитации и концентрации мы больше направим в сторону упражнения воли.

Теперь мне бы хотелось привести в качестве конкретного примера простое упражнение на укрепление воли, на котором вы можете изучить относящийся сюда принцип. В обычной жизни мы мыслим в соответствии с тем, что протекает в мире. Мы позволяем вещам пред­ставать нам в том виде, как они происходят. О том, что явилось нам раньше, мы думаем раньше, о более позднем — позже. И даже тогда, когда при более логическом мышлении мы думаем вне зависимости от течения времени, на заднем плане всё же присут­ствует усилие, напряжение на то, чтобы придерживаться внешнего, действительного хода событий. Но чтобы упражняться в духовно-душевном соотношении сил, мы должны освободиться от внешнего хода вещей. Хорошим упражнением, представляющим собой также и упражнение на укрепление воли, будет следующее: продумать свои дневные впечатления, как мы их переживаем с утра до вечера, но теперь уже в обратном порядке, не с утра до вечера, а с вечера до утра, входя при этом возможно больше в подробности.

Предположим, что при таком обозрении дня в обратном направ­лении мы доходим до следующего: мы поднимались по лестнице. Представим себе, что мы сначала находимся наверху, затем на последней, на предпоследней ступеньке и т.д. Мы идём в обратном порядке вниз. Вначале мы будем в состоянии представить себе таким обратным образом эпизоды дневной жизни только, скажем, с 9 до 6 часов, с 12 до 9 и т.д. до момента пробуждения. Но постепенно мы усвоим себе определённую технику, с помощью которой мы действительно будем в состоянии вечером или утром следующего дня пропустить перед своей душой как бы в перевёрнутой картине дневные события или события предыдущего дня. Когда мы окажемся в состоянии, — дойдёт дело до этого, — совершенно освободить своё мышление от той трёхмерности, в которой протекает действительность, тогда мы увидим какое колоссальное усиление обретёт наша воля. Этого мы достигнем также, ес­ли будем в состоянии представить себе мелодию в перевёрнутом виде или если представим себе драму, идущую с пятого акта в обратном порядке, через пятый, четвёртый и т.д. акт, вплоть до первого. Всеми этими средствами мы укрепляем свою волю тем, что мы её уси­ливаем внутренне и внешне отрываем от её чувственной привязанности к событиям.

Кроме того, такие упражнения, как описанные мною в предыдущих лекциях, приводят к тому, что мы сможем наблюдать в себе ту или иную из своих привычек. Примем твёрдое решение и будем закалять волю с тем, чтобы через пару лет приобрести в этом направлении другую привычку. Укажу лишь для примера, что каждый человек имеет в почерке нечто, что называется характером последнего. Если мы будем стремиться обрести новый почерк, который совсем не похож на прежний, это потребует большой внутренней силы. И второй почерк должен для нас сделаться столь же привычным, столь же непринуждённым, что и первый. Это только мелочь. Существует много такого, благодаря чему мы можем своей собственной энергией изменить всю основную направленность нашей воли. Этим мы постепенно достигаем того, что теперь мы не только воспринимаем в себя духовный мир через инспирацию, но действительно погружаемся своим освобождённым от тела духом в других духовных существ, находящихся вне нас. Ибо действительное духовное познание есть проникновение существ, которые духовно окружают нас, когда мы смотрим на физические вещи. Если мы хотим познать духовное, мы должны прежде всего выйти из себя. Об этом я говорил. А затем ещё мы должны усвоить себе способность снова погружаться в вещи, именно в духовные вещи и в духовных существ.

Это становится возможным лишь после выполнения таких упражнений, ведущих к высшему познанию, какие я вам только что описал, когда тело нам уже действительно совершенно не мешает и когда мы можем погружаться в духовность вещей, и когда перед нами являются уже не цвета растений, но когда мы сами погружаемся в цвета, когда мы уже видим окрашенными не растения, а самих себя. Благодаря тому, что мы знаем не только то, что цикорий, растущий при дороге, когда мы на него смотрим, является голубым, но и то, что мы можем внутренне погрузиться в цветение и сами поголубеть, мы проникаем посред­ством интуиции внутрь этого процесса и тогда, исходя из этого, мы можем всё больше и больше расширять своё духовное познание.

То, что мы действительно продвинулись вперёд в таких упражне­ниях, можно видеть по некоторым симптомам. Мне бы хотелось привести два, однако их много. Первый состоит в том, что по отношению к миру морали мы получаем совершенно иные воззрения, чем прежде. Моральный мир для чистого интеллектуализма имеет в себе что-то нереальное; конечно, человек, если он ещё остался порядочным человеком в эпоху материализма, чувствует себя обязанным должным образом следовать старым представлениям о добре. Но он думает, даже если и не сознаёт этого, что когда совершается доброе, не происходит ничего подобного тому, что происходит, когда через пространство проносится молния или гремят раскаты грома. О реальности в таком смысле он не думает. Когда же вживаются в духовные миры, то обнаруживают, что моральный мировой порядок имеет не только ту же реальность, что и физический, но обладает более высокой реальностью. Постепенно учатся понимать, что всё это время с его физическими ингредиентами и явлениями может погибнуть, подвергнуться уничтожению; но то, что морально струится из нас, продолжает существовать в своих действиях. Реальность мира морали открывается для нас. И физический и моральный мир, бытие и становление, составляют единство. Мы на самом деле переживаем, что мир имеет также и моральные законы в качестве объективных законов.

Это повышает ответственность по отношению к миру. Это даёт нам вообще совершенно иное сознание, сознание в котором чрезвычайно нуждается современное человечество. Это современное человечество, которое обращает свой взор к началу Земли, к тому, как Земля образовалась из древнего тумана, как из этого первоначального тумана поднялась жизнь, человек, а из последнего подобно фата-моргана возник мир идей. Это человечество, которое смотрит на тепловую смерть так, будто всё, чем живёт человечество, будет снова поглощено огромным кладбищем, кладбищем того, чем живёт человечество — это человечество нуждается в познании морального мирового порядка. Оно в своей основе будет полностью достигнуто через духовное познание. На это я могу только указать.

Другой же симптом состоит в том, что мы не можем прийти к этому интуитивному познанию, к этому погружению во внешние вещи, без того, чтобы пройти через более сильное страдание, более сильное по сравнению с той болью, которую я должен был охарактеризовать уже раньше в связи с имагинативным познанием, сказав, что только сделав усилие, можно снова возвратиться к своим симпатиям и антипатиям, что в сущности всегда, когда это должно произойти, это сопровождается болью. Теперь боль превращается в космическое сопереживание всего страдания, лежащего в основе вещей.

Легко задать вопрос, почему Боги или Бог создают страдание. Страдание должно существовать, если мир должен возвыситься в своей красоте. То, что мы имеем глаза — я хочу выразиться популярно — это проистекает из того, что сначала из недифференцированного организма было выделено то из органического, что привело к зрению, а затем после преобразования — к глазу. Если бы мы ещё сегодня вос­принимали мелкие, ничтожнейшие процессы, происходящие в нашей сетчатке при зрении, мы бы узнали, что само это есть покоящаяся в ос­новах бытия боль. На почве страдания покоится вся красота. Прекрас­ное может развиться только из боли. Эту боль, это страдание надо смочь почувствовать. Лишь пройдя через боль, можно найти путь в сверхчувственный мир. В более слабой степени это можно сказать уже на низших ступенях познания. Каждый, кто приобрёл хоть не­много познания, сможет вам сделать признание; он вам скажет: «За то счастливое, радостное, что я имел в жизни, я благодарен своей судьбе, но своего познания я достиг лишь ценой своей боли, ценой своего страдания».

Если это чувствуется уже вначале, по отношению к нашему познанию, то это может быть пережито через преодоление себя, через то, что человек, преодолевая боль, которая ощущается как космическая боль, достигнет нейтральных переживаний в духовном Космосе. Надо работать, чтобы достигнуть сопереживания событий и существ во всём, тогда появится интуитивное познание. Тогда человек оказывается также полностью погружённым в переживание познания, которое уже не связано с телом, которое допускает свободное возвращение в тело, чтобы опять пребывать в чувственном мире до самой смерти, но которое теперь уже полностью знает, что значит реально существовать, действительно существовать духовно-душевно вне тела.

Освоив это, человек имеет картину, дающую ему познание того, что происходит при настоящей смерти, когда оставляется физическое тело; тогда человек знает, что значит пройти через врата смерти. Реальность факта, что духовно-душевное переходит в духовно-душевный мир тем, что оно покидает тело, — вот что переживается, когда человек поднялся к интуитивному познанию, т.е. когда он знает, как чувствуют себя в мире, не имея тела, которое служит опорой. Затем происходит возвращение вместе с этим познанием, если оно доведено до понятий, обратно в тело. Но существенно здесь то, что человек учится жить и без тела и приобретает этим для себя познание того, что переживается, когда в один прекрасный день оказывается, что больше невозможно пользоваться телом, когда его слагают с себя со смертью и переходят в духовно-душевный мир.

И опять-таки то, что даётся высшим познанием в отношении бессмертия, будет не философской спекуляцией, а опытом, который является, как бы сказать, предварительным опытом, предварительным переживанием. Известно, как тогда будет. Переживается не полная реаль­ность, но реальная картина, которая некоторым образом совпадает с полной реальностью смерти. Бессмертие переживается. В этой связи оно является переживанием, которое вносится в познание.

Итак, я попытаюсь вам представить, как происходит подъём че­рез имагинацию к инспирации и интуиции и как тем самым научаешься познавать самого себя именно пока находишься в теле. Духовно-душевное должно стать свободным от тела, лишь тогда будет освобождён весь человек. Ибо то, что примыкает к чувственному восприятию как мышление и что для обычного мышления всё-таки связано с телом, с системой органов чувств и нервов — всем этим научаются знанию лишь одного члена человека. Всего человека целиком науча­ются познавать только тогда, когда имеют волю подняться к тому познанию, которое идёт от духовной науки.

Ещё раз мне бы хотелось подчеркнуть: если вещи уже исследованы, то каждый, кто подходит к ним с непредвзятым чувством, может убедиться в них обыкновенным здоровым человеческим рассудком, точно так же, как здоровым человеческим рассудком можно проверить то, что говорят астрономы, что говорят биологи о мире. И тогда обнаружит­ся, что такая проверка представляет собой первую ступень высшего познания. Поскольку человек предназначается не для лжи и заблуждений, а для истины, он должен прежде всего почерпнуть из духовной науки впечатление об истине; а затем уж он сможет, насколько по­зволяет его судьба, уже в данной земной жизни проникать всё дальше в духовный мир. Он должен также и в современной период времени и даже более высоким образом преисполняться тем, что возвышалось как требование над греческим храмом: «Человек, познай самого себя!» Под этим, конечно, понималось не вступление во внутренний мир человека, а требование исследовать человеческую сущность: относительно сущности бессмертия — тело, относительно сущности безрождения — бессмертный дух и относительно посредничества между Землёй, временным элементом, и духом — душевность. Ибо истинный человек, настоящий человек состоит на тела, души и духа. Тело может быть познано телом, душа — душой, а дух познаётся только духом. Поэто­му следует пытаться найти в себе сам деятельный дух, чтобы иметь возможность познать им дух мира.