Ворота в никуда

Дядя Герман брезгливо зажал нос.

– Лошадьми пахнет! Что, снова навоз выгребали? – сердито обратился он к Ваньке, когда тот вошел в квартиру.

– Вначале у зубров убирались, потом лошадям Пржевальского корм задавали, – ответил Ванька, немало удивленный чуткости носа председателя В.А.М.П.И.Р. После работы в зоопарке он всегда долго мылся в душе и менял одежду. Мыл даже голову с шампунем. Куда уж тут было учуять?

– Превращать дом на Рублевском шоссе в стойло! Возмутительно! Я распоряжусь, чтобы охрана внизу мыла тебя с хлоркой! – сказал Дурнев.

– Фи-фи-фи, именно с хлоркой! Очень мудро, братик! Ненавижу этот запах! Меня тошнит, я умираю! – капризно воскликнул Халявий и картинно грохнулся на ковер, задрав к потолку тощие ноги.

Тетя Нинель и дядя Герман удивленно уставились на него. Тетя Нинель даже выронила развлекательную книжку «Памперс с бриллиантом», которую она читала для отдохновения мозгов, утомленных изнуряющими двадцатиминутными голоданиями между приемами пищи.

– Можно подумать, ты там у себя в Трансильвании коней ночами не резал! – сказала она.

– Кровь – она ить почти без запаха… Без запаха она, кровушка-то! Железцем только отдает! – по-бабьи тонко сказал Халявий и пригорюнился.

Пару дней назад он украл золотую крышку от хлебницы, тайком удрал и три ночи прокутил с манекенщицами. Вернулся он только сегодня утром с огромными мешками под глазами и сильно не в духе. Напустив полную раковину холодной воды, он долго лакал ее языком, как волк, а потом отправился объясняться к дяде Герману и тете Нинель.

Объяснение получилось бурным. По воздуху с инопланетным завыванием носились летающие тарелки из сервиза ручной росписи, опрокидывались стулья. Наконец, совместными усилиями обоих Дурневых человек-волк, не желавший возвращаться в Трансильванию, был усмирен. Ему влетело по первое число. Полдня он провыл запертый в ванной, а теперь изо всех сил подлизывался.

Наскоро поужинав – Ванька не мог долго находиться рядом с Дурневыми, – он скользнул в комнату Пипы. Здесь все было точно так же, как и до Пипиного отлета в Тибидохс, – компьютер, книги, кровать с громадными розовыми подушками и завалы мягких игрушек, среди которых попадались и золотые.

Ванька тут даже ни к чему не прикасался. Лопухоидные предметы его мало занимали. Свои вещи он продолжал хранить в рюкзаке. Лишь однажды из любопытства он попытался включить компьютер, но тот немедленно стал требовать пароль, и Ванька выключил его.

А на другой день, собираясь в зоопарк, он случайно увидел под стеклом бумажку для памяти: «Пароли: для виндов – grotershaidiotka, для входа в Интернет – pupperlapochka…» Ванька пожал плечами. Фантазия Пипы ездила туда-сюда по одним рельсам, как паровоз.

Работать в зоопарке Ваньке нравилось. Он брался даже за ту работу, от которой остальные подсобные рабочие отворачивали носы. Первые дни к нему приглядывались, а потом произошло одно событие, после которого о Ваньке заговорил весь зоопарк.

Белый медведь жил на небольшом бетонном островке, окруженном рвом с водой, где он плавал. Бросать зверям еду воспрещалось, но все равно находились умники, которые нарушали этот запрет. И вот однажды кто-то бросил медведю пустую пластиковую бутылку. Медведь некоторое время удивленно трогал ее лапами и обнюхивал, а потом с чего-то вздумал проглотить и подавился. Самое нелепое, что бутылка-то была всего поллитровой, а здоровенный медведь катался по бетону, хрипел и задыхался.

Пока хватились, пока прибежали, пока сообразили, что случилось… Сотрудники зоопарка бестолково метались вокруг вольера, разгоняя зрителей. Кто-то нашел ветеринара, но тот не отваживался сунуться к медведю. Требовал, чтобы зверя сначала усыпили снотворными патронами. У него семья, дети, и вообще год назад его укусила выдра, и с тех пор он даже с хомячками не работает без усыпляющего укола. ПрЫнципиально. Началась обычная неразбериха. Усыпляющие патроны нашлись, но единственное подходящее ружье было заперто в сейфе, от которого не могли отыскать ключей.

Медведь, почти задохнувшийся, едва шевелился, когда к вольеру подбежал Ванька Валялкин. Он перелез через ограждение и, уже спрыгивая в ров, сообразил, что он без магического перстня, оставшегося у дяди Германа. «Я вот тоже всю жизнь без кольца, какое уж питекантропу кольцо, а справляюсь же! Звери – они, брат, нутро твое чуют… Магия им так, баловство одно!» – вспомнил он слова Тарараха, немного утешившие его.

Сосредоточившись на угасающем сознании зверя, Ванька медленно приблизился к нему, сунул в приоткрытую, крепко пахнущую пасть руку, нашарил скользкое донышко бутылки и, слегка вращая, сильно потянул к себе. В эту секунду он мало чем рисковал. Медведь не смог бы сомкнуть пасть, даже если бы захотел. Но едва лишь мокрая от слюны бутылка вышла наружу и в глотку с хрипом ворвался воздух, зверь поднялся. Ванька ощутил мощный всплеск ярости. Это был самый опасный момент. Перепуганный медведь, так и не понявший, что случилось и кто на него напал, готов был наброситься на подростка.

Ванька попятился. Он слышал, как за его спиной торопливо открывали зарешеченную дверку, в которую можно было успеть проскользнуть. Скаля желтые клыки, медведь двигался за ним по пятам. Повернуться было нельзя – медведь немедленно сшиб бы его лапой. Боковым зрением Ванька уже видел, что дверца рядом, но тут нога его зацепилась за выбоину в бетоне. Ванька больно ударился лопатками и правым локтем. Вскочить он уже не успел – медведь навис над ним.

Морщась от боли и не отводя взгляда от медвежьих глаз, Ванька забормотал древние слова единства и покоя, которым учила их Медузия. Эти слова, единые для всех живых существ, были глубоко отпечатаны в сознании у каждого, кто ходил по земле, дышал воздухом и питался молоком матери. Даже зверь, выросший в неволе, должен был откликнуться на них.

– Коагхим могхарлах лаолфриа норсум!

Медведь с недоумением зарычал. Он ощущал, что его ярость улетучивается и что-то мешает ему броситься на мальчишку.

– Леонарас фермолооил герфосимус продекс!

Странно, очень странно… Ну мальчишка, ну заявился зачем-то к нему на остров… И эти другие, не-медведи, те, что бегают, как пингвины, так громко, так докучливо кричат там наверху, за рвом… В сущности, рыба, которую ему бросают каждый день, гораздо вкуснее. Медведь снова негромко зарычал. Он не склонен был к самокопанию. Он доверял лишь сиюминутным желаниям, а желания броситься на мальчишку у него почему-то уже не было.

Влажный медвежий нос бесцеремонно скользнул по Ванькиной щеке. Медведь тяжело повернулся и отошел. Уже не опасаясь, Валялкин встал и выбрался из вольера. Разумеется, ему потом сильно влетело, да только скорее для проформы. Медведя-то спас он, и это для всех было очевидно. Авторитет же Ваньки в зоопарке, особенно у его ровесников, которых было множество среди уборщиков клеток и подсобных рабочих, вырос до астрономических высот. Девчонки насовали ему столько бумажек со своими телефонами, что, возникни у Ваньки такое желание, он мог бы ходить на свидания в четыре раза чаще Жикина, а к дяде Герману не прозвонился бы по домашнему телефону ни один его знакомый.

В широко открытое по-весеннему окно лоджии влетел пухлый купидончик с розовыми пятками и точно такими же розовыми щеками. Он сунул Ваньке целую стопку писем от Тани. Ванька обрадованно схватил письма и хотел читать, но вспомнил, что нужно расплатиться. Заглянув в рюкзак, он нашел там только большой тульский пряник, твердый, как камень, да и к тому же надкусанный.

Купидончик, с нетерпением наблюдавший за Ванькиными манипуляциями, разочарованно пискнул и, опустившись на пол, деловито направился на кухню обирать Дурневых. Оказалось, у него есть кое-что и для них. Виновато сжимая в руке пряник, Ванька смотрел, как он удаляется вперевалку. Да, целеустремленный младенец – с луком, колчаном, подпрыгивающими на лопатках золотистыми крылышками и большой, тащившейся по полу почтальонской сумкой… Такой далеко пойдет!

С кухни немедленно стали раздаваться охи и ахи. Тетя Нинель всегда бурно реагировала на письма от Пипочки. Но и она не умела взвизгивать и подвывать так громко, как подхалимствующий Халявий. Дяде Герману пришлось даже цыкнуть на него.

– Ну и не надо! За вас же ить радуюсь! Свиньи вы неблагодарные! Никакого внутреннего благородства! – с навернувшимися слезами заявил оборотень и от обиды украл у тети Нинель пудреницу.

Минут двадцать спустя, когда Ванька уже прочитал все Танины письма и теперь делал это во второй раз, в комнате вновь появился знакомый купидон, уже перекормленный и покрывшийся от неумеренного употребления шоколадных конфет с коньяком крупными диатезными пятнами. Крылатый младенец тупо посмотрел на Ваньку осоловелыми глазками и, видно вспомнив, что тот с ним так и не расплатился, потянулся за стрелой. К счастью для Ваньки, младенец так назюзюкался, что, прицеливаясь, уронил лук.

Великодушно махнув рукой, мол, живи покуда, раз такая твоя планида, купидончик вскарабкался на табуретку и, перевалившись животом через край лоджии, ухнул вниз. Опасаясь, что он разобьется, Ванька кинулся смотреть… Но нет, амура непросто было сбить с крыла. Он уже уносился порывистым воробьиным полетом, то и дело проваливаясь в невидимые воздушные ямки. Из перевернувшегося колчана нескончаемым дождем сыпались стрелы. Влюблялись все и вся – коты, голуби, хмурые дворники, пьянчужки, вместе с одеколоном впитывающие лучи солнца, озабоченные автовладельцы, мамаши с колясками и даже старушки, выгуливающие раскормленных древних мопсов. Раскормленные мопсы тоже влюблялись, хотя у них это и неважно получалось. Даже на рассохшейся деревянной скамейке проклюнулись почки.

Кажется, дом на Рублевском шоссе и все его окрестности вскоре должна была охватить эпидемия свадеб.

Ванька лежал на кровати, закинув руки за голову, и думал о Тане. Ему ужасно хотелось послать к ней купидона с письмом, но существовал строгий запрет Сарданапала. Там, в Магществе, тоже кое-что соображают. Почти наверняка за Таней следят, а за куполом Буяна и теперь еще встречаются летучие патрули.

Испытав неодолимое желание увидеть Таню, если не саму, то хоть ее портрет, Ванька сел и принялся шарить в рюкзаке. Ага, вот! Это была простенькая оживающая фотография в рамке – из тех, что делал своим магоратом заезжий колдун с Лысой Горы. Тане на ней было лет двенадцать, не больше. На фото она была бойкая, круглолицая, кудрявая, как барашек. Различим был даже легкий, едва заметный след от родинки-талисмана, позднее исчезнувший. К Ваньке фотография относилась несерьезно: то и дело высовывала язык, а когда Ванька пытался поцеловать ее – хохотала и ласточкой ныряла за срез рамки.

Внезапно в рюкзаке у Ваньки кто-то глухо закашлялся. Ванька сунул в рюкзак руку и нашарил небольшой дорожный зудильник, который дал ему с собой Ягун. Это был старый фамильный зудильник Ягге. С обратной стороны гвоздем было нацарапано: «Принадлежид Игуну. Сваруеш – убю!»

– А это чего? – помнится, спросил тогда Ванька.

– Маленький был. Только писать научился – стал все подписывать. Даже бабусю, помню, подписывал. «Бобуся Ягуна». Она стирает, а я в слезы. Ору: «Не хочешь быть моей бабусей, так и скажи!» – неохотно пояснил играющий комментатор.

Зудильник был заговорен так, что работал только на прием. Так было безопаснее всего. На этом настоял Сарданапал, опасавшийся, что Магщество будет просматривать весь магфир.

К удивлению Ваньки, вместо неизменной Грызианы на экране зудильника возник Бессмертник Кощеев в новых парадных доспехах. Нагрудник сиял так, что больно было смотреть. Посеребренная черепушка Бессмертника светилась довольством.

– О, Бессмертник Кощеев собственным трупом! Послушаем, что он умного скажет! – заметил Ванька, разворачивая рамку с портретом к зудильнику, чтобы и Таня тоже посмотрела.

«Кхе-кхе… Уважаемые маги! Магщество Продрыглых Магций в моем лице с радостью сообщает вам, что следствие по делу об убийстве Гурия Пуппера значительно продвинулось. Несколько часов назад в Тибидохсе арестована Татьяна Гроттер, девочка, которой не должно было существовать в природе, но которая между тем имела наглость родиться.

Ей предъявлено обвинение в сообщничестве, подстрекательстве к убийству и укрывательстве Ивана Валялкина, известного также в магфиозном мире как Джон Вайлялька. Девица, появившаяся на свет как мерзкая пародия на мировое достояние и имевшая наглость достичь уже почти совершеннолетия, препровождена в Дубодам под усиленным конвоем и будет находиться там, пока Ванька Валялкин добровольно не отдаст себя в руки правосудия. Времени у него, однако, не слишком много, поскольку в Дубодаме очень быстро старятся и умирают… В случае, если Валялкин явится, Татьяна Гроттер будет, возможно, отпущена. Однако не исключено, что ей еще некоторое время придется пробыть в Дубодаме, и тогда им с Ванькой будут отведены самые тесные и темные камеры в разных концах магической тюрьмы, чтобы они не могли ни видеть, ни слышать друг друга.

Но это уже мечты, кхе-кхе… Что-то я сегодня какой-то мечтательный, какой-то очень уж творческий… Кхе… Прошу извинить меня за кашель. Всю ночь считал деньги. У меня в подвалах ужасно сыро, хотя и не так сыро, как в Дубодаме».

Ванька вскочил и, не сдерживаясь, ударил кулаком в самый центр зудильника. Мятое блюдо обидчиво загудело. Видно, ему в первый раз приходилось отдуваться за других.

А Ванька уже мчался к Дурневым, налетая на углы и пугая таксу. Фотография Тани, забытая на стуле, махала руками и мотала головой, точно пыталась отговорить его. А потом, поняв, что это бесполезно, бессильно зарыдала.

Тетя Нинель как раз целовала письмо Пипочки, а Халявий с дядей Германом шлепали картами с таким азартом и остервенением, что даже кто-то из них сбросил локтем со стола дурневский мобильник. Они играли в двадцать одно, и дядя Герман постоянно выигрывал, потому что Халявий умел считать только до десяти включительно и доверял подсчет своих очков братику. Сообщения Бессмертника они не слышали, поскольку зудильник тети Нинель, присланный дочуркой, лежал в шкафу в спальне.

– Перстень! – крикнул Ванька. – Отдайте перстень!

– С какой это радости? Пупперчик, что ли, нашелся или его тетя решила тебя усыновить? – едко поинтересовался Дурнев.

– Я улетаю! Таня в Дубодаме! Бессмертник Кощеев бросил ее в тюрьму!

Дядя Герман торжествующе воздел к потолку тощий палец:

– О! О! О! Что я говорил! Нинель, ты слышала? Гроттерша в тюрьме! Я предсказывал это, когда она была еще младенцем! Дети, которые так рано начинают ходить на горшок и так нагло таращатся на старших по званию, всегда попадают в тюрьму!

– Хм… Ну дела… Когда это они успели ее засадить? Купидон вроде только что прилетел. И Пипочка ничего про это не писала, – подозрительно спросила тетя Нинель.

– Это только что случилось. Несколько часов назад… Если я сдамся, они ее отпустят!

– Ишь, шустрые какие! Взяли и в тюрьму! – покачала головой мадам Дурнева. – Ну да во всем нужно видеть хорошие стороны. Она перестанет прилетать к нам без предупреждения. Сваливается вечно как снег на голову…

Халявий тоже хотел было что-то вякнуть в том же духе, что и Дурневы, но Ванька посмотрел на него с таким бешенством, что карлик сразу затух.

– А я что? Я существо маленькое… Я тут в карточки играю… Тузики, королики – мне чужого не надо! – забормотал он.

– Перстень! – потребовал Ванька. – Ну!.. Вы обещали!

– Юный друг мой! – назидательно начал Дурнев. – Если бы я выполнял свои обещания, то сидел бы в будке эскалатора в метро или грузил бы щебень для строительства дорог… Дорога во власть идет по головам, и оградочка у нее из костей!.. Усвой сие правило, дитятко, и не смотри на меня своими наивными глазенками!.. Эй-эй! А вот в окна стулья бросать не надо! Европакеты все-таки, да и соседи не поймут! Утихни, начинающий уголовник!.. Если тебе так хочется попасть в Дубодам – не смею тебя задерживать!

Ванька недоверчиво уставился на него:

– Вы что, действительно отдадите перстень?

– Да, пожалуйста… Мне тут буйные не нужны. Я сам буйный… – Председатель В.А.М.П.И.Р. неохотно отправился в спальню, открыл сейф и бросил Ваньке его перстень.

– Фьють-фьють! Счастливой отсидки, Джончик! Учи азбуку Морзе – перестукиваться будешь. Не жди, что мы с Нинель станем тебя навещать. Разве что подкинем блок-другой сигарет.

– Я не курю, – сказал Ванька, надевая магический перстень.

– Закуришь, никуда не денешься. А там, глядишь, и сопьешься, – ласково обнадежил его Дурнев.

Ванька не ответил. Он вдруг сообразил, что у него нет пылесоса. Полететь никуда не удастся. Значит, придется телепортировать. Ванька торопливо припоминал заклинание. Дурнев и подбежавшие тетя Нинель с Халявием пораженно наблюдали, как он, не спрашивая разрешения, сдернул с кровати покрывало, обмотался им и начал быстро вращаться. Магический перстень затрещал, выбрасывая искры. Обжигающие зеленые огоньки прилипали к покрывалу. Опасавшийся белой магии Халявий громко взвизгнул и попытался забиться под диван. Но место было уже занято: под диваном сидела такса. Полтора Километра была сильно не в духе: в зубах она держала недавно украденный носок дяди Германа и собиралась защищать свой трофей до последнего вдоха.

Тогда Халявий перевернул кресло и ласточкой нырнул за него.

– Эй! А попрощаться? – насмешливо крикнул Дурнев, но Ванькины очертания уже становились прозрачными. Еще миг – и он исчез.

Тетя Нинель вздохнула:

– Зачем ты отдал ему перстень, Германчик? У тебя же были на мальчика свои планы.

– Бесполезно, – сказал Дурнев. – Мало того, что он упрямый баран, он еще и влюбленный баран. Уж я-то кое-что понимаю в людях. Скажи спасибо, что мы от него вообще отделались.

Тетя Нинель без особой радости посмотрела на мужа:

– Жалко его! У меня никогда не было сына!

– Добра-то, добра! У тебя есть я, мамуля. И этим все сказано, – утешил ее Халявий, выглядывая из-за кресла. – Пойдем-ка, братик, в карты… Только скажи мне, будь добреньким, почему у тебя туз и десятка – двадцать одно, а у меня туз и десятка – перебор? Или это от масти зависит?

Через минуту после того, как Ванька телепортировал, ожил личный зудильник тети Нинель. Он производил такие резкие звуки, что Дурнев бросил карты и подбежал к нему одновременно с женой.

На экране была Пипа.

– Мамуль, папуль, это я! Приветик! – завопила она. – Получили мое письмецо? Как тебе купидон? Правда наглый? Я самого прикольного выбрала, которого Гломов за пивом посылает.

Дурнева укоризненно уставилась на дочь:

– Гроттерша в Дубодаме, а ты мне ничего не написала! Как это называется?

– Танька? В Дубодаме?.. Ты чо? Что за глупые шутки? Да она на драконбольной тренировке! Полчаса назад утопала! – удивилась Пипа.

– А, да ты не в курсе! Ее, наверное, прямо там, на поле, арестовали, – снисходительно сказала тетя Нинель.

– Схватишь ты Гроттершу на поле, как же! Там же Гоярын с Соловьем! И она на своем контрабасе, как намыленная! Они на поле и сунуться не посмеют! Да их там перцовыми мячами накормят и штаны на голову наденут! – хикикнула Пипа.

– Но как же?.. – растерялась тетя Нинель.

– А так. Эти нахалы были тут с утра у нас в комнате. Пришли, все перевернули, а потом увидели меня и свалили… Некоторые даже через окно. А не надо было меня бесить. Знают же, что я с интуитивной магией управляться еще не умею. Как заору – их и смело! Хадсону, бедолаге, опять досталось! Кто его просил соваться? Буян на то и Буян, чтоб буянить.

– А мы вот слышали, что Гроттерша в Дубодаме! Нам Ванька сказал! Бессмертник Кощеев, или как там его, выступал по зудильнику! – торжествующе сообщил бывший депутат.

Пипа присвистнула. Несмотря на многие свои недостатки, соображала она быстро.

– Во блин! Не, Танька на драконболе, без дураков. Я поняла! Это провокация. Бессмертник сделал передачу только на мир лопухоидов. Они просекли, что в Тибидохсе Ваньки нет, вот и решили его выманить. Скажите Ваньке, чтоб никому не звонил и не посылал купидонов… Я бегу к Сарданапалу!

– Поздно, киса! Он уже никуда не пошлет купидонов! И никому не позвонит!.. Какая же все-таки умница этот Кощеев! Вот голова! Хоть завтра взял бы его своим замом по маркетингу и стратегическому планированию! – таинственно сказал Дурнев.

Ванька сбросил покрывало, обгоревшее во время телепортации. Он стоял в сырой низине, среди каменного хаоса. Колоссальные каменные глыбы громоздились до облаков в таком беспорядке, словно языческие боги когда-то сбрасывали их с небес, погребая под ними взбунтовавшихся титанов.

Ванька обошел каменный завал с севера и здесь, в низине, внезапно увидел Дубодам.

Дубодам не был страшен. Если честно, то Ванька ожидал большего. Низкие башенки и серые стены магической тюрьмы смотрелись пресно и навевали тоску. Сизые тучи прилипли к небу, как окурок к верхней губе. Больше всего к Дубодаму подходило слово «никакой». В конкурсе на самую невыразительную тюрьму он вполне мог бы получить золотую медаль. Его даже ни с чем нельзя было сравнить, такой он был безликий и ускользающе-заурядный.

Сердце у Ваньки сжалось. Неужели ему придется провести остаток жизни в этом сером и темном месте?

У деревянных ворот не было даже стражи. Только висел тяжелый молоток. Ванька потянулся к нему, чтобы ударить в ворота, но не сумел даже размахнуться. Странная тяжесть сковала его тело. Все вдруг стало ему безразлично. В сонном оцепенении Ванька шагнул вперед и привалился к воротам.

«Проклятый молоток! Это все он…» – мелькнула мысль.

Ворота открылись с висельным скрипом. На маленькой площади, начинавшейся сразу за воротами, его, похоже, уже ждали. Два де мента в темных плащах и капюшонах, скрывавших лица – видны были только острые безволосые подбородки, – цепко схватили Ваньку за руки и сдернули с пальца магическое кольцо.

В тот же миг невесть откуда вынырнул бойкий магвокат Хадсон. Даже близость де ментов не могла испортить его прекрасного настроения.

– О, это есть Джон, который убив нашего Гувия! Свавное знакомство! Зло пожавовать в Дубодам, мон ами! – воскликнул он.

– Где Таня? Я пришел! Отпустите ее! – с усилием выговорил Ванька. Глаза у него слипались. Он не сумел бы сейчас досчитать даже до двух – камни Дубодама выпивали его силы.

Магвокат Хадсон потер сухие ладошки.

– Мой двуг! Вынужден вас вазочавовать: Гвоттер тут нет. Пока или уже – это не так вавно… Мы, как бы так вывозиться, пвибегли к мавенькой хитвости… Надеюсь, вы нас пвостите, но нам так хотевось познакомиться с вави побвиже… Мавчики, отведите мистева Вайлявьку в камеву! Дайте ему все, что он захочет. Воды с пиявками, хлеба с таваканами – все для нашего двуга!.. Я же пока позвоню в Магщество! Это бовьшой твиумф!

Де менты, крепко держащие Ваньку под локти, не то засмеялись, не то заскрипели. Внутри капюшонов зажглись и сразу померкли алые точки.

Глава 11