Англия и Франция в смешении 1 страница

Весной 1793 года, в те дни, когда враги яростно рвались к границамФранции, а сама Франция находила трагическую усладу в падении жирондистов,вот что происходило в Ламаншском архипелаге. 1 июня, приблизительно за час до захода солнца, на острове Джерсей, вмаленькой пустынной бухточке Боннюи, готовился к отплытию корвет подприкрытием тумана, столь же верного покровителя беглецов, сколь опасноговрага мирных мореплавателей. Судно это, обслуживаемое французским экипажем,числилось в составе английской флотилии, которая несла службу охраны увосточной оконечности острова. Английской флотилией командовал принц ЛатурОверньский, из рода герцогов Бульонских, и именно по его приказу корвет былотряжен для выполнения важного и спешного поручения. Этот корабль, значившийся в списках английского морского ведомства подназванием "Клеймор", на первый взгляд казался обычным транспортным судном,хотя в действительности являлся военным корветом. По виду это было прочное,тяжеловесное торговое судно, но горе тому, кто доверился бы внешнимприметам. При постройке "Клеймора" преследовалась двоякая цель -- хитрость исила: если возможно -- обмануть, если необходимо -- драться. Чтобы успешносправиться с предстоящей задачей, обычный груз заменили тридцатьюкрупнокалиберными каронадами, занявшими все межпалубное пространство. Впредвидении непогоды, а вернее, стремясь придать корвету мирное обличьеторгового судна, все тридцать орудий принайтовили, или, проще говоря,прикрепили тройными цепями, причем жерла их упирались в закрытые ставнипортов; самый зоркий глаз не обнаружил бы ничего подозрительного, тем болеечто окна и люки тоже были задраены; корвет словно надел на себя маску.Каронады были на лафетах с бронзовыми колесами старинного образца -- соспицами. Как правило, на военных корветах орудия размещаются лишь на верхнейпалубе, однако "Клеймор", предназначенный для внезапных нападений и засад,не имел открытой батареи, но, как мы уже говорили, мог нести целую батареюна нижней палубе. При своих внушительных размерах и относительнойтяжеловесности "Клеймор" был достаточно быстроходен и среди всех прочихсудов английского флота славился прочностью корпуса, так что в бою стоилцелого фрегата, хотя его низкая бизань-мачта несла только одну бизань. Руль,редкой по тем временам, замысловатой закругленной формы, -- творениесаутгемптонских верфей, -- обошелся в пятьдесят фунтов стерлингов. Экипаж "Клеймора" состоял из французских офицеров-эмигрантов ифранцузских матросов-дезертиров. Людей отбирали тщательно: каждый принятыйна борт корвета должен был быть хорошим моряком, хорошим воином и хорошимроялистом. Каждый был трижды фанатиком -- фанатически преданным корвету,шпаге и королю. На случай высадки экипажу корвета придали полубатальонморской пехоты. Корветом командовал граф дю Буабертло, один из лучших офицеров старогокоролевского флота, кавалер ордена Святого Людовика; его старшим помощникомбыл шевалье де Ла Вьевиль, который командовал той самой гвардейской ротой,где Гош начинал свою службу в качестве сержанта; лоцманом был самый опытныйиз всех лоцманов Джерсея -- Филипп Гакуаль. По всей видимости, корвету предстояло совершить незаурядные дела.Недаром "Клеймор" принял на борт человека, один вид которого говорил, чтоего стихия -- риск и приключения. То был высокий, еще крепкий старик, несогбенный годами, с суровым лицом, которое казалось и юным и старческимодновременно, что затрудняло определение его возраста; пусть такому человекумного лет, зато у него много сил, пусть поседели виски, зато глаза мечутмолнии; сорок -- по богатырскому сложению и восемьдесят -- по уверенной всебе властности. В ту минуту, когда новый пассажир вступил на палубу, ветеротогнул край его плаща и открыл взорам широкие штаны, гетры и куртку изкозьей шкуры всклокоченным мехом внутрь, расшитую по коже позументом, --традиционный наряд бретонского крестьянина. Такие куртки в Бретани раньшеносили и в будни и в праздники, смотря по надобности, выворачивая наружу томехом, то расшитой стороной, так что простая овчина становилась ввоскресенье праздничным нарядом. Чтобы довершить сходство с крестьянскойодеждой, костюм старика был с умыслом потерт на локтях и коленях и выгляделзаношенным, а плащ из грубой ткани походил на обычное рубище рыбака. Головустарика венчала круглая по моде того времени шляпа с высокой тульей иширокими полями; при желании ее можно было носить и на крестьянский и навоенный манер -- в первом случае поля опускались, а во втором достаточнобыло приподнять один край и пристегнуть к тулье петлицей с кокардой. Сейчасшляпа была надета на крестьянский лад, без кокарды и петлицы. Лорд Балькаррас, губернатор острова, и принц де Латур Оверньский личносопровождали старика на корабль. Тайный агент эмигрантской знати, нектоЖеламбр, состоявший прежде в охране графа д'Артуа, самолично следил зауборкой каюты для нового пассажира и, пренебрегши своим благороднымпроисхождением, простер внимание и заботливость до того, что сам нес застариком его баул. Отбывая обратно на сушу, г-н де Желамбр склонился передмнимым крестьянином в низком поклоне; лорд Балькаррас сказал ему: "Желаюуспеха, генерал", а принц Оверньский добавил: "До скорой встречи, кузен!" Матросы "Клеймора" тут же окрестили нового пассажира "Мужиком", и этакличка то и дело повторялась в тех обрывистых фразах, которые заменяютморякам беседу, но кто он, откуда взялся и зачем попал на судно, оставалосьдля них загадкой; однако они быстро поняли, что этот "Мужик" такой же мужик,как корвет -- торговое судно. Ветра почти не было. "Клеймор" вышел из бухты Боннюи, миновал Булэй-Бэйи некоторое время, прежде чем взять курс в открытое море, шел в виду берега;затем, постепенно уменьшаясь в размерах, судно исчезло во мраке. Час спустя, вернувшись к себе в Сент-Элье, Желамбр отправил ссаутгемптонским курьером в штаб-квартиру герцога Йоркского следующие строки,адресованные графу д'Артуа: "Ваше высочество, отъезд состоялся. Успех обеспечен. Через неделю всепобережье от Гранвиля до Сен-Мало будет объято пламенем". А за четыре дня до того тайный эмиссар вручил депутату от Марныгражданину Приеру, прикомандированному с особыми полномочиями к Шербургскойбереговой армии и квартирующему в Гранвиле, послание, написанное той жерукой, что и первое, и гласившее: "Гражданин депутат, 1 июня, с началом прилива, снимется с якоря корвет"Клеймор", несущий на себе батарею, скрытую на нижней палубе, цель егоплавания -- высадить на французский берег некоего человека, чьи приметыприводятся ниже: рост высокий, возраст пожилой, волосы седые, одеждакрестьянская, руки аристократические. Завтра постараюсь сообщить болееточные сведения. Высадка намечена на утро 2 июня. Поставьте в известностьэскадру, захватите корвет, прикажите гильотинировать вышеозначенногочеловека". II Корабль и пассажир, скрытые во мраке Вместо того чтобы идти на юг и держать путь на Сент-Катрин, корвет взялкурс на север, потом повернул на запад и смело вошел в пролив между Серком иДжерсеем, известный под именем "Пролив бедствий". Ни на левом, ни на правомберегу в те времена маяков не было. Солнце давно уже село; ночь выдалась темная, темнее, чем обычно;вот-вот должна была появиться луна, но тяжелые тучи -- редкое явление впериод солнцестояния и частое в дни равноденствия -- затянули небосвод, и,судя по всем признакам, луна должна была проглянуть, уже склонившись кгоризонту, лишь перед самым заходом. Тучи нависали все ниже, обволакиваяморскую гладь пеленой тумана. Эта темень как нельзя более благоприятствовала "Клеймору". В намерения лоцмана Гакуаля входило оставить Джерсей слева, а Гернсейсправа и, смелым маневром пройдя между Гануа и Дуврами, достичь любой бухтына побережье Сен-Мало, другими словами, он избрал путь хотя и более длинный,чем на Менкье, зато и более безопасный, ибо французская эскадра, следуяприказу, особенно зорко охраняла берега между Сент-Элье и Гранвилем. При попутном ветре, если ничего не произойдет, если можно будетпоставить все паруса, Гакуаль надеялся достичь французского берега еще нарассвете. Все шло благополучно, корвет обогнул мыс Гро-Нэ; однако к девяти часамвечера погодка, по выражению моряков, зашалила: начался ветер, и подняласьволна; но ветер был попутный, а волна хоть и разгулялась, но не бушевала.Все же, при особенно сильном ударе о нос корвета, волны хлестали за борт. "Мужик", коего лорд Балькаррас именовал "генералом", а принц Оверньский"кузеном", обладал, что называется, "морскими ногами"; он спокойно и важно,будто не замечая качки, расхаживал по палубе. Время от времени он вынимал изкармана куртки плитку шоколада, отламывал кусочек и клал в рот; этотседовласый старец сохранил все зубы до единого. Он ни с кем не вступал в беседу, только изредка бросал вполголоса иотрывисто несколько слов капитану, который выслушивал его замечания спочтительным видом, словно не он, капитан, а загадочный пассажир былподлинным командиром корабля. Подчиняясь руке опытного лоцмана, "Клеймор" прошел незамеченным втумане вдоль длинного крутого северного берега Джерсея, держась как можноближе к суше, чтобы не натолкнуться на грозный риф Пьер-де-Лик, лежащий всамой середине пролива между Джерсеем и Серком. Гакуаль, не покидая руля,время от времени выкрикивал названия оставшихся позади рифов -- Грев-де-Лик,Гро-Нэ, Племон -- и вел корвет среди разветвленной их гряды почти ощупью, ноуверенно, будто находился у себя дома, будто ему были открыты все тайныокеана. Фонаря на носу корвета не зажгли, опасаясь обнаружить своеприсутствие в этих зорко охраняемых водах. Все благословляли туман. Ужеминовали Гранд-Этап, но сквозь туманную пелену еле обозначался высокийсилуэт Пинакля. На колокольне Сент-Уэн пробило десять, и на корветеотчетливо прозвучал каждый удар -- верный знак того, что ветер дует в корму.Все попрежнему шло хорошо, только волнение усилилось, как и обычно вблизиКорбьера. В начале одиннадцатого часа граф дю Буабертло и шевалье де Ла Вьевильпроводили старика в крестьянском наряде до его каюты, вернее до капитанскойкаюты, которую тот предоставил к услугам гостя. Уже приоткрыв дверь, стариквдруг остановился и сказал вполголоса: -- Надеюсь, господа, вам не нужно напоминать, что тайна должна бытьсохранена свято. Полное молчание до той минуты, пока не произойдетокончательный взрыв. Лишь вам одним известно мое имя. -- Мы унесем его с собой в могилу, -- ответил дю Буабертло. -- А я, -- прервал старик, -- не открою его даже в свой смертный час. И дверь каюты затворилась. III Знать и простолюдины в смешении Капитан и его помощник поднялись на палубу и зашагали рядом, о чем-тобеседуя. Видимо, они говорили о пассажире, и вот каков был этот ночнойразговор, заглушаемый ветром. Дю Буабертло вполголоса сказал Ла Вьевилю: -- Скоро мы увидим, каков он в роли вождя. Ла Вьевиль возразил: -- Что бы там ни было, он -- принц. -- Как сказать! -- Во Франции -- дворянин, в Бретани -- принц. -- Точно так же, как Тремуйли и Роганы. -- Кстати, он с ними в свойстве. Буабертло продолжал: -- Во Франции и на выездах у короля он маркиз, как я -- граф и как вы-- шевалье. -- Где теперь эти выезды! -- воскликнул Ла Вьевиль. -- Началось скареты, а кончилось повозкой палача. Наступило молчание. Первым нарушил его Буабертло. -- За неимением французского принца приходится довольствоваться принцембретонским. -- За неимением орла... и ворон хорош. -- Мне куда больше был бы по душе ястреб, -- возразил Буабертло. На что Ла Вьевиль ответил: -- Еще бы! Клюв и когти. -- Увидим. -- Да, -- произнес Ла Вьевиль, -- давно пора подумать о вожде. Я личновполне разделяю девиз Тентениака: "Вождя и пороха!" Так вот, капитан, я знаюприблизительно всех кандидатов в вожди, как пригодных для этой цели, так ивовсе непригодных, знаю вождей вчерашних, сегодняшних и завтрашних, и ни водном нет настоящей военной жилки, а она-то нам как раз и нужна. Чтотребуется для этой дьявольской Вандеи? Чтобы генерал был одновременно ииспытанным крючкотвором: пусть изводит врага, пусть оттягает сегоднямельницу, завтра куст, послезавтра ров, простые булыжники и те пустьоттягает, пусть ставит ловушки, пусть все оборачивает себе на пользу, пустькрушит всех и вся, пусть примерно карает, пусть не знает ни сна, ни жалости.Сейчас в их мужицком воинстве есть герои, но вождей нет. Д'Эльбе --полнейшее ничтожество, Лескюр -- болен, Боншан -- миндальничает; он добряк,что уж совсем глупо. Ларошжаклен незаменим на вторых ролях; Сильз хорош лишьдля регулярных действий и негоден для партизанской войны; Катлино --простодушный ломовик; Стоффле -- хитрый лесной сторож, Берар -- бездарен,Буленвилье -- шут гороховый, Шаретт -- страшен. Я не говорю уже о нашемцирюльнике Гастоне. В самом деле, не понимаю, почему мы в конце концовпоносим революцию, так ли уж велико различие между республиканцами и нами,коль скоро у нас дворянами командуют господа брадобреи? -- А все потому, что эта проклятая революция и нас самих тоже портит. -- Да, тело Франции изъедено проказой. -- Проказой третьего сословия, -- подхватил дю Буабертло. -- Однанадежда на помощь Англии. -- И она поможет, не сомневайтесь, капитан. -- Поможет завтра, а худо-то уже сегодня. -- Согласен, изо всех углов лезет смерд; раз монархия назначаетглавнокомандующим Стоффле, лесника господина де Молеврие, нам нет никакихоснований завидовать республике, где в министрах сидит Паш, сын швейцарагерцога де Кастри. Да, в Вандейской войне будут презабавные встречи, -- содной стороны -- пивовар Сантерр, с другой -- цирюльник Гастон. -- А знаете, дорогой Вьевиль, я ценю Гастона, он неплохо показал себя,когда командовал войсками при Гименэ. Без дальних слов велел расстрелятьтриста синих да еще приказал им предварительно вырыть себе братскую могилу. -- Что ж, в добрый час, но и я бы с этим делом не хуже его справился. -- Конечно, справились бы. Да и я тоже. -- Видите ли, -- продолжал Ла Вьевиль, -- великие военные деяниятребуют в качестве исполнителя человека благородной крови. Такие деяния поплечу рыцарям, а не цирюльникам. -- Однакож и в третьем сословии встречаются приличные люди, -- возразилдю Буабертло. -- Вспомните хотя бы часовщика Жоли. Во Фландрском полку онбыл простым сержантом, а сейчас он вождь вандейцев, командует одним избереговых отрядов, у него сын республиканец; отец служит у белых, сын усиних. Встречаются. Дерутся. И вот отец берет сына в плен и стреляет в негов упор. -- Да, это хорошо, -- подтвердил Ла Вьевиль. -- Настоящий Брут, Брут-роялист, -- сказал дю Буабертло. -- И все-таки тяжело идти в бой под командованием разных Кокро,Жан-Жанов, каких-то Муленов, Фокаров, Бужю, Шуппов. -- То же чувство, дражайший шевалье, испытывают и в другом лагере. Внаших рядах сотни буржуа, в их рядах сотни дворян. Неужели вы полагаете, чтосанкюлоты в восторге от того, что ими командует граф де Канкло, виконт деМиранда, виконт де Богарне, граф де Валанс, маркиз де Кюстин и герцог Бирон. -- Да, путаница изрядная. -- Не забудьте еще герцога Шартрского! -- Сына Филиппа Эгалитэ. Когда Филипп, по-вашему мнению, станеткоролем? -- Никогда. -- А все же он подымается к трону. Его возносят его собственныепреступления и тянут вниз собственные пороки, -- добавил дю Буабертло. Вновь воцарилось молчание, которое прервал капитан: -- А ведь он был бы весьма не прочь пойти на мировую. Приезжал нарочноповидаться с королем. Я как раз находился в Версале, когда ему плюнуливслед. -- С главной лестницы? -- Да. -- И хорошо сделали. -- У нас его прозвали "Бурбон-Бубон". -- Очень метко, плешивый, прыщавый, цареубийца, фу, пакость какая! И добавил: -- Мне довелось быть с ним в бою при Уэссане. -- На корвете "Святой дух"? -- Да. -- Если бы он держался на ветре, следуя сигналу адмирала д'Орвилье,англичане ни за что бы не прорвались. -- Совершенно справедливо. -- А правда, что он со страха забился в трюм? -- Болтовня. Но такой слух распространить не вредно. И Ла Вьевиль громко расхохотался. -- Есть еще на свете дураки, -- продолжал капитан. -- Возьмите хотя бытого же Буленвилье, о котором вы сейчас говорили. Я его знал, хорошо знал.Сначала крестьяне были вооружены пиками, а он забрал себе в головупревратить их в отряды копейщиков. Решил обучить их действовать пикой повсем правилам, как положено в воинских уставах. Мечтал превратить дикарей врегулярное войско. Старался научить их всем видам построения батальонныхкаре. Обучал их старинному военному языку: вместо командира отделенияговорил "капдэскадр", как называли капралов во времена ЛюдовикаЧетырнадцатого. Уверял, что создаст регулярную часть -- из этих-тобраконьеров; сформировал роты, и сержантам полагалось каждый вечерстановиться в кружок; сержант шефской роты сообщал на ухо сержанту второйроты пароль и отзыв, тот передавал их тем же путем соседу, тот следующему итак далее. Он разжаловал офицера за то, что тот, получая от сержанта пароль,не встал и не снял шляпу. Судите сами, что там творилось. Этот дуралей никакне мог понять одного: мужики хотят, чтобы ими и командовали по-мужичьи, ичто нельзя приучить к казарме того, кто привык жить в лесу. Поверьте, я знаювашего Буленвилье. Они молча сделали несколько шагов, думая каждый о своем. Затем разговор возобновился. -- Кстати, подтвердились слухи о том, что Дампьер убит? -- Подтвердились, капитан. -- На подступах к Конде? -- В лагере Памар. Пушечным ядром. Дю Буабертло вздохнул: -- Граф Дампьер. Вот еще один из наших, который перешел на их сторону. -- Ну и чорт с ним! -- сказал Ла Вьевиль. -- А где их высочества принцессы? -- В Триесте. -- Все еще в Триесте? -- Да. И Ла Вьевиль воскликнул: -- Ах, эта республика! Сколько бед! Было бы из-за чего! И подуматьтолько, что революция началась из-за какого-то дефицита в нескольконесчастных миллионов! -- Ничтожные причины самые опасные, -- возразил Буабертло. -- Все идет к чорту, -- сказал Ла Вьевиль. -- Согласен. Ларуари умер, дю Дрене -- совершенный дурак. А возьмитенаших пастырей Печального Образа, всех этих зачинщиков, всех этих Куси,епископа Рошельского, возьмите Бопуаля Сент-Олэра, епископа Пуатье, Мерси,епископа Люсонского, любовника госпожи де Лэшасери... -- Которая, да было бы вам известно, зовется Серванто. Лэшасери --название ее поместий. -- А этот лжеепископ из Агры, этот кюре неизвестно даже какого прихода. -- Прихода Доль. А звать его Гийо де Фольвиль. Он, кстати сказать,человек очень храбрый и хорошо дерется. -- Нам нужны солдаты, зачем нам попы! Да еще епископы, которые вовсе ине епископы даже! И генералы, которые вовсе и не генералы! Ла Вьевиль прервал капитана: -- Есть у вас в каюте последний номер "Монитера"? -- Есть. -- Интересно, что нынче дают в Париже? -- "Адель и Полэн" и "Пещеру". -- Вот бы посмотреть! -- Еще посмотрите. Через месяц мы будем в Париже. И после минутного раздумья дю Буабертло добавил: -- Или чуть позднее. Господин Уиндхэм сказал это лорду Гуду. -- Значит, капитан, наши дела не так еще плохи? -- Все идет превосходно, чорт возьми, только в Вандее надо воеватьлучше. Ла Вьевиль покачал головой. -- Скажите, капитан, -- спросил он, -- высадим мы морскую пехоту? -- Высадим, если побережье за нас, и не высадим, если оно намвраждебно. Ведя войну, иной раз надо вламываться прямо в двери, а другой разполезнее для дела проскользнуть бочком в щелку. Когда в стране идетгражданская война, необходимо держать наготове отмычку. Постараемся сделатьвсе, что возможно. Но главное -- вождь. И задумчиво добавил: -- Скажите, Ла Вьевиль, что вы думаете о Дьези? -- О младшем? -- Да. -- В качестве военачальника? -- Да. -- Он годен лишь для регулярных действий и открытого боя. А здешниедебри признают только крестьянина. -- Следовательно, придется вам довольствоваться генералами Стоффле иКатлино. Подумав с минуту, Ла Вьевиль сказал: -- Тут нужен принц. Французский принц, принц крови. Словом, настоящийпринц. -- Почему же? Раз принц... -- Значит, трус. Знаю, знаю, капитан. Но все равно принц необходим,хотя бы для того, чтобы поразить воображение этого мужичья. -- Но, дорогой шевалье, принцы что-то не спешат. -- Обойдемся и без них. Дю Буабертло машинально потер ладонью лоб, словно это помогалопробиться наружу нужной мысли. -- Что ж, придется испытать нашего генерала, -- произнес он. -- Во всяком случае, он чистокровный дворянин. -- Значит, по-вашему, он подойдет? -- Если только окажется хорош, -- ответил Ла Вьевиль. -- То есть беспощаден, -- уточнил дю Буабертло. Граф и шевалье переглянулись. -- Господин дю Буабертло, вы сказали сейчас настоящее слово.Беспощадный, именно это нам и требуется. Наша война не ведает жалости.Пришел час кровожадных. Цареубийцы отрубили голову Людовику Шестнадцатому,мы четвертуем цареубийц. Да, нам нужен генерал, генерал Палач. В Анжу и вверхнем Пуату командиры играют в добряков, по уши увязли в великодушии, и,как видите, толку никакого. А в Марэ и в Ретце командиры умели бытьжестокосердными, и все идет отлично. Только потому, что Шаретт жесток, ондержится против Паррена. Одна гиена стоит другой. Буабертло не успел ответить. Последние слова Ла Вьевиля заглушилотчаянный крик, сопровождаемый шумом, не похожим на все существующие шумы.Крики и шум доносились с нижней палубы. Капитан и помощник бросились туда, но не смогли пробиться. Орудийнаяприслуга в ужасе лезла наверх по трапу. Произошло нечто ужасное.

IV

Tormentum belli [Орудие войны (лат.)] Одна из каронад, входящих в состав батареи -- двадцатичетырехфунтовоеорудие, сорвалось с цепей. Не может быть на море катастрофы грознее. И не может быть бедствияужаснее для военного судна, идущего полным ходом в открытое море. Пушка, освободившаяся от оков, в мгновение ока превращается всказочного зверя. Мертвая вещь становится чудовищем. Эта махина скользит наколесах, приобретая вдруг сходство с биллиардным шаром, кренится в ритмбортовой качки, ныряет в ритм качки килевой, бросается вперед, откатываетсяназад, замирает на месте и, словно подумав с минуту, вновь приходит вдвижение; подобно стреле, она проносится от борта к борту корабля, кружится,подкрадывается, снова убегает, становится на дыбы, сметает все на своемпути, крушит, разит, несет смерть и разрушение. Это таран, который бьет встену по собственной прихоти. Добавьте к тому же -- таран чугунный, а стенадеревянная. Это освобождает себя материя, это мстит человеку его извечныйраб, будто вся злоба, что живет в "неодушевленных", как мы говорим,предметах, разом вырывается наружу. Это она, слепая материя, мрачно беретреванш, и нет ничего беспощаднее ее гнева. Эта осатаневшая глыба вдругприобретает гибкость пантеры, она тяжеловесна, как слон, проворна, как мышь,неумолима, как взмах топора, изменчива, как морская зыбь, неожиданна, какзигзаг молнии, глуха, как могильный склеп. Весу в ней десять тысяч фунтов, аскачет она с легкостью детского мяча. Вихревое круговращение и резкиеповороты под прямым углом. Что делать? Как с ней справиться? Буря утихнет,циклон пронесется мимо, ветер уляжется, взамен сломанной мачты вырастетновая, пробоину, куда хлещет вода, задраят, пламя потушат, но как обуздатьэтого бронзового хищника? Как к нему подступиться? Можно лаской уговоритьсвирепого пса, можно ошеломить быка, усыпить удава, обратить в бегствотигра, смягчить гнев льва; но все бессильно против этого чудовища -- противсорвавшейся с цепей пушки. Убить вы ее не можете -- она и так мертва. И в тоже время она живет. Живет своей зловещей жизнью, которая дана ейнеобузданностью стихий. Пол ей не опора, он лишь подбрасывает ее. Еераскачивает корабль, корабль раскачивают волны, а волны раскачивает ветер.Она убийца и в то же время игрушка в чужих руках. Она сама во властикорабля, волн, ветра, у них заимствует она свое наводящее ужас бытие. Какразъять звенья этой цепи? Как обуздать этот чудовищный механизм катастрофы?Как предугадать кривую бега, повороты, резкие остановки, внезапные удары?Каждый такой удар по борту может стать причиной крушения. Как разгадатьхитрости каронады? Ведь это словно выпущенный из жерла снаряд, которыйзаупрямился, задумал что-то свое и ежесекундно меняет на ходу данное емупервоначально направление. Как же остановить его, если нельзя к немуприблизиться? Страшное орудие бесчинствует, бросается напролом, отступаетвспять, разит налево, разит направо, бежит, проносится мимо, путает всерасчеты, сметает все препятствия, давит людей, как мух. И трагизм положенияусугубляется еще тем, что пол ни на минуту не остается в покое. Как вестибой на наклонной плоскости, которая норовит еще ускользнуть из-под вашихног? Представьте, что в чреве судна заточена молния, ищущая выхода, гром,гремящий в минуту землетрясения. Через секунду весь экипаж был на ногах. Виновником происшествияоказался канонир, который небрежно завинтил гайку пушечной цепи и незакрепил как следует четыре колеса; вследствие этого подушка ездила по раме,станок расшатался, и в конце концов брус ослаб. Пушка неустойчиво держаласьна лафете, и канат лопнул. В ту пору еще не вошел в употребление постоянныйбрюк, тормозящий откат орудия. В ставень порты ударила волна, плохоприкрепленная каронада откатилась, порвала цепь и грозно двинулась по нижнейпалубе. Чтобы лучше представить себе это удивительное скольжение, вспомните,какой извилистый путь пролагает себе на оконном стекле дождевая капля. В ту минуту, когда лопнула цепь, все канониры находились при батарее.Кучками по нескольку человек или в одиночку они выполняли ту работу, котораятребуется от каждого моряка в предвидении боевой тревоги. Повинуясь килевойкачке, каронада ворвалась в толпу людей и первым же ударом убила четырехчеловек, потом, послушная боковой качке, отпрянула назад, перерезала,пополам пятую жертву и сбила с лафета одно из орудий левого борта. Вотпочему на верхней палубе Буабертло и Ла Вьевиль услышали такой отчаянныйкрик. Вся прислуга бросилась к трапу. Батарея сразу опустела. Огромное орудие осталось одно. Осталось на свободе. Оно стало само себегосподином, а также господином всего корабля, оно могло сделать с ним все,что заблагорассудится. Экипаж "Клеймора", с улыбкой встречавший вражескиеядра, задрожал от страха. Невозможно передать ужас, охвативший все судно. Капитан дю Буабертло и его помощник Ла Вьевиль -- два отважных воина --остановились на верхней ступеньке трапа и, побледнев как полотно, молчасмотрели вниз, не решаясь действовать. Вдруг кто-то, отстранив их резкимдвижением локтя, спустился на батарейную палубу. Это был пассажир, прозванный "Мужиком", о котором они говорили заминуту до происшествия. Добравшись до последней ступеньки трапа, он тоже остановился.

V

Vis et vir [Сила и мужество (лат.) ] Пушка беспрепятственно разгуливала по нижней палубе. Невольно приходилана мысль апокалиптическая колесница. Фонарь, раскачивавшийся под одним избимсов, еще усугублял фантастичность этой картины головокружительной сменойсвета и тени. Пушка то попадала в полосу света, вся ярко черная, тоскрывалась во мраке, тускло и белесо поблескивая оттуда, и вихревой бегскрадывал ее очертания. Каронада продолжала расправляться с кораблем. Она разбила еще четыреорудия и в двух местах повредила обшивку корабля, к счастью выше ватерлинии,но при шквальном ветре в пробоины могла хлынуть вода. С какой-тонеестественной яростью обрушивалась каронада на корпус судна. Тимберсы ещедержались, так как изогнутое дерево обладает редкой прочностью, но даже иони начали предательски трещать, словно под ударами исполинской дубины,которая била направо, налево, во все стороны одновременно, являя собойудивительный образ вездесущности. Представьте себе дробинку, которую трясутв пустой бутылке: даже выписываемые ею кривые и те уступали в своей быстротеи неожиданности прыжкам чудовища. Четыре колеса каронады многократнопрошлись по телам убитых ею людей, рассекли их на части, измололи,искромсали на десятки кусков, которые перекатывались по нижней палубе;казалось, мертвые головы вопят; ручейки крови то и дело меняли своенаправление в зависимости от качки. Внутренняя обшивка корвета, поврежденнаяво многих местах, начинала поддаваться. Все судно сверху донизу наполнялдьявольский грохот. Капитан быстро обрел свое обычное хладнокровие, и по его приказаниючерез люк стали швырять вниз все, что могло задержать или хотя бы замедлитьбешеный бег каронады, -- матрацы, койки, запасные паруса, бухты тросов,матросские мешки, кипы с фальшивыми ассигнатами, которыми были завалены всетрюмы корвета, ибо эта подлая выдумка англичан считалась законным приемомвойны. Но какую пользу могло принести все это тряпье, если ни один человек нерешался спуститься и разместить, как надо, сброшенные вниз предметы? Черезнесколько минут вся нижняя палуба белела, словно ее усеяли мельчайшиеобрывки корпии. Море волновалось ровно настолько, чтобы усугубить размеры бедствия.Сильная буря пришлась бы кстати; налетевший ураган мог бы перевернуть пушкуколесами вверх, а тогда уже не составило бы труда укротить ее. Тем временем разрушения становились все серьезнее. Уже треснули инадломились мачты, которые, опираясь о киль корабля, проходят через всепалубы, наподобие толстых и круглых колонн. Под судорожными ударами пушкифок-мачта дала трещину и начала поддаваться грот-мачта. Батарея пришла вполное расстройство. Десять орудий из тридцати выбыли из строя; с каждойминутой увеличивалось число пробоин в обшивке корвета, и он дал течь. Старик пассажир застыл на нижней ступеньке трапа, словно каменноеизваяние. Суровым взглядом следил он за разрушениями. Но не двигался сместа. Казалось, было выше сил человека сделать хоть шаг по батарейнойпалубе. Каждый поворот непокорной каронады приближал гибель судна. Еще минута,другая, и кораблекрушение неминуемо. Приходилось или погибнуть, или предотвратить катастрофу, что-топредпринять. Но что? Перед человеком был могучий противник -- пушка. Требовалось остановить эту обезумевшую глыбу металла. Требовалось схватить на лету эту молнию. Требовалось обуздать этот шквал. Буабертло обратился к Ла Вьевилю: -- Вы верите в бога, шевалье? Ла Вьевиль ответил: -- Да. Нет. Иногда верю. -- Во время бури? -- Да. И в такие вот минуты -- тоже. -- Вы правы. Только господь бог может нас спасти, -- промолвилБуабертло. Все молча следили за лязгающей и гремящей каронадой. Волны били в борт корабля, -- на каждый удар пушки отвечало ударомморе. Словно два молота состязались в силе. Вдруг на этой неприступной арене, где на свободе металась пушка,появился человек с металлическим брусом в руках. Это был виновниккатастрофы, канонир, повинный в небрежности, приведшей к бедствию, хозяинкаронады. Содеяв зло, он решил исправить его. Зажав в одной руке ганшпуг, ав другой конец с затяжной петлей, он ловко соскочил в люк, прямо на нижнююпалубу. И вот начался страшный поединок -- зрелище поистине титаническое:борьба пушки со своим канониром, битва материи и разума, бой неодушевленногопредмета с человеком. Человек притаился в углу, держа наготове ганшпуг и конец; прислонившисьспиной к тимберсу, прочно стоя на крепких, словно стальных, ногах,смертельно бледный, трагически спокойный, словно вросший в палубу, он ждал. Он ждал, чтобы пушка пронеслась мимо него. Канонир знал свою каронаду, и, как казалось ему, она также должна егознать. Долгое время прожил он с нею рядом. Десятки раз вкладывал он руку ейв пасть! Хоть пушка зверь, но зверь ручной. И он заговорил с нею, словноподзывая собаку: "Иди, иди сюда", -- повторял он. Может быть, он даже любилее. Казалось, он желал, чтобы она подошла к нему. Но подойти к нему, значило пойти на него. И тогда ему конец. Какизбежать смерти под ее колесами? Вот в чем заключалась вся трудность.Присутствующие, оцепенев от ужаса, не спускали глаз с канонира. Дыханиеспирало у каждого в груди, и, быть может, только старик пассажир -- мрачныйсекундант ужасного поединка, -- стоя на палубе, дышал ровно, как всегда. Его тоже могла раздавить пушка. Но он даже не пошевелился. А под их ногами слепая стихия сама руководила боем. В ту минуту, когда канонир, решив вступить в грозную рукопашнуюсхватку, бросил вызов своей каронаде, морское волнение случайно затихло, икаронада на миг остановилась, словно в недоуменном раздумье. "Поди ко мне",-- говорил ей человек. И пушка будто прислушивалась. Вдруг она ринулась на человека. Человек отпрянул и избежал удара. Завязалась борьба. Неслыханная борьба. Хрупкая плоть схватилась снеуязвимым металлом. Человек-укротитель пошел на стального зверя. На однойстороне была сила, на другой -- душа. Битва происходила в полумраке. Там возникало едва различимоесверхъестественное видение. Как ни странно, но казалось, что у пушки тоже была своя душа, правда,душа, исполненная ненависти и злобы. Незрячая бронза будто обладала паройглаз. И словно подстерегала человека. Можно было подумать, что у этой махиныимелись свои коварные замыслы. Она тоже ждала своего часа. Неведомое доселеогромное чугунное насекомое было наделено сатанинской волей. Временами этотгигантский кузнечик, подпрыгнув, задевал низкий потолок палубы, потом прядална все четыре колеса, как тигр после прыжка опускается на все четыре лапы, икидался в погоню за человеком. А человек, изворотливый, проворный, ловкий,скользил змеей, стараясь избежать удара молнии. Ему удавалось уклониться отопасных встреч, но удары, предназначенные канониру, доставались злосчастномукораблю, и разрушение продолжалось. За пушкой волочился обрывок порванной цепи. Цепь непонятным образомобмоталась вокруг винта казенной части. Один конец цепи оказалсязакрепленным на лафете, а другой, свободный конец вращался, как бешеный,вокруг пушки и усиливал ее яростную мощь. Винт держал этот обрывок плотнозажатым, словно в кулаке, каждый удар тарана-пушки сопровождался ударомбича-цепи; вокруг пушки крутился страшный вихрь, будто железная плеть вмедной длани; битва от этого становилась еще опаснее и труднее. И все же человек упорно боролся. Минутами не пушка нападала начеловека, а человек переходил в наступление; он крался вдоль борта, держа вруке брус и конец троса, но пушка словно разгадывала его замысел и, почуявзасаду, ускользала. А человек, ужасный в пылу битвы, бросался за ней следом. Так не могло длиться вечно. Пушка вдруг точно решила: "Довольно! Поракончать!" -- и остановилась. Зрители поняли, что развязка близится. Каронадазастыла на мгновение, как бы в нерешительности, и вдруг приняла жестокоерешение, ибо в глазах всех она стала одушевленным существом. Она вдругбросилась на канонира. Канонир ловко увернулся от удара, пропустил ее мимосебя и, смеясь, крикнул ей вслед: "Не вышло, разиня!" В ярости пушка подбилаеще одну из каронад левого борта, затем снова, как пущенная из невидимойпращи, метнулась к правому борту, но человеку вновь удалось избежатьопасности. Зато рухнули под ее мощным ударом еще три каронады; потом,слепая, не зная, на что еще решиться, она повернулась и покатилась назад,подсекла форштевень и пробила борт в носу корвета. Человек, ища защиты,укрылся возле трапа, в нескольких шагах от старика секунданта. Канонирдержал наготове ганшпуг. Пушка, очевидно, заметила его маневр и, даже не давсебе труда повернуться, ринулась задом на человека, быстрая, как взмахтопора. Человек, прижавшийся к борту, был обречен. Все присутствующиеиспустили громкий крик. Но старик пассажир, стоявший до этой минуты, как каменное изваяние,вдруг бросился вперед, опередив соперничающих в быстроте человека и металл.Он схватил тюк с фальшивыми ассигнатами и, пренебрегая опасностью, ловкобросил его между колес каронады. Это движение, которое могло стоить емужизни, решило исход битвы; даже человек, вполне усвоивший все приемы,которые предписываются Дюрозелем в его книге "Служба при судовых орудиях", итот не мог бы действовать более точно и умело, чем самый старый пассажир"Клеймора". Брошенный тюк сыграл роль буфера. Незаметный камешек предотвращаетпадение глыбы, веточка иной раз задерживает лавину. Каронаду пошатнуло.Тогда канонир в свою очередь воспользовался этой грозной заминкой и всунулжелезный брус между спицами одного из задних колес. Пушка замерла на месте. Она накренилась. Действуя брусом, как рычагом, человек налег всей своейтяжестью на свободный конец. Махина тяжело перевернулась, прогудев напрощание, как рухнувший с колокольни колокол, а человек, обливаясь потом,забросил затяжную петлю на глотку поверженной к его ногам бездыханнойбронзе. Все было кончено. Победителем вышел человек. Муравей одолел мастодонта,пигмей полонил громы небесные. Солдаты и матросы захлопали в ладоши. Весь экипаж бросился к орудию с тросами и цепями, и в мгновение ока егопринайтовили. Канонир склонился перед пассажиром. -- Сударь, -- сказал он, -- вы спасли мне жизнь. Но старик снова замкнулся в своем невозмутимом спокойствии и ничего неответил. VI На чаше весов Победил человек, но победила и пушка. Правда, непосредственнаяопасность кораблекрушения миновала, но, однакож, корвет не был окончательноспасен. Вряд ли представлялось возможным исправить нанесенные повреждения. Вборту насчитывалось пять пробоин, при этом самая большая -- в носовой частисудна; из тридцати каронад двадцать лежали на лафетах мертвой грудойметалла. Да и сама укрощенная и вновь посаженная на цепь пушка тоже вышла изстроя: ее подъемный винт был погнут, из-за чего стала невозможной точнаянаводка. Батарея теперь состояла всего из девяти действующих орудий. В трюмнабралась вода. Необходимо было принять срочные меры для спасения корабля ипустить в ход насосы. Нижняя палуба, доступная теперь для осмотра, являла поистине плачевноезрелище. Взбесившийся слон и тот не мог бы так изломать свою клетку. Как ни важно было для корвета пройти незамеченным, еще важнее былопредотвратить неминуемое крушение. Пришлось осветить палубу, прикрепивфонари к борту. Когда длилась трагическая борьба, от исхода которой зависела жизнь исмерть экипажа, никто не обращал внимания на то, что творилось в море. Темвременем сгустился туман, погода резко переменилась, ветер свободно игралкораблем; выйдя из-под прикрытия Джерсея и Гернсея, судно отклонилось откурса и оказалось значительно южнее, чем следовало; теперь корвет находилсялицом к лицу с разбушевавшейся стихией. Огромные валы лизали зияющие раныкорабля, и как страшна была эта грозная ласка! Баюкающая зыбь таила в себеопасность. Ветер крепчал. Нахмурившийся горизонт сулил шторм, а быть может,и ураган. Взор различал в потемках лишь ближайшие гребни волн. Пока весь экипаж спешно исправлял наиболее серьезные повреждения нанижней палубе, пока заделывали пробоины, расставляли по местам уцелевшиеорудия, старик пассажир поджидал на верхней палубе. Он стоял неподвижно, прислонившись к грот-мачте. Погруженный в свои думы, он не замечал движения, начавшегося на судне.Шевалье Ла Вьевиль приказал солдатам морской пехоты выстроиться в двешеренги по обе стороны грот-мачты; услышав свисток боцмана, матросы,рассыпавшиеся по реям, бросили работу и застыли на местах. Граф дю Буабертло подошел к пассажиру. Вслед за капитаном шагал какой-то человек в порванной одежде,растерянный, задыхающийся и все же довольный. То был канонир, который только что и весьма кстати показал себяискусным укротителем чудовищ и одолел взбесившуюся пушку. Граф отдал старику в крестьянской одежде честь и произнес: -- Господин генерал, вот он. Канонир стоял по уставу на вытяжку, опустив глаза. Граф дю Буабертло добавил: -- Генерал, не считаете ли вы, что командиры должны отметить чем-нибудьпоступок этого человека? -- Считаю, -- сказал старец. -- Соблаговолите отдать соответствующие распоряжения, -- продолжал дюБуабертло. -- Командир здесь вы. Ведь вы капитан. -- А вы -- генерал, -- возразил дю Буабертло. Старик бросил на канонира быстрый взгляд. -- Подойди сюда, -- приказал он. Канонир сделал шаг вперед. Старик повернулся к графу дю Буабертло, снял с груди капитана крестСвятого Людовика и прикрепил его к куртке канонира. -- Урра! -- прокричали матросы. Солдаты морской пехоты взяли на караул. Но старый пассажир, указав пальцем на задыхавшегося от счастьяканонира, добавил: -- А теперь расстрелять его. Радостные клики вдруг смолкли, уступив место угрюмому оцепенению. Тогда среди воцарившейся мертвой тишины старик заговорил громким иотчетливым голосом: -- Из-за небрежности одного человека судну грозит опасность. Кто знает,удастся ли спасти его от крушения. Быть в открытом море, значит быть лицом клицу с врагом. Корабль в плавании подобен армии в бою. Буря притаилась, ноона всегда рядом. Море -- огромная ловушка. И смертной казни заслуживаеттот, кто совершил ошибку перед лицом врага. Всякая ошибка непоправима.Мужество достойно вознаграждения, а небрежность достойна кары. Слова старика падали в тишине медленно и веско, с той неумолимойразмеренностью, с которой топор удар за ударом врезается в ствол дуба. И, властно взглянув на солдат, он добавил: -- Выполняйте приказ. Человек, на лацкане куртки которого блестел крест Святого Людовика,потупил голову. По знаку графа дю Буабертло два матроса спустились на нижнюю палубу ипринесли оттуда морской саван; корабельный священник, который с моментаприбытия на судно не выходил из кают-компании, где он читал молитвы, шел заними следом; сержант вызвал из рядов двенадцать человек и построил их пошестеро в две шеренги, канонир молча стал между ними. Священник, держараспятие в руке, выступил вперед и подошел к капитану. "Шагом марш", --скомандовал сержант. Взвод медленно двинулся к носу корабля, два матроса,несшие саван, замыкали шествие. На корвете наступила гробовая тишина. Слышались только далекиезавывания бури. Через несколько мгновений раздался залп, блеснул во мраке огоньвыстрелов, потом все смолкло, и лишь всплеск воды, принявшей в свое лонотруп расстрелянного канонира, нарушил тишину. Старик пассажир попрежнему стоял в раздумье, прислонясь к грот-мачте искрестив на груди руки. Буабертло указал на него пальцем и, обращаясь к Ла Вьевилю, вполголосапроизнес: -- Отныне у Вандеи есть глава. VII Поднявший парус бросает жребий Но какая участь ожидала корвет? Тучи, уже давно льнувшие к волнам, теперь почти слились с водой изаслонили весь горизонт, окутав море плотной завесой. Куда ни кинешь взгляд-- всюду туман. Даже для неповрежденного корабля такое положение чреватоопасностями. К туману присоединилось волнение. На корвете не теряли зря времени; судно постарались облегчить, выбросивза борт все, что удалось собрать после разгрома, учиненного каронадой, --поврежденные орудия, разбитые лафеты, смятые или оторванные тимберсы,бесформенные обломки дерева и металла; орудийные порты открыли и, приставивк ним доски, опустили в бушующее море искалеченные трупы, завернутые впарусину. Море становилось все грознее. Не то чтобы неминуемо должна быларазразиться буря; наоборот, казалось, где-то далеко за горизонтом стихаетураган и шквал пронесется севернее; но попрежнему высоко вздымались валы,верный признак неровного дна, и не такому израненному судну, как "Клеймор",было устоять против напора волн; любая могла стать причиной его гибели. Гакуаль задумчиво стоял у руля. Бестрепетно смотреть в лицо опасности -- таков обычай капитанов. Ла Вьевиль, человек от природы веселого нрава, подошел к Гакуалю. -- Ну что, лоцман, -- сказал он, -- ураган, как видно, не состоялся.Как ни тужился, чихнуть не смог. Теперь мы выкарабкаемся. Ветер, конечно,будет. Но не более того. Гакуаль серьезно ответил: -- Где ветер, там и волна. Ни улыбки, ни тревоги, -- таков уж истинный моряк. Однако смысл егослов вселял беспокойство. Судно, давшее течь, боится волны, ибо она можетзатопить корабль. Как бы желая придать больше веса своему предсказанию,Гакуаль слегка нахмурил брови. Должно быть, в душе он считал, что послетрагического происшествия с пушкой и канониром Ла Вьевиль слишком ранозаговорил в таком небрежном, даже легкомысленном тоне. Есть слова,приносящие в плавании беду. У моря свои тайны, и кто знает, чтозаблагорассудится ему сотворить через минуту. Ла Вьевиль почувствовал, что надо переменить тон. -- А где мы сейчас, лоцман? -- спросил он серьезно. На что лоцман ответил: -- В руце божией. Лоцман -- хозяин на корабле; надо всегда предоставлять ему свободудействовать, а иногда и свободу говорить. Впрочем, лоцманская братия немногоречива. И Ла Вьевиль счел за благо отойти прочь. Ла Вьевиль задал вопрос лоцману, а ответ ему дал сам горизонт. Море вдруг очистилось. Пелена тумана, цеплявшегося за волны, разодралась, все темноевзбаламученное море стало доступно глазу, и вот что увидел экипаж "Клеймора"в предрассветных сумерках. Небеса прикрыло облачным сводом; но облака теперь не касалисьповерхности вод, восток прочертила бледная полоска, предвестница близкойзари, и точно такая же полоска появилась на западе, где заходила луна. И обаэти белесые просвета, блеснувшие друг против друга, узенькимитусклосветящимися ленточками протянулись между нахмурившимся морем исумрачным небом. И на фоне этих уже побелевших полосок неба прямо и недвижновырисовывались черные силуэты. На западе, освещенном последними лучами луны, вздымались три скалы,похожие на кельтские дольмены. На востоке, на бледном предрассветном горизонте, виднелись восемьпарусных судов, выстроенных в боевом порядке, и в самом их расположениичувствовался грозный умысел. Три скалы были вершиною рифа, восемь парусов -- французской эскадрой. Итак, позади лежал Менкье, риф, пользующийся у моряков недоброй славой,а впереди ждал французский флот. На западе -- морская пучина, на востоке --кровавая резня; кораблекрушение или битва -- иного выбора не было. Для борьбы с рифом корвет располагал лишь продырявленным корпусом,пришедшими в негодность снастями и расшатанными в основании мачтами; для бояв его распоряжении были девять уцелевших орудий, вместо тридцати прежних, ктому же самые опытные канониры погибли. Заря чуть брезжила на горизонте, и вокруг корвета попрежнему лежаланочная мгла. Еще не скоро суждено было ей рассеяться, особенно теперь, когдагустые тучи поднялись высоко, заполонив все небо и несокрушимо плотнымсводом встав над корветом. Ветер, уносивший вдаль последние клочья тумана, гнал корабль прямо наМенкье. Потрепанный и полуразрушенный корвет почти не слушался руля, он уже нескользил по поверхности вод, а нырял и, подгоняемый волной, покорноотдавался ее воле. Менкье -- зловещий риф -- в те времена представлял собой еще большуюопасность, чем в наши дни. Ныне море -- неутомимый пильщик -- срезалобольшинство башен этой естественной морской цитадели; очертания скал исейчас еще меняются, ведь не случайно по-французски слово "волна" имеетвторой смысл -- "лезвие"; каждый морской прибой равносилен надрезу пилы. Вте времена наскочить на Менкье -- значило погибнуть. А восемь кораблей были той самой эскадрой Канкаля, что прославиласьвпоследствии под командованием капитана Дюшена, которого Лекиньо в шуткуокрестил "Отцом Дюшеном". Положение становилось критическим. Пока буйствовала сорвавшаяся с цепикаронада, корвет незаметно сбился с курса и шел теперь ближе к Гранвилю, чемк Сен-Мало. Если даже судно и не потеряло пловучести и могло идти подпарусами, скалы Менкье все равно преграждали обратный путь на Джерсей, авражеская эскадра преграждала путь во Францию. Впрочем, буря так и не разыгралась. Зато, как и предсказал лоцман,разыгралась волна. Сердитый ветер гнал по морю крупные валы, угрюмоперекатывая их над неровным дном. Море никогда сразу не выдает человеку своих намерений. Оно способно навсе -- даже на каверзу. Можно подумать, что ему знакомы иные тайныкрючкотворства: оно наступает и отступает, оно щедро на посулы и легкоотрекается от них, оно подготовляет шквал и отменяет его, оно заманивает вбездну и не разверзает бездны, оно грозит с севера, а наносит удар с юга.Всю ночь "Клеймор" шел в тумане под угрозой урагана; море отказалось отсвоего первоначального замысла, но отказалось весьма жестоко: посулив бурю,оно преподнесло вместо нее скалы. Оно заменило один способ кораблекрушениядругим. Надо было или погибнуть в бурунах, или пасть в бою. Один врагспоспешествовал другому. Ла Вьевиль вдруг беспечно рассмеялся. -- Здесь кораблекрушение -- там бой, -- воскликнул он. -- С обеихсторон шах и мат. VIII 9 = 380 "Клеймор" являл собой лишь жалкое подобие былого корвета. В мертвенном рассеянном свете встающего дня, в громаде черных туч, взыбкой дымке, окутавшей горизонт, в таинственном гуле морских валов -- вовсем была какая-то кладбищенская торжественность. Лишь ветер, злобнозавывая, нарушал тишину. Катастрофа вставала из бездны во всем своемвеличии. Она подымалась в личине призрака, а не с открытым забралом бойца.Ничто не мелькнуло среди рифов, ничто не шелохнулось на кораблях.Всеобъемлющая, всеподавляющая тишина. Неужели все это действительность, а непросто мираж, проносящийся над водами? Казалось, ожили видения старинныхлегенд и корвет очутился между демоном-рифом и флотилией-призраком. Граф дю Буабертло вполголоса отдал необходимые распоряжения Ла Вьевилю,который немедленно спустился в батарею, а сам капитан взял подзорную трубу ивстал рядом с лоцманом. Все усилия Гакуаля были направлены на то, чтобы идти против волны, ибо,если бы ветер и волны обрушились на судно сбоку, оно неминуемо быопрокинулось. -- Лоцман, -- спросил капитан, -- где мы находимся? -- У Менкье. -- А с какой стороны? -- С самой опасной. -- Каково здесь дно? -- Сплошной камень. -- Можно стать на шпринг? -- Умереть всегда можно. Капитан направил подзорную трубу на запад и оглядел скалы Менкье, потомповернулся к востоку и стал рассматривать видневшиеся на горизонте паруса. А лоцман продолжал вполголоса, словно говоря сам с собой: -- Вот они, Менкье. Здесь отдыхает и белая чайка, летящая из Голландии,и альбатрос. Тем временем капитан молча считал паруса. Восемь кораблей, построенных в боевом порядке, виднелись на востоке,силуэты их грозно рисовались над водой. В центре можно было различитьвысокий корпус трехпалубного судна. -- Можете узнать отсюда эти корабли? -- спросил капитан лоцмана. -- Еще бы не узнать, -- ответил Гакуаль. -- Что это там такое? -- Эскадра. -- Французская? -- Чортова! Воцарилось минутное молчание. Капитан заговорил первым: -- Что же, вся их эскадра здесь? -- Нет, не вся. Он не ошибся. Второго апреля Валазе доложил Конвенту, что в водахЛаманша крейсируют десять фрегатов и шесть линейных кораблей. Но капитантолько сейчас вспомнил об этом. -- Ваша правда, -- сказал он. -- Ведь в их эскадре шестнадцать судов. Аздесь только восемь. -- Все остальные, -- заявил Гакуаль, -- кружат возле берега и шпионят. Не отрывая глаз от подзорной трубы, капитан пробормотал: -- Трехпалубный корабль, два фрегата первого ранга, пять второго ранга. -- Но я тоже, -- проговорил сквозь зубы Гакуаль, -- за ними шпионил. -- Недурные суда, -- похвалил капитан. -- Я сам командовал такими. -- А я, -- заметил Гакуаль, -- видел их все, как вас вижу. Как-нибудьодно от другого отличу. С закрытыми глазами узнаю. Капитан передал подзорную трубу лоцману: -- Лоцман, а вы узнаете это судно, вон то с высокими бортами? -- Как же, капитан. Это "Кот д'Ор". -- Переименовали, значит, -- сказал капитан. -- Раньше он назывался"Бургундские штаты". Совсем новенькое судно. Сто двадцать восемь орудий. Он вынул из кармана записную книжку и карандаш и проставил на страничкецифру 128. -- Лоцман, -- произнес он затем, -- а как называется судно по левуюсторону от "Кот д'Ор"? -- Это "Опытный". -- Фрегат первого ранга. Пятьдесят два орудия. Два месяца тому назадего вооружили в Бресте, И капитан записал цифру 52. -- Лоцман, -- продолжал он, -- а второе судно слева? -- "Дриада". -- Фрегат первого ранга. Сорок восемнадцатифунтовых орудий. Ходилраньше в Индию. Славное у него боевое прошлое. Под цифрой 52 он подписал цифру 40, потом поднял голову и спросил: -- Ну, а направо? -- Там, капитан, фрегаты второго ранга. Всего пять. -- Какое судно идет первым? -- "Решительный". -- Тридцать два восемнадцатифунтовых орудия. А второй? -- "Ришмон". -- То же вооружение. Дальше? -- "Атеист".["Архивы морского министерства". Состояние флота на мартмесяц 1793 года.] -- Странное имя! С таким опасно пускаться в плавание. Дальше? -- "Калипсо". -- Дальше? -- "Ловец". -- Итого пять фрегатов по тридцать два орудия каждое. Под прежними цифрами капитан подписал цифру 160. -- Лоцман, -- сказал он, -- вы действительно узнаете их с первоговзгляда. -- А вы, -- возразил Гакуаль, -- знаете их назубок. Узнать -- полдела,вот знать -- это поважнее. Капитан пристально глядел на листок записной книжки и, бормоча что-топро себя, подсчитывал: -- Сто двадцать восемь, пятьдесят два, сорок, сто шестьдесят. В эту минуту на палубу поднялся Ла Вьевиль. -- Шевалье, -- крикнул ему капитан, -- против нас триста восемьдесяторудий. -- Превосходно, -- ответил Ла Вьевиль. -- Вы осмотрели батарею, -- сколько у нас орудий, годных к бою? -- Девять. -- Превосходно! -- в тон ему ответил дю Буабертло. Он взял из рук лоцмана подзорную трубу и стал всматриваться в горизонт. Казалось, что восемь черных кораблей, откуда не доносилось ни звука,стоят на месте, и все же они неотвратимо увеличивались в размерах. Эскадра незаметно приближалась к корвету. Ла Вьевиль отдал честь. -- Капитан, -- заговорил он, -- разрешите доложить. Я с первой жеминуты не доверял нашему "Клеймору". И нет, по-моему, ничего хуже, каквнезапно очутиться на судне, к которому ты не привык или которое тебя нелюбит. Судно английское -- значит для нас, французов, предательское. Томудоказательство хотя бы эта чортова каронада. Я все осмотрел. Якори крепкие,металл хороший, без раковин, якорные кольца надежные. Канаты превосходные,отдавать их легко, длина обычная -- сто двадцать сажен. Ядер и прочего --достаточно. Шесть канониров убито, на каждую пушку приходится сто семьдесятодин выстрел. -- Только потому, что у нас всего девять орудий, -- пробормоталкапитан. Он навел подзорную трубу на горизонт. Эскадра попрежнему медленноприближалась. У каронады есть свои преимущества: она требует всего трех человекприслуги; но у нее есть и недостатки -- стреляет она на меньшее расстояние ипоражает цель не так метко, как обычная пушка. Следовательно, понеобходимости приходилось подпустить вражескую эскадру на расстояниевыстрела из каронады. Капитан вполголоса отдавал приказания. На корвете воцарилась тишина.Боевой тревоги не пробили, но все готовились к бою. Корвет был в такой жемере не пригоден к битве с людьми, как и со стихиями. Однако все, что можносделать, было сделано, дабы придать боеспособность этой тени военногокорабля. Команда собрала у ростр на шкафуте все запасные перлини икабельтовы, чтобы в случае необходимости укрепить рангоут. Привели в порядоклазарет. По тогдашним морским обычаям на судне устанавливались защитныезаслоны, что предохраняло против пуль, но отнюдь не против ядер. Принеслидаже прибор для проверки калибра ядер, хотя сейчас уже вряд ли стоилопроверять калибровку; но никто не мог предвидеть подобного поворота событий.Каждый матрос получил подсумок и засунул за пояс пару пистолетов и кинжал.Койки были скатаны, пушки наведены, заряжены мушкетоны, разложены по местамтопоры и кошки; крюйт-камера и бомбовый погреб открыты. Люди заняли своиместа. Все делалось бесшумно, словно у одра умирающего. Быстро и мрачно. Корвет поставили на якоря. На "Клейморе", как и на фрегатах, имелосьшесть якорей. Их отдали все шесть: становой якорь бросили с носа, стоп-анкер-- с кормы, один из больших верпов -- со стороны открытого моря, другой --со стороны бурунов, второй становой якорь -- с штирборта, запасной якорь --с бакборта. Девять уцелевших каронад выстроили в боевом порядке, все девять наодном борту, в сторону врага. Эскадра тоже бесшумно закончила свой маневр. Восемь судов выстроилисьполукругом, хорду которого составляли скалы Менкье. "Клеймор", запертый вэтом полукольце и к тому же связанный собственными якорями, был почти прижатк скалам, другими словами, прижат к стене. Так свора гончих наседает на кабана, не подавая голоса, но уже ощеривстрашные зубы. Казалось, противники выжидали, кто начнет первым. Канониры "Клеймора" припали к орудиям. Буабертло повернулся к Ла Вьевилю. -- Я хотел бы первым открыть огонь, -- произнес он. -- Прихоть, достойная кокетки, -- ответил Ла Вьевиль. IX Некто спасается Старик пассажир не покидал палубы, невозмутимо наблюдая за всемпроисходящим. Буабертло подошел к нему. -- Сударь, все приготовления к бою закончены, -- сказал он. -- Мыприкованы к нашей могиле, и пусть попробуют оторвать нас от нее. Мы --пленники вражеской эскадры или рифов. Сдаться врагу или погибнуть в бурунах-- другого выбора нет. У нас единственный выход -- смерть. Лучше вступить вбой, нежели разбиться об утесы и пойти ко дну. Я предпочитаю картечь пучине;умирать -- так в огне, а не в воде. Впрочем, смерть это наше дело, но отнюдьне ваше. На вас пал выбор королевских особ, на вас возложена высокая миссия-- возглавить вандейскую войну. Не будет вас, не станет и монархии;следовательно, вы должны жить. Наша честь повелевает нам остаться на судне,а ваша -- покинуть судно. Посему, генерал, вам придется немедленнорасстаться с корветом. Я дам вам провожатого и шлюпку. Еще не рассвело.Попытайтесь добраться до берега окольным путем. Волна сейчас высокая, наморе темно, вам удастся проскользнуть незамеченным. Есть такие положения,когда бегство с поля боя равносильно победе. Старик утвердительно склонил свое суровое чело. Граф дю Буабертло возвысил голос. -- Солдаты и матросы! -- громко крикнул он. Все вдруг разом замерло на корабле от палубы до трюма, и все лицаповернулись к капитану. А он продолжал: -- Человек, который находится на борту корвета, -- представителькороля. Его жизнь доверили нам, и наш долг спасти его. Он нужен престолуФранции; ввиду отсутствия принца он будет, по крайней мере мы надеемся, чтобудет, главой Вандеи. Это старый опытный военачальник. Он должен былвысадиться на французский берег вместе с нами, теперь он высадится без нас.Спасти голову -- значит, спасти все. -- Верно! -- троекратно прокричали солдаты и матросы. -- И его тоже подстерегают впереди немалые опасности, -- продолжалкапитан. -- Достичь берега не так-то легко. Для того чтобы пуститься сейчас,во время прилива, в открытое море, нужна большая лодка, но ускользнуть отвражеской эскадры можно лишь на маленькой шлюпке. Следовательно, необходимодостичь берега в каком-нибудь безопасном месте, и желательно ближе к Фужеру,чем к Кутансу. Для этой цели требуется искусный моряк, добрый гребец идобрый пловец, уроженец здешних мест, знающий каждый проливчик. Еще темно, ишлюпка может отвалить от корвета незамеченной. Да и порохового дыму будетдостаточно. Благодаря своим малым размерам шлюпка не боится мелководья. Там,где не проберется пантера, пролезет хорек. Для нас с вами нет выхода, длянего выход есть. Шлюпка на веслах может уйти далеко, ее с неприятельскихкораблей не заметят, да и мы тем временем постараемся отвлечь вниманиеврага. Ну как, верно? -- Верно! -- снова троекратно прокричали присутствующие. -- Дорога каждая минута, -- продолжал капитан. -- Есть добровольцы? Какой-то матрос, неразличимый в полумраке, шагнул вперед из рядов ипроизнес: -- Есть! X Спасется ли? Через несколько минут маленькая шлюпка, называемая в матросском обиходе"гичка" и находящаяся в личном распоряжении капитана, отвалила от корабля. Вгичке поместились два человека, старик пассажир сидел на руле, аматрос-доброволец на веслах. Ночной мрак еще не рассеялся. Следуя приказукапитана, матрос яростно греб по направлению к скалам Менкье. Иного пути небыло. На дно гички сбросили с борта корвета немного провизии: мешок сгалетами, копченый говяжий окорок и бочонок с пресной водой. В ту самую минуту, когда гичка отошла от корвета, неунывавший дажеперед лицом смерти весельчак Ла Вьевиль перегнулся через ахтерштевень ибросил вслед отъезжающим: -- На такой гичке спастись, конечно, легко, а утонуть и того легче. -- Сударь, -- прервал его лоцман, -- не время шутить. Через минуту гичка была уже далеко. Ветер и волна помогали гребцу, игичка быстро неслась в темноте, временами исчезая между высоких валов. Над необъятными морскими просторами нависло зловещее ожидание. Вдруг безгласный ропот океана прорезал чей-то голос, которому почтинечеловеческую силу придавал металлический рупор, -- казалось, что сквозьмедную маску вещает античный лицедей. Говорил капитан дю Буабертло. -- Королевские матросы, -- возгласил он, -- подымите на грот-мачтебелый стяг. Сейчас пред нами в последний раз встанет солнце. И с корвета раздался оглушительный пушечный выстрел. -- Да здравствует король! -- закричали матросы. Тогда из глубин горизонта, словно эхо, раздался другой крик, всепокрывающий, отдаленный, неясный, но все же донесший слова: -- Да здравствует Республика! И грохот, подобный одновременному удару трехсот громов, раздался надглубинами океана. Битва началась. Дым и огонь заволокли море. Там, где в воду падало ядро, по всему гребню волны вскипали крошечныефонтанчики пены. "Клеймор" изрыгал пламя, пушки его били по восьми вражеским кораблям. В то же время эскадра, расположившись полумесяцем вокруг корвета,открыла огонь из всех своих батарей. Небо запылало. Словно расплавленнаялава забила из хлябей морских. Ветер яростно свивал и скручивал пурпурноепламя битвы, то открывая, то застилая корабли-призраки. А впереди на фонебагряного неба четко вырисовывался темный остов "Клеймора". Видно было, как на верхушке грот-мачты полощется по ветру стяг скоролевскими лилиями. Два человека, сидевшие в гичке, молчали. Треугольное основание рифа Менкье, образующее под водой как быусеченный конус, занимает большее пространство, чем весь остров Джерсей;море покрывает его, но до края его плоской вершины даже в штормовые дни недоходят волны прибоя. На северо-восток тянется гряда из шести огромныхутесов, выстроившихся по прямой линии, -- издали они кажутся высокой стеной,обвалившейся в двух-трех местах. Через узенький пролив, отделяющий главнуювершину от шести утесов, можно пробраться только на лодке, да и то имеющеймелкую осадку. По ту сторону пролива снова расстилается морская гладь. Матрос, которому доверили судьбу гички, направил ее как раз в этотпролив. Таким образом, скалы Менкье защищали беглецов от превратностей боя.Гребец искусно вел гичку через узенький пролив, ловко избегая подводныхкамней с правого и левого борта. По мере удаления от "Клеймора" все бледнеестановились вспышки пламени на горизонте, все глуше доносился бешеный войорудий; но по упорству взрывов можно было судить, что корвет держится стойкои мужественно и что там твердо решили с толком истратить все сто семьдесятядер. Вскоре гичка очутилась в открытом море, вдали от рифов, вдали от боя,вне предела досягаемости ядер. Мало-помалу поверхность вод посветлела; сверкающие полосы, на которыееще набегала ночная мгла, стали шире, взбаламученная пена весело рассыпаласьбрызгами, и в первых лучах зари по барашкам волн пробежали беловатыеотсветы. Вставал день. Гичка ушла далеко от врага, но впереди ее поджидала еще более грознаяопасность. Она спаслась от картечи, но в любую минуту ее могли поглотитьволны. Неприметная скорлупка пустилась в плавание без парусов, без мачты,без компаса, и вся сила этой молекулы, отдавшей себя на милость двухколоссов -- океана и бури, -- заключалась лишь в паре весел. Тогда, среди бескрайних просторов моря, среди окружающего безмолвия,человек, сидевший на веслах, вскинул бледное в предрассветном сумраке лицои, пристально посмотрев на человека, сидящего на корме, произнес: -- Я брат канонира, которого расстреляли по вашему приказу. Книга третья ГАЛЬМАЛО I Слово есть глагол Старик медленно поднял голову. Тому, кто произнес эти слова, было около тридцати лет. На лбу еголежала полоска морского загара; и странен был его взгляд -- в простодушныхглазах крестьянина светилась проницательность матроса. В мощных руках веслаказались двумя перышками. Вид у него был незлобивый. За матросским поясом виднелся кинжал и пара пистолетов рядом с четками. -- Кто вы? -- переспросил старик. -- Я же вам сказал. -- Что вы от меня хотите? Матрос бросил весла, скрестил на груди руки и ответил: -- Я хочу вас убить. -- Как вам угодно, -- бросил старик. Матрос возвысил голос: -- Готовьтесь. -- К чему готовиться? -- К смерти. -- Почему к смерти? -- спросил старик. Воцарилось молчание. Матрос словно опешил от такого вопроса и ничего неответил. Потом он промолвил: -- Я же сказал, что хочу вас убить. -- А я спрашиваю, почему? Глаза матроса метнули молнию. -- Потому что вы убили моего брата. -- Но ведь до этого я спас ему жизнь. -- Верно. Сначала спасли, а потом убили. -- Нет, не я его убил. -- А кто же? -- Его собственная вина. Матрос, разинув рот, молча смотрел на старика, потом его брови сновагрозно нахмурились. -- Как вас зовут? -- спросил старик. -- Зовут меня Гальмало, впрочем вам вовсе не обязательно знать имятого, кто вас убьет! Как раз в эту минуту над горизонтом поднялось солнце. Первый луч упалпрямо на лицо матроса, подчеркивая дикарскую выразительность черт. Стариквнимательно вглядывался в своего спутника. Пушки все еще грохотали за рифом; залпы теперь следовали друг за другомв каком-то судорожном беспорядке, рывками, словно в агонии. Клубы дымазаволокли все небо. Гичка, не управляемая ударами весел, неслась по прихотиволн. Матрос выхватил из-за пояса пистолет и взял в левую руку четки. Старец поднялся во весь свой рост. -- Ты веришь в бога? -- спросил он. -- Отче наш иже еси на небесех, -- пробормотал матрос. И он осенил себя крестн