Мать видела, как мимо нее промелькнул и исчез этот черный силуэт, но она ничего не поняла и даже не пыталась понять, ибо перед мысленным ее взором вставало иное видение – ее дети, исчезнувшие во тьме.
Она тоже вышла из деревни, почти что вслед за проехавшей процессией, и пошла по той же дороге на некотором расстоянии от всадников, ехавших позади повозки. Вдруг она вспомнила, как кто‑то сказал «гильотина»; «гильотина» – подумала она: дикарка Мишель Флешар не знала, что это такое, но внутреннее чутье подсказало ей истину; сама не понимая почему, она задрожала всем телом; ей показалось вдруг немыслимо страшным идти следом за этим, и она свернула влево, сошла с проселочной дороги и углубилась в чащу Фужерского заповедника.
Проблуждав некоторое время по лесу, она заметила на опушке колокольню, крыши деревни и направилась туда. Ее мучил голод.
В этой деревне, как и в ряде других, был расквартирован республиканский сторожевой отряд.
Она добралась до площади, где возвышалось здание мэрии.
И в этом селении тоже царила тревога и страх. Перед входом в мэрию, около каменного крыльца, толкался народ. На крыльце какой‑то человек, под эскортом солдат, держал в руках огромный развернутый лист бумаги. Справа от этого человека стоял барабанщик, а слева расклейщик объявлений, с горшком клея и кистью.
На балкончик, расположенный над крыльцом, вышел мэр в трехцветном шарфе, повязанном поверх крестьянской одежды.
Человек с объявлением в руках был глашатай.
К его перевязи была прикреплена сумка, знак того, что ему вменяется в обязанность обходить село за селом с различными оповещениями.
В ту минуту, когда Мишель Флешар пробралась к крыльцу, глашатай развернул объявление и начал читать. Он громко провозгласил:
– "Французская республика единая и неделимая".
Тут барабанщик отбил дробь. По толпе прошло движение. Кто‑то снял с головы колпак; кто‑то еще глубже нахлобучил на лоб шляпу. В те времена и в тех краях не составляло особого труда определить политические взгляды человека по его головному убору: в шляпе – роялист, в колпаке – республиканец. Невнятный ропот толпы смолк, все прислушались, и глашатай стал читать дальше:
– "…В силу приказов и полномочий, данных нам, делегатам, Комитетом общественного спасения…"
Снова раздалась барабанная дробь. Глашатай продолжал:
– "…и во исполнение декрета, изданного Конвентом и объявляющего вне закона всех мятежников, захваченных с оружием в руках, и карающего высшею мерой всякого, кто укрывает мятежников или способствует их побегу…"
Какой‑то крестьянин вполголоса спросил соседа:
– Что это такое: высшая мера?
И сосед ответил:
– Не знаю!
Глашатай взмахнул бумагой и продолжал:
– "…Согласно статье семнадцатой закона от тридцатого апреля, облекающего неограниченной властью делегатов и их помощников, борющихся с мятежниками, объявляются вне закона…"
Он выдержал паузу и продолжал:
– "…лица, имена и клички коих приводятся ниже…"
Все прислушались.
Голос глашатая гремел теперь как гром:
– "…Лантенак, разбойник".
– Да это наш сеньор, – прошептал кто‑то из крестьян.
И по толпе прошел шопот:
– Наш сеньор!
Глашатай продолжал:
– "…Лантенак, бывший маркиз, разбойник. Иманус, разбойник".
Двое крестьян исподтишка переглянулись.
– Гуж‑ле‑Брюан.
– Да, это Синебой.
Глашатай читал дальше:
– "Гран‑Франкер, разбойник…"
Снова раздался шопот:
– Священник.
– Да, господин аббат Тюрмо.
– Приход его тут недалеко, около Шапеля; он священник.
– И разбойник, – добавил какой‑то человек в колпаке.
А глашатай читал:
– "Буануво, разбойник. Два брата Деревянные Копья, разбойники. Узар, разбойник…"
– Это господин де Келен, – пояснил какой‑то крестьянин.
– "Панье, разбойник…"
– Это господин Сефер.
– "…Плас‑Нетт, разбойник…"
– Это господин Жамуа.
Глашатай продолжал чтение, не обращая внимания на комментарии слушателей.
– "…Гинуазо, разбойник. Шатенэ, кличка Роби, разбойник…"
Какой‑то крестьянин шепнул другому:
– Гинуазо – еще его зовут «Белобрысый», а Шатенэ из Сент‑Уэна.
– "…Уанар, разбойник", – выкрикивал глашатай.
В толпе зашумели.
– Он из Рюйе.
– Правильно, это Золотая Ветка.
– У него еще брата убили при Понторсоне.
– Того звали Уанар‑Малоньер.
– Хороший был парень, всего девятнадцать минуло.
– А ну, тише! – крикнул глашатай. – Скоро уж конец. "Бельвинь, разбойник. Ла Мюзет, разбойник. Круши‑всех, разбойник. Любовинка, разбойник".
Какой‑то парень подтолкнул девушку локтем под бок. Девушка улыбнулась.
Глашатай заканчивал список:
– "Зяблик, разбойник. Кот, разбойник…"
Крестьянин в толпе пояснил:
– Это Мулар.
– "…Табуз, разбойник…"
Другой добавил:
– А это Гоффр.
– Их, Гоффров, двое, – заметила женщина.
– Два сапога пара, – буркнул ей в ответ парень.
Глашатай тряхнул бумагой, а барабанщик пробил дробь.
Глашатай продолжал:
– "…Где бы ни были обнаружены все вышепоименованные, после установления их личности, они будут немедленно преданы смертной казни…"
По толпе снова прошло движение.
А глашатай дочитал последние строки:
– "…Всякий, кто предоставит им убежище или поможет их бегству, будет предан военнополевому суду и приговорен к смертной казни. Подписано…"
Толпа затаила дыхание.
– "…подписано: делегат Комитета общественного спасения Симурдэн".
– Священник, – сказал кто‑то из крестьян.
– Бывший кюре из Паринье, – подтвердил другой.
А какой‑то буржуа заметил:
– Вот вам, пожалуйста, Тюрмо и Симурдэн. Белый священник и синий священник.
– Оба черные, – сказал другой буржуа.
Мэр, стоявший на балкончике, приподнял шляпу и прокричал:
– Да здравствует республика!
Барабанная дробь известила слушателей, что чтение еще не окончено. И в самом деле, глашатай поднял руку.
– Внимание, – крикнул он. – Вот еще последние четыре строчки правительственного объявления. Подписаны они командиром экспедиционного отряда Северного побережья, то есть командиром Говэном.
– Слушайте! – пронеслось по толпе.
И глашатай прочел:
– "…Под страхом смертной казни…"
Толпа притихла.
– "…запрещается оказывать согласно вышеприведенному приказу содействие и помощь девятнадцати вышепоименованным мятежникам, которые в настоящее время захвачены и осаждены в башне Тург".
– Как? – раздался голос.
То был женский голос. Голос матери.