Серая, как овца, и золотистая, как лев

Сказку Ганса Кристиана Андерсена о гадком утенке, которого в детстве преследовали утки на утином дво­ре, а потом, когда он вырос в прекрасного лебедя, его приняли в свою стаю его прекрасные собратья, часто печатают в сокращенном виде. В детской книжке, ко­торая была у меня в детстве, была только такая фраза: «Зима была долгая и тяжелая, и утенку пришлось не­легко». У Ганса Кристиана Андерсена описание этой же зимы занимает несколько страниц, где рассказы­вается, в какие переделки попадал утенок, как его об­манывали, и сколько опасностей ему пришлось пере­жить. Есть там прелестный эпизод, в котором расска­зывается, как утенок примерз ко льду, но был спасен добрым крестьянином, который отнес его к себе в дом и отогрел у печки. Когда детишки крестьянина за­хотели поиграть с утенком, он испугался, решив, что они хотят его обидеть. Он рванулся прочь, замахав крыльями, на пути опрокинул молочный кувшин и в смятении бросился за порог, оставив за собой насто­ящий хаос. Не так-то легко разглядеть доброту, если

>

ты привык сталкиваться в мире со злом. И не так-то легко поверить в себя, если долгое время никто в тебя не верил. Когда, наконец, настала весна, утенок нашел пруд с чудными лебедями. Он смотрел на них с восхи­щением, но думал, что они встретят его с презрением и даже, наверное, убьют. Но тут он решил, что лучше уж пускай его убьют эти прекрасные птицы, чем пе­режить еще одну такую ужасную зиму. Гадкий утенок Андерсена поплыл навстречу лебедям, не надеясь или почти не надеясь, что они его примут. Он подплывает к ним и ждет, что они его убьют. То есть на самом деле то, что он совершает, - это попытка самоубийства. Но она не удалась. Лебеди не убили его. Ожидая, когда они поступят с ним так, как он думал, он от стыда и страха склоняет перед ними голову и тут видит в воде свое отражение. Чужие лебеди его не убили, они при­няли его в свою стаю, и тут он своими глазами увидел, что сам превратился в лебедя.

Именно так это и происходит. Если ты в течение долгого времени привык считать мир печальным местом, а себя - безнадежно больным, то новый вы­ход в свет может оказаться очень резким переходом, связанным с пересмотром всех твоих представлений о том, чего можно ожидать от себя самой, от мира и от других людей. Все для тебя перепутывается. Выра­жение «свет в конце тоннеля» стало избитым клише, и мне не раз приходилось слышать слова, что какая бы ни царила тьма, а впереди брезжит свет. Но как водителя автомобиля меня удивляет, что никто не

>

вспоминает об опасности ослепительного света. Дав­но известно ведь, что выход из тоннеля часто быва­ет особенно аварийным местом, потому что, выехав из тьмы на яркий солнечный свет, ты оказываешься ослепленным и теряешь ориентацию. Это не значит, что езда при дневном свете труднее; при дневном све­те, действительно, легче ездить, но переход иногда бывает слишком резким.

Ежедневно, на протяжении многих лет я находи­лась в окружении платных помощников. Шесть или семь лет моей жизни прошло в таких условиях, ког­да, за исключением ближайших родственников, я не встречалась ни с кем, кто общался бы со мной зада­ром, добровольно и бесплатно. Это как-то подейство­вало на мое представление о самой себе. Некоторые из платных помощников были высокомерны, равно­душны или бесцеремонны, хотя большинство таки­ми не были. Подавляющее большинство проявляло уважительное отношение, понимание и профессио­нализм, или, во всяком случае, старались вести себя в таком духе. Большинство старалось поддерживать во мне высокую самооценку, а многие говорили мне также, что у меня много достоинств, что я хороший человек и т.д. Это помогало, но лишь немного. Сколь­ко бы ни говорили мне сиделки и терапевты, какая я молодец, это мало что для меня значило, посколь­ку правда состояла том, что им требовалась плата за каждую минуту, которую они проводили со мной, а если они уделяли мне сколько-то сверхурочного вре-

>

мени задаром, то на следующую неделю наше обще­ние на столько же сокращалось. Так много ли стоили в таких условиях их слова? И чего же тогда я стоила на самом деле?

Я часто казалась себе чем-то вроде клиента про­ститутки. Я разговаривала с людьми, получала от лю­дей человеческое внимание за деньги. Это была их работа, им за нее платили, и при всей унизительности такое положение было надежным. Платные помощ­ники были надежны. На положенный промежуток времени. Я не рассчитывала на любовь и симпатию с их стороны, не ждала, что они будут беспокоиться обо мне, или что я представляю для них что-то осо­бенное, но в то же время я знала, что мне не откажут во внимании и не отмахнутся от меня. Однако вер­нуться после стольких лет в общую жизнь, поверить, что люди согласятся общаться со мной задаром ради чистого удовольствия, было для меня очень непро­стым шагом. Ну, как, скажите на милость, мне было поверить в такое? И тут предстояло решить очень сложную дилемму. Ведь служащие - это служащие, и тут полагается проводить четкую грань между рабо­той и частной жизнью. Не настолько четкую, чтобы, придя на работу, перестать быть человеком, но все же достаточно четкую, чтобы не смешивать одно с дру­гим. Я думаю, что, в конечном счете, так лучше и для пациента, и для лечащего персонала. Пациенту, кото­рый пришел лечиться, требуется именно то, зачем он пришел, то есть лечение, и, если примешивать к этому

>

что-то другое, например, дружбу или частную жизнь или что-нибудь еще, дело слишком запутывается, и это может помешать лечению. Однако это не значит, что возникающую дилемму нельзя облечь в слова, по­скольку иногда возникает насущная необходимость как-то обозначить роли. «Ты мне симпатичен, и если бы мы встретились при других обстоятельствах, мы наверняка могли бы подружиться, но в данный мо­мент это, к сожалению, невозможно, потому что я обязан заботиться о твоем здоровье и лечении». Или как-нибудь еще в этом роде. Это не обязательно ре­шит проблему, но ведь и действительность такова, что не всегда все проблемы легко решаются. Но можно, по крайней мере, это обсудить.

Другая проблема, связанная с возвращением в обычный мир, связана со стигматизацией и дискри­минацией. И это тоже двоякая проблема, поскольку дискриминация может действовать как извне, так и изнутри. Люди могут смотреть на тебя сверху вниз из-за того, что ты - другая, но может случиться и так, что ты от страха перед таким отношением начинаешь ви­деть то, чего на самом деле нет. В одном эксперименте, проведенным в 1993 г. Мейджором и Крукером (Major a. Crooker), нескольким женщинам был наложен на лицо грим, изображающий большие, уродливые шра­мы. Им дали посмотреть на себя в зеркало и сказали, что им предстоит провести в таком виде беседу с не­знакомыми людьми. Перед тем, как женщины отпра­вились на встречу, им наложили еще один слой за-

>

щитного увлажняющего крема и под этим предлогом удалили искусственные шрамы, не предупредив об этом женщин. Затем они отправились на беседу. По­сле беседы женщин спросили, как она прошла. И хотя ни у одной на лице не было видимых изъянов («шра­мы» были уже удалены), многие из них рассказывали о том, что они подверглись со стороны собеседника тем или иным формам дискриминации, и даже смог­ли точно рассказать, какие слова и действия собе­седник использовал с целью нанести оскорбление. В этом случае не понадобилось никакого реального повода, женщины просто знали, что принадлежат к группе, подверженной дискриминации, и этого ока­залось достаточно для того, чтобы они почувствова­ли себя жертвами дискриминации. Точно так же, как утенок «знал», что лебеди заклюют его до смерти, и как я «знала», что никто не захочет общаться со мной задаром. Мы много чего можем «знать» таким обра­зом, но не обязательно наше знание соответствует действительности.

Это, конечно, вовсе не означает, что пациенты с психическими заболеваниями никогда не сталкива­ются с дискриминацией. Дискриминация существует. Несколько раз я на себе испытала плохое или неспра­ведливое к себе отношение из-за того, что эти люди знали о моем прошлом, но это были совершенно ис­ключительные случаи. В подавляющем большинстве, узнав о моей болезни, люди - например, мои колле­ги - вели себя дружелюбно, по-человечески и впол-

>

не профессионально. Кого-то это иногда тревожило, кто-то чувствовал себя неспокойно или неуверенно, но большинство вело себя дружелюбно. Утверждая, что дискриминация все-таки существует, я имею в виду другую ее разновидность, косвенно выражаю­щуюся в распространенном предубеждении, соглас­но которому я не могла выздороветь. Оно встречается главным образом в двух вариантах: «Ты по-прежнему больна» и «Ты никогда не была больна». Оба мне оди­наково не нравятся. Вариант «Ты по-прежнему больна» всегда застает меня врасплох, потому что исходит он обычно от милых, симпатичных людей, людей, кото­рые мне приятны, с которыми мне приятно быть вме­сте. Как правило, эти люди неоднократно говорили мне, что питают ко мне уважение как в человеческом, так и в профессиональном плане, и я чувствую, что они говорили это искренне. И вдруг, откуда ни возь­мись, появляются вопросы: какими медикаментами я пользуюсь, есть ли у меня специально выработанные стратегии для того, чтобы отличать галлюцинации от настоящих людей, и каким правилам поведения я следую, чтобы предотвратить возможный рецидив. Признаюсь, что мне стоит большого труда не рассме­яться, когда люди спрашивают меня или просто кон­статируют как нечто известное, что я, по-видимому, должна придерживаться в жизни тщательно органи­зованного и структурированного режима. Нет, это во­все не мой стиль жизни! Мне трудно представить себя рабой сверхструктурированной жизни, полностью

>

подчиненной рутине. Так же дико мне слышать во­просы о медикаментах и галлюцинациях. Я знаю, как работали мои функции под влиянием медикаментов и когда я была в психотическом состоянии. Это было бы совершенно несовместимо с той жизнью, той дея­тельностью и теми вызовами, которые встают передо мной сегодня. С ними я бы просто не справилась.

Второй вариант: «Ты никогда не была больна» зву­чит из уст тех, кто утверждает, что у меня никогда не было шизофрении, а мне был поставлен ошибочный диагноз. На это можно возразить следующее. Поста­новка диагноза - это часть моей нынешней работы, и, сравнивая сейчас критерии, по которым ставится диагноз шизофрении, с тем, какой я была, судя по моим собственным воспоминаниям и по записям в моем журнале, я прихожу к заключению, что диагноз был поставлен правильно. То есть соответствующие критерии присутствовали, и диагноз отвечал профес­сиональным требованиям, причем он был поставлен ученым, который считается признанным экспертом как в знании критериев шизофрении, так и в обла­сти диагностики. Конечно, диагноз не представляет собой естественной категории, так что здесь всегда возможны сомнительные случаи или частичные со­впадения. Разумеется, диагноз мог быть ошибочным, однако это никем не было выявлено до тех пор, пока в моем состоянии не наступило весьма и весьма зна­чительное улучшение. А это означает, что где-то мо­гут находиться другие люди с таким же «ошибочным

>

диагнозом», но эти случаи пока что никем не выяв­лены. Когда я болела, мне все говорили, что у меня шизофрения, и до тех пор, пока я не выздоровела, ни­кто не упоминал о том, что в моем случае, возможно, поставлен ошибочный диагноз. Мне говорили, что я больна и что я никогда не поправлюсь. И в этом-то и заключается проблема. Я уже не раз упоминала об исследованиях, согласно которым приблизительно одна треть пациентов с диагнозом «шизофрения» вы­здоравливает, примерно одна треть может жить впол­не благополучно со своими симптомами, и примерно одна треть на протяжении всей жизни очень страдает от этой болезни. Несмотря на это, шизофрения оста­ется ящиком, из которого нет ни входа, ни выхода: либо ты остаешься в нем навеки, либо никогда не был там. Это меня раздражает. Потому что это неправда. И это держит людей в плену вредного представления о собственной жизни. Жизнь - это развитие. Философ Гераклит сказал, что нельзя войти в одну реку дважды, так как в следующий раз и река, и ты сам будете уже другими. Нужно признать за людьми право на разви­тие, на то, чтобы изменяться, на то, чтобы становиться здоровыми. Работа эта и без того нелегкая, так зачем же здравоохранение вносит в нее еще лишние труд­ности, утверждая, что это невозможно!

Иногда меня спрашивают, как я себя чувствую сейчас. «У тебя все хорошо?» - спрашивают люди. Да, у меня все хорошо. Другие спрашивают: «Пройдет ли это когда-нибудь совсем? Будет ли когда-нибудь все

>

совсем хорошо?». Это более трудный вопрос. Болезнь прошла. Я теперь здорова, и не боюсь, что у меня сно­ва начнется психоз. Для меня выздоровление было процессом обучения, и, как всякое умение, которо­му ты научился - как, например, езда на велосипеде, - однажды приобретенное, оно так просто не забы­вается. Я не думаю, что когда-нибудь могу вернуться на ту стадию, когда голова у меня гудела от орущих голосов, когда все было в хаосе, чувства были иска­жены, и я не понимала ни себя, ни окружающий мир. Это прошло. Теперь я понимаю. Однажды сдернув бороду с Деда Мороза и увидев, что это был дядюшка Арне, трудно снова поверить в Деда Мороза. Так что болезнь прошла.

Но история моя навсегда осталась при мне. На руках и ногах у меня сохранились рубцы, есть они и в душе. Порой дела шли жестоко; как в том, что я творила сама с собой, так и в том, что происходило во время принудительного лечения. Бывает, что и теперь я не могу уснуть ночью из-за старых физиче­ских травм. Порой у меня бывают кошмары, хотя те­перь уже реже. В моей истории по-прежнему остает­ся много пробелов. Если меня спросят, где я была во время похорон короля Улафа, то я провела это время в изоляторе, я также не видела кадры войны в Зали­ве. Когда в Лиллехаммере проходили Олимпийские игры, я была в Эйдсволле, но под влиянием медика­ментов не запомнила ничего из происходящего и ни разу не побывала там сама. Я многого не знаю из

>

того, что должна бы была знать, потому что это про­шло мимо меня. Зато я знаю такие вещи, которых, на­верное, не должна была бы знать. Например, каково это - ехать на машине со скованными руками или ка­кой вкус имеет стекловолокно.

Жизнь моя сложилась совсем не так, как я заду­мывала. Что-то навсегда изменилось, и жизнь напра­вилась по совершенно другому руслу. Иногда прихо­дится слышать от людей, переживших какой-нибудь кризис, что теперь они видят, что без него никогда не стали бы теми, кто они есть. Я не могу этого сказать о себе. Я помню, как это была тяжко, какой безнадеж­ной казалась жизнь. Я знаю, сколько я натворила глу­постей, навредила самой себе и тем, кого я люблю. Я знаю, как легко все могло обернуться в самую худшую сторону. Я знаю, что мне невероятно повезло, что я вообще осталась жива. Так что если бы в моей власти было выбирать, я постаралась бы избежать этой боли. Однако наверняка было лучше, что выбор от меня не зависел. Потому что я узнала страшно много такого, чего иначе мне никогда не довелось бы узнать. Может быть, я стала лучше в человеческом смысле, и я знаю, что мне это помогло стать хорошим психологом. Не потому что моя история справедлива для всех и каж­дого. Но потому что мой опыт показал мне, что нет никаких «мы» и «они». Все мы просто люди. Все мы разные. И все в основе своей одинаковы.

Итак: пройдет ли это когда-нибудь совсем? Се­годня я чувствую себя хорошо, очень хорошо, я живу

>

хорошей, богатой и полноценной жизнью. Порой мне весело, порой бывает печально. Иногда мне при­ходится вновь испытать обиду, когда убеждаюсь, что люди классифицируют меня, исходя из диагноза, ко­торый когда-то мне ставили, а не из своих представле­ний о том, что я за человек. Иногда мне бывает обид­но и горько по каким-то другим причинам. Когда идет дождь, он льет и на меня, не каждый день выпадает хорошая погода. Но я здорова. И я часто испытываю радость при мысли, что у меня есть мой собственный холодильник, что я сама решаю, что мне съесть на обед, и могу выходить на улицу в дождливую или сол­нечную погоду по моему собственному усмотрению. Иногда я с утра бываю усталая, но все равно я страшно благодарна за то, что у меня есть работа, на которую нужно идти. На работе я занята увлекательными зада­чами, вокруг меня приятные люди, у меня есть планы, мечты и дела, которыми я занимаюсь с удовольстви­ем. У меня есть жизнь. И живется мне хорошо.

Альф Прейсен¹ говорит о «завтрашнем дне», о том, чтобы начать его заново «с чистого листа и с цветны­ми карандашами в придачу». У меня нет чистого ли­ста. Когда я десять недель сидела в изоляторе, мир вы­глядел совсем безнадежно. Десять недель в изоляторе - это очень долго. Это два с половиной месяца, все дни от рождества до пасхи. Это долго. И хотя со мной

1 Альф Прейсен (1914-1970) - норвежский поэт и писатель, автор известной сказки «Козленок, который умел считать до десяти».

>

сидели санитарки, они именно только сидели. Им не разрешалось разговаривать со мной. К счастью, не­которые из них не были такими послушными, и это делало мою жизнь более сносной. И все равно это было тяжело. Даже в изоляторе я часто наносила себе повреждения, и для того, чтобы как-то прекратить эти мои поползновения, мне забинтовывали руки от пальцев до самых плеч. Тут я лишилась действитель­но всего, даже права распоряжаться своими собствен­ными пальцами, так что больше уже нечего было у меня отнять. Тогда все было совершенно, совершен­но безнадежно, и я страстно желала умереть, потому что в жизни уже не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. У меня не было будущего, и жизнь моя была окончательно разрушена.

И тут один из санитаров, которые смотрели за мной, нарушил запрет и начал со мной разговаривать. Он взял лист бумаги и нарисовал посредине большой черный прямоугольник. Затем он протянул мне этот лист, дал красок и попросил меня закончить рисунок. Моей первой реакцией было не соглашаться, чтобы не выдавать себя. Я не дам ему провести надо мной какой-то там хитрый тест, чтобы выведать, что кро­ется за большим черным прямоугольником, или что-нибудь в этом роде. Я столько всего утратила, что хоть немножко хотела сохранить для себя. Но я все-таки взяла краски и начала рисовать. Это было довольно трудно, так как руки у меня были перебинтованы, но все-таки возможно, если держать кисть зажатой меж-

>

ду двумя перебинтованными ладонями. Таким спо­собом я стала разрисовывать лист красками. Алыми кругами, серыми, цвета овечьей шерсти, прямоуголь­никами, одиноко-голубыми треугольниками, кру­жочками зеленого весеннего цвета и золотистыми, как львиная шкура, полумесяцами. И много чем еще. Когда я закончила, весь лист был заполнен красочны­ми формами, и черный прямоугольник превратился в часть единого узора. Я вернула лист санитару, он взглянул на него и улыбнулся мне. «Я испортил тебе весь лист, Арнхильд, - сказал он. - Я нарисовал в са­мой середине большой черный прямоугольник, так что он все испортил, причем нарисовал тушью, что­бы ты не могла его стереть. Он по-прежнему тут, но ты нарисовала вокруг него узор, и он стал частью узо­ра. Он перестал быть таким безобразным и ничего не разрушает. Он стал естественной частью красочного целого. И тебе ничто не мешает сделать то же самое со своей жизнью».

Я так и сделала. У меня не белые листы. Четырех­угольник по-прежнему там, но он ничего не разруша­ет. Он стал частью целого, частью моей жизни. На это потребовалось время, но мы справились с задачей. И я использовала все краски, какие только есть в моем наборе.

Перевод И.Стребловой

>

Содержание

Вступление.................................7

Истории. помрачение

Туман и драконы, железо и кровь.............10

Одиночество в сине-белом платье............33

Печальный язык безъязыкости..............69

Сохранный остаток.......................98

Истории системах

Розы любви и шрамы, оставляемые профессией.. 111

Суббота апельсиновой мученицы.............131

Поэзия без пижамы.......................154

«Лошадь - копытное животное».............180

Истории ^ переменах

Спутники.............................208

Палки, костыли и загородки...............233

Остановите мир - я хочу войти!..............251

Серая, как овца, и золотистая, как лев.........273

АР1\1Н1Ю ЦШЕИ6 I МОВСЕМ УАВ ЛЕС А11ТГО ЕМ 1Ж

ЛАУВЕНГ Арнхильд

Завтра я всегда бывала львом

Перевод с норвежского И.Стреблова

Редактор К.Спиваковская

Корректор О.Денисова

Компьютерная верстка П.Иванников

Художник К.Цибер

Подписано в печать 14.04.2009 Формат 60x70 1/16 Бумага офсетная. Печать офсетная. П. л. 18. Тираж 3000 экз. Заказ 2768

Издательский Дом «Бахрах-М» 443029, г. Самара, а/я 14077 Е-таП: Ьапга&-зат@таП.ги

Торговое представительство в Москве: ул. Мартеновская, д. 3; тел. (495) 304-84-25 Е-таП: оапгап-тоз@таН.ги Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «ИПК яновский Дом печати». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14