Не сходи с ума

(Алекс)

Люблю летать на запад. Чудно, знаю, но хорошее в этом то, что можешь уехать утром и фактически приехать тоже утром. Если летишь прямым рейсом. На восток по территории США не так весело. Четырехчасовой полет против солнца превращается в день испытаний. Уехать утром и добраться до места поздней ночью.

На самом деле я вру, просто пытаюсь оставаться на позитиве.

В действительности я вообще ненавижу полеты. Быть запертой в железяке с двумя сотнями людей на скорости, близкой к скорости звука на высоте тысяч миль над землей? Меня трясет на взлете и посадке. Единственный терпимый полет, который у меня когда-либо был, это возвращение домой из Тель-Авива в Нью-Йорк три года назад. Я провела весь полет в объятиях Дилана и не обращала внимания на страх. Он держал меня за руку при взлете, и когда мы приземлялись, я спала.

Я уже жалела о том, что сказала ему. Даже если это было то, что нужно сказать, что нужно сделать. Я сделала ставку, и она была велика. Но я также сделала что-то, чтобы защитить себя. Я любила Дилана, но я не собиралась принимать его без условий. Я не собираюсь принимать его, не будучи уверенной, что завтра он будет рядом.

Так что полет я провела плача. Боже, иногда я так ничтожна. Является ли это проявлением силы? Делать то, что должна, даже когда все ужасно, когда это разбивает сердце, когда это похоже на самую большую ошибку? Если да, то, думаю, это считается. Я чувствую себя сильной. Если это так и есть, значит так и есть. Я чувствую себя несчастной.

Ухудшало ситуацию то, что я провела все время над моим альбомом. Я обновила его, добавив много фотографий, которые мы сделали в Нью-Йорке. Вместе. Каждая наша фотография заставляла меня плакать еще больше.

Стюардесса дважды останавливалась, спрашивая: все ли со мной в порядке. На второй раз я решительно спросила:

– Я выгляжу в порядке? Пожалуйста, оставьте меня в покое.

Она так и сделала.

Прежде чем самолет приземлился, я сходила в туалет и умылась, затем снова нанесла тушь и макияж. Единственное, что я не собираюсь делать – показывать моей семье, что я плакала во время полета. Это относится к категории вещей, которые моя мама не должна знать.

В конце полета, когда я упаковала сумку, бедный парень, сидящий рядом со мной в течение всего полета, сказал: – Он счастливчик, полагаю, что вы его сильно любите.

Я усмехаюсь. – Возможно. Если бы он только знал это.

– Удачи, – говорит он.

Предполагаю, я завишу от доброты незнакомцев. Потому что я расцениваю розу как хороший знак. Роза, которую дал мне флорист в двух шагах от общежития две недели назад.

Что ж, сумка перекинута через плечо, фальшивая улыбка на лице, я прохожу через металлоискатель и приветствую свою семью.

Конечно, отца нет в аэропорту. Он сидит дома, ожидая, чтобы поприветствовать меня в более формальной обстановке. Но мама здесь и близнецы – Джессика и Сара. Я ожидала со стороны огромной семьи каких-то медвежьих объятий, которых удостоилась, когда в прошлый раз прилетала летом домой. И я немного удивлена и разочарована, когда меня обняла сначала мать, а потом по очереди близняшки. Затем они встали по обе стороны от моей матери. Джессика одета в белое платье, а Сара – в джинсы и серую футболку.

– Добро пожаловать домой, дорогая, – говорит моя мама.

– Привет, – говорит Джессика.

Сара не говорит ни слова.

Мама наклоняется и шепчет:

– Близнецы не разговаривают друг с другом. Сожалею, это делает все ужасно неловким.

Она не шутит. Я должна сесть сзади в минивэне, потому что шестнадцатилетние Сара и Джессика отказываются сидеть вместе, а задний ряд вынут, и на его месте коробки, Бог знает, с чем. Сара сидит впереди и смотрит в окно, отказываясь кого-либо признавать.

Джессика смотрит на Сару, затем обиженно скрещивает руки и смотрит в окно.

О, Боже. Это будет веселый отпуск.

– Так, эм, мам, чем ты занималась?

– Не многим. Заботилась о вас, девочки, и руками и ногами ждала твоего отца, пока он писал свои мемуары.

– Он все еще работает над ними?

Она встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида, затем говорит:

– Да, он все еще работает над ними, – она не вздыхает и не закатывает глаза, или еще что-то, но похоже, ей хочется сделать это. – Как в университете? Мы почти ничего не слышим от тебя, Александра.

Я пожимаю плечами.

– Я была очень занята. Много обязательств в этом году. Прости, что не выходила на контакт. Постараюсь исправиться.

– Мы с твоим отцом были бы признательны.

Джессика выпаливает:

– Кэрри дома. И у нее новый парень.

Сара поворачивается на сиденье и смотрит на Джессику, затем бормочет:

– Боже! – и отворачивается.

Я приподнимаю брови.

– У Кэрри есть парень?

Моя мама вмешивается:

– Похоже на то. Но она очень таинственна в этом. Она дома два дня и переписывается или хихикает по телефону, или закрывается в комнате и говорит по компьютеру. На самом деле это унизительно для женщины ее возраста.

Я улыбаюсь, впервые счастливая за эти дни.

– Это замечательно, мам!

– Конечно, ты так думаешь, – говорит она, поставив меня на мое место.

Полагаю, я была не в настроении, хотя ответила быстро:

– Что это должно значить, мам?

Она фыркает.

– Ты знаешь, что мы не всегда одобряли твой выбор парней.

Я качаю головой, сохраняя улыбку на лице, и смотрю в окно.

– Да, мам. Я знаю это.

– Хорошо, не будем больше об этом, все кончено.

Я делаю глубокий вдох. Если бы она только знала.

Впервые с тех пор как я видела ее, Сара говорит:

– Что произошло с Диланом? Я думала, он был милым.

– Сара! – говорит мама с обидой в голосе.

– Да, это правда, он был милый. Он в армии или как?

Я отвечаю, мой голос спокойный, пытаясь ничего не показать.

– Да. Его тяжело ранили в Афганистане.

– О, дорогая, – говорит мама слабым голосом.

Я смотрю на нее, пытаясь по выражению ее лица понять, знала ли она? Мой отец писал Дилану, когда он был в больнице. Он, по крайней мере, знал, что Дилана ранили, и не сказал мне. Мой отец видел, какой несчастной я была в прошлом году, а он знал. И ничего мне не сказал.

У нас с отцом будет отдельный разговор.

– Ты знала об этом, мам? – спрашиваю я.

Она качает головой.

– Нет, мне жаль. Я надеюсь, это не серьезно. Даже если мы не одобряли его, он хороший мальчик.

– Это было серьезно, – отвечаю я, все еще пытаясь оценить ее реакцию. Мы стоим на красном свете и встречаемся глазами в зеркале заднего вида. – Он почти потерял ногу. Его друга убили.

Она бледнеет, затем шепчет:

– Мне жаль, Александра. Я знаю, ты заботилась о нем.

Я вздыхаю и откидываюсь на сиденье. Моя мать как всегда загадочна. Она могла бы сделать миллионы как игрок в покер, хотя я предполагала, что быть женой дипломата в некотором роде то же самое.

Поездка мучительна. Я достаю свой телефон и включаю его. Знаю, что зря надеюсь, но возможно там будет известие от Дилана. Письмо. Или сообщение. Что-нибудь. Признак того, что он действительно услышал, что я пыталась сказать. Что-нибудь.

Как только телефон включился, начинают поступать сообщения. Не от Дилана, но одно от Келли, на два больше от Шермана, затем одно от Кэрри.

Сообщение Келли короткое и по существу:

«Позвони мне, когда приземлишься. Срочно».

Шерман написал:

«Алекс, не включай новости. Позвони мне или Кэрри как можно скорее».

Кэрри менее загадочна, но не особо полезна:

«Если мама захочет пообедать где-нибудь, притворись больной. Скажи ей, что тебе нужно домой. Сейчас. Скоро позвоню. Люблю тебя».

О, Боже. Что не так? Что-то случилось с Диланом? Что не так? Я смаргиваю слезы, пытаясь стереть их, пока мама не увидела.

– Твой телефон почти как автосигнализация, дорогая, что случилось.

– Ох, ничего, – отвечаю я, пытаясь, чтобы мой голос не дрожал. – Это просто Келли, я ей очень быстро позвоню, ладно?

– Александра... – начинает моя мама, но я уже набираю номер. Джессика награждает меня странным взглядом, глаза падают на мои руки, которые трясутся, но я отмахиваюсь.

Кэрри ответила после второго гудка.

– Алекс?

– Привет, Келли, – говорю я фальшивым радостным голосом. – Я получила твое сообщение. Что за новости?

Кэрри сразу понимает, в чем дело. Она спрашивает:

– Ты в машине с мамой?

– Да! Прямо сейчас на пути домой, скоро там будем.

Мама оглядывается на меня через плечо, когда я говорю это:

– Я думала, мы остановимся пообедать.

Я хмурюсь.

– Подожди, Келли.

Я говорю маме:

– Мам, ты не против, если мы пропустим обед? Я не очень хорошо себя чувствую после полета.

Сара качает головой и что-то бормочет, затем скрещивает руки на груди.

– Дорогая, твои сестры так с нетерпением ждали этого.

Господи, почему они все не могут просто заткнуться и уйти.

– Пожалуйста, мам? Я думаю, мне надо прилечь.

– Конечно, дорогая.

– Спасибо, – говорю я, прикладывая телефон к уху. – Прости. Что ты хотела сказать?

Голос Кэрри громкий и ясный.

– Алекс, не сходи с ума. Ладно? Чтобы ты не делала, я хочу, чтобы ты оставалась спокойной.

– Конечно, – говорю я, фальшивая улыбка все еще на моем лице. Мои щеки уже начали болеть.

– Хорошо. Слушай... этим утром Рэнди Брюер был арестован.

Я закрываю глаза и подтягиваю колени. Я не хочу слышать это. Не хочу слышать, что она дальше скажет.

– Он вчера вечером следовал за девушкой из бара до ее дома и изнасиловал ее.

Я ахаю. Моя рука резко прижимается ко рту.

– Александра, ты в порядке?

– Я думаю, что заболела, – шепчу я. Мой желудок сильно сжимается, и я не могу остановить слезы, начинающие течь по моему лицу.

– Александра, положи телефон. Что ты ела в самолете, может у тебя пищевое отравление?

– Келли, – шепчу я своей сестре. – Я пришлю тебе письмо. Мне жаль, нужно бежать, чувствую себя нехорошо.

Она сразу же отвечает.

– Я буду ждать тебя здесь, Алекс. Мне жаль.

Я отключаюсь и кладу телефон рядом с собой, наклоняюсь вперед на своем сиденье, скрещиваю руки на груди, пытаясь сдержать эмоции, угрожающие вырваться наружу.

– Александра, тебе нужно к врачу? Я думаю, мы должны отвезти тебя к врачу.

– Нет! – кричу я.

Тишина после крика оглушительна.

Моя мама останавливается через секунду, визжа шинами, почти проехав на красный свет. Она смотрит на меня, открыв рот и широко раскрыв глаза. Я никогда не кричала на нее раньше.

– Прости, – шепчу я. – Мне просто... нужно прилечь ненадолго, ладно? Пожалуйста?

Я поднимаю ноги на свое сиденье, кладу на них подбородок, оборачиваю руки вокруг ног и пытаюсь от всего отстраниться. Все, о чем я могу думать – это прошлая весна, когда я не могла встать, не могла защитить себя, пока он разрывал мою рубашку, а его соседи не вмешались. И затем это случилось снова, только в этот раз Дилан был тем, кто защитил меня.

Я не могу защитить себя. То, что сделал Рэнди, заставляет чувствовать себя никчемной, ничего не стоящей. Словно кусок мяса, который трогают, толкают, протыкают, поворачиваю в нужном направлении. Чем больше я думаю об этом, тем больше мне хочется блевать.

Потому что если бы я сообщила об этом прошлой весной, он бы давно был в тюрьме. Девушка не была бы изнасилована. Дилан не был бы арестован.

Это была моя вина.

После пары минут гробовой тишины, я чувствую в левом боку толчок. Я поднимаю глаза, это Джессика. Она приподняла одну бровь, на ее лице подозрительность.

Она держит мой iPhone и пролистывает историю звонков. Последний вызов, конечно, это звонок Кэрри. Когда я делала вид, что разговариваю с Келли. Пара звонков Келли до этого, и четвертый в списке моих звонков – Дилан. Фотография контакта рядом с его именем это фотография нас двоих, сделанная пару недель назад.