Глава 8. «Тройные сумеречные тоффи»

EPOV

Эсме не теряла времени зря. Карлайл, приехав домой с работы, позвал меня и Эммета в свой кабинет. И я не удивился, когда он спросил, не хотим ли мы пойти завтра на ужин в честь Дня Благодарения. Но они оба изумились, когда я принял приглашение. К счастью, оба держали рот закрытым.

Но, когда я поднял свою сонную и хлюпающую носом задницу со стула, Карлайл приказал нам обоим сесть. Я плюхнулся обратно на скользкую кожу и вопросительно приподнял бровь. Пока он протирал очки, уголки его глаз на мгновение напряглись.

- Из Финикса приехала племянница Эсме, - начал он, по какой-то причине глядя на меня. – Ты, Эдвард, возможно, не знаешь о ней так же хорошо, как Эммет. Но… ты должен быть с ней осторожен. – Я почти фыркнул. Не знаю ее так же хорошо, как Эммет? Если бы ты только знал… Но я должен был сохранять тайну, так что принял невинно-любопытный вид. – Ей очень некомфортно рядом с людьми, и она не переносит прикосновений. – Он нахмурился. Я почти фыркнул опять. Но я понимал, что он переживает за эту… ситуацию, так что понимающе кивнул и ушел в свою комнату ждать девочку, которую «я не знаю так же хорошо, как Эммет».

Я принял еще таблетки, хотя, возможно, больше не нуждался в них. Но они поддерживали меня бодрствующим достаточно для того, чтобы едва функционировать. За время болезни я спал едва ли четыре часа. И это реально истощало меня. Я даже пытался еще поспать в субботу, после того, как проснулся от очередного кошмара, но не смог. Я чувствовал, что мой мозг превращается в кашу. Мне становилось все труднее запоминать, и я даже забыл, что сегодня был урок тригонометрии. Со мной уже было так, несколько раз. Я превышал свои пределы. Это все хреновый идиотизм, но я ничего не мог с этим поделать.

Я устал. И не просто устал без сна. Я устал быть усталым. Устал постоянно балансировать между реальностью и бессознательностью, и при этом не мог полностью погрузиться в одно из этих состояний. Я просто не мог больше чувствовать себя нормальным. Просто пойти куда-нибудь и иметь способность осознавать все, что творится вокруг меня. Я устал. И больше всего меня пугало, блять, что у меня больше никогда не будет шанса узнать, как это – быть другим.

***

Я убрался в комнате. Это заняло мое время, и я надеялся убедить Беллу в том, что я еще не абсолютный гребаный свинтус. Хотя был именно им. Она пришла, как всегда, в полночь. Я так и не слышал, как она поднималась – явно становилась первоклассным малолетним преступником. И, конечно же, Белла была одета в обычные черные джинсы и толстовку.

Но одежда, как всегда, была последним, что я заметил. Я понял, что Белла тоже истощена до предела. Под ее глазами не было темных кругов. Там были мешки. И она тоже еле держалась, надо сказать. Ее веки были постоянно полуприкрыты. Она так же, как и я, стояла на грани. Я почти захотел предложить ей тоже таблеток, но потом заметил, что она прихватила термос и для себя. Надо полагать, кофе. В третий раз за день я не фыркнул, хотя и хотел.

Она, как и прошлой ночью, опустошила рюкзак и села на свое место, прихватив мой айпод, который я приготовил для нее на диване. Мне нравилось думать, что я подсадил ее на музыку – то, что составляло существенную часть моей жизни. Сегодня Белла не принесла суп. Сев на свое место на кровати, я открыл большой контейнер, в котором лежало что-то вроде макарон. Запах почти сразил меня наповал. Потрясающий – это было бы преуменьшением. Я незамедлительно начал есть, так, как нравилось моей девочке. Она хихикнула, радуясь моему аппетиту.

- Слушай, - промямлил я с полным ртом еды. – Не смейся надо мной, блять, я растущий подросток. – И я сердито посмотрел на нее, симулируя возмущение ее весельем, что развеселило ее еще больше. Потом она наклонилась и начала развязывать свои кроссовки, чтобы снять их. Я наклонил голову, задумавшись, почему это так беспокоит меня, и не находя особых причин.

Сняв обувь, Белла ровно отставила их, прижала колени к груди и обняла их. – Что тебе больше всего нравится есть на День Благодарения? – тихо спросила она. День Благодарения уже завтра… или, технически, сегодня, так что, похоже, моя девочка составляет меню.

- Ммм… - промычал я, раздумывая над ее вопросом и наворачивая макароны на вилку. Я на самом деле так давно не праздновал День Благодарения и так устал, что не помнил традиционных блюд. Но я не стал волновать мою девочку ни одним из этих отвратительных фактов, так что решил вместо этого погладить ее эго.

- Не имеет значения. Все, что ты приготовишь – будет лучше, чем все это дерьмо. – Я пожал плечами и засунул вилку с макаронами в рот.

Она улыбнулась. Настоящей улыбкой, затронувшей ее глаза. Что было очень редко для Беллы. Обычно это была полуулыбка, или небольшая усмешка, или напряженная почти-улыбка, которую она выдавливала из себя. Полагаю, мы схожи и в этом. Но очень быстро ее улыбка превратилась в зевок, настолько большой и глубокий, что ее глаза почти закрылись. Белла быстро налила себе кофе и с жадностью начала его пить. И, так как зевота заразительна, я тоже начал зевать, что только усилило мою слабость.

После этого, стараясь перевести наши мысли на что угодно, кроме сна, я начал болтать с ней. И спросил, что было сегодня на тригонометрии. У нас был один преподаватель, просто разные группы. Она начала копаться в своих воспоминаниях, чтобы вспомнить, что изучала сегодня. Грустно, но много она не вспомнила. Потом мы поговорили о проекте по биологии, который начинался в следующем месяце. Мы пошутили по поводу одежды стриптизерши, которую надевала сегодня Брендон. Белла рассказала мне о своем старом грузовичке в Финиксе, а я – о своем «вольво»… конечно, исключив детали, касающиеся Стенли и Меллори. Белла рассказала мне о том, что приготовит сегодня на обед, и я уточнил несколько деталей, чтобы занять ее мозг.

Когда будильник показал пять-тридцать, Белла уже выпила весь кофе, а мои таблетки закончились. Меня волновало, как я останусь бодрствующим весь день, потому что из-за праздника уроки отменили. Я знал, что Белла думает о том же. Хотя готовка поможет ей не спать.

Я внимательно смотрел за ней, пока Белла шла к стеклянной двери, закидывая рюкзак на спину, проверяя каждый ее шаг – не спотыкается ли она? Это может быть опасно при спуске по решетке. Но Белла не запиналась, так что я разрешил ей спуститься. Но выглядывал из-за занавесок, чтобы убедиться, добралась ли она до следующего этажа. Она сделала это.

Так что я ушел в ванную, примыкающую к моей комнате, и принял очень холодный душ. Как только холодная вода ударила по моей коже, каждая моя клеточка проснулась. Я напрягся от холода, но не дернулся и не вышел из-под нее. Я всегда делал так, когда дела становились слишком плохи. И мне сегодня требовалось оставаться неспящим. Убедившись, что я чистый и полностью проснувшийся, я вышел из-под душа, стуча зубами, и молясь, чтобы из-за этого не вернулась моя простуда.

Надо полагать, папочка К захочет, чтобы я выглядел «презентабельно». Так что я сбрил щетину, выросшую с прошлого уикенда. Но мне не хотелось надевать идиотский костюм с галстуком. Если он этого ожидает – пусть поцелует мою задницу.

Все дела в ванной заняли меня не больше чем на два часа. И это хреново. Потому что я стоял в теплой уютной спальне и не сводил взгляда с кровати. Раздраженно простонав, я схватил с кровати свой альбом, понимая, что, если я только коснусь матраса – то умру для этого мира. Так что я занял место Беллы на диване, все еще хранящем ее запах. Цветы и печенья. Я глубоко вздохнул, давая этому запаху успокоить мои нервы, и начал рисовать, желая, чтобы часы двигались быстрее.

-***

Возможно, это был самый сложный день в моей жизни, когда я пытался не спать. Я принял днем еще два холодных душа, и сделал наиболее детально прорисованный рисунок за всю историю своего творчества.

Я спустился по лестнице, еле волоча ноги, почти споткнувшись дважды, ровно в пять вечера. Папочка К, пунктуальный халявщик, уже ждал у двери. Он сузил глаза, увидев мою обычную одежду, но и я сузил глаза в ответ, предлагая ему высказаться по этому поводу. Я понимал, что он начнет сейчас нести чушь о «семейных связях», которых у нас никогда не было. И он отстал, ничего не сказав.

При подобной усталости у меня начиналось «туннельное зрение». Мой мозг воспринимал только то, что находилось прямо передо мной. Я действовал как машина, которой не хватает электричества работать на все сто процентов, не отдавая себе отчет в действиях.

Я не помнил, как позади появился Эммет, или как мы вышли из дома, или как пересекли двор. Из моей памяти полностью вылетел кусок, когда ноги куда-то шли, а глаза смотрели, но не видели. И внезапно мы оказались в доме Брендон. Я нахмурился и потряс головой, дезориентированно оглядываясь и гадая, куда, мать их, делись пять минут. Потом вошла Эсме и обняла меня, возвращая в реальность. Колеблясь, я обнял ее в ответ, обхватывая руками и осторожно сжимая.

У Эсме была чистая и нежная душа, полная заботы. Она сильно напоминала мне Карлайла, что еще больше подтверждалось тем, что она взяла к себе Беллу. А еще она напоминала мне мою собственную мать. Их объятиями я наслаждался и возмущался одновременно.

- Спасибо за приглашение, Эсме, - вежливо пробурчал я, когда она отпустила меня. Даже я не мог быть скотиной по отношению к Эсме. Она делала это невозможным. Эсме ласково улыбнулась мне, прежде чем Эммет сжал ее в своих медвежьих объятиях, почти не давая ей вздохнуть. Я оглядел небольшую гостиную, в которую нас пригласили. На диване, стоящем в дальнем углу комнаты, сидела Брендон. Мне понравилось, с какой злостью она посмотрела на меня. Я просто улыбнулся, потому что это разозлит ее еще больше, и еще потому, что не нашел сил на что-то более раздражающее.

И внезапно я уже стоял перед стулом и нелепо огромным столом рядом с Эмметом. Я опять потер лоб и нахмурился. Какого хрена? Похоже, что я вошел в стадию галлюцинаций при нехватке сна, и направляюсь прямо к потере памяти. Странно, но я задумался – а не является ли весь обед галлюцинацией? Я был совершенно дезориентирован. И медленно сел на стул рядом с Эмметом, встревоженный происходящим и боясь до смерти того, что сделаю нечто такое, от чего буду выглядеть сумасшедшим.

Но потом вошла моя девочка. И ее вид на минуту разбудил меня. Я впервые видел ее без капюшона и толстовки. Она была в обычной белой футболке, не свободной, но и не тесно облегающей. И я впервые увидел ее руки. Тонкие и бледные, как и ожидалось, но я не привык видеть столько Беллы. Для меня это выглядело почти непристойно. Она, кивнув, робко поприветствовала Карлайла и села напротив меня, рядом с Элис, оставляя Эсме и Карлайла сидеть во главе стола на его противоположных концах.

Белла выглядела почти такой же усталой, как и я. Ее веки набухли, покраснели и опустились, когда она облизала губы. На секунду она бросила на меня взгляд, прежде чем отвести его прочь, на гигантскую индейку, которую я заметил только сейчас. Я молился, чтобы она взяла и удержала мое внимание, сказав что-нибудь кому-нибудь, чтобы я опять не вышел из этого мира, но Белла продолжала тихо сидеть, пока все наполняли свои тарелки.

Внезапно я поднес кусок индейки, наколотый на вилку, к своему закрытому рту. Я застыл с вилкой, повисшей около рта, и опять нахмурился и огляделся. Я ем? Элис игнорировала меня, Эсме разговаривала с Карлайлом. А Эммет… Ну, Эммет был Эмметом и просто набивал свой живот. А Белла смотрела прямо в мои глаза.

BPOV

Он просто сидел и… смотрел на меня, и выглядел совершенно потерянным со своей вилкой, зависшей около рта. Я не представляла, что и думать. Но один взгляд на его лицо… вызывал сильнейшую тревогу. Потом он осознал расстояние между его вилкой и своим ртом, и начал медленно пережевывать индейку, не отрывая от меня взгляда. Я нахмурилась, но, вместо того, чтобы ответить на незаданный вопрос, он внезапно отвернулся и быстро начал жевать. Быстрее, чем я вообще видела, как он ест. Мне хотелось спросить, что происходит, потому что его поведение беспокоило меня. Но, конечно, я не могла. Так что я продолжила есть свою индейку и начинку, постоянно бросая на Эдварда взгляды.

Он ел таким образом еще двадцать минут. Просто бросал еду в рот со всей возможной скоростью, и не произносил ни слова. Никто, похоже, этого не замечал. Конечно, никто не обращал на Эдварда такого внимания, как я. Когда его тарелка очистилась, он, отвернувшись, закашлялся. После чего повернулся и наклонился к доктору Каллену.

- Карлайл? – тихо позвал он, отвлекая доктора Каллена от беседы с Эсме. – Я… Мне не хотелось бы быть грубым, но… я не очень хорошо себя чувствую. – Он умоляюще посмотрел на доктора Каллена.

- Снова простуда, Эдвард? – нахмурился доктор Каллен. Эдвард тяжело кивнул, снова помрачнев. – Конечно, я уверен, Эсме не будет возражать, если ты уйдешь домой и отдохнешь. – Доктор Каллен бросил взгляд на Эсме.

- О нет, дорогой. Конечно, иди домой и выздоравливай. – Эсме ласково улыбнулась Эдварду. Элис что-то пробормотала себе под нос, так тихо, что я не расслышала. Я не смогла сдержать себя и не защитить Эдварда, так что подняла ногу и пнула ее по лодыжке. Она дернулась, но ничего не сказала, просто мрачно уставилась на картофельное пюре.

Эдвард встал, покачнувшись, и схватился за спинку стула для поддержки. Это было небольшое покачивание, которого никто больше не заметил, но я слишком хорошо понимала. Эдвард устал. Очень устал.

- Спасибо за обед, миссис Брендон. Очень вкусно, - вежливо произнес он, кидая на меня быстрый взгляд, сжато улыбнулся и вышел из столовой. Вот теперь я действительно забеспокоилась. Эдвард был растерян, возможно, дезориентирован, качался, когда стоял, и, что казалось самым страшным в его поведении – он был вежливым.

Еще минуту я продолжала нервно есть. Никто со мной не заговаривал. Элис болтала с Эмметом, Эсме и Карлайл наслаждались беседой о местных политиканах и законах.

Наконец, я раздала всем десерт, страстно желая, чтобы стрелки часов двигались быстрее, чтобы я могла увидеть Эдварда и убедиться в том, что он в порядке. Эммет сожрал весь пирог в одиночку. Я только улыбнулась ему. Он в ответ просто пожал плечами и широко улыбнулся. Доктор Каллен и Эсме сидели с раскрытыми ртами, удивляясь, что он все еще не лопнул.

Эсме отправила мужчин и Элис в гостиную смотреть спортивный канал, а сама помогла мне убрать со стола.

- Как ты, дорогая? – прошептала она мне на ухо, бросая взгляд в гостиную. Я закатила глаза.

- Я уже говорила, Эсме, что все в порядке, и можешь не волноваться, - устало выдохнула я. Она мило улыбнулась. Мы начали относить тарелки на кухню.

- И что ты думаешь о докторе Каллене, Белла? – спросила она, пока я мыла тарелки, а она их вытирала.

- Он… - я замолчала, пытаясь подобрать правильный термин. – Он, кажется, очень заботливый и сострадательный. Мне он нравится, - искренне улыбнулась я. Она, похоже, немного удивилась, что я делаю такое драматичное заявление, проведя с ним всего лишь час. Но я знала о нем больше, чем она представляла. Он дал Эдварду хороший дом. Он забрал его от плохих людей и дал ему лучшую жизнь. Это много говорит о человеке. Доктор Каллен не мог не понравиться мне.

Мое одобрение обрадовало Эсме. Интересно, не означало ли это, что ее отношения с доктором – нечто большее, чем они демонстрируют? Но я не стала спрашивать. Это не мое дело. Но втайне я надеялась, что да. Они заслужили друг друга.

Когда все было вымыто и убрано, то мне оставалось только переживать за необычное поведение Эдварда. Доктор Каллен и Эммет ушли в шесть тридцать, поблагодарив меня, Элис и Эсме за обед. После этого я долго валялась на диване с Элис. Она так и не спросила меня о том, почему я ткнула ее ботинком за столом. Я понадеялась, что она решила, что была слишком грубой.

Чтобы занять себя, я начала печь печенье, сделав «тройные сумеречные тоффи», любимое печенье Элис. Это вроде как извинение за удар. Когда они были готовы, я запаковала порцию Эдварда в пакет и убрала его в рюкзак, который, как всегда, возьму с собой. Мне очень хотелось увидеть его.

В девять часов Эсме и Элис уползли спать, сославшись на грозу в качестве оправдания своей сонливости. Но я продолжала расхаживать по кухне, нервно глядя на часы на микроволновке и желая, чтобы быстрей пришла полночь. По крыше яростно молотил дождь, каждые несколько секунд сверкала молния. В десять я поняла, что больше не выдержу. Мне надо увидеть Эдварда. Так что я надела толстовку и даже не позаботилась положить в рюкзак что-то еще, кроме печенья, просто вылетев в грозу.

Кутаясь в толстовку, чтобы скрыться от дождя, я взглянула на окно Эдварда. Света в нем не было. В моем животе поселилось странное чувство. Что-то стряслось. И я быстро побежала, опустив голову, к задней стене дома, из осторожности не проходя мимо окон на первом этаже, чтобы доктор Каллен случайно не увидел меня. На мгновение стена осветилась вспышкой молнии, и я нашла правильное место на решетке, начиная подниматься на балкон. Вода стекала по моему лицу, не давая возможности ничего различить, и я полагалась больше на руки, чем на глаза. Но, в конце концов, добралась до перил и перекинула через них ногу, чуть не соскользнув с мокрой решетки. Но удержалась, спустив на безопасный балкон свое промокшее тело.

Я повернулась и подняла мокрый кулак, чтобы постучать в темное стекло французской двери, когда услышала это. Будильник. Застыв, я стояла под дождем с поднятым кулаком. Звон не прекращался. Наконец я постучала. Громче, чем обычно, надеясь, что Эдвард услышит стук и будильник внутри. Эдвард не подходил.

Дюжина вариантов возникли в моей голове. Большая часть была о мертвом Эдварде, лежащем в комнате. Поддавшись иррациональной панике, я выбросила всю логику в окно и, взявшись за ручку, распахнула дверь.

Будильник орал самым отвратительным звуком, который я только слышала. Но в комнате было абсолютно темно. Я прошла, съеживаясь от электронного сигнала и капая на золотистый ковер, и закрыла за собой дверь. Я вошла в комнату, но не могла больше ничего сделать.

- Эдвард? – прохрипела я, от беспокойства голос сломался. Несколько секунд я просто стояла и ждала, но ответа не последовало. Потом я порассуждала, можно ли мне пройти в комнату дальше.

А потом я услышала стон, исходящий от постели Эдварда. Глубокое. Агонизирующее рыдание. Во мне немедленно возникли две конфликтующие эмоции. Во-первых, облегчение, что Эдвард жив. Во-вторых, ужас, что случилось что-то страшное. Отбросив сомнения, я медленно и осторожно пошла к тумбочке, где стояла лампа, не собираясь больше ничего делать. Добравшись до места назначения, я с помощью вспышки молнии и света будильника нашла лампу, нашарила выключатель и повернула его.

И выдохнула, когда увидела Эдварда на кровати. Он спал. Если это можно так назвать. Одной рукой он сжимал растрепанные волосы, по щекам текли слезы. Он лежал на боку, на покрывале, все еще одетый, лицом ко мне. Но это еще не самое худшее. Его лицо исказилось от агонии, а тело дрожало и тряслось. Ему снился кошмар.

Он издал еще одно придушенное рыдание, и я почувствовала, что мои глаза начинают увлажняться. Я не могла видеть, как он мучается. Это второе душераздирающее зрелище в моей жизни – первым было тело моей мертвой матери.

- Эдвард, - вновь позвала я его, уже громче. Но он не проснулся. Его словно бы поймал и не отпускал кошмар. – Эдвард, проснись! - вскрикнула я. Но опять не получила ответа. Я, заплакав, сжала кулаки.

Его боль была моей болью.

- Эдвард, пожалуйста! – сквозь рыдания, рвущиеся из груди, попросила я. Но он опять не ответил. Эдвард все еще трясся и плакал, и так крепко сжимал свои волосы, что костяшки на руках побелели. Мои руки непроизвольно поднялись к моим же волосам и крепко сжали их. Я громко, расстроенно прорычала:

- Черт возьми, Эдвард! Проснись, мать твою! – умоляла я сквозь собственные рыдания. Но я все-таки не могла добраться до него и вытащить оттуда, где он находился. Расстроившись донельзя, я отпустила волосы и выключила чертов будильник.

Когда в комнате опять воцарилась тишина, нарушаемая только шумом дождя и моими тихими рыданиями, я поняла, что собираюсь дотронуться до него. Потрясти его. Ударить его. Потому что больше ничего не может разбудить Эдварда.

Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоить нервы, что было почти невозможно, когда Эдвард так плакал. И медленно подошла к кровати, нервно стискивая руки. Он лежал далеко от края большой кровати, и я не могла просто дотянуться до него. Мне пришлось поставить на матрас одно колено, потом второе, и подползти к его дрожащему телу. Осознание того, что прикосновение к нему может сделать со мной, заставило заплакать еще сильнее. Но я должна была прекратить его боль.

Я поднесла дрожащую руку к кулаку, в котором он сжимал свои волосы, и проверила себя, осторожно коснувшись его побелевшей костяшки. Я вздрогнула, когда коснулась его, как будто по мне прошел ток. И я резко отдернула руку. Но все было в порядке. Никаких вспышек. Так что я пошла дальше и медленно положила ладонь на его кулак. И ощутила странное электричество. Это отличалось от любых других прикосновений. Но в хорошую сторону.

Я стала размыкать его сжатые пальцы. Он крепко сжимал их, но, в конце концов, мне удалось сделать это и опустить его руку на кровать, все еще пребывая в восхищении, что могу здраво действовать. Чувствуя себя немножко более уверенно, и боясь, что я могу потерять вновь обретенную способность, я разрешила себе сделать то, что страстно хотела сделать уже несколько дней. Я убрала с лица Эдварда упавшую прядь волос. И больше не убирала руку, гладя его мягкие, спутанные волосы. К моему удивлению, он мгновенно расслабился. Так что я продолжила. Я гладила его волосы, и с каждым прикосновением он расслаблялся.

Я была в экстазе. Я касалась его. Ему это нравилось. Пьяная от удовольствия и уверенности, которые наполняли меня, я легла на бок, положив щеку на руку, которая еще не касалась его, и глядела в лицо Эдварда, ласково перебирая его волосы. Это успокаивало его, но не до конца. Тогда в памяти всплыли слова Эдварда, сказанные в первую ночь на вышке. Он говорил мне, что его мать пела ему каждую ночь, и он не мог без этого заснуть. «Маленькие симпатичные лошадки».

Так что я начала тихо напевать, продолжая гладить его волосы. Эдвард глубоко вздохнул и замер. Вот оно. То, что нужно Эдварду. Я продолжала напевать и гладить его волосы, и, в конце концов, его слезы высохли, а лицо полностью расслабилось. Он дышал глубоко и спокойно. И выглядел мирно. Уверена, что на моем лице расплылась широкая улыбка. Я чувствовала его шелковые волосы между пальцами и напевала детскую песенку, выученную в четвертом классе.

Вдруг, без предупреждения, рука Эдварда, которую я убрала из его волос, приподнялась и легла на мою талию. Я застыла.

Но вспышек не было. Никакой гипервентиляции, никакого плача, никакой дрожи. Просто рука Эдварда, лежащая на моей талии, и странное электричество, которое он посылал. И я продолжила напевать, гладя его волосы, и храбро придвинулась к нему. Настолько близко, что чувствовала на лице его дыхание. Я улыбнулась шире. Я уже так давно не приближалась к другим настолько близко, и никогда не была так близко к Эдварду. Он теснее обнял меня, придвигая к себе. На этот раз я не замирала. Наоборот, сама обняла его рукой, которой гладила его волосы и прижалась ближе, положив голову к нему на грудь.

Мне было так тепло… и так хорошо… и я чувствовала себя настолько защищенной… что закрыла глаза, удовлетворенно выдохнув. Я продолжала напевать, пока не заснула. И в первый раз за год я проспала всю ночь. Никаких кошмаров, никаких воспоминаний, никаких гардеробных. Просто безопасность в объятиях Эдварда.