Артур Янов

ками в кабинете Арта и после стольких, много более мучитель-

ных часов, какие я провел дома наедине со своим смятенным

и больным разумом. То, что я чувствую — то, что я должен

был почувствовать, чтобы поправиться — это пустота, кото-

рая стала моей наградой за все мое отчаянное стремление об-

рести родительскую любовь. Я слишком многое понял о са-

мом себе и о своих чувствах. Понимание — это просто чувство

и связи чувства.

Так что, когда происходит нечто подобное тому, что тво-

рится сегодня, когда дети — старые и молодые — «чествуют отца

твоего», я не вижу в этих действах никакого смысла. Для меня

это будет еще одно бессмысленное усилие ради продолжения

невротической тяги к завоеванию любви папочки и мамочки.

Напрасны эти усилия. Мне не за что чествовать моих родите-

лей, мне не за что их уважать. Я воспринимаю их в точности

такими, какими они были всегда — людьми, не любившими

меня и не заботившимися обо мне. Но я также отчетливо пони-

маю, что они и сами стали в раннем детстве точно такими же

жертвами, какой они впоследствии сделали меня. Они ничего

не видели, они ничего этого не осознавали, они были тупы и не

обладали знанием и прозрением. Поэтому я не могу просто от-

бросить их, как ненужный хлам за все, что они со мной сдела-

ли. Я не могу их ненавидеть. В конце концов, я не могу обви-

нять их за все, что произошло, потому что, начиная с того дня,

когда я обрел знание, вся ответственность за мое душевное здо-

ровье целиком легла на мои плечи. Поэтому дни, подобные се-

годняшнему, для меня исполнены глубокой печали, так как

напоминают мне о большой лжи, которая испортил а жизнь мне,

моим братьям и моей сестре, да и всем людям. В действитель-

ности во всем этом нет ничего, ровным счетом ничего. Я счас-

тлив, что стал свободным человеком и могу ничего не испыты-

вать по этому поводу, чувствовать эту пустоту, это ничто. Будь

я до сих пор болен, я боролся бы за то, чтобы почувствовать

смысл, я бы боролся за то, чтобы почувствовать одобрение за

мои инфантильные подарки, боролся бы за возвращение люб-

ви, которой никогда не было и помина, боролся бы за то, что-

бы навеки остаться больным. Ничто — не слишком приятная

штука. Ничто. Вот и все, что я могу об этом сказать.

Первичный крик 281

Июля

Сегодня прошло двадцать недель первичной терапии. У меня

нет настроения и желания писать выводы относительно себя,

или даже написать нечто вроде свидетельства, но есть несколь-

ко важных вещей, которые я все же хочу о себе сказать. Двад-

цать недель назад я был человеком, «дошедшим до ручки». На

предыдущих страницах этого дневника я уже писал о своих

жалобах и заскоках, которыми проявлялось мое сумасшествие.

Теперь я хочу написать, каким я вижу себя со стороны и каким

я себя сейчас чувствую.

1. Я стал практически свободным от компульсивного, на-

сильственного поведения. Я бросил курить, ограничил себя в

еде, перестал перекусывать между основными приемами пищи.

Я никогда не грыз ногти и никогда не пил в избытке алкоголь-

ные напитки. Это никогда не было для меня проблемой. Одна-

ко я все же вычеркнул вино из своего меню, и хотя я свободен в

выпивке, я все равно не пью. Раньше я воображал, что это по-

светски — пить вино за обедом, но теперь я так не думаю.

2. Я стал редко проявлять враждебность. Раньше я испы-

тывал враждебность по отношению ко всем, с кем встречался

или сталкивался. Это были кто угодно — дорожные полицей-

ские, учителя, врачи, служащие автомобильных стоянок, ра-

бочие бензоколонок, официантки — список можно продол-

жить до бесконечности. В девятнадцать лет кулачные драки

были для меня в порядке вещей, и так продолжалось, хотя дра-

ки стали реже, еше год—два. Я тешил себя тем, что бросал на

людей подозрительные, грязные взгляды, пользовался жутким

жаргоном, ругательствами, которые готов был обрушить на

голову любого человека по малейшему поводу, а иногда и без

повода. Сегодня — и это началось через одну—две недели пос-

ле начала терапии — я стал практически кротким и мягким.

Мне даже не стыдно употребить это слово, описывая самого

себя. Теперь я — простой добрый человек. По роду работы мне

часто приходится сталкиваться со взрослыми людьми, кото-

рые до сих пор дерутся и с другими, кто охотно пользуется

бранными и оскорбительными словами. При этом я теперь

остаюсь неуязвимым для них. Такое положение кажется мне