День двадцатый первый: 2 июля 2009 года, четверг

В девять утра у двери нашей кафедры толпится народ. Человек пятнадцать из группы ЭПЛ-1-07 уже есть, и вскоре должны подойти еще. Важно, что уже присутствуют такие персоны, как Фаткутдинова и Халитова. А самое главное, что на месте и приятель старосты – интеллигентного вида очкарик. Если уж она ему не отдала, то, значит, Донскова меня вчера просто спасла.

На моих глазах подходит Рената Жилязова и пристраивается позади основной массы собравшихся. Она покусывает губы и не выказывает никакой симпатии ко мне, как будто и не было вчерашнего смс-диалога. Едва я перевожу свой взгляд на нее, как она тут же отворачивается. Ладно, думаю. Жаль, конечно, что не перепихнулись, но по большому счету – хрен с тобой.

– Здравствуйте! – нестройным хором говорят мне все, за исключением секс-барби-гёрл.

– Здравствуйте, ребята! – с елейной интонацией отвечаю я им. – Ну, что: все хорошо подготовились к сегодняшнему дню?

Они кивают с дурацкими улыбками на лицах, из чего явственно следует, что они или готовились столь же по-дурацки, или не готовились вообще.

– Дорогие мои: поднимите, пожалуйста, быстренько ручки, как в первом классе, те, кто уже получил от старосты свое добро. То, что вы ей сдавали.

Студенты тупо переглядываются, явно не догадываясь, куда я клоню.

– Та-ак! – театрально протягиваю я. – Лес рук, как я посмотрю. Ну, что ж – это даже к лучшему. Не для вас, правда. Послушайте меня сейчас очень внимательно. Я довожу до вашего сведения то, что во вторник у меня с вашей старостой практически на том же самом месте, где мы сейчас с вами стоим, состоялся разговор. В ходе этого разговора я ей доходчиво объяснил, что у меня с Бочковым вышел конфликт. А конфликт случился из-за того, что…

Я терпеливо пересказываю почти слово в слово содержание своего разговора с Донсковой.

– Естественно, после такого ни о каком проставлении оценок вашим группам за ЭТО не могло идти и речи. Об этом я и сообщил вашей Элеоноре во вторник. А почему она вам до сих пор ничего не рассказала и, главное, не отдала – это уж спросите у нее сами. Если она захотела, пользуясь неопределенностью ситуации, прихватизировать ваши … ну, вы понимаете, – это одно. Если же она планировала сама договориться с Бочковым и добиться того, чтобы вам все-таки проставили, так сказать, «автоматом», это другое, но я к этому не хочу иметь ни малейшего отношения. В общем, выясняйте у нее сами. Но передайте ей, что если она мне сегодня попадется на глаза, я ее сам лично по стенке размажу. Всё.

Я разворачиваюсь, отхожу от впавшей в состояние ступора студенческой биомассы на несколько шагов назад, потом решаю вообще временно исчезнуть из поля зрения молодежи и с этой целью сворачиваю за угол. Наверняка большинство из них, не зная всех нюансов, осуждает меня. Но мне сейчас наплевать на весь окружающий мир – даже если он в полном составе будет утверждать, что мое решение «заложить» Бочкова было ошибкой. Этого упыря надо было вывести на чистую воду. В конце концов, если ты знаешь, что тебя пытаются развести, было бы ошибкой с точки зрения элементарной психологии делать вид, что веришь разводилам, и покорно соглашаться на их условия.

Я прохожу на кафедру, где мне Кейсана вручает «заботливо» оставленные для меня ведомости (видимо, Зинаида Максимовна, после того, как узнала от Бочкова, что я думаю по поводу мотивов ее интриг, не захотела, чтобы я лишний раз приходил в деканат, и поэтому отдала распоряжение принести их нашим лаборанткам). Жду положенные пятнадцать минут – ни Бочков, ни Трофимов так и не объявляются, но тем лучше. Вылезаю в коридор, окидываю взглядом собравшихся – вроде бы народ уже в сборе.

– Так! Судя по всему, сегодня у вас комиссии не будет, – объявляю я вперившейся в меня горящими глазами толпе. – Заходите по шесть человек!

Призыв адресован в основном стоящим рядом со мной девчонкам, среди которых и Миляуша Миннивалиева, и моя несостоявшаяся гёрл-френд Жилязова. Они тихо, как мыши, проходят на кафедру. Я указываю Миннивалиевой и еще одной приятной девчонке, фамилию которой не помню, на лучшие места, то бишь на те, которые лучше защищены от взглядов наших лаборанток. Впрочем, Кейсана с Яной заметили этот мой нехитрый маневр и ядовито улыбаются между собой.

– Девушка! – обращается Кейсана к той второй, фамилию которой я запамятовал. – Пересядьте, пожалуйста, вот сюда! – она показывает на стул, стоящий почти посередине комнаты и подпадающий под перекрестный обзор.

«Ты уже получила установку, да? Стремишься хорошо служить? Служи-служи, собачка. От этого никому из вас лучше не станет».

Мадемуазеля пересаживается, но тут же поднимается вновь, потому что я приглашаю всех тянуть билеты. Девицы подходят к моему столу, и по некоторым видно, как трясутся у них ручонки. Да уж – перспектива остаться на осень никого не может вдохновлять… Наконец, все оказываются на выбранных местах и при деле. Я прикрываю глаза, делая вид, что не замечаю шпаргалок, и откидываюсь на стуле до упора, закладывая руки за голову.

Так проходят десять минут или чуть больше. Кейсана поднимается с места и куда-то выходит, но немного погодя возвращается и говорит мне почти с порога:

– Игорь Владиславович, вам сказали принимать экзамен в присутствии комиссии…

– А где эта комиссия, хотелось бы знать? – нервозно откликаюсь я.

– В двести тринадцатой.

Я окидываю взглядом своих нимфеток:

– Ну, что? Вы слышали. Перебираемся.

Слава Богу, от искомого помещения нас отделяет метров пять-шесть, так что можно и переселиться. Я сгребаю все только что выложенное на стол в сумку, выхожу (почему-то – с легким сердцем) в хаос, бурлящий за стенами кафедры, и иду вслед за вышагивающими впереди меня шестью смелыми девицами, которые, как волнорез, расчищают мне путь среди двух почти не смешивающихся друг с другом толп, стоящих по разные стороны коридора. Некоторые из физиономий, что маячат по правую сторону от меня, кажутся мне знакомыми, но я не могу вспомнить, откуда я их знаю. Внезапно навстречу мне выплывает фигура Дженнифер Коннели заочного факультета, и у меня наступает прозрение. К счастью – без последствий:

– Айгуль! Это ваша группа сегодня сдает Трофимову? – говорю я, не здороваясь.

– Ага! – так же без приветствия отвечает мне староста ЗМП-1-08. – Вы можете помочь нам?

– К сожалению, нет. Вам лично я бы с удовольствием помог, но сейчас – извините.

– Ну, ладно! – кивает мне она с таким видом, что, мол, «другого я от вас и не ожидала». Впрочем, мне сейчас наплевать даже на столь нелестную реакцию этой по-киношному симпатичной особы. У меня лишь одна задача: не допустить, чтобы хотя бы кто-нибудь из моих подопечных остался на осень и превратился, таким образом, в объект возможной оперативной разработки со стороны Бочкова. С собственноручными признаниями о том, что сдавал деньги на мой экзамен и тому подобной хреновиной.

Я захожу в Д-213 и вижу довольно интересную картину. За двумя придвинутыми друг к другу преподавательскими столами, слева и справа соответственно, сидят Козёл и Свинья, то бишь Трофимов и Мандиева, – живая натура для съемок рекламы парочки «Твикс». Разделенные проходом парты, за исключением двух первых и двух последних рядов напротив Трофимова, забиты дрожащими от страха студентами, среди которых я теперь уже без труда узнаю балбесов из группы Айгуль. Я подхожу к первой парте справа, что ближе к сфере обзора Мандиевой (при всей моей неприязни к ней, Руслана в данный момент я ненавижу еще больше, и быть под его рентгеном мне сейчас не хочется абсолютно), оттесняю набросанные друг на друга куртки и неторопливо, с максимально доступным мне сейчас комфортом размещаюсь на занятом месте. Бросаю несколько коротких взглядов на главных представителей нашего кафедрального звернинца и, как бы сказал покойный Леонид Ильич, с чувством глубокого внутреннего удовлетворения отмечаю, что Трофимов, как каменный истукан, уткнулся в какую-то ничем не примечательную точку на столе, а у Мандиевой такой вид, будто она съела лимон без сахара, причем не один. Отлично!…

– Заходите сюда! – машу я своим заглядывающим в аудиторию старлеткам.

Они тихо, едва ли не на цыпочках, подходят ко мне, боязливо озираясь на Трофимова и особенно Мандиеву, которая то и дело прикрикивает на свою группу.

– Это – ваши места! – указываю я им на первые два свободных ряда слева, от которых, как мне кажется, несет козлятиной. – Берите билеты и называйте мне их номера!

Девчонки осторожно начинают тянуть из разложенной по парте кипы бумаг кусочки своего возможного счастья на сегодняшний день. Сейчас у них наверняка замирают сердца – так зримо они стараются подгадать совпадение будущих вопросов с заготовленными шпорами. Судя по выражениям их лиц, это никому не удается сделать на отлично, но на троечку пойдет.

– Миннивалиева, третий! – сообщает мне племяшка Васила.

Я киваю и записываю сказанное на приготовленный чистый лист А-четвертого формата. Процедура повторяется еще пять раз, после чего девчонки рассаживаются, а я разворачиваюсь к ним лицом, старательно делая вид, что собираюсь отслеживать каждый подозрительный шорох с их стороны. Краем глаза смотрю на Трофимова с Мандиевой. То, с каким напряжением они взирают на моих пигалиц (а скорее всего – до того, как я повернулся – сканировали и меня самого), передается мне настолько ощутимо, что в этот момент я невольно вспоминаю отвергаемое до сих пор традиционной философией утверждение, что мысль материальна.

Первые полчаса протекают незаметно – в монотонном сопровождении гула из коридора и шелеста шпаргалок, изредка прерываемого шумом открывающихся и закрывающихся дверей и похрюкиваниями Мандиевой на будущих троечников (в том, что большинство из присутствующих здесь юных шалопаев и шалопаек выйдут отсюда именно троечниками, мало кто сомневается). «Осталось пять минут!», – «грозно» напоминаю я своим девицам, и делаю знак глазами одной из них, чтобы не светила так откровенно свои «секретные материалы» – чего доброго, еще на пересдачу отправят. Пожалуй, для полного эффекта надо добавить еще одну фразу:

– Если кто готов, пожалуйста, подходите!

«Готовых», естественно, не находится. Я делаю глубокий вздох и довольно громко цокаю в знак того, что вы, мол, дорогие мадемуазели, могли бы быть и порасторопнее: все-таки «пасли» вас совсем не так уж жестко, как этого можно было бы ожидать. Замечаю, что племянница Васила вопросительно смотрит на меня. Непонятно, что ей нужно – может быть, она просто ищет какой-то моральной поддержки в моих глазах, но на всякий случай показываю ей указательным пальцем, что нужно идти вперед – действовать, а не сидеть на месте.

Обозначенное мной время улетучивается со скоростью сигаретного дыма, и я поднимаюсь с места, чтобы прежним начальственным тоном громогласно объявить:

– Так, в конце текста ставим сегодняшнее число, подпись, и листочки сдаем с вложенными билетами.

Девицы выводят свои закорючки моментально, хотя изображают, что делают это предельно старательно, каллиграфически почерком. Я про себя улыбаюсь, но их можно понять: за оставшиеся секунды любой не совсем испорченный студент почти обязан стремиться вписать еще хотя бы несколько слов в свой ответ.

– Давайте, давайте! – видя, что пауза затягивается, начинаю поторапливать их я.

Они ставят последние штрихи к портретам своего невежества в области организации малого и среднего бизнеса и по очереди протягивают мне листы.

– Так. Кто первый? – спрашиваю я, глядя на Миннивалиеву. Сам в этот момент думаю, поймет ли она мою подсказку?

– Можно я? – говорит она.

Молодец, девочка! Поняла.

– Да, пожалуйста. Проходите вон туда!

Мы садимся с ней по углам от стола, за которым ссутулился Трофимов.

– Какой у вас первый вопрос? – спрашиваю я, доставая ее граффити из общей кучи.

– Понятие предпринимательства, его типы и виды.

– Так. Начинайте.

– Предпринимательство – это самостоятельная, осуществляемая на свой риск деятельность, направленная на систематическое получение прибыли от продажи товаров, выполнения работ, оказания услуг лицами, зарегистрированными в данном качестве в установленном законом порядке!

– Угу… – Я кладу листок с ее ответом и вложенным в него билетом на стол, а их изучением немедленно начинает заниматься Животное. – Что еще надо добавить? За счет чего еще можно получать прибыль?

– А! За счет производства!

– Ладно, хорошо, – киваю я.

– А вот скажите: что, по-вашему, самое главное в этом определении? – вступает в наш междусобойчик Трофимов.

Миннивалиева вначале смотрит на него, затем переводит взгляд на меня, но быстро решает, что моей помощи сейчас ожидать проблематично, замыкается и опускает глаза. Так, съежившись, она сидит примерно секунд пятнадцать, пока я не задаю с целью ее спасения наводящий вопрос:

– Ну, смотрите: разве это просто – так вот взять и заработать миллион? Нет, ведь, наверное, правда?

Племяшка Васила кивает, постреливая теперь глазами то в мою сторону, то в сторону «шестёрки» Бочкова.

– Значит – какой признак предпринимательства будет определяющим?

Она молчит. Молчит пять, затем десять секунд, и я понимаю, что если я сейчас не отвечу за нее сам, дав возможность красиво выйти из ситуации, трояк ей уже гарантирован.

– Риск. Это деятельность по получению прибыли в условиях риска…

– Самое главное! – важно поддакивает мне Трофимов. – Если бы так просто можно было заработать большие деньги, мы бы с Игорем Владиславовичем сейчас здесь не сидели…

…В другое время я бы улыбнулся, как сейчас Миннивалиева, или даже хохотнул, но в данный момент не делаю этого из принципа.

– Продолжайте, пожалуйста, – брякаю я тоном матерого бюрократа, будто и не заметил самого факта присутствия поблизости говорящего двуногого. – О типах и видах предпринимательства что вы можете сказать?

Слава Богу, с этой частью проблем нет (правда, с другой стороны, – еще бы они были!). Плавно перешли ко второму вопросу:

– Конкурсное управление – это…

Племяшка Васила тараторит, боясь сбиться, но в основном общие фразы, что рождает подозрение в характере ее подготовки больше всего. Несет какую-то похожую на правду тривиальщину, но может ли она отойти от неё хоть на шаг в сторону? К сожалению, эта мысль приходит в голову не мне одному…

– Скажите, а какое время дается конкурсному управляющему на исправление состояния предприятия? – резонно интересуется Трофимов.

Миннивалиева опять молчит, и это уже начинает создавать очень неприятный осадок, накапливающийся с катастрофической быстротой.

– Ну, неделю, месяц, год, три года? Или сколько угодно может управлять? – продолжает поддавливать рогами Козёл.

Становится ясно, что ситуацию нужно срочно спасть, иначе диплом этой хорошей девчонки будет безнадежно испорчен.

– Нет, все-таки на пять, как вы обычно сдаете, вы не тянете. Четверка с минусом максимум, – говорю я, делая вид, будто эта юная особа только спит и видит, как получить пятерку, хотя ей, конечно, сейчас и четвертак за счастье. Расчет идет еще и на то, что она – пионер допсессии. И он срабатывает…

– Первый раз сдаете или уже приходили? – сурово спрашивает Трофимов.

– Первый, – кивает Миннивалиева.

– Ну, ладно – четыре тогда можно поставить…

Похоже, что мы с Василовой племянницей выдыхаем одновременно. Я слегка подмигиваю ей; она это заметила и улыбается в ответ. Расписываю сначала самый важный документ – ведомость, – пока Трофимову не пришло в голову передумать, и только потом – зачетку. Видя, как Трофимов выводит вторую подпись в ведомости, я протягиваю Миннивалиевой ее зачетную книжку и еще раз, теперь уже открыто, улыбаюсь.

– Спасибо. До свидания! – говорит она мне, но Трофимов решает, что к нему это тоже относится.

– До свидания! – отвечаем мы с ним почти одновременно. Затем я снова принимаю эстафету:

– Следующий!

Оставшихся пять девиц мы пропускаем довольно быстро – благо, против троек никто не возражает, кроме одной, которая все-таки выруливает на четверку. Каким-то чудом я под занавес умудряюсь спасти от двояка закравшуюся вместе с хорошистками Жилязову, а то бы пришлось прийти этой дурочке завтра еще раз, а потом, как в стихах: «и осень уж не за горами»… Получив зачетку, она смотрит на меня довольно равнодушным взглядом, но мне это сейчас по какой-то причине совершенно необидно. Наверное, потому, что я действительно очень хорошо к ней относился раньше и всё равно рад, что удалось её вытащить… В следующую шестерку входят приятель старосты – баскетбольного роста парень с видом, представляющим нечто среднее между компьютерным спецом и актером, игравшим Жака Паганеля в многосерийном советском фильме; посещавшая все мои лекции и получившая у Бочкова «два» неудачница Халитова; еще трое девчонок, которых я знаю только на лица, но не по именам, и моя бывшая любимица Фаткутдинова. Последняя, заметив, как я встаю, начинает мне радостно улыбаться, но я её быстро возвращаю на землю тихо произнесенной фразой «Вы меня очень разочаровали!». Все учатся на «хор.» и «отл.». и все нервничают так, как будто это первый экзамен в их жизни. Отведенные тридцать минут снова летят со скоростью экспресса на магнитной подушке, но не успевают подойти к концу, как Трофимов – неожиданно и для студентов, и для меня самого – задает вопрос:

– Так, кто согласен с тройками?

Шесть рук моментально поднимаются в воздух, и, несмотря на всё напряжение, мне становится смешно. Впрочем, я вижу, что на лицах ребят сейчас такое же выражение, как и на моем собственном.

– Все к столу тогда.

Оформление происходит в темпе вальса. Между росписями ведомости и зачеток я едва слышно говорю Фаткутдиновой и Халитовой: «Передайте своей старосте, что я ее убью, если увижу!». Они понимающе кивают. Через полчаса картина вновь повторяется один в один. Я шепчу сидящим на передней парте девчонкам: «Когда выйдите, первым делом к старосте! Стрясите с нее всё!». Одна из них, клубная тусовщица, отвечает мне так же шепотом: «А она уже отдала!». И я чувствую, как гора спадает с моих плеч…

До обеда мы успеваем пропустить больше половины потока. Вдобавок к этому еще и подуставший Трофимов облегчает мне жизнь. Новым заглядывающим в аудиторию гаврикам он командует:

– Давайте, все заходите!

Тридцать с лишним человек врываются в комнату не хуже монгольской орды и начинают роиться вокруг меня подобно осам. Пользуясь моментом, я отдаю им жестом беззвучную команду выбирать тот билет, который больше подходит. Они наперегонки выхватывают бумажки из лежащей передо мной пачки; видят, что это не то, чего бы им хотелось, и лезут в пачку (а, точнее, в уже бесформенную кучу) по новой. «П…здец!» – слышу я справа от себя. Я поднимаю голову и укоризненно смотрю на малознакомую мне брюнетку с овечьими завитушками на голове. Она в ответ делает умилительную физиономию, – мол, простите, пожалуйста! – кладет свой билет обратно и, судя по радостной улыбке, вытаскивает что-то более-менее достойное ее ума. Я с трудом успеваю записывать фамилии с номерами билетов; гул «моей» толпы смешивается с шушуканием сидящих позади меня заочников и взвизгиваниями Мандиевой. Остальное, как обычно: студенты сначала терпеливо ждут, когда я запишу их данные, а потом стремглав рвутся быстрее забить самые дальние места. Когда очередные тридцать минут заканчиваются, Трофимов объявляет, что для ускорения процесса принимать мы будем раздельно. «Одна часть подходит ко мне, другая – к Игорю Владиславовичу!». Его предложение весьма кстати с учетом того, что от соседства с ним и Мандиевой меня уже просто тошнит. Трофимовская часть потока заканчивается быстрее, чем моя: в основном народ стремится именно ко мне, а к бочковской шестёрке липнут те, кто не без оснований считает, что вытягивать их на высокую оценку я не буду. Одна из таковых – Коровьева – весьма эффектная тёлка с холодными, как у Снежной королевы, глазами – до последнего клянчит у Трофимова четвертак, наивно полагая, что я на ее разговор не обращаю внимания. К моему удовлетворению отвечала она слабенько, что сразу облегчает мне задачу влепить ей во что бы то ни стало три балла. Здороваться надо в течение семестра с преподавателем, кретинка! Особенно когда сталкиваешься с ним в коридоре лицом к лицу. Особенно если он делает на лекции знаки, что неравнодушен к твоим прелестям, а ты после этого начинаешь демонстративно отворачиваться и вообще вести себя как полная дура. Глядишь – и тебе бы достался список дополнительных вопросов. Или хорошая скидка, если надумала бы покупать оценку, как все. А так – довольствуйся тройкой, мадемуазель!

– Ну, пожалуйста, Руслан Алексеевич! – канючит она уже в десятый раз, изображая улыбку оказавшейся лицом к лицу с клиентом стриптизёрши.

– Не тяните вы на четверку, Коровьева! – подаю со своего места реплику я.

– Не тянете – я и говорю! – сразу поддакивает мне Трофимов.

«Еще бы ты так не сказал, козлик! Пятнадцать минут назад ты открыто предложил мне расписывать тройки поодиночке, а если у кого-то есть желание поставить четыре, то свои вопросы обязательно должен задать и второй из нас, на что я молча согласился. И сейчас ты с легкостью сдашь мне эту секс-гранату, потому что ты не будешь пререкаться со мной – в условиях холодной войны, почти тотального замораживания информобмена между нами. Ведомости-то на подпись – и те беззвучно пуляем друг другу!»

Коровьева в последний раз – то ли по инерции, то ли потому, что еще не в силах до конца поверить в недейственность ее чар на Трофимова – растягивает рот в улыбке и затем отворачивается, поняв, что проиграла. Я тут же делаю запись «удовл.» в ведомости, расписываюсь и с чувством выполненного долга передаю её через сидящего передо мной троечника Трофимову, взамен получая зачетку тающей на глазах от горя Снежной королевы.

Очередь подходит к концу. В целом всё окей. Тройки, конечно, идут валом, как зерно на элеваторе, но, главное, что нет тех, кто гарантированно приходит в начале сентября. Правда, одного идиота, так и не научившегося списывать со шпаргалки, пришлось удалить, второй завалился сам, но в запасе у них есть еще один день, и можно надеяться, что завтра всё обойдётся. Я вынимаю телефон и, положив руку на колено, набираю верноподданническую эсэмэску: «Василий Никитич, здравствуйте! Спасибо Вам огромное еще раз! Пришла староста, о которой я вчера говорил Вам, и начала все возвращать студентам. У Вас просто административный талант! Всего Вам доброго!». Затем снова окунаюсь в процесс. Одна из последних будущих троечниц вяло рассказывает мне нечто такое, что я почти уже не слушаю – и так общий тренд на сегодня ясен: Бочков в трансе, Трофимов наложил в штаны, студенты хватают трояки радостно, как альбатросы рыбешку.

И в этот момент телефон Животного начинает трезвонить. Я скашиваю взгляд на Трофимова, и не то по интонации и выражению его лица, не то просто каким-то шестым чувством улавливаю, что ему сейчас звонит Бочков.

– А… Ясно. Ну, всё нормально?… Ага. Ладно тогда.

Трофимов отключается и убирает мобильник в карман пиджака. Выражение лица у него нисколько не изменилось, как не меняется серый костюм, который он носит в любую погоду. Если только сидит теперь этот ублюдок, приосанившись. Или я слишком мнителен и мне это только кажется? Ладно, к черту все сомнения! По тому, как он будет себя вести с оставшимися троечниками, станет ясно, действительно ли настроение у него улучшилось, а если улучшилось, то в какой степени.

Но с троечниками, вопреки моим опасениям, не происходит ничего страшного – они получают свои «уды» быстро и без проблем. В том числе и Слава Можаков – несостоявшийся сборщик дани для Нуриануллина и ментов. Кроме тех немногих, что был выгнан взашей или просто не рискнул зайти сегодня, остается всего одна девчонка. Отвечает слабо, мы ее отправляем на пересдачу, но то, что она завтра не спалится, вероятность девяносто процентов. Так что есть повод открыть шампанское.

Трофимов приторно, почти по-лакейски, напоминает мне про лежащие на столе ключи от аудитории: он взял их сегодня утром на свое имя, и теперь боится, что я из чувства мести могу их не сдать на вахту. Я в ответ не говорю ни слова, даже не киваю, но все же поворачиваюсь к нему в знак того, что эту ценнейшую информацию для размышления принял. Собираю неряшливо разбросанные по столу листки последних отвечавших, отделяю их от билетов и, сложив в разные стопки, убираю в сумку. На сегодня работа закончена, причем – на отлично.

* * *

Домой прихожу в хорошем настроении – первый раз за последнюю неделю. Отпив немного ярко-розового игристого вина, купленного невдалеке от замка Амбуаз, пишу эсэмэску Донсковой: «Он спрашивает только о том, кто такие конкурсные и т. п. управляющие и какие сроки им даются на исправление ситуации. Плюс самую примитивную банальщину типа “Что такое предпринимательская идея?” или “предпринимательская среда”. Никаких других вопросов он не задает». Получаю в ответ смайлик и самый главный с точки зрения моих подопечных месседж: «А ваши дополнительные вопросы, Игорь Владиславович?». Лезу в Интернет, но выясняется, что он почему-то не работает, и мне приходится выстукивать семь нехилых по длине гусениц. Спустя пару минут вижу на дисплее пришедшее «Спасибо! До завтра!». Улыбнувшись, посылаю почти зеркально-симметричное «До завтра! Пожалуйста!» и отправляюсь в комнату допивать сладкую безделушку – привет из французской деревни, рядом с которой когда-то жил да Винчи. Пустяк, а приятно.

Последняя капля опустошенной бутылки совпадает с писком телефона. Я смотрю на экран – эсэмэска от Жилязовой. Так-так: это надо почитать!..

«Игорь Владиславович, я хотела сказать вам большое спасибо!»

Нет… Не стоит возобновлять так хорошо начинавшийся вчера эсэмэсный роман, но ответить надо по всем правилам приличия… Как-нибудь кратко, сухо, чтобы она сразу поняла, что я до сих пор на нее обижен…

«Не за что!» – отправляю я в плавание три коротких слова.

Приятно, но через минуту телефон пикает еще раз:

«И, пожалуйста, не думайте обо мне плохо!»

Ладно, надо успокоить девочку! Но – в том же лаконично-отстраненном стиле…

«Хорошо!»

На этот раз никаких сообщений не приходит (но оно и слава Богу – «не трэба!», как говорят украинцы), и я с чувством выполненного долга включаю ноутбук, чтобы в состоянии алкогольного расслабления пошарить по Сети. В памяти откуда-то возникает, казалось, давно забытая переделка песни Челентано, спетая Агутиным в Новый год «на Первом», и по какой-то причине возникает непреодолимое желание ее послушать. Залезаю в архивные папки, извлекаю нужный видеоролик и нажимаю курсором на угловую стрелку. Спустя пол-минуты мне становится ясно, что, если изменить кое-какие слова (в основном – о противодействии любовным признаниям), совпадение с моим настроением и текущей ситуацией будет почти идеальным. Причина – в этом. Мое подсознание, как выясняется, знает об этом лучше меня самого.

Снаружи я безупречен, но в душе бушуют шторма

Тону я – ушла практически уже под воду корма,

Погибну, но не признаюсь я в любви,

Мой имидж – моя тюрьма,

Каким бы я не казался,

О, Белла Миа, – я схожу с ума!

Жаль только, что мне теперь долго, судя по всему, не удастся поехать на родину Челентано. Но всё равно – вива, Италия! Вива, Венеция! Я – твой новый Бродский. И я прибуду к тебе еще раз, как только смогу…