Тема 4.Эволюция институциональной теории и ее структура

Особое внимание будет уделено ее взаимосвязям с основным течением экономической мысли. Эти взаимосвязи были отнюдь не простыми и, как отно­шения настоящей любви, никогда не протекали гладко. Они про­шли через тернии и испытания. Однако в ходе их обогатились обе теории. Институционализм постоянно критиковал main stream, но и сам развивался под воздействием критики со стороны неоклас­сики. В настоящее время каждая из этих теорий отталкивается от другой, предполагает другую и даже создает себя как другое. Это привело к преображению и неоклассики, и институционализма, который в настоящее время представляет собой довольно слож­ное направление экономической мысли, направление, которому принадлежит будущее.

Институциональная теория возникла и развивалась как оппо­зиционное учение сначала политической экономии, а потом эко­номике. Не случайно американский экономист Бен Селигмен охарактеризовал старый институционализм как «бунт против фор­мализма» (Селигмен, 1968, ч. 1). «Бунт» — потому что институционалисты пытались выдвинуть альтернативную основному уче­нию концепцию, «против формализма» — потому что они стре­мились отразить в экономической теории не только формальные модели и строгие логические схемы, но и живую жизнь во всем ее многообразии. Чтобы понять причины и закономерности раз­вития институционализма, а также главные направления его кри­тики основного течения экономической мысли кратко охарактеризуем методологическую основу доминирующего направления (main stream) — классический либерализм.

4.1. Бунт против формализма. Классический либерализм как идеологическая база классической школы

Все представители классической политической экономии стро­или свои концепции на основе единого представления о природе человека, об обществе, о правительстве и т.д. Согласно классичес­кой либеральной парадигме, человек имеет собственные интере­сы, он сам способен отстаивать их в активной автономной дея­тельности, причем наиболее эффективным образом. Общество при таком подходе рассматривается как совокупность индивидов; «об­щественные интересы» — как производные от личных; лучшим считается то общество, которое в наибольшей степени позволяет индивидам свободно реализовать их частные интересы. Прави­тельство, по мнению классических либералов, создается свобод­ными людьми для защиты установленных конституцией прав, именно этой функцией государство и должно ограничиваться. Поскольку не существует объективных методов, позволяющих за индивидов определять их предпочтения, то именно индивиды должны сами решать, что правильно и что ложно, максимизируя свою функцию полезности.

Свобода — ключевая категория либеральной доктрины — трак­туется как отсутствие принуждения, как синоним автономности и независимости1. Публичная власть возникает только в резуль­тате соглашения индивидов, и только индивиды могут определить разумные границы этой власти. Равенство понимается как созда­ние равных возможностей (а не как равенство результатов); при этом акцентируется внимание на равной защите прав, установлен­ных конституцией. Суд должен осуществлять защиту прав в со­ответствии с конституцией и наказывать тех, кто нарушает права других. Экономическая эффективность достигается тогда, когда ресурсы достаются тем, кто может их наилучшим образом исполь­зовать (уплатив соответственно наибольшую плату). Результатом является Парето-эффективность — ситуация, в которой ни один человек не может улучшить свое благосостояние, не ухудшая тем самым положение других людей.

Четкое определение прав индивидов создает предпосылки для эффективного функционирования рыночной экономики, выявля­ет ее коренные преимущества в сравнении с другими экономичес­кими системами. «Рыночная экономика, — пишет Бьюкенен, — сравнительно более эффективна по трем причинам: она делает стимулы деятельности экономических субъектов совместимыми с производством материальных ценностей; полностью использует локализованную информацию, доступную субъектам только в ус­ловиях отдаленности и децентрализации; представляет максималь­ный простор творческим и изобретательским способностям всех субъектов, действующих подобно потенциальным предпринима­телям» (Бьюкенен, 1993, с. 105).

Трактовка происхождения государства и права как результата свободного договора свободных индивидов ведет происхождение от популярной в новое время теории «общественного договора» (социального контракта). Эта концепция изначально была иллю­зией особого рода — современностью, опрокинутой в прошлое. Она родилась в эпоху религиозных войн, когда освященная тра­дициями феодальная регламентация стала постепенно уступать место сознательному регулированию гражданского общества. Это было время обостренного понимания справедливости; честность и бизнес казались многим несовместимыми. Развитие контракт­ной этики, культуры соблюдения договоров стало настоятельно необходимым. Происходит коренное переосмысление прав и сво­бод, дарованных каждому индивиду «от рождения». Одним из ос­новоположников теории общественного договора был английский философ и экономист Джон Локк (1632—1704). Именно в его тру­дах мы находим обоснование понятия частной собственности как необходимой предпосылки гражданского общества и договорную интерпретацию полномочий государственной власти.

Теория общественного договора рассматривает свободу как «естественное состояние», основу которого составляют права на жизнь, на свободу и на собственность. Именно эти три права об­разуют конституционный базис гражданского общества. Каждое из этих прав создает предпосылки для другого, переходит в дру­гое, создает себя как другое. Право на жизнь реализуется в деятель­ности, подчиненной счастью и выгоде. Право на свободу отрицает политическое рабство, деспотизм. Право на собственность высту­пает как предпосылка и гарантия этих прав. Свободная деятельность основывается на независимом суждении, индивидуальном выборе и сознательном целеполагании. Свобода совести, слова, печати, собраний выступает как важнейшая предпосылка независимой де­ятельности, выбора профессий, свободы передвижений.

Конечно, концепция «естественных прав» и «общественного договора» отражала не реальный процесс политогенеза, а про­граммные требования «третьего сословия» в его борьбе с абсолю­тистским государством. Эта концепция является абстракцией, идеальным образом рыночного хозяйства, где все люди — простые товаропроизводители, действующие в условиях совершенной кон­куренции. Таковы были методологические основы классической политической экономии. Чем же она не устраивала институцио-налистов.

4.2. Критика классической школы. Истоки институционализма

Одним из первых критику классической политэкономии на­чал немецкий экономист Фридрих Лист (1789—1846). В своей «Национальной системе политической экономии» (1841) он под­ходит к политической экономии не как к универсальной и самой совершенной системе, а как к исторической науке, выделяя пять стадий экономического развития наций. Такой исторический под­ход не случаен, ведь Ф. Листу хотелось в первую очередь отразить особенности развития своей страны. А что может быть более на­циональным, чем история? Поэтому, критикуя космополитичес­кую экономию А. Смита, Ф. Лист выступает прежде всего как национальный экономист. «Политической экономии меновых ценностей» он противопоставляет национальную экономическую теорию производительных сил, в центре которой не разделение труда, а приоритет внутреннего рынка над внешним. Понимая, что принципом сравнительных преимуществ могут воспользоваться главным образом богатые государства, а фритредерство (от free trade) выгодно передовым нациям, он отстаивает комплексное раз­витие Германии (гармоничное сочетание фабрично-заводской промышленности с земледелием) под прикрытием протекционист­ской политики (табл. 1.1.1). Он считает, что повышение цен вслед­ствие протекционистской политики будет средством промышлен­ного воспитания нации.

Именно взгляды Ф. Листа предопределили развитие истори­ческой школы, подготовившей становление институционализма. Историческая школа стала протестом против формализма и абстракций классической политэкономии, в которой человек превра­тился во второстепенную деталь, своего рода рациональную акци­денцию. Она отразила возросшее сознание роли, которую играет человеческий фактор в развитии человечества.

В своем развитии историческая школа прошла три этапа: ста­рую (В. Рошер, Б. Гильдебранд, К. Книс), новую (Г. Шмоллер, К. Бюхер) и новейшую (В. Зомбарт, М. Вебер).

Критикуя классическую политэкономию, Густав Шмоллер (1838—1917) пропагандировал необходимость скрупулезного опи­сания фактического хозяйственного поведения, подчеркивал роль неэкономических факторов развития, и прежде всего моральных норм, этики и культуры в хозяйственной деятельности.

Вернер Зомбарт (1863—1946) анализировал роль институтов в формировании своеобразных черт экономического строя, рассмат­ривая генезис современного капитализма как своеобразное про­явление жизни духа.

Макс Вебер (1864—1920) показал многообразие типов капи­тализма: политического, империалистического, фискального, про­мышленного и даже капитализма парий. Однако, пожалуй, наи­большее воздействие на современников оказали идеи М. Вебера, сформулированные им в работах «Протестантская этика и дух ка­питализма» и «Три чистых типа легитимного правления» (Вебер, 1990, с. 44—135). Первая работа, напрямую связавшая генезис ры­ночного хозяйства со спецификой европейской цивилизации, с уникальностью протестантской ментальности остро поставила вопрос о традиционализме жизни в других странах, о невозмож­ности в связи с этим быстрой капиталистической модернизации тогдашней периферии мирового хозяйства.

Проведенная М. Вебером классификация основных («идеаль­ных») типов правления показала, что они покоятся на разных ос­нованиях: рационально-легальный — на законодательно оформ­ленном рациональном праве, традиционный — на исторически сложившихся нормах, харизматический — на преданности лично­сти лидера, вере в его уникальные способности: геройство, силу духа и ораторский талант. Анализ этих трех «идеальных» типов господства не только раскрыл их принципиальные различия, но и обосновал необходимость более адекватного цивилизационно-го подхода к анализу экономических явлений.

4.3. «Старый» институционализм

Сформировавшись на американской почве, институционализм вобрал в себя многие идеи немецкой исторической школы, анг­лийских фабианцев, французской социологической традиции. Нельзя отрицать и влияние марксизма на институционализм. «Старый» институционализм возник в конце XIX в. и оформился как течение в 20—30-х годах XX в. Он пытался занять «среднюю линию» между экономике и марксизмом.

В 1898 г. Торстейн Веблен (1857—1929) выступил с критикой Г. Шмоллера за чрезмерный эмпиризм. Пытаясь ответить на воп­рос, почему экономика не является эволюционной наукой, он вме­сто узкоэкономического предлагает междисциплинарный подход, который включал бы социальную философию, антропологию и психологию. Это было попыткой повернуть экономическую тео­рию к социальным проблемам.

В 1918 г. появляется и понятие «институционализм». Его вво­дит Уилтон Гамильтон. Он определяет институт как «распростра­ненный способ мышления или действия, запечатленный в при­вычках групп и обычаев народа». С его точки зрения, институты фиксируют устоявшиеся процедуры, отражают общее согласие, сложившуюся р обществе договоренность. Под институтами по­нимаются: обычаи, корпорации, профсоюзы, государство и т.д. Обычно к традиционным институционалистам относят таких из­вестных экономистов, как: Торстейн Веблен, Уэсли Клэр Мит­челл, Джон Ричард Коммонс, Карл-Август Виттфогель, Гуннар Мюрдаль, Джон Кеннет Гэлбрейт, Роберт Хейлбронер. Познако­мимся с трудами некоторых из них немного ближе.

В 1899 г. выходит книга Торстейна Веблена «Теория праздно­го класса. Экономическое изучение институтов». Вдохновленный идеями социал дарвинизма, Веблен рассматривает естественный отбор институтов. Институт праздного класса возникает в процве­тающей Америке. Он изучает этот институт, как современные ему антропологи изучали обычаи африканских племен. Он считает, что этот институт является частным проявлением «законов хищниче­ства и паразитизма» и задерживает развитие общества в силу инер­ции, демонстративного расточительства и системы неравного рас­пределения благосостояния (Веблен, 1984).

В книге «Теории делового предприятия» (1904) Т. Веблен ана­лизирует дихотомии индустрии и бизнеса, рациональности и ир­рациональности. Он противопоставляет поведение, обусловленное действительным знанием, поведению, обусловленному привычка­ми мышления, рассматривая первое как источник изменения про­гресса, а второе как фактор, который противодействует ему.В работах, написанных в годы Первой мировой войны и пос­ле нее, «Инстинкт мастерства и состояние промышленных уме­ний» (1914), «Место науки в современной цивилизации» (1919), «Инженеры и система цен» (1921) рассматриваются важные про­блемы научно-технического прогресса и показывается роль инже­неров-менеджеров в создании рациональной промышленной си­стемы. Именно с ними он связывает будущее капитализма.

Уэсли Клэр Митчелл (1874—1948) учился в Чикагском, стажи­ровался в Венском и работал в Колумбийском университете (1913—1948). С 1920 г. он возглавлял Национальное бюро эконо­мических исследований. В центре его внимания находились воп­росы деловых циклов и исследования экономической конъюн­ктуры. У.К. Митчелл оказался первым институционалистом, ана­лизирующим реальные процессы «с цифрами в руках». В своей работе «Деловые циклы» (1927) он исследует разрыв между дина­микой промышленного производства и динамикой цен.

В книге «Отсталость в искусстве тратить деньги» (1937) Мит­челл подвергает критике неоклассический экономике, в основе которого лежит поведение рационального индивида. Он резко вы­ступает против «блаженного калькулятора» И. Бентама, показы­вая различные формы человеческой иррациональности, стремится статистически доказать отличие реального поведения в эконо­мике от гедонистического нормотипа.

Для Митчелла действитель­ный экономический субъект — это среднестатистический человек. Анализируя нерациональность трат денег в семейных бюджетах, он наглядно показывает, что искусство «делания денег» значитель­но опередило умение их рационально тратить.

Большой вклад в развитие старого институционализма внес Джон Ричард Коммонс (1862—1945). В центре его внимания в ра­боте «Распределение богатства» (1893) находится поиск инстру­ментов компромисса между организованным трудом и крупным капиталом. В их числе фигурируют восьмичасовой рабочий день и повышение заработной платы, которая ведет к увеличению по­купательной способности населения. Он отмечает также благотворность концентрации промышленности для повышения эф­фективности экономики.

В книгах «Промышленная доброжелательность» (1919), «Про­мышленное управление» (1923), «Правовые основания капитализ­ма» (1924) последовательно проводится идея социального согла­шения рабочих и предпринимателей посредством взаимных уступок, показывается, как диффузия капиталистической соб­ственности способствует более равномерному распределению бо­гатства.

В 1934 г. выходит его книга «Институциональная экономичес­кая теория», в которой вводится понятие трансакции (сделки). В ее структуре Коммонс выделяет три основных элемента: перегово­ры, принятие обязательства и его выполнение, а также характе­ризует различные виды трансакций: торговые, управленческие и рационирующие. С его точки зрения, трансакционный процесс — это процесс определения «разумной ценности», которая заверша­ется контрактом, реализующим «гарантии ожиданий» (Commons, 1934). В последние годы в центре внимания Дж. Коммонса нахо­дятся правовые рамки коллективных действий, и прежде всего суды. Это нашло отражение в работе «Экономика коллективных действий» (1951), изданной после его смерти.

Дальнейшее развитие институциональный подход получил в работах выдающегося английского историка и социолога Арноль­да Джозефа Тойнби (1898—1975), который свыше 30 лет препода­вал курс международной истории в Лондонской школе экономи­ки. С 1934 по 1961 г. вышли 12 томов «Исследования истории» (Toynbee, 1934—1961), оказавшие огромное влияние на современ­ную экономическую мысль. Важное место в его концепции зани­мает анализ цивилизаций Востока: исламской, индуистской, буд­дийской и дальневосточной. В центре его внимания — влияние религиозных факторов на социально-экономическое и политичес­кое развитие народов. Движущей силой развития цивилизации А. Тойнби считает творческое меньшинство, способное увлечь об­щество в новом направлении. Упадок цивилизации Тойнби свя­зывает с недостатком созидающей силы у творческого меньшин­ства и вследствие этого прекращением преданности и подражания ему со стороны исторического большинства. Это приводит к ут­рате обществом былого социального единства. Наступает дезин­теграция. Общество распадается на три части: 1) господствующее меньшинство, создающее универсальное государство; 2) внутрен­ний пролетариат, взгляды которого отражаются в универсальной религии и церкви (толстовство, гандизм, христианство афроаме-риканцев и т.д.); 3) внешний пролетариат, оформляющийся в вар­варские военные банды. Вторая и третья группы объединяют, по мысли А. Тойнби, слои, живущие в обществе, но ему не принад­лежащие. Эти силы в конечном счете разрушают старую цивили­зацию и одновременно (рождая новую религию) подготавливают предпосылки для возникновения новой цивилизации.

Внимание к цивилизации как к сложной социальной системе сыграло методологическую роль в послевоенных институциональ­ных концепциях. В частности, это нашло своеобразное отражение в работах американского институционалиста, профессора Колум­бийского и Вашингтонского университетов Карла-Августа Виттфогеля (1896—1988), и прежде всего в его монографии «Восточный деспотизм. Сравнительное изучение тотальной власти» (Wittfogel, 1957). Структурообразующим элементом в концепции К.А. Виттфогеля является деспотизм, который характеризуется ведущей ролью государства. Государство опирается на бюрократический аппарат и подавляет развитие частнособственнических тенденций. Богатство господствующего класса в этом обществе обусловлено не собственностью на средства производства, а местом в иерар­хической системе государства. Виттфогель считает, что природ­ные условия и внешние влияния определяют форму государства, а она, в свою очередь, — тип социальной стратификации.

Важную роль в становлении методологии современного инсти-туционализма сыграли работы Карла Поланьи (1886—1964), и прежде всего его «Великая Трансформация» (1944). В работе «Эко­номика как институционализированный процесс» он выделяет три типа отношений обмена: реципроктность, или взаимный обмен на натуральной основе, редистрибуцию как развитую систему пере­распределения и товарообмен, лежащий в основе рыночной эко­номики (Polanyi, 1957).

Наконец, необходимо отметить работы Толкотта Парсонса (1902—1979) и Нейла Джозефа Смелсера (р. 1930) и прежде всего их книгу «Экономика и общество. Исследование интеграции эконо­мической и социальной теории» (1956). Опираясь на общую тео­рию систем, они обосновали необходимость дальнейшего сдвига от экономики к социологии как целостной теории, способной адек­ватно объяснить происходящие изменения (Parsons, Smelser, 1965).

Хотя каждая из институциональных теорий уязвима для кри­тики, тем не менее само перечисление причин неудовлетворен­ности модернизацией показывает, как изменяется представление ученых. В центре внимания оказываются не слабая покупатель­ная способность и неэффективный потребительский спрос, не низкий уровень сбережений и инвестиций, а значение системы ценностей, проблемы отчуждения, традиции и культуры. Даже если рассматриваются ресурсы и технология, то в связи с обще­ственной ролью знаний и проблемами защиты окружающей среды.

В центре внимания современного американского институционалиста Джона Кеннета Гэлбрейта (р. 1908) находятся вопросы техноструктуры. Уже в работе «Американский капитализм. Тео­рия уравновешивающей силы» (1952) он пишет о менеджерах как носителях прогресса и рассматривает профсоюзы как уравновеши­вающую силу наряду с большим бизнесом и правительством.

Однако наибольшее развитие тема научно-технического про­гресса и постиндустриального общества получает в работах «Но­вое индустриальное общество» (1967) и «Экономикс и обществен­ная цель» (1973). «В современном обществе, — пишет Гэлбрейт, — существуют две системы: планирующая и рыночная. В первой ведущую роль играет техноструктура, которая основана на моно­полизации знаний. Именно она осуществляет принятие основных решений помимо владельцев капитала» (Гэлбрейт, 1969, с. 100— 113). Такие техноструктуры существуют как при капитализме, так и при социализме. Именно их рост сближает развитие этих сис­тем, предопределяя тенденции конвергенции (Там же).

4.4.Развитие классической традиции: неоклассика и неоинституционализм. Понятие рациональности и его развитие в ходе становления неоинституционализма.

Неоинституционализм возник на путях преодоления характер­ного для неоклассики ограниченного понимания рациональнос­ти. Поэтому сначала кратко охарактеризуем предпосылки, особен­ности понимания рациональности в неоклассической теории, а также школы, которые существуют внутри нее.

В неоклассической теории рациональной является максими­зация полезности индивида в пределах ресурсов, имеющихся в их распоряжении, знаний, которыми они располагают, и ожиданий в отношении действий других партнеров. Предполагается, что рациональные индивиды не только способны соотнести выгоды и издержки своих действий, но и понимают последствия своей деятельности. В то же время общепринятые нормы, традиции, обычаи играют в построениях неоклассиков весьма скромную роль. Между тем потребность в снижении уровня неопределенно­сти вынуждает экономических агентов опираться на традиции. Там, где преобладает неопределенность, неоклассические предпо­сылки теряют свою универсальную силу. Максимизация может стать бессмысленной, и рациональный индивид вынужден ори­ентироваться не на нее, а на социально-приемлемые результаты. К тому же то, что было рациональным вчера, может оказаться не­рациональным сегодня.

Теория рационального выбора предполагает более гибкий под­ход к проблеме рациональности. Она сформировалась под влия­нием:

• шотландской философии нравственности (Ф. Хатчисон, А. Фергюссон, Д. Юм, А. Смит), сформулировавшей инди­видуалистическую концепцию рационального поведения в обществе;

• утилитаризма (И. Бентам), подчеркнувшего значение мо­ральных суждений и оценок (когда индивид понимает, «что такое хорошо и что такое плохо»);

• неоклассической теории (А. Маршалл), подчеркнувшей роль взаимного обмена между людьми. Аксиома рациональности не стремится к всестороннему опи­санию реальности. Она представляет собой идеальный тип этой ре­альности, который помогает сформулировать основные гипотезы поведения индивидов независимо от сферы деятельности. Теория рационального выбора универсальна. Она формализует логику поведения индивида в различных ситуациях. В политике она по­лучила название теории общественного выбора, в социологии — теории социального выбора, в истории — клиометрики, в праве — экономики и права.

Хотя понятие рациональности весьма дискуссионно, в наибо­лее общем виде рациональность может быть определена следую­щим образом: «Субъект (1) никогда не выберет альтернативу X, если в то же время (2) доступна альтернатива У, которая, с его точки зрения (3), предпочтительнее X»3 (Швери, 1997, с. 37—46). Цифрами выделены три важнейшие характеристики рациональ­ности: ее индивидуальный характер, ограниченность и субъектив­ность.

В теории рационального выбора цели индивидов рассматри­ваются как предопределенные и зависящие от самого индивида. Поэтому в предельном случае видов рациональности может быть больше, чем людей на свете (учитывая изменение их предпочте­ний во времени).

В теории рационального выбора преодолевается ограничен­ность неоклассической теории, поскольку учитывается, что в ежедневных решениях важную роль играют время, трансакционные издержки и информация, от которых традиционная неоклас­сическая теория абстрагировалась. Поэтому теория рационально­го выбора формулирует рациональность не только в строгой фор­ме (как принцип максимизации), но и в менее строгой форме, с учетом ее ограничения во времени, когда люди не добиваются максимума, а стремятся обеспечить определенный уровень опре­деления своих потребностей. Поэтому она учитывает новейшие достижения, сделанные Р. Коузом (трансакционные издержки), Г. Саймоном (ограниченная рациональность), Дж. Стиглером (включившим неполноту информации в неоклассический анализ), Г. Беккером (распространившим принцип неопределенности на семейные отношения) и др.

Теория рационального выбора развивает концепцию методо­логического индивидуализма, заложенную в трудах Т. Гоббса, Б. Мандевиля, А. Фергюссона, К. Менгера. Это означает, что структуры рассматриваются как совокупность преследующих свои цели индивидов. Такой подход не означает абсолютизацию эго­изма. Человек, осуществляющий свой выбор, может действовать и альтруистично. Собственные интересы индивида обычно огра­ничены определенными нравственными обязательствами (А. Сен).

Основой для нашего анализа будет исследовательская програм­ма неоинституционализма, сложившаяся в 70—90-е годы XX в. (Eggertsson, 1997; Kasper, Streit, 1999; Furubotn, Richter, 2000). Исследовательская программа неоинституционализма модифици­рует классическую микроэкономическую программу, отказываясь от некоторых наиболее одиозных предпосылок. Однако вместе с тем сохраняет ее базовые посылки — ядро исследовательской про­граммы (т.е. предпосылки, отказ от которых будет вести к выхо­ду за рамки данной парадигмы). Прежде всего в качестве базовых предпосылок мы будем рассматривать стабильность предпочтений индивида, и основным следствием из этого будет равновесный анализ. Другой базовой предпосылкой является рациональность в поведении агентов5. Защитный слой — это набор предпосылок, изменение которых позволяет нам говорить о создании модифи­цированной исследовательской программы.

Институциональная экономика вводит права собственности как инструмент анализа и отказывается от предпосылок идеаль­ности рынка, утверждая, что существуют трансакционные издерж­ки. Другие предпосылки (полнота информации и абсолютная ра­циональность агентов, действующих на рынках) также претерпе­вают изменения.

Неоинституциональный подход акцентирует внимание на том факте, что получаемый результат будет зависеть от модели пове­дения человека и условий, в рамках которых он функционирует (institutions matter). Отказ от идеальных моделей неоклассическо­го подхода приводит к новым решениям и результатам с учетом неполноты информации, ограниченной рациональности, оппор­тунистического поведения участников

Неполнота информации

Предпосылка о полноте доступной информации кажется не­реалистичной и заметно сужает прикладную область экономичес­ких исследований. Развитие экономической науки в XX в. во мно­гом определялось изучением проблем неопределенности и связанных с этим проблем поиска информации и ее последующей обра­ботки (работы Ф. Найта по проблемам неопределенности и риска (Knight F.H., 1921), теория ожидаемой полезности Дж. фон Ней-мона и О. Моргенштерна (Нейман, Моргенштерн, 1970), теория поиска информации Дж. Стиглера (Стиглер, 1995) и др.).

• Ограниченная рациональность

Теория ограниченной рациональности Г. Саймона содержит альтернативные процедуры выбора в условиях неполной инфор­мации. Процесс принятия решения включает две стадии: 1) по­иск и 2) принятие удовлетворительного варианта.

Концепция Саймона схожа с теорией поиска информации, предложенной Дж. Стиглером, тем, что в ней также не существу­ет готовых альтернатив, однако предполагается, что мы не в со­стоянии максимизировать какую-либо функцию полезности (Simon, 1979, р. 285).

• Оппортунистическое поведение участников

Понятие оппортунистического поведения напрямую связано с мотивацией экономического агента, которая приобретает новое значение. Если первоначально мотив собственного интереса трак­товался исключительно как «эгоизм», то в настоящее время от этой эмоциональной окраски постарались освободиться6. В неоинсти-туционализме его место в значительной мере заняло понятие «оп­портунистическое поведение», которое трактуется как «стремле­ние к личной выгоде с использованием коварства, включающего просчитанные усилия по сбиванию с правильного пути, обману, сокрытию информации и другие действия, мешающие реализации интересов организации. Оппортунистическое поведение необхо­димо отличать от простого эгоизма, когда индивиды играют в игру с фиксированными правилами, которым они безусловно подчи­няются» (Уильямсон, 1996, с. 689). При этом непосредственно используется концепция собственного интереса

4.5. Школы теории рационального выбора

В рамках теории рационального выбора первоначально сложи­лось два направления: общественного и социального выбора, а внутри первого — две школы: Чикагская и Вирджинская И хотя различия между ними в настоящее время по­степенно стираются, подчеркнем их важнейшие особенности.

Для чикагской школы, сформировавшейся еще в середине 1930-х годов, характерен акцент на рыночный успех и вера в нео­классическую теорию цен и эффективность рынков. Вирджинская школа зародилась в Чикагском университете и оформилась позднее, уже в 1950-е годы. Здесь в центре внимания исследова­телей находятся не достоинства рынка, а несостоятельность политики. Более того, сама политика понимается как обмен, при­чем в этом обмене представителей вирджинской школы интере­сует прежде всего не позитивный, а нормативный анализ этичес­ких основ конституционной экономики.

В отличие от вирджинской школы, теория социального выбо­ра (во главе с К. Эрроу) пытается построить функцию обществен­ного благосостояния, наилучшим образом отражающую интересы групп индивидов. В отличие от Вирджинской школы они харак­теризуют институты не как механизмы правил и процедур, помо­гающих осуществить выбор, а как инструменты достижения рав­новесия, лежащие в основе политической игры8 (Уильямсон, 1996, с. 689).

Общественный выбор и его основные стадии. Место институционального выбора

Конституционный выбор. Еще в статье 1954 г. «Индивидуаль­ный выбор при голосовании и рынок» Джеймс Бьюкенен выде­лил два уровня общественного выбора: 1) начальный, конститу­ционный выбор (который совершается еще до принятия консти­туции) и 2) постконституционный. На начальном этапе определяются права индивидов, устанавливаются правила взаимо­отношений между ними. На постконституционном этапе форми­руется стратегия поведения индивидов в рамках установленных правил.

Дж. Бьюкенен проводит наглядную аналогию с игрой: снача­ла определяются правила игры, а потом в рамках этих правил, осуществляется сама игра. Конституция, с точки зрения Бьюкенена, и является таким набором правил для ведения политичес­кой игры. Текущая политика — это результат игры в рамках кон­ституционных правил. Поэтому результативность и эффектив­ность политики в значительной мере зависят от того, насколько глубоко и всесторонне была составлена первоначальная консти­туция; ведь по Бьюкенену, конституция — это прежде всего ос­новной закон не государства, а гражданского общества.

Однако здесь возникает проблема «дурной бесконечности»: чтобы принять конституцию, необходимо выработать предконсти-туционные правила, по которым она принимается, и т.д. Чтобы выйти из этой «безнадежной методологической дилеммы» (Buchanan, 1962, р. 6), Бьюкенен и Таллок предлагают кажущее­ся самоочевидным в демократическом обществе правило едино­гласия для принятия первоначальной конституции. Конечно, это не решает проблему, так как содержательный вопрос подменяет­ся процедурным. Однако в истории такой пример есть — США в 1787 г. показали классический (и во многом уникальный) пример осознанного выбора правил политической игры. В условиях от­сутствия всеобщего избирательного права Конституция США была принята на конституционном совещании.

Правовая система выступает как своеобразный общественный капитал. Характеристика закона как капитального блага получи­ла всестороннее обоснование в работе Дж. Бьюкенена «Границы свободы». «Система законов, формализованы ли они на практике или нет, — писал Дж. Бьюкенен, — представляет из себя обще­ственный капитал, отдача от которого повышается с течением времени» (Buchanan, 1975, р. 123).

В отличие от обыкновенного капитала, отдача от которого может быть получена сразу, выгоды от надежной правовой систе­мы, заключающиеся в росте стабильности межиндивидуальных взаимоотношений, очевидны отнюдь не сразу. Более того, посте­пенное расшатывание правовой системы, «размывание» правовых устоев может привести к тому, что общественный капитал будет потерян раз и навсегда.

Постконституционный выбор. Постконституционный выбор означает выбор прежде всего «правил игры» — правовых доктрин и «рабочих правил» (working rules), на базе которых определяются конкретные направления экономической политики, направленной на производство и распределение общественных благ (рис. 1.1.2).

Сталкиваясь с проблемой провалов рынка, государственный аппарат стремится найти решение двум взаимосвязанным задачам: обеспечить нормальную работу рынка и решить (или(хотябыi смяг чить) острые социально-экономические проблемы. На это направ­лена антимонопольная политика, социальное страхование огра­ничение производства с отрицательными и расширение производ­ства с положительными внешними эффектами, производство общественных благ.

Сравнительная характеристика «старого» и «нового» институционализма

Хотя институционализм как особое течение сложился еще в начале XX в., долгое время он находился на периферии экономи­ческой мысли. Объяснение движения экономических благ лишь институциональными факторами не находило большого числа сторонников. Отчасти это было связано с неопределенностью са­мого понятия «института», под которым одни исследователи по­нимали главным образом обычаи, другие — профсоюзы, третьи — государство, четвертые — корпорации и т.д. и т.п. Отчасти — с тем, что институционалисты пытались в экономике использовать ме­тоды других общественных наук: права, социологии, политологии и др. В результате они теряли возможность говорить на едином языке экономической науки, каким считался язык графиков и формул. Были, конечно, и другие объективные причины, по ко­торым данное течение оказалось не востребованным современни­ками.

Ситуация, однако, коренным образом изменилась в 60—70-е годы. Чтобы понять почему, достаточно провести хотя бы беглое сравнение «старого» и «нового» институционализма Между «старыми» институционалистами (Т. Веблен, Дж. Коммонс, Дж. К. Гэлбрейт) и неоинституционалистами (Р. Коуз, Д. Норт или Дж. Бьюкенен) есть, по крайней мере, три корен­ных различия.

Во-первых, «старые» институционалисты (например, Дж. Ком-монс в «Правовых основаниях капитализма») шли к экономике от права и политики, пытаясь изучать проблемы современной эко­номической теории методами других наук об обществе; неоинсти-туционалисты идут прямо противоположным путем — изучают политологические и правовые проблемы методами неоклассичес­кой экономической теории, и прежде всего с применением аппа­рата современной микроэкономики и теории игр.

Во-вторых, традиционный институционализм основывался главным образом на индуктивном методе, стремился идти от част­ных случаев к обобщениям, в результате чего общая институцио­нальная теория так и не сложилась; неоинституционализм идет дедуктивным путем — от общих принципов неоклассической эко­номической теории к объяснению конкретных явлений общест­венной жизни.

В-третьих, «старый» институционализм как течение радикаль­ной экономической мысли обращал преимущественное внимание на действия коллективов (главным образом профсоюзов и прави­тельства) по защите интересов индивида; неоинституционализм ставит во главу угла независимого индивида, который по своей воле и в соответствии со своими интересами решает, членом ка­ких коллективов ему выгоднее быть.В последние десятилетия наблюдается рост интереса к инсти­туциональным исследованиям. Отчасти это связано с попыткой преодолеть ограниченность ряда предпосылок, характерных для economics (аксиомы полной рациональности, абсолютной инфор­мированности, совершенной конкуренции, установления равно­весия лишь посредством ценового механизма и др.) и рассмотреть современные экономические, социальные и политические процес­сы более комплексно и всесторонне; отчасти - с попыткой про­анализировать явления, возникшие в эпоху НТР, применение к которым традиционных методов исследования не дает пока же­лаемого результата. Поэтому покажем сначала, как происходило развитие предпосылок неоклассической теории внутри ее.

Классика и неоинституционализм: единство и различия

Общим для всех неоинституционалистов являются следующие положения: во-первых, социальные институты имеют значение, и, во-вторых, они поддаются анализу с помощью стандартных инструментов микроэкономики. В 60—70-е годы XX в. возникло явление, названное Г. Беккером «экономическим империализмом». Именно в этот период экономические понятия «максими­зация», «равновесие», «эффективность» и другие стали активно применяться в таких смежных для экономики областях, как об­разование, семейные отношения, здравоохранение, преступность, политика и т.п. Это привело к тому, что базовые экономические категории неоклассики получили более глубокую интерпретацию и более широкое применение.

Каждая теория состоит из ядра и защитного слоя. Не состав­ляет исключения и неоинституционализм. К числу основных предпосылок он, как и неоклассика в целом, относит прежде всего:

• методологический индивидуализм;

• концепцию экономического человека;

• деятельность как обмен.

Однако в отличие от неоклассики, эти принципы стали про­водиться более последовательно.

Методологический индивидуализм. В условиях ограниченнос­ти ресурсов каждый из нас стоит перед выбором одной из имею­щихся альтернатив. Методы анализа рыночного поведения инди­вида универсальны. Они с успехом могут быть применены к лю­бой из сфер, где человек должен сделать выбор.

Основная предпосылка неоинституциональной теории состо­ит в том, что люди действуют в любой сфере, преследуя свои лич­ные интересы, и что нет непреодолимой грани между бизнесом и социальной сферой или политикой. Теория общественного выбо­ра, например, последовательно разоблачает миф о государстве, у которого нет никаких иных целей, кроме заботы об обществен­ных интересах. Теория общественного выбора (public choice theory) — это теория, изучающая различные способы и методы, посредством которых люди используют правительственные учреждения в своих собственных интересах.

«Рациональные политики» поддерживают прежде всего те про­граммы, которые способствуют росту их престижа и повышают шансы одержать победу на очередных выборах. Таким образом, неоинституциональная теория пытается последовательно провес­ти принципы индивидуализма, распространив их на все виды де­ятельности, включая социальную сферу и государственную службу.

Концепция экономического человека. Второй предпосылкой нео­институциональной теории выбора является концепция «эконо­мического человека» (homo oeconomicus). Человек в рыночной эко­номике отождествляет свои предпочтения с товаром. Он стремится принять такие решения, которые максимизируют значение фун­кции полезности. Его поведение рационально. Рациональность индивида имеет в данной теории универсаль­ное значение. Это означает, что все люди руководствуются в своей деятельности в первую очередь экономическим принципом, т.е. сравнивают предельные выгоды и предельные издержки (и прежде всего выгоды и издержки, связанные с принятием решений): MB > МС,

где MB — предельные выгоды (marginal benefit); MC — предельные издержки (marginal cost).

Однако в отличие от неоклассики, где рассматриваются глав­ным образом физические (редкость ресурсов) и технологические ограничения (недостаток знаний, практического мастерства и т.д.), в неоинституциональной теории рассматриваются еще и трансакционные издержки, т.е. издержки, связанные с обменом прав собственности. Это произошло потому, что любая деятель­ность рассматривается как обмен.

Деятельность как обмен. Трактовка деятельности как процес­са обмена восходит к диссертации шведского экономиста Кнута Викселля «Исследования по теории финансов» (1896). Основное различие между экономическим и политическим рынками он ви­дел в условиях проявления интересов людей. Именно эта идея легла в основу работ американского экономиста Дж. Бьюкенена. «Политика, — пишет он, — есть сложная система обмена между индивидами, в которой последние коллективно стремятся к дос­тижению своих частных целей, так как не могут реализовать их путем обычного рыночного обмена. Здесь нет других интересов, кроме индивидуальных. На рынке люди меняют яблоки на апель­сины, а в политике — соглашаются платить налоги в обмен на блага, необходимые всем и каждому: от местной пожарной охра­ны до суда» (Бьюкенен, 1993, с. 23).

Сторонники неоинституциональной теории рассматривают любую сферу по аналогии с товарным рынком. Государство, на­пример, при таком подходе — это арена конкуренции людей за влияние на принятие решений, за доступ к распределению ресур­сов, за места в иерархической лестнице. Однако государство — рынок особого рода. Его участники имеют необычные права соб­ственности: избиратели могут выбирать представителей в высшие органы государства, депутаты — принимать законы, чиновники — следить за их исполнением. Избиратели и политики трактуются как индивиды, обменивающиеся голосами и предвыборными обе­щаниями. Важно подчеркнуть, что неоинституционалисты более реали­стично оценивают особенности этого обмена, учитывая, что лю­дям присуща ограниченная рациональность, а принятие решений связанно с риском и неопределенностью. К тому же далеко не всегда приходится принимать наилучшие решения. Поэтому институционалисты сравнивают издержки принятия решений не с ситуацией, считающейся образцовой в микроэкономике (совер­шенная конкуренция), а с теми реальными альтернативами, ко­торые существуют на практике.

Такой подход может быть дополнен анализом коллективного действия, который предполагает рассмотрение явлений и процес­сов с точки зрения взаимодействия не одного индивида, а целой группы лиц. Люди могут быть объединены в группы по социаль­ному или имущественному признаку, религиозной или партийной принадлежности (10).

При этом институционалисты даже могут несколько отойти от принципа методологического индивидуализма, предполагая, что группа может рассматриваться как конечный неделимый объект анализа, со своей функцией полезности, ограничениями и т.д. Однако более рациональным кажется подход к рассмотрению группы, как объединению нескольких индивидов с собственны­ми функциями полезности и интересами''.

Функционирование социального или политического механиз­ма с данной точки зрения рассматривается как процесс столкно­вения интересов групп, что стало предметом специального ана­лиза Р. Хардина (Hardin, 1995). Реализация конкретных группо­вых интересов и будет результатом достижения согласия в рамках совместной деятельности. При таком подходе есть возможность использования коллективных действий для достижения межгруп­пового согласия с целью извлечения дополнительных выгод. Это позволяет охарактеризовать рациональность индивида более гиб­ко, чем в традиционной неоклассике. Сравнительная характерис­тика теоретических представлений о рациональности индивидов в концепциях традиционных и новых неоинституционалистов (последние показаны на примере взглядов О. Уильямсона) пред­ставлена в табл.

Перечисленные выше различия некоторые институционалис­ты (Р. Коуз, О. Уильямсон и др.) характеризуют как подлинную революцию в экономической теории. Не приуменьшая их вклада в развитие экономической теории, другие экономисты (Р. Познер и др.) считают, однако, их работы дальнейшим развитием основного течения экономической мысли. И действительно, сейчас все труднее и труднее представить main stream без их работ. Они все полнее и полнее входят в современные учебники по экономике. Но не все направления в равной мере. Чтобы убедиться в этом, подробнее познакомимся со структурой современной институци­ональной теории.

4.6.Основные направления неоинституциональной теории

Структура институциональной теории

Единая классификация институциональных теорий до сих пор так и не сложилась. Прежде всего до сих пор сохраняется дуализм «старого» институционализма и неоинституциональных теорий. Оба направления современного институционализма сформирова­лись либо на основе неоклассической теории, либо под существен­ным ее влиянием (рис. 1.1.3). Так, неоинституционализм разви-ватся, расширяя и дополняя магистральное направление эконо­мике. Вторгаясь в сферу других наук об обществе (права, социологии, психологии, политики и др.), эта школа использова­ла традиционные микроэкономические методы анализа, пытаясь исследовать все общественные отношения с позиции рациональ­но мыслящего «экономического человека» (homo oeconomicus). Поэтому любые отношения между людьми здесь рассматривают­ся сквозь призму взаимовыгодного обмена. Такой подход со вре­мен Дж. Коммонса называют контрактной (договорной) парадиг­мой (Бьюкенен, 1997, с. 23).

Если в рамках первого направления (неоинституциональная экономика) институциональный подход лишь расширил и моди­фицировал традиционную неоклассику, оставаясь в ее пределах и снимая лишь некоторые наиболее нереалистические предпосыл­ки (аксиомы полной рациональности, абсолютной информирован­ности, совершенной конкуренции, установление равновесия лишь посредством ценового механизма и др.), то второе направление (институциональная экономика) в гораздо большей степени опи­ралось на «старый» институционализм (нередко весьма «левого» толка)12. Если первое направление в конечном счете укрепляет и рас­ширяет неоклассическую парадигму, подчиняя ей все новые и новые сферы исследования (семейных отношений, этики, поли­тической жизни, межрасовых отношений, преступности, истори­ческого развития общества и др.), то второе направление прихо­дит к полному отрицанию неоклассики, рождая институциональ­ную экономику13, оппозиционную к неоклассическому «мэйнстриму». Эта современная институциональная экономика отвергает методы маржинального и равновесного анализа, беря на вооружение эволюционно-социологические методы. (Речь идет о таких направлениях, как концепции конвергенции, постиндуст­риального, постэкономического общества, экономика глобальных проблем.) Поэтому представители данных школ выбирают сферы анализа, выходящие за пределы рыночного хозяйства (проблемы творческого труда, преодоления частной собственности, ликвида­ции эксплуатации и т.д.)14. Относительно обособленно в рамках данного направления стоит лишь французская экономика согла­шений, пытающаяся подвести новую основу под неоинституциональную экономику, и прежде всего под ее контрактную парадиг­му. Этой основой, с точки зрения представителей экономики со­глашений, являются нормы.

Контрактная парадигма первого направления возникла благо­даря исследованиям Дж. Коммонса. Однако в современном виде она получила несколько иную интерпретацию, отличную от пер­воначальной трактовки. Контрактная парадигма может реализовываться как извне, т.е. через институциональную среду (выбор социальных, юридических и политических «правил игры»), так и изнутри, т.е. через отношения, лежащие в основе организаций15. В первом случае в качестве правил игры могут выступать консти­туционное право, имущественное право, административное пра­во, различные законодательные акты и т.д., во втором — правила внутреннего распорядка самих организаций. В рамках этого на­правления теория прав собственности (Р. Коуз, А. Алчиан, Г. Демсец, Р. Познер и др.) изучает институциональную среду деятель­ности экономических организаций в частном секторе экономики, а теория общественного выбора (Дж. Бьюкенен, Г. Талак, М. Олсон, Р. Толлисон и др.) — институциональную среду деятельнос­ти индивидов и организаций в общественном секторе. Если пер­вое направление акцентирует внимание на выигрыше благососто­яния, который удается получить благодаря четкой спецификации прав собственности, то второе — на потерях, связанных с деятель­ностью государства (экономика бюрократии, поиск политической ренты и т.д.).

Важно подчеркнуть, что под правами собственности понима­ется прежде всего система норм, регулирующих доступ к редким или ограниченным ресурсам. При таком подходе права собствен­ности приобретают важное поведенческое значение, так как их можно уподобить своеобразным правилам игры, которые регули­руют отношения между отдельными экономическими агентами.

Теория агентов (взаимоотношений «принципал—агент» — Дж. Стиглиц) концентрирует внимание на предварительных пред­посылках (побудительных мотивах) контрактов (ex ante), а теория трансакционных издержек (О. Уильямсон) — на уже реализован­ных соглашениях (expost), порождающих различные управленчес­кие структуры. Теория агентов рассматривает различные механиз­мы стимулирования деятельности подчиненных, а также органи­зационные схемы, обеспечивающие оптимальное распределение риска между принципалом и агентом. Эти проблемы возникают в связи с отделением капитала-собственности от капитала-функции, т.е. отделением собственности и контроля, — проблемы по­ставлены еще в работах Берля и Г. Минза 30-х годов. Современ­ные исследователи (У. Меклинг, М. Дженсон, Ю. Фама и др.) изучают меры, необходимые для того, чтобы поведение агентов в наименьшей степени отклонялось от интересов принципалов. Причем, если они пытаются предусмотреть эти проблемы заранее, еще при заключении контрактов (ex ante), то теория трансакционных издержек (С. Чен, Й. Барцель и др.) акцентирует внима­ние на поведении экономических агентов, уже после того как кон­тракт заключен (expost). Особое направление в рамках этой тео­рии представляют работы О. Уильямсона, в центре внимания которого находится проблема структуры управления и регуляции (governance structure).

Конечно, различия между теориями довольно относительны, и часто можно наблюдать, как один и тот же ученый работает в разных областях неоинституционализма. Особенно это касается таких конкретных направлений, как «право и экономика» (эконо­мика права), экономика организаций, новая экономическая исто­рия и др.

Между американским и западноевропейским институционализмом существуют довольно глубокие различия. Американская традиция экономике в целом далеко опережает европейский уро­вень, однако в сфере институциональных исследований европей­цы оказались сильными конкурентами своих заокеанских коллег. Эти различия можно объяснить разницей национально-культур­ных традиций. Америка — страна «без истории», и потому для аме­риканского исследователя типичен подход с позиций абстрактного рационального индивида. Напротив, Западная Европа, колыбель современной культуры, принципиально отвергает крайнее проти­вопоставление индивида и общества, сведение межличностных отношений только к рыночным сделкам16. Поэтому американцы часто сильнее в использовании математического аппарата, но сла­бее в понимании роли традиций, культурных норм, ментальных стереотипов и т.д. — всего того, что как раз и составляет сильную сторону нового институционализма. Если представители американского неоинституционализма рассматривают нормы прежде всего как результат выбора, то французские неоинститу-ционалисты — как предпосылку рационального поведения. Раци­ональность поэтому также раскрывается как норма поведения.