Институциональные ограничения

На выборах нижней палаты парламента России применяется “смешанная несвязанная” избирательная система [Голосов 1997]. Две части этой избирательной системы по-разному влияют на партийное строительство и, следовательно, стимулируют собственные стратегии участия элит в выборах. С одной стороны, это формирование избирательного объединения (блока), с другой — выдвижение своих кандидатов в одномандатных округах в качестве либо независимых, либо “партийных”. Теоретически, пропорциональная система должна вести к появлению многочисленных небольших партий [Duverger 1995], ибо голоса, поданные за мелкие партии, не теряются, как происходит при мажоритарной схеме в одномандатных округах. При этом величина округа имеет решающее значение: чем она больше, чем значительнее степень пропорциональности при распределении мест между партиями или кандидатами. Введение заградительного барьера ослабляет влияние данной закономерности, оказывая действие, сходное с уменьшением величины округа, и чем барьер выше, тем его воздействие сильнее [Taagepera, Shugart 1989]. В свою очередь, система относительного большинства, применяемая в одномандатных округах, способствует сокращению количества партий и часто ведет к формированию двухпартийной системы [Rae 1971]. Отсюда — различные наборы факторов успеха на выборах по двум частям российской избирательной системы. Система относительного большинства благоприятствует партиям, имеющим прочные региональные сети либо выдвигающим в качестве кандидатов в округах местных нотаблей. Одновременно она открывает окно возможностей для мелких локальных партий, которые не в состоянии преодолеть заградительный барьер. Стимулы к коалиционным взаимодействиям между партиями в рамках этой системы чрезвычайно слабы [Яргомская 1999]. Что же касается пропорциональной системы, то она позволяет победить партиям, не обладающим поддержкой на местах, и делает вероятным успех организаций, имеющих ярко выраженную идентичность. Такую идентичность можно почерпнуть из двух источников: а) путем артикуляции харизматических качеств возглавляющего список лидера; б) на идеологической основе.

Очевидно, что “партия власти” способна реализовать свое предназначение, т.е. стать “партией большинства”, лишь при одновременной максимизации успеха по обеим частям избирательной системы. Достижима ли эта цель? В одномандатных округах естественной стратегией выглядит выдвижение местных начальников, которые, во-первых, вполне узнаваемы избирателями, а во-вторых, в состоянии задействовать такой важный политический ресурс, как клиентелизм. Иначе говоря, “партия власти” превращается в “партию начальства”. Эта стратегия, наиболее последовательно реализованная НДР на выборах 1995 г., оказалась проигрышной. Одна из причин проигрыша заключалась в том, что накануне президентских выборов многие местные начальники просто отказались идти на выборы под флагом НДР [Марков 1996]. Результатом стала слабость кандидатов движения: лишь десяти из них удалось пройти в округах. Однако это можно объяснить и недоработками создателей НДР. Более фундаментальная проблема состояла, думается, в том, что опора на административную элиту подорвала идеологическую идентичность движения. Действительно, оптимальный в рамках местной электоральной политики имидж “крепкого хозяйственника” трудно ввести в какие-то идеологические рамки. С этим связана отмечаемая многими авторами размытость стратегических программных ориентиров “партий власти” в России. Но отсюда же, как представляется, проистекает и их принципиальная неспособность выгодно позиционировать себя на поляризованном электоральном поле. Другой ресурс привлечения избирателей — персональная харизма лидера — до 1999 г. не играл заметной роли в формировании имиджа “партий власти”. Ниже мы остановимся на этом подробнее. Сейчас же ограничимся констатацией того факта, что используемая на российских думских выборах избирательная система препятствует успеху “партий власти”, ибо задаваемые ею стимулы к партийному строительству внутренне противоречивы.

Особенности избирательной системы, применяемой на выборах главы государства, и время проведения последних оказывают значительное влияние на стратегии в области партийной политики. При выборах российского президента действует мажоритарная схема: в ситуации, когда ни один из претендентов не набирает абсолютного большинства голосов, проводится второй тур, в котором участвуют два кандидата, получившие наибольшую поддержку в первом туре. Согласно сформулированному М.Дюверже закону, мажоритарная система в два тура способствует формированию многочисленных, но связанных между собой партий [Duverger 1954]. Провоцируя увеличение числа кандидатов в первом туре, такая схема создает сильные стимулы к коалиционным взаимодействиям. “Каждая партия, — пишет Р.Мозер, — теряет мало, но приобретает все, выставляя своего кандидата в первом туре. Добившись успеха, кандидат может либо стать одним из финалистов, либо создать коалицию для участия во втором туре. Если же кандидат терпит неудачу, он может присоединиться к коалиции более успешного участника” [Moser 1999]. При этом пропрезидентские парламентские коалиции нередко в значительной степени отличаются от тех, которые создавались для участия в выборах. Вообще, в системах с сильным президентом парламентские альянсы неустойчивы. Поэтому оптимальная для президента стратегия все же заключается в том, чтобы в парламенте его поддерживала та самая партия, которая привела его к успеху на президентских выборах. Предпочтительно, чтобы такая партия опиралась на большинство, но в любом случае она должна быть достаточно сильна, дабы цементировать собой парламентскую коалицию.

Между тем нетрудно заметить, что мажоритарная электоральная формула не слишком благоприятствует подобному исходу. Порождаемая этой формулой тенденция к фрагментации партийной системы влияет на результаты парламентских выборов [Mainwaring, Shugart, Linz 1997: 467], так что цена политически однородного думского большинства может оказаться непомерной для президента. Стратегически проигрышный вариант, когда большинство создается ситуационно, для поддержки отдельных законопроектов, начинает давать определенные тактические преимущества. Ясно, что в подобной ситуации “партия власти” становится излишней. Можно ли блокировать эту тенденцию путем институциональной инженерии?

Исследователи отмечают, что независимо от избирательной системы, применяемой на выборах президента, фрагментация снижается, если они проходят одновременно с выборами парламентскими [см. Shugart, Careu 1992; Mainwaring, Shugart, Linz 1997]. Дело в том, что при одновременных выборах президентская партия неизбежно добивается весомого представительства в парламенте. В России, однако, сложился квазипарламентский формат электорального цикла, при котором парламентские выборы предшествуют президентским. Такое электоральное расписание ведет к тому, что выступающие на думских выборах “партии власти” не способны привлекать голоса, поданные за президента. Более того, проведение выборов в конце президентского срока побуждает избирателей переадресовывать “партии власти” все накопившиеся претензии к инкумбенту. Именно так, по нашему мнению, и произошло в России в 1995 г., когда не только избиратели, но даже элиты не захотели связывать себя с курсом обанкротившегося политического руководства. При этом на последовавших полгода спустя президентских выборах лояльность к действующему президенту заметно возросла, что в значительной мере было обусловлено институциональным различием между выборами “первого” и “второго” порядков [см. Шевченко 1999]. Таким образом, принятое в России электоральное расписание, при котором парламентские выборы превращаются в своего рода "черновик" президентских, является крайне неблагоприятным для “партий власти”.