2015-10-13
225
тебе наступили. Во-вторых, мы же попросили у тебя прощения». – «Мне ваше прощение не
нужно, идите вы к такой-то матери». Я говорю: «У моего товарища день рождения. Давай
мировую, и разойдемся». Он выпить-то выпил, а потом всех нас опять послал. Я пошел в тамбур
покурить, и он за мной пошел. Я говорю: «Давай покурим». – «Нет, я не курю, да и пошел ты
вообще на…» У него все вот на этом сходилось, что мы – плохие люди. И в тамбуре он ударил
меня по лицу. Я ему ответил. А когда поезд остановился, я решил его вывести на свежий воздух, чтобы он охладился. На ступеньках он запнулся, упал на землю, на бок, лежит, бурчит чего-то
под нос. Я вышел ему помочь встать, взял его под руки, со спины, а он мне наотмашь ударил в
висок. Ударил явно не кулаком, это сто процентов. В руке у него что-то было. Может, гравий, камни… Потому что я на какое-то время потерял сознание. Когда я очнулся, поезд уже ушел. И я
сразу почувствовал, что у меня болит все тело. Пока я лежал без сознания, он все время бил
меня. Пинал куда попало. У меня голова болела, спина болела. Я встал и тоже его ударил.
Ударил так, что он упал. Мы были на какой-то маленькой станции. Он долго лежал, не приходя в
сознание. Тогда я взвалил его себе на плечи и дотащил до автомобильной трассы. Было уже
около семи часов утра. Я остановил проходивший автобус и сказал водителю: «Тут человека надо
доставить в больницу». Он говорит: «Я никого никуда не повезу. У меня полный автобус народу.
Мне надо ехать по маршруту». Я опять говорю: «Да никто никуда не поедет, пока не отвезем
человека в больницу». В автобусе оказался сотрудник милиции. Он предъявил мне свое
удостоверение, а я показал свое. Он сказал: «Сейчас никто никуда никого не повезет, так как все
едут на работу». Я развожу руками и говорю: «Тут такое дело, человек без сознания». – «Ничего
страшного. Сейчас я доеду до работы, позвоню в “скорую”, и “скорая” приедет». Я вернулся к
этому потерпевшему. Сидел, ждал приезда «скорой». «Скорой» не было. Приехал милицейский
уазик. С этим же милиционером. Он уже был в форме, видимо, службу уже принял. Спрашивает
меня: «Он еще не в сознании?» Я говорю: «Нет». Погрузили его в уазик, увезли в больницу. На
следующий день он скончался.
– А вы где были в то время, когда его повезли в больницу?
– Я поехал с ними. А потом меня отпустили. Я приехал домой и обратился в свою больницу.
У меня оказалось сотрясение мозга. Мне дали больничный. На следующий день я позвонил на
работу, чтобы сообщить, что нахожусь на больничном. А мне начальник отдела говорит: «Давай
приезжай на работу. Надо кое-что порешать». Естественно, я понял, в чем дело. Приехал на
работу, мне говорят: «Увольняйся задним числом». Я спрашиваю: «Почему задним?» – «Надо
так». Там уже все бумаги были составлены. Нужна была только моя подпись. Мне говорят: «Если
не хочешь, чтобы тебя уволили по статье, увольняйся сам. А если выкарабкаешься потом из этого
дела, мы тебя обратно возьмем на работу. Восстановим». Я им сказал: «У вас все интересно так
получается». Но больше спорить не стал, подписал бумаги и уехал домой. А потом меня вызвали
на допрос. Арестовывать не стали. Отпустили по подписке. Два месяца я был на воле. Ездил на
все следственные действия из дома. А потом пришел новый, совсем молодой следователь и
сказал, что я должен изменить показания. Он сразу заявил, что случайностей не бывает и он
уверен, что я совершил преднамеренное убийство. Следователь был практикантом, его со
второго на третий курс перевели. И ему просто надо было меня посадить, так как это было его
первое дело.
– Адвокат у вас был?
– Был. Но у этого следователя за спиной были очень сильные влиятельные люди, то есть
родители и их знакомые. Он пытался воздействовать на меня через моих родственников – жену, сестру. Говорил им такие вещи, что со мной в тюрьме, на зоне могут сделать такое, что… Его
отстранили сперва. Прокурор забрала у него уголовное дело. А через несколько дней ему дело
вернули. Прокурору дали нагоняй, это я знаю из верных источников. Областной транспортный
прокурор взял это дело под личный контроль.
– А какие показания дали свидетели, то есть ваши коллеги, с которыми вы ехали в одной
электричке?
– Свидетели были разные. Там были проводники недовольны. Наговаривали всякое. А моих
бывших сослуживцев следователь запугал до такой степени…
– К какому сроку вас приговорили?
– К семи годам строгого режима.
– Что написали в обвинительной части приговора?
– «Преднамеренно нанес тяжкие телесные повреждения».
– Вы согласны с такой формулировкой?
– Скажем так: да, я перестарался, переборщил. Но в то же время, когда он мне постоянно
угрожал, твердил одно и то же: «Я тебя все равно убью!» – что мне оставалось делать? Тем более
после того, как я очнулся. А я когда очнулся, у меня все болело. Как я должен был поступить?
Куда-то убежать? Да любой мужик, который уважает себя, никуда бы не побежал. Тем более я
был в форме.
– У погибшего была семья?
– Да, мать и две сестры. Жены у него не было. Хотя он всего на год младше меня. Я с 1972
года рождения, а он с 1973-го. На суде его мать и сестра выступили с убедительной просьбой, чтобы меня не сажали.
– Они так и сказали?
– Да.
– Чем они обосновали свою просьбу?
– Я не знаю. Про меня они сказали: «У него семья, ребенок. Пускай этот человек будет
дома». От других людей я слышал о покойном, что он был очень самоуверенным человеком, который ставил себя выше всех. Особенно когда примет рюмочку-другую. Что он и доказал, когда подошел к нам троим в электричке и сказал: «Вы все вот такие-сякие».
– На суде были родственники с вашей стороны?
– Естественно.
– Как они восприняли то, что вы совершили?
– Они тоже видели беспредел со стороны следователя. У меня мать-старушка, она ездила ко
мне на ИВС, хотя меня на ИВС и не было. Этот следователь сообщил родителям, что меня
привезли на ИВС на следственные действия. Сообщил им, что они могут приехать, сделать для
меня передачу. Мать приехала с сумками, а меня нет. А следователь потом с улыбкой на лице
заявил: «Это не моя вина». Ну как не его вина? Он знал, что меня в ИВС нет.
– Какими были первые впечатления от колонии?
– Замкнутое пространство. И не знаешь, что ждет тебя впереди. Меня ведь сначала
поместили в карантин и только потом вывели в зону.
– Когда вывели в зону, что бросилось в глаза в первую очередь?
– Я увидел… людей! Кстати, немало здесь хороших людей. Я даже знаю несколько человек,
которые сидят в зоне, но никакого преступления не совершали. И они до сих пор пытаются
бороться с правосудием. Если оно есть… Его нет в нашей стране! Очень редко, когда следствие
от начала и до конца разберется во всех подробностях дела. А если перед ними сидит бывший
сотрудник правоохранительных органов, так следствие только руки потирает. Это же очень
хорошо, когда попал на крючок бывший сотрудник. Надо его хорошенечко раскрутить. А
прокурорским работникам это тем более хорошо. Все изображают активную деятельность по
разоблачению очередного «оборотня». Но я хочу сказать о тех хороших людях, которых здесь
немало. Любой может оказаться под градусом, что-то совершить. Оступился человек. Но он
потом в полном объеме осознает свои действия. Он признается, что поступил неправильно. Он в
душе остался нормальным человеком. И таких в зоне большинство. Они раскаиваются. Я тоже
раскаиваюсь. Я не хотел, чтобы пострадавший умирал. Я вообще никак не думал об этом. Просто
защищал себя. В том же законе написано, что любой гражданин имеет право на защиту.
– В каком звании вы были?
– Старший сержант.
– Долго собирались служить в органах?
– До конца.
– Жалеете, что пришлось уйти со службы?
– Да не пришлось, а помогли уйти.
– В колонии к чему труднее всего адаптироваться?
– К плохим людям. Есть здесь и такие. Здесь у нас совсем другая жизнь, чем на воле. Ты
можешь на воле с плохим человеком не общаться. Можно просто отойти от него. А в зоне
закрытое пространство. Хочешь не хочешь, приходится общаться.
– В колонии есть свои неписаные законы?
– Здесь совсем другие условия, чем на бытовых колониях, где есть положенцы. В нашей
колонии основная масса осужденных старается жить по нормальным человеческим правилам.
То есть никуда не лезть.
– Что значит «никуда не лезть»?
– Некоторые осужденные находятся в постоянных конфликтах с администрацией. У кого-то
бывают стычки в отряде, с другими осужденными. Любой конфликт, с осужденным или
администрацией, является нарушением порядка, за что может последовать наказание: ШИЗО, ПКТ, СУОН.
– Из-за чего осужденные могут ссориться между собой?
– Кто-то на кого-то не так посмотрел. В итоге – потасовка.
– В основной массе, за какие преступления здесь сидят?
– За особо тяжкие.
– Не смущает, что вокруг столько злодеев?
– Поначалу это сильно давило. Но со временем ко всему привыкаешь.
Случай после дежурной смены
– Город у нас маленький, слухи передаются быстро, – вздыхает осужденный Д. – И мое
уголовное дело получило большой общественный резонанс. У нас на работе было собрание, где
меня объявили «оборотнем в погонах».
Осужденный Д.
– Я проживал в городе Артеме Приморского края. Работал в милиции. В колонию попал, можно сказать, случайно. За обычную драку. И вместо того чтобы доставить того человека в
отделение милиции, мы разошлись в разные стороны.
– Это произошло в рабочее время?
– Нет, в свободное. После работы. Мы возвращались домой.
– Вы были в гражданской одежде?
– Нет, в служебной форме.
– В какой должности вы работали?
– Начинал я службу в конвое, потом был помощником оперативного дежурного в отделе
милиции, а затем перевелся в отдел вневедомственной охраны.
– Работа вам нравилась?
– Да.
– Приходилось применять оружие?
– Конечно. На задержании.
– По вашей работе были случаи, которыми вы могли бы гордиться? Например, задерживали
матерого бандита…
– Случаев много было, всех не упомнишь. По крайней мере, у себя в отделе я был лучшим по
задержанию.
– Расскажите о драке, за которую вас посадили.
– Мы ехали в машине с работы втроем, поскольку в одном районе все жили. По дороге
увидели мужчину, который выходил из частного сектора, где жили цыгане, которые продавали
наркотики. На просьбу предъявить документы он не отреагировал. И на этой почве произошла
драка. Но вместо того чтобы доставить его в отделение, как положено, мы разошлись в разные
стороны.
– Почему же вы не доставили его в отделение?
– У вас бывали такие моменты, когда вы что-то делаете, потом психуете, бросаете и
отходите в другую сторону? Так и у нас получилось. Вот представьте, что мы ехали после ночной
смены. Заметили мужчину, остановились, выяснили, что ничего критического не происходит, и
уехали. А потом, через пять-десять минут, вернулись, но его уже не было.
– Что-то не совсем понятно, зачем вы вернулись.
– Получилось так, что я нанес ему тяжкие телесные повреждения, повлекшие смерть по
неосторожности.
– Так он сразу же умер?
– Почему сразу же? Когда мы уезжали, он сидел, матерился. Но мы уехали. Высадили
третьего человека и вдвоем вернулись обратно. Поискали того мужика, но его нигде не было.
Через месяц его нашли совсем другие люди, совсем в другом месте, уже мертвого. Завели
уголовное дело по факту убийства и выяснили, что три милиционера ехали на машине, остановились, посадили этого мужика в свою машину и куда-то увезли. Прохожие запомнили
цвет и марку машины. А в милиции только у одного человека была машина такого цвета и
марки. Так нас и вычислили.
– Но вы же говорите, что не сажали его в машину.
– Я расскажу, как все получилось. Мы посадили его в машину, повезли. Потом я прошу
водителя: «Остановись, я выйду. По малой нужде». И задержанный говорит: «Командир, мне
тоже надо выйти». Ну вышел так вышел. А как только он вышел, то кинулся на меня.
Судмедэкспертиза потом подтвердила, что он был в нетрезвом состоянии. Спустя месяц мне
предъявили обвинение. А двое моих коллег, остававшихся в машине, пошли как свидетели
преступления.
– Какой резонанс по факту случившегося был на вашей работе?
– Ну представьте себе, что меня там все очень хорошо знали. И жену мою тоже знали, она
работала следователем в нашем управлении. А когда меня привезли в изолятор временного
содержания, там тоже все знакомые. Потому что я два с половиной года проработал в конвойной
службе при изоляторе. Город у нас маленький, слухи передаются быстро. И мое уголовное дело
получило большой общественный резонанс. У нас на работе было собрание, где меня объявили
«оборотнем в погонах».
– В каком году это было?
– В 2000-м.
– Как вы сами оцениваете то, что произошло с вами? Можно ли было избежать трагической
развязки драки?
– Можно было. Если бы я позволил, чтобы он меня избил, а не я его.
– А мирным путем не пытались решить конфликт?
– Человек кинулся на меня. Драться. Либо я даю сдачи и выигрываю, либо не даю сдачи и
проигрываю. Тем более что нас учили: сотрудник милиции с синяком – это не сотрудник
милиции, это позор.
– В вашем уголовном деле были смягчающие обстоятельства? Ваши коллеги, остававшиеся в
машине, впоследствии подтвердили, что драку начали не вы?
– Перед судом этим двоим свидетелям сказали, что я сознался в убийстве, а их тяну как
соучастников. Я знаю, что это им говорили. В итоге на суде они давали те показания, которые от
них хотели услышать. Меня осудили и направили отбывать наказание в бригаду хозобслуги при
межобластной больнице для осужденных. Эта больница находится на территории
владивостокской тюрьмы. В бригаде была самая разная публика. Был даже адмирал флота. И
попался мне человек, которому дали пять лет общего режима за двух дохлых курей. У него на
иждивении были двое детей. Он не мог никуда устроиться на работу. А если государство не
могло его ничем обеспечить, он и пошел на кражу. Такая же ситуация и у меня может
сложиться. Вот мне через один год и пять месяцев подойдет конец срока. А я не знаю, куда
пойду. Нужен ли я кому? Какому предприятию? Чтобы приняли меня с распростертыми
объятиями? Да никому я не нужен. Даже жене, которая написала в письме, что разводится со
мной.
– Все равно на воле вы будете чем-то заниматься…
– Хотел бы обратно в милицию.
– В самом деле?
– Да нет, это шутка. Понимаете, я столкнулся с тем, как относится государство к тем людям, которые защищают его интересы. Если человек немножко оступился, тут же дается команда:
«Посадить!» И никаких шансов для человека не оставляют. Вот у меня за пять лет работы в
милиции не было ни одного взыскания. Одни благодарности были. Денежные премии были. Вот
если бы меня не посадили, то в 2000 году меня признали бы лучшим по отделу охраны. У нас раз
в полгода проходил конкурс на лучший экипаж, который больше других раскроет преступлений.
Я вам более того скажу, что, когда я был в хозобслуге больницы, мне приходилось общаться со
смотрящими за зонами. И я для себя сделал шокирующий вывод: такой смотрящий за зоной, то
есть уголовник, он намного грамотнее тех же сотрудников милиции, с которыми я работал в
отделе. Смотрящий за зоной всегда культурно выражается. Он не позволит себе ни ругаться, ни
материться. Он начитанный. Очень хорошо знает психологию. У вольного человека нет времени
читать. Ему надо работать, кормить семью, одевать, обувать. А в зоне времени много. Они
читают, просвещаются. Очень грамотные люди.
– Сколько времени вы пробыли в хозобслуге при больнице?
– Год. Потом меня отправили в эту колонию.
– В связи с чем отправили?
– Это я оставлю при себе.
– Что-то произошло?
– Не со мной. С моей женой. Я – бывший сотрудник милиции, а она – действующий
сотрудник милиции. Связь? Надо было подальше нас развести.
Глава восьмая Боги позволяют
Страх
Сотрудник пенитенциарной системы Ю. по ночам промышлял разбоем, а днем исправно
нес службу в колонии.
– Угрызений совести потом не было? – спрашиваю его.
– Нет, было совсем другое ощущение. Страх!.. Адреналин в кровь очень сильно
выбрасывается.
Осужденный Ю.
– Я служил в войсках КГБ. В погранвойсках. Когда пришел из армии, учился в техникуме.
Потом в колледже, в институте. Получил образование инженера связи систем коммуникации.
Мне предложили работать в исправительном учреждении. В должности старшего инженера ТСО
и связи. После испытательного срока, через шесть месяцев, мне присвоили звание младшего
лейтенанта. Работу я выполнял, все были довольны. Предлагали повышение. Через год после
того, как я устроился в колонию, я попал, будем так говорить, не в ту компанию. Просто сам
сломался. Я задним числом анализировал все, что произошло со мной, и понял, что я просто не
выдержал той психологической нагрузки. Нужна была разрядка. И я нашел ее в водке. Начал
пить. И даже злоупотреблять. Уже доходило до того, что я искал любой повод выпить. И вот на
одной из таких встреч с друзьями затронулся разговор о деньгах. Денег-то не хватало, как
обычно. У меня семья. Двое детей… было. На тот момент. Мне предложили совершить
преступление. Хотя это я сейчас говорю – преступление – а тогда-то это все было хихоньки-
хахоньки. Ребячество. Серьезно-то никто об этом не думал. Просто поговорили, предложили:
«Пойдешь?»
– Друзья тоже были из правоохранительной системы?
– Нет.
– Что произошло дальше?
– Поначалу я никак не воспринял их предложение.
– То есть отказались?
– Нет, понимаете, предлагается не так конкретно, мол, вот, всё, пойдем… Как это обычно
делается, подводят тебя красиво к этому. Слово за слово, обыкновенный разговор, во время
которого вылетит неосторожное слово. И вроде получается, что ты уже дал согласие. А о том, чтобы вот прямо сейчас идти и совершать какое-то преступление, об этом даже речи не было.
Поначалу. А на следующий день ко мне приехали и уже конкретно предложили участвовать. Так
я пошел на свое первое преступление. Мы совершили разбойное нападение.
– На кого вы напали?
– Павильон ограбили.
– На какую сумму?
– Мизерную. Семь тысяч на двоих. Я же говорю, что это было больше ребячество.
– Ну и как это происходило? Мы знаем, как в кино грабят: надели маски, ворвались, забрали
деньги и скрылись.
– А вот, кстати, мое первое преступление как в кино и происходило. Мы сделали из чулок
маски, зашли в павильон. У нас были два газовых пистолета. Мы достали их, продавщице
показали. Она прекрасно все поняла. Мы связали ей руки скотчем. Потом затолкнули ее в
подсобку. Забрали деньги из кассы и ушли.
– Угрызений совести потом не было?
– Нет, было совсем другое ощущение. Страх!.. Адреналин в кровь очень сильно
выбрасывается.
– Чего именно вы боялись?
– Просто страшно было. Неосознанный страх. Ну, как это объяснить… например, в
«горячих точках» это обычно происходит. Попадаешь в незнакомую ситуацию, чувствуешь, что
сейчас начнется бой. Пойдут «духи», будут накрывать. А может, и не будет этого. А может, будет.
И в такой ситуации происходит выброс адреналина в кровь… это такое чувство, его невозможно
описать. Волнуешься очень сильно.
– А вам приходилось бывать в «горячих точках»?
– Официально – нет. Неофициально – да. Я был на срочной службе, и мы выезжали в
командировку в «горячую точку». Это было в 1992 году. Командировка была неофициальной. По
документам, я находился в воинской части.
– Я правильно вас понял: совершив нападение на павильон, вы испытали сильное волнение?
– Да, уже совершив преступление, я осмыслил, что нарушил закон. Хотя это громкие
слова… в момент совершения преступления я вообще ни о чем не думал. Там я просто знал, что
надо пойти и сделать вот это и это.
– А когда наступило осмысление?
– Когда я напился. Рано утром мы ограбили павильон, а в десять утра я уже был никакой.
– А что за повод был напиться?
– Я же говорю, выброс адреналина. Мне надо было снять напряжение. Ну и вливание
спиртного состоялось. Довольно-таки большого количества. Я не помню, как добрался до дома.
Меня посадили в такси, я поехал, заснул. Проснулся я только вечером, уже дома. И вот тогда я в
первый раз задумался, что до добра это все дело не доведет. Было такое чувство, как будто я
совершил что-то нехорошее, и теперь на душе оставался осадок. Было как-то неспокойно. Это
преступление я совершил в декабре 1998 года. А второе преступление совершил через месяц.
Тоже разбойное нападение. Только там мы ехали в одно место, но потом отказались и поехали в
другое. И уже там совершили нападение стихийно.
– Как так «стихийно»? И почему отказались от первого места? Не доехали, увидев по пути
другой павильон?
– Нет. Мы доехали до того места, где должны были совершить преступление, и потом
отказались туда заходить.
– Наверное, увидели охрану?
– Не было охраны. Я вообще смутно помню сейчас тот эпизод. Просто у нас появилось
чувство, что не стоит в этот павильон входить вообще. И мы поехали в другое место.
– Ваши домашние догадывались, что в течение двух месяцев вы занимались разбоем?
– Вряд ли. Не догадывались. Дело в том, что днем я работал на зоне. А вечером я трудился
еще на двух работах. Разгружал по ночам вагоны и охранял школу. В общей сложности, я ночевал
дома раза два-три в неделю. Получалось, что я дома-то и не был. Мне нужны были деньги, у
меня в то время как раз родилась дочка. И вот два месяца я был в смятении, жил с чувством
неприязни к самому себе, что совершил плохой поступок. Подельников арестовали раньше меня.
Еще месяц я ходил на свободе, догадывался, что и меня арестуют, приедут за мной рано или
поздно. Не было и мыслей сбежать, потому что куда бежать – семья здесь! А вот самое трудное
было уже потом, когда срок дали. После суда пришло осмысление, что пострадал не столько я, сколько пострадали близкие мне люди. Я-то ладно, должен был знать, на что шел. И к чему это
приведет в конечном итоге. А вот больше пострадали мои близкие. Меня до сих пор это гложет.
Я видел, как мои родители резко сдали. Жена ушла. Сначала четыре года писала письма, а потом
перестала. И вот недавно я получил письмо, из которого узнал, что она живет гражданским
браком. Со мной развелась. И моя дочь, получается, своего отца знать не будет. А теперь я все
проанализировал и пришел к выводу, что я сам прямой дорогой шел в тюрьму. И если бы я не сел
за эти два эпизода с разбоем, то попал бы в тюрьму за что-то другое.
– Почему?
– Я же говорю, что сломался психологически, когда устроился в эту систему, на зону. Начал
пить.
На
работе
была
большая
психологическая
нагрузка.
Сказывалось
влияние
спецконтингента, да и самой зоны, территории. И очень сильное влияние. Даже воздух в зоне и
на свободе различается. Я целый год адаптировался, пока привык к воздуху в зоне и уже вроде бы
не замечал такой большой разницы.
– А в этой колонии, где вы сейчас отбываете наказание, какой спецконтингент подобрался?
В плане влияния на других людей.
– Да какой контингент? Какой привезли, такой и подобрался.
– Может быть, есть у осужденных чувство некой общности людей из одной системы –
силовых структур?
– В основном здесь живут так, чтобы не лезть друг к другу. Потому что все на нервах. Все в
ожидании чего-то. Это тоже очень сильная психологическая нагрузка. Хотя, конечно, общаемся.
Но чтобы такое чувство общности присутствовало… вряд ли, этого нет.
– Когда вас арестовали, как отнеслись к этому на вашей основной работе, в уголовно-
исполнительной системе?
– В характеристике на меня ничего хорошего не написали. «Оборотень в погонах», которого
проглядели, просмотрели. Хотя до этого я был чуть ли не первым парнем на деревне. Если быть
объективным, скажу так: система, в которую я попал, перешла из войск. Раньше там работали
контрактники. И все оборудование, которое передавали с войск, оно не работало. Это был
нонсенс, если вдруг что-то начинало работать. Потому что там нужно было все делать заново. И
вот я начал все это поднимать, начал восстанавливать. А потом произошел такой случай. Я
получил неполное служебное соответствие за то, что у меня отказала станция. У нас стояла
автоматическая телефонная станция, у нее срок эксплуатации десять лет, она уже отработала
двадцать лет. Вот она приказала долго жить. Когда я обратился к начальству, что надо новую
станцию, меня вызвали на ковер. Я получил неполное служебное соответствие, но и новую
станцию тоже получил. Вот такой был случай.
– Вы помните свой первый день в заключении?
– Меня привезли в ИВС. И я там встретил людей, с которыми работал на зоне и которые
потом перешли работать в ИВС. Они были шокированы, что меня привезли под конвоем, в
наручниках. У меня было чувство подавленности. Полная апатия на всё. Из дома меня забрали
поздно вечером. Следователь торопилась домой. Я сказал ей: «Пишите мне 51-ю статью». По
ней я отказывался от дачи показаний. Следователь говорит: «Ну ладно, мы с тобой завтра
поговорим». И мы разбежались: она – домой, я – в ИВС. Да и потом, на допросах, я только кивал
головой. Потому что из нашей группы меня задержали последним, и они уже все, что могли, рассказали. Я только подтверждал их слова. А потом был суд. Прокурор запросил для меня
восемнадцать лет, а получил я девять. У меня было чувство радости, когда я услышал такой
приговор. Я тогда подумал, что не так уж и много дали. Потом уже пришло осмысление, что
девять лет, даже три года, и даже один год – это все-таки много. В колонии достаточно времени, чтобы вспомнить всю свою прошлую жизнь. Как я поступал, что делал. Что я буду делать… Это
все крутится в голове. Но эти планы… замки воздушные! В отряде мы газеты читаем, телевизор
смотрим, следим за новостями. Стараемся быть в курсе всех событий. Но все равно отстаем от
жизни, помаленьку деградируем. Кого недавно посадили, их привозят в зону, начинаем с ними
общаться, они спрашивают: «Ты откуда, парень, вообще свалился?» Начинаю объяснять ему, что
я сижу с прошлого века!.. Что я уже – мамонт!
Преступление смутного времени
– На зоне все ходят сгорбленные, – сетует осужденный Р. – Потому что фуфайки для зоны
так убого пошиты… когда ее наденешь, она горбит тебя. У нас же система – карательная.
На строгом режиме ему предстоит провести десять лет.
– Меня арестовывали три раза, – вздыхает Р. – Хотя я вину не признал. Но судебная система
в нашей стране такова, что она изначально нацелена на наказание человека, а не на оправдание.
Осужденный Р.
– Я проживал я в городе Ангарске Иркутской области. После окончания школы я служил в
армии. После армии опять учился, а потом работал в милиции.
– В какой должности?
– Оперуполномоченного. А вообще, по образованию я следователь.
– По вашей работе были какие-то громкие дела?
– Были. В 1993 году я лично арестовал человека, которого потом приговорили к высшей
мере наказания. А в 1997 году я встретился с ним в иркутском СИЗО, куда меня посадили. Ему
заменили «вышак» на пятнадцать лет.
– Вы сидели с ним в одной камере?
– Нет, в соседних.
– Как вы отнеслись к такому стечению обстоятельств?
– Всякое бывает в жизни. Наверное, это надо было испытать.
– Так все-таки надо ли было?
– Нет, не надо. В тюрьме делать нечего.
– За что вас посадили?
– Вы знаете, какое сейчас время. Кто-то занимает деньги, потом не отдает. И вот некто
перегнул палку, возбудили уголовное дело по статье о разбое. Хотя там никакого разбоя не было: человек отдал то, что он должен был отдать. Вообще, как все получилось? Человек попал в
больницу. С побоями. Об этом сообщили в милицию. И заподозрили, что побил его якобы я.
– Вы знали этого человека?
– Даже никогда с ним не встречался.
– Почему же стали подозревать, что это вы его побили?
