Заготовка дров

Когда у тебя ничего нет, ты становишься способен на иррациональные поступки. Тут знают: в лес, хоть он и единственный спаситель местного люда, ходить нельзя. Ни за дровами, ни за черемшой, местным источником витаминов.

Однако люди все равно ходят, даже зная, что на сель­ском кладбище лежат те, кто решил запастись дровами и был пристрелен. Каждый надеется, что пронесет...

Вот рассказ Вахи, жителя Сельментаузена:

— Два дня были сильные обстрелы. Потом они пре­кратились. Я встал рано-рано утром, послушал, подумал и решил идти на окраину леса. Жена очень плаката, но дров уже не было несколько дней, и поэтому надо было идти. Не все ли равно, как умирать. — замерзнуть вместе с детьми как не мужчина или получить пулю... Я помо­лился и двинулся. На этот раз все закончилось благопо­лучно. Принес дров дня на три — сделал пять заходов. Видите, как у нас тепло...

—Но ведь пройдет всего пара дней, и надо будет опять повторять смертельный трюк?

— Я готов. — Ваха отвечает коротко и жестко, будто офицер в строю.

Готовность умереть — главное правило местной жиз­ни, ежеминутно порхающей между бытием и небытием. А байки о том, кто из соседей как умер, при каких обстоятельствах и от какого числа осколков, — основ­ное вечернее развлечение, под которое младенцы отхо­дят ко сну.

— Помните, как 5 января 2001 года с самолета упала авиабомба? — обращается к собеседникам Макка Джа-браилова из Махкетов. В тот день были убиты отец и брат Макки — Газихаджи и Газали Ахмадовы, ее надежда и опора. У самой Макки 12 декабря 2000 года пятью снарядами в щепки разнесло дом. В тот же день погибли ее соседи — вся семья Тагировых, одиннадцать человек. Да так, что даже хоронить было нечего, — положили в мо­гилу землю с места падения рукотворных метеоритов...

Макка плачет, но женщины уже спешат дальше:

— 16 февраля со стороны воинской части взяли да обстреляли в который раз школу — прямо около двух часов дня.

Махкетинская сельская школа, к несчастью, распо­ложена в прямой видимости — через поле от палаток воинской части. Родители побежали в часть. Им сказали: не знаем, кто стрелял, не мы, снаряды - залетные...

Глава администрации селения Махкеты — Абдулла Эльбуздукаев — производит впечатление навсегда испу­ганного и сломленного человека. Хотя в прошлом Абдул­ла — народный судья в Веденском районе. Он признает­ся, что ничего не может сделать для своих односельчан. Абсолютно ничего. И панически боится военных, кото­рые считают его пособником боевиков, а значит, при­стрелят, когда им захочется. В результате родители реши­ли детей в школу не пускать, тем более что школа — одно название, дети ходят туда пообщаться, а уроков совсем нет.

«Звони Путину»

Малика Юнусова молодая, но уже седая. Ее история недавно потрясла махкетинцев, и без того потрясенных.

Малика — сельская медсестра. Она готова всегда ока­зать помощь раненым и больным, хотя в больнице уже несколько лет не платят зарплату. В ночь с 10 на 11 фев­раля 2000 года бомба попала в ее дом. Разрушения оказа­лись стопроцентными. Погиб весь скот — а тут если чем и живут, то тем, что держат коров. Сгорели все хозяйствен­ные постройки. У семьи остались галоши и то, во что были одеты.

За минувшее лето Юнусовы построили сарай, а одно­сельчане подарили корову. Но 15 декабря около восьми вечера опять был обстрел. Юнусовы пошли в подвал к соседям, а снаряд попал в их новый сарай. Начался по­жар. Саид-Али, муж Малики, выскочил тушить и спасти корову. Его обдало осколками.

Всю ночь Саид-Али пролежал без сознания у соседей на полу — продолжались обстрелы. Рано утром Малика бросилась в часть: если есть вертолет, можно ли отпра­вить мужа? Вы ведь виноваты!.. Ее долго мурыжили, в конце концов отказали, но обещали созвониться с гос­питалем в Ханкале: везите сами. Соседи нашли машину, повезли. Но в Ханкале сказали: ранение тяжелое, надо добираться до госпиталя в Моздоке.

Добрались. А там нейрохирург ей говорит: если ваш муж был бы боевиком или военнослужащим, я бы ока­зал ему помощь как стороне военного конфликта. Если он просто мирный житель — не имею права, только за деньги. Платите 40 тысяч рублей наличными прямо сей­час, тогда начну оперировать.

Денег не было, и Малика увидела, как раненого Са-ида-Али вывезли из операционной в коридор. Ее пустили к телефону: звоните тем, кто может принести деньги.

—Мне некому звонить... — заплакала Малика. И нейрохирург ответил:

— Звони Путину.

Малика спросила:

—А если бы меня сейчас не было рядом, у кого бы ты просил деньги?

Врач ответил:

—Не просил бы... Просто отправил в морг. Малика бросилась искать машину.

По счастью, водитель согласился бесплатно довезти ее и Сайда-Али до Аргуна. Там познакомил с теми, кто довез до Грозного, до 9-й горбольницы. Все это — с блок­постами, с остановками в темное время суток.

В 9-й больнице Сайда-Али наконец-то прооперирова­ли — уже когда истекли третьи сутки после проникаю­щего черепно-мозгового ранения. Муж Малики прожил еще месяц. Его не смогли спасти от сепсиса — врачи объяснили, что операция слишком запоздала.

Окрепнув духом после похорон, Малика отправилась в Ведено к военному прокурору. Но тот отказался при­нять заявление. Вскоре после поездки в Ведено Малику нашли в селе военные из части — значит, прокурор им сообщил о ее жалобе, — и объяснили: первые снаряды — по сараю — выпустили не они, а кто это сделал, они не знают. Позже стреляли уже они, потому что увидели боль­шой костер в темное время суток и бегающего вокруг человека...

Малика развела руками: конечно, костер, ведь пожар начался, и муж действительно бегал по двору, пытаясь спасти горящую корову... Военные ушли, а Малика по­думала: хорошо, что не застрелили... Людям в погонах тут¹ нечего бояться и некого стесняться. В Веденском рай­оне до сих пор нет ни суда, ни следствия — в зоне этого не требуется. Только иррациональный беспредел, и ви­новат всегда тот, кто просто подвернулся под руку. Как муж Малики, спасавший корову. Сегодня у Малики нет ни мужа, ни жилья, с тремя детьми живет она где при­дется. Есть нечего, одеться не во что... И Малика умоляет: помогите уехать — куда угодно:

—Люди говорят, в Ингушетии новый лагерь для бе­женцев построили. Я прошу, устройте туда. Хуже не будет. Мне хоть чеченский закон, хоть русский, хоть корей­ский, хоть японский — главное, чтобы был какой-то закон. И поесть бы...

—Я не могу тут больше оставаться, — поскуливает Тоита — мать, скрывающая имя собственного ребенка и уже жалеющая, что так его назвала. И затыкает вялым соском ротик хнычущему Джохару.

И, как эхо, то же самое вторят другие вдовы и жены Сельментаузена, Махкетов, Товзени, Хоттуни:

— Мы не видели врачей уже несколько лет... Мы по­гибаем. Нам нечего есть. Нечем топить печку... Дайте от­дохнуть от бомбежек... Солдаты забирают последнее. Из­мучили нас.