Страдальчески сжимаясь в чужом кресле, она уже говорила сама с собой

— А потом ты сел в троллейбус, но раздумал, выпрыгнул на первой остановке… Мальчик мой.

Состояние ее психики было таким растерзанным, что можно было опасаться умопомрачения.

— Елена Константиновна, пойдемте, — наклонился Климов к Легостаевой под презрительным взглядом Шевкопляс, державшей на плече кота. — Сейчас не время…

Но Легостаева отрицательно замотала головой и уличающе-скорбно посмотрела на застывшего возле серванта мужа Шевкопляс. Беззвучная ее мольба, казалось, выливалась в один крик: да как же так? Она отвергнута, и кем? Собственным сыном. Ей бросили, как нищенке, как сумасшедшей вежливую фразу о сочувствии, и все. Это был не ее сын, это был чужой муж и зять. А ей оставалось до скончания дней терзаться болью одиночества и плакать втихомолку перед сном.

— Ну, хватит спектаклей! — с вульгарной заносчивостью взмахнула рукой Шевкопляс, и кот на ее плече противно зашипел. — Иди, Володя, чисть картошку.

Боль и отчаяние толкнули Легостаеву вбок, и она судорожно ухватилась за подлокотник кресла.

— Игорь!

Тот не обернулся.

Кожа на ее лице затрепетала, и Климов, снова холодея от сочувствия, наклонился и тихо повторил:

— Елена Константиновна, пойдемте. — Но ее умоляюще-зовущий взгляд не дал ему договорить. Он понял ее состояние. Да, она не приносила себя в жертву ради сына, она думала всегда об удовольствиях, зато теперь готова распроститься с жизнью, лишь бы утвердиться в своем мнении, что не обманулась, что это ее сын отправлен злобной женщиной на кухню. Но сын ее не признавал, и перед лицом открывшегося ей кошмара она словно онемела.

Чувствуя бессмысленность своего дальнейшего пребывания в чужом доме, он с тоской подумал, что, хотя Владимир Шевкопляс и похож чем-то на Елену Константиновну, особенно высоким чистым лбом и лепкой губ, сравнение еще не доказательство, как говорят французы. Но, с другой стороны, если закон не обеспечивает справедливость, грош ему цена. Стоило только раз взглянуть на Легостаеву, чтобы почувствовать это и понять глубину ее страдания. Теперь ее жизнь, и без того безрадостная, станет еще несчастней.

— Долго мне еще смотреть на вас? — не выдержала Шевкопляс и с видом оскорбленной добродетели уперла руки в боки. Кот выгнул спину, покачнулся, но удержался на плече. — Я ведь не железная.

— Верните сюда мужа, — вместо ответа распорядился Климов, но голос прозвучал не так уверенно, как он того хотел. Его уже почти тошнило и от сиамского мерзавца, презрительно взиравшего с плеча хозяйки на гостей, и от излишка хрусталя и безделушек в зале, но он не забывал рассматривать посуду в надежде обнаружить дорогой сервиз, похищенный у Озадовского. Жалкая надежда, разумеется. Такие вещи на виду не держат.