Свидетельства и исторический релятивизм 1 страница

В качестве одной из форм скептицизма относительно нашей способности

высказывать истинные утверждения о прошлом исторический релятивизм зна-

чительно отличается от рассмотренных выше двух форм скептицизма. Начать с

того, что его принимают всерьез и активно поддерживают весьма многие про-

фессиональные историки, в том числе широко известные. В отличие от первой

разновидности скептицизма, он явным образом настаивает на том, что некото-

рые утверждения действительно говорят о прошлом, и в противоположность

второй разновидности скептицизма провозглашает, что действительно существу-

ет то прошлое, к которому относятся такие утверждения. Тезис о том, что дей-

ствительно существует или существовало прошлое, поддерживает Чарльз Бирд,

который говорит об «истории, как о прошлой реальности», подразумевая под

этим «все, что было высказано, сделано, прочувствовано и продумано людьми

на этой планете с тех пор, как человечество начало свой долгий путь» *. Конеч-

но, у нас нет прямого доступа к истории-как-реальности, мы лишь косвенно

можем судить о ней благодаря «истории-как-свидетельствам» (history-as-record),

т.е. благодаря документам, памятникам, символам, воспоминаниям или элемен-

там мира настоящего, находящимся в определенных отношениях с историей-

как-реальностью. Наконец, Бирд говорит еще об истории-как-мысли. Она отно-

сится к истории-как-реальности, но «направляется и ограничивается историей-

как-свидетельствами» 2. Пока в таких рассуждениях нет ничего необычного 3:

это вполне привычный взгляд на деятельность историка. Бирд действительно

отходит от обычного понимания только тогда, когда начинает настаивать на том,

что некоторые каузальные факторы, оказывающие воздействие на индивида, пы-

тающегося высказывать утверждения об истории-как-реальности, препятству-

ют формулировке истинных и объективных утверждений. Однако я начну с рас-

смотрения общепризнанной части рассуждений Бирда и лишь затем перейду к

релятивизирующим факторам, надеясь показать, что они не столь вредны, как

представляется Бирду, его сторонникам и критикам.

Как приятно после всего сказанного обратиться к концепции, столь близкой

нашему обычному представлению об истории, — к концепции, согласной с тем,

что логика не запрещает нам говорить о прошлом. Она вовсе не настаивает на

том, что, пытаясь что-то сказать о прошлом, мы на самом деле всегда отклоня-

емся от своей цели и говорим о настоящем или будущем. Современники Бирда,

прагматисты, были убеждены в том, что высказывания об истории-как-реально-

сти в конечном счете сводимы к высказываниям об истории-как-свидетельствах,

как если бы документы, памятники и т. п. образовывали непроницаемую завесу

между нами и прошлым, о котором мы могли бы упоминать, но не могли бы

ничего утверждать. Однако документы не стоят между нами и прошлым, напро-

тив, именно они позволяют нам что-то узнать о прошлом, и мы не смогли бы

даже начать свою работу без «удостоверенных критическим анализом свиде-

тельств и их согласования посредством научного метода» 4. Они являются сред-

ством, но не объектом исторического исследования. В сжатом виде эту мысль

выражает Рональд Батлер:

«Когда мы утверждаем, что знаем некое прошлое событие, мы говорим

не просто об оценке свидетельств. При этом мы не рассматриваем сви-

детельства как непроницаемую завесу: мы претендуем на то, что смот-

рим сквозь завесу на то, что лежит за ней... Мы должны еще проанали-

зировать, что значит «смотреть сквозь завесу на то, что лежит за ней» 5.

Несомненно, это понятие трудно анализировать. Отчасти потому, что —

если развить далее эту метафору, которая не вполне позволяет выразить суть

дела, — только «смотря сквозь завесу на то, что лежит за ней», мы можем

увидеть саму эту завесу. Если выразиться менее метафорически, то можно ска-

зать, что оценка чего-то как свидетельства уже предполагает разговор не только

о нем: считать что-то свидетельством — значит уже говорить о чем-то ином, а

именно о том, по отношению к чему это является свидетельством. Считать Е

свидетельством в пользу О — значит рассматривать Е уже не так, как мы рас-

сматривали бы его, если бы не имели никакого представления об О. Таким

образом, рассматривать что-то в качестве свидетельства — значит уже «смот-

реть сквозь завесу на то, что лежит за ней».

Что касается утверждений о прошлом, то рассматривать какое-то Е в каче-

стве свидетельства, подтверждающего одно из них, значит видеть Е в опреде-

ленной временной перспективе. В самом деле, только ссылаясь на прошлое, мы

можем считать правомерными некоторые описания того, что мы видим. Путе-

шественника, вернувшегося из Венеции, я могу спросить, видел ли он «Пьету

Ронданини» Микеланджело. Это как раз полезный пример, так как совсем не-

давно те, кто видел этот объект, который сейчас так называется, не сказали бы,

что они видели «Пьету Ронданини»: до недавнего времени этот объект был от-

дельной частью фундамента палаццо Ронданини в Риме, и те, кто его видел,

видели его именно в этом качестве. Если ограничиться нейтральным по отно-

шению ко времени словарем, то можно сказать, что существуют предикаты, ис-

тинные для этого объекта и совместимые с обоими описаниями. Например, он

мраморный, имеет столько-то сантиметров в наиболее длинной части, весит

столько-то килограммов и т. п. Называть его камнем фундамента — значит уже

поместить его в некоторое временное измерение, т. е. связать с предшествую-

щим сооружением фундамента. Точно так же сказать о нем как о скульптуре

означает отнести его к предшествующей резьбе по камню. Описать его как скуль-

92 Артур Данто. Аналитическая философия истории

птуру Микеланджело или, еще лучше, как последнюю из его известных четырех

пьет — значит использовать точный предикат, ссылающийся на время. Именно

потому, что люди не видели в этой пьете объект, относительно которого истинен

данный предикат, она и оказалась в фундаменте палаццо. Важно, однако, то, что

описать его таким образом значит связать с прошлым, увидеть в нем нечто боль-

шее, нежели кусок мрамора определенной величины. Увидеть в нем произведе-

ние Микеланджело значит взглянуть сквозь завесу на то, что лежит за ней. Ис-

пользуя нашу лексику, содержащую ссылку на время и несводимый, как я пока-

зал, к языку, нейтральному в отношении времени, мы проникаем сквозь завесу,

или, если угодно, эта завеса разделяет нейтральный в отношении времени язык

и язык, ссылающийся на прошлое. Однако в нейтральном языке мы не можем

говорить об исторических свидетельствах.

Если прибегнуть к аналогии, то я мог бы сказать, что объекты наличного мира

подобны написанным словам, а их историческое употребление и понимание по-

добно чтению. Написанные слова мы обычно не рассматриваем как чернильные

знаки, находящиеся между нами и их значениями: при чтении мы смотрим сквозь

слова «на то, что за ними» и вряд ли даже обращаем внимание на их статус как

физических объектов, т. е. на чернильные кружочки и крючки, из которых они

состоят. Существуют, я думаю, три основные группы людей, которые видят толь-

ко значки, когда сталкиваются с написанным текстом — неграмотные; люди, зна-

ющие один язык, но не знакомые с другими языками, и люди с «повреждением» в

мозгах. Сицилийский крестьянин, который в куче камней не видит башни, пост-

роенной норманнами, исторически неграмотен: он не знает, о чем говорят эти

камни. Представитель классической филологии, рассматривающий этрусскую

надпись, уже знает, что находящиеся перед ним значки осмысленны, но ему не-

известно, что они означают: он не умеет прочитать эти значки и поэтому работа-

ет с ними именно как со значками. Труднее найти пример человека с «поврежде-

нием» в мозгах. Наиболее подходящим здесь мне представляется философ, ут-

верждающий, что мы видим только предметы настоящего, но не видим про-

шлого, короче говоря, это человек, которому процесс чтения представляет-

ся непостижимой деятельностью. Сейчас мы не видим прошлого, мы видим

лишь то, что находится перед нами. Однако чтение представляет собой ин-

терпретацию, и видеть в значках слова — значит уже рассматривать их как

нечто требующее интерпретации. Мы не сможем, безусловно, перевести то,

о чем говорит какая-то книга, посредством бесконечно большого множества

утверждений о буквах, если только не расширим наше понятие «буква», вклю-

чив в него все те понятия, которые стремились элиминировать с помощью

перевода. Именно поэтому я настаивал на том, что с языка времени нельзя

переводить при помощью словаря, нейтрального в отношении времени.

Возвращаясь к различию, введенному Бирдом, можно сказать, что только со

ссылкой на «историю-как-реальность» можно говорить об «истории-как-свиде-

тельствах». Поэтому есть доля неискренности в вопросе о возможности перехо-

Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм

да от «истории-как-свидетельства» к «истории-как-реальности». Рассматривать

что-то в качестве «истории-как-свидетельства» значит уже совершать этот пере-

ход. В противном случае мы видели бы лишь вещи. Эпистемологические дис-

куссии в истории слишком часто начинаются с выдвижения ложного допущения

о том, что все мы неграмотны в отношении времени. Тогда неизбежен вопрос:

как от настоящего перейти к прошлому? Отвечают, что мы не можем этого сде-

лать. Мы не можем этого сделать потому, что при любом выводе от наличных

данных к прошлому факту нам, безусловно, требуется включить в число посы-

лок какое-то общее правило, принцип или суждение, имеющее следующую фор-

му: «Если Е, то F», где Е обозначает наличные данные, a F — некоторое про-

шлое событие. Было бы трудно понять суждения такого рода, если бы мы имели

дело только с тем, что находится перед нами. По сути, мы не могли бы понять

таких суждений. Однако в действительности мы их достаточно легко понимаем,

хотя тот, кто находит смысл только в нейтральном в отношении времени языке,

вряд ли способен объяснить этот факт. Совершенно в кантианском духе он мо-

жет настаивать на категориальном характере времени. Так это или не так, одна-

ко несомненно, что мы автоматически усваиваем понятие о прошлом в процессе

освоения нашего языка, который чрезвычайно богат предикатами, ссылающи-

мися на прошлое. Я не могу понять, как без этого могла бы начаться история.

Рассмотрение возникновения языка и возникновения истории как чего-то еди-

ного было великим достижением Вико. Ни один из тех, кто хорошо владеет язы-

ком, не живет только в настоящем. Он может заставить себя жить в настоящем

только благодаря специальному усилию воли, но, поскольку он вынужден от-

вергать более богатое существование во времени, это есть жизнь лишь в некото-

ром производном смысле. Приблизительно так жила Мария Антуанетта в Ма-

лом Трианоне в Версале: по причине mauvaisefoi *.

Эти соображения можно сформулировать иначе. Я думаю, было доста-

точно убедительно 6 показано, что различия во времени нельзя определить

без ссылки, пусть неясной, на понятия, связанные со временем, которые уже

входят в определяемую часть определения. Например, кто-то может попы-

таться определить прошлое как то, что логически возможно помнить. Но

используемое в определяющей части слово «помнить» уже неявно ссылает-

ся на понятие прошлого: частью значения слова «помнить» является мысль

о том, что то, что помнится, есть прошлое. Как я сказал бы, слово «помнить»

является термином, отсылающим к прошлому. Поэтому такое определение

содержало бы в себе порочный круг. Можно было бы попытаться опреде-

лить настоящее как то, что человек действительно переживает в опыте 7.

Отсюда следует, что нельзя переживать в опыте прошлое или будущее. Однако

выражение «переживаемый в опыте» предполагает отношение между некото-

рым индивидом и объектом опыта, в частности нахождение второго перед пер-

вым. Однако что-то может находиться перед чем-то, только если это одновре-

* Злой рок (франц.). — Прим. перев.

94 Артур Данто. Аналитическая философия истории

менно существующие объекты. Поэтому понятие настоящего уже содержится в

определяющем выражении, Конечно, можно было бы сказать, что логически

возможно воспринимать прошлое и будущее, но это означает при соответствую-

щем анализе, что нечто можно было воспринимать, когда оно было настоящим,

или что нечто можно будет воспринимать, когда оно станет настоящим. Понятие

настоящего включено в понятие опыта, поэтому утверждение о том, что можно

переживать в опыте только настоящее, является аналитически необходимым. Если

это так, и знание отождествляется с опытом, то трудно понять, как можно знать

прошлое: прошлое есть нечто такое, что не переживается в опыте. Но если пе-

реживается в опыте только настоящее, то как мы можем знать прошлое? Задавая

этот вопрос, мы допускаем существование опыта, нейтрального в отношении

времени. А это, как я показал, не соответствует реальности. Если мы обратим

внимание на то, каким образом мы в действительности воспринимаем мир, то

подлинно важным вопросом оказывается следующий: если бы мы не знали про-

шлого, то как могли бы мы воспринимать настоящий мир таким, каким мы его

воспринимаем? На самом деле — и наш язык показывает это — мы всегда вос-

принимаем мир настоящего в некотором логическом и каузальном контексте,

который связан с прошлыми объектами и событиями, следовательно, принима-

ем ссылку на объекты и события, которых нельзя воспринять в тот момент, когда

мы воспринимаем настоящее. И невозможно, так сказать, расширить наше по-

нятие настоящего так, чтобы включить эти объекты и события в настоящее. Ког-

да Пруст ощущает вкус размоченного в чае кусочка пирожного, он не восприни-

мает в тот момент тетю Леонию и Комбре: он вспоминает их с необычайной

яркостью, и впечатление, производимое на нас этим отрывком, обусловлено по-

ниманием того, что всего этого нет и никогда не будет, что все это ушло в безвоз-

вратное прошлое и его можно пробудить только с помощью искусства. Но мы не

пробуждаем того, что испытываем в данный момент: в конкретном прустовском

смысле выражение «пробуждать» является термином, ссылающимся на прошлое.

Его ощущение вкуса пирожного и связанные с этим переживания дают яркий

пример того, что обычно происходит с людьми, обладающими воспоминаниями

о прошлом. Чувство замешательства, которое он испытывает, попробовав пи-

рожное и чай, его усилия понять, что означает этот вкус, были, конечно, специ-

фическими: он не сразу понял, как «прочитать» это ощущение. Так часто быва-

ет, когда мы, воспринимая настоящее, осознаем, что оно что-то означает из про-

шлого, но не можем сразу сказать, что именно. Фактически он воспринимает

настоящее в свете прошлого, не будучи способным в данный момент устано-

вить связь между ними, пока, наконец, не приходит ясное осознание: «То был

вкус кусочка бисквита, которым в Комбре каждое воскресное утро... угощала

меня, размочив его в чае или в липовом цвету, тетя Леония, когда я приходил к

ней поздороваться...» 8. Не имея в виду память, каждый из нас может испытать

то же самое затруднение при взгляде на камни Стоунхенджа: мы переживаем

свою неспособность прочитать, понять, о чем говорят эти камни, что они нам

Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 95

сообщают. А это и означает восприятие настоящего в свете прошлого.

Представитель аналитической философии истории должен обязательно ре-

шить две задачи. Первая заключается в том, чтобы вообразить, как можно было

бы воспринимать настоящее, ничего не зная о прошлом. Вторая задача: вообра-

зить, каким было бы восприятие настоящего, если бы мы знали также и буду-

щее. О последней я буду говорить ниже. Относительно первой можно сразу же

сказать, что наше восприятие настоящего в значительной мере зависит от на-

шего знания прошлого. Мы неизбежно по-разному будем воспринимать настоя-

щее в зависимости оттого, с какими элементами прошлого сможем связать его.

Пруст дает здесь весьма поучительные примеры. Например, госпожа Сазра не

способна воспринять маркизу де Вильпаризи как пожилую женщину, так как

помнит то время, когда эта женщина излучала роковое очарование и внушала

непреодолимую страсть отцу госпожи Сазры. А в то же время Марсель, которо-

му это прошлое неизвестно, не способен воспринимать маркизу де Вильпаризи

иначе, как пожилую женщину, с которой едва ли могут быть связаны какие-то

любовные помыслы. Я подчеркиваю это еще раз, прежде чем обратиться к Бир-

ду. Дело не просто в том, что факторы настоящего способны исказить наши ут-

верждения о прошлом. Факторы прошлого способны исказить наше восприятие

настоящего, так что можно было бы сказать, что Марсель и госпожа Сазра вряд

ли воспринимали одного и того же человека. Как мы увидим, отделить про-

шлое от настоящего столь же трудно, как трудно связать настоящее с будущим.

Пьета Ронданини была высечена из куска греческой колонны. Кто-то мог бы

видеть в ней древнюю колонну. Но кто мог бы видеть в ней, скажем, в четырнад-

цатом столетии колонну, из которой Микеланджело изваял Пьету Ронданини?

Бирд, как и все исторические релятивисты, говорит о преимуществах, кото-

рыми пользуются ученые и которые недоступны историкам. Он утверждает, на-

пример, что в отличие от ученого историк не может наблюдать объект своего

изучения: «Он не может видеть его объективно, как химик видит свои пробирки

и соединения» 9. Сожаления подобного рода кажутся несколько странными. Наша

принимаемая на веру неспособность наблюдать, прошлое не есть порок самой

истории, а представляет собой как раз то, что должна преодолеть история. Точ-

но так же медицинскую науку нельзя упрекать в том, что люди болеют. Болезни

присущи человеку, и как раз для борьбы с ними существует медицина: она была

бы не нужна, если бы мы были всегда здоровы. Города располагаются на неко-

тором расстоянии один от другого, но это не считается пороком нашего транс-

порта: для преодоления именно этого недостатка, если можно так выразиться, и

предназначен транспорт. И как раз потому, что у нас нет прямого доступа к про-

шлому, существует история: именно этому факту история обязана своим суще-

ствованием, он делает ее возможной.

Однако ученый далеко не всегда способен непосредственно наблюдать объек-

ты своего изучения. Часто он имеет дело с ненаблюдаемыми объектами, для

исследования которых вынужден разрабатывать теории и технические приемы.

96 Артур Данто. Аналитическая философия истории

То, что ученый непосредственно наблюдает, часто находится в таком же отда-

ленном отношении к предмету его изучения, как и то, что наблюдает историк —

медали, рукописи, черепки, — относится к предмету его изучения. Ненаблюдае-

мость предмета исследования может быть обусловлена разными причинами. То,

что нельзя наблюдать прошлое, возможно, является логической истиной, а не-

наблюдаемость электронов и генов обусловлена лишь случайными обстоятель-

ствами. Однако разница между логической и фактической ненаблюдаемостью

никак не сказывается на современной практике исследования. В науке суще-

ствуют такие отрасли, предмет исследования в которых является наблюдаемым,

например, в некоторых разделах химии, зоологии и геологии. Но это характерно

для элементарных наук в отличие, скажем, от атомной физики. И тот факт, что

развитые науки в большинстве своем имеют дело с ненаблюдаемыми объекта-

ми, показывает, я думаю, что как ненаблюдаемость, так и наблюдаемость иссле-

дуемых объектов не дает науке никаких подавляющих преимуществ. Поэтому

сетования Бирда на то, что «историк вынужден «видеть» реальность истории

через посредство документов, и это единственный его источник», не вызывают

у нас сочувствия. Это шир'око распространенная особенность научного иссле-

дования, и она не ставит перед историей каких-либо особых проблем. Я утверж-

дал, что без ссылки на историю-как-реальность историки вообще не смогли бы

рассматривать что-то в качестве документов. Точно так же и в науке, не опира-

ясь на понятия, относящиеся к ненаблюдаемым сущностям, ученые не могли бы

читать отпечатки на фотографических пластинках, треки в камере Вильсона или

на экране осциллографа. Все это достаточно очевидно. Именно поэтому теоре-

тическое исследование требует основательной подготовки, в процессе которой

студент учится читать такие показания. В отношении зрения мы с ученым, воз-

можно, находимся в равном положении, однако мы не можем видеть вещи так,

как видит их он 10.Так же обстоит дело и с историческими документами. Когда

мы не способны прочитать эти документы, нам нужны не очки, а историографи-

ческое мастерство. Между историей и наукой имеются очевидные различия, но

они заключаются не в этом.

Бирд усматривает еще одно различие между историей и наукой, которое ле-

жит в самом центре релятивистской концепции. Это различие выражается в при-

дании слову «объективный» некоторого иного смысла, а именно того, который

противоположен смыслу слова «пристрастный». Предметам исследования уче-

ных и историков присущи некоторые существенные особенности, позволяющие

ученому занять нейтральную позицию по отношению к своему предмету, но вы-

нуждающие историка быть пристрастным. «Исторические события и личности

истории по самому своему существу предполагают этическую и эстетическую

оценку, — пишет Бирд, — в то время как химические или физические явления

позволяют «наблюдателю» оставаться нейтральным» н. Верно, что историки

имеют дело с людьми, а люди действуют, исходя из своих убеждений. Но совер-

шенно неверно, что отсюда вытекает какое-либо различие между историческими

Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 97

и научными исследованиями. Оставим в стороне вопрос о следствиях. Удиви-

тельно то, что об этом различии говорит историк. Его опровергает даже самое

поверхностное знакомство с историей науки. Например, в XVII столетии ученые

повсеместно руководствовались этическими и эстетическими соображениями,

иначе и быть не могло, если учесть ту религиозную и нравственную атмосферу,

в которой они работали. Сомнительно, чтобы такого рода соображения полнос-

тью отсутствовали в современной науке. Образ бесстрастного объективного уче-

ного сам по себе представляет некоторый этический идеал, и даже если бы мно-

гие ученые хотели ему соответствовать, было бы чрезвычайной наивностью по-

лагать, что ученые на самом дела столь нейтральны, как нам хотелось бы думать.

Существует слишком много поощрений, связанных с научными достижениями,

не говоря уже о безраздельном желании быть правым, поэтому легко предполо-

жить, что ученым порой приходится прилагать огромные усилия для того, чтобы

остаться на нейтральной позиции. Клод Бернар писал:

«Люди, преисполненные чрезмерной веры в свои собственные теории

или идеи, не только не расположены делать открытия, но они не стре-

мятся и к наблюдениям. При наблюдении они руководствуются пред-

взятыми идеями, а когда осуществляют эксперимент, то в его результа-

тах хотят видеть только подтверждение своей собственной теории...

Вполне естественно, что тот, кто слишком сильно верит в собственные

теории, недостаточно доверяет теориям других... Из всего этого следу-

ет, что когда сталкиваешься с приговором эксперимента, нужно отка-

заться от своих мнении, как и от мнении других» 12

Пьер Дюгем комментирует этот отрывок следующим образом:

«Этому совету нелегко следовать. Он требует от ученого полной отре-

шенности от своих собственных идей и отсутствия какой-либо враж-

дебности по отношению к идеям других людей, ни тщеславие, ни за-

висть не должны его беспокоить... Свобода мысли, представляющая,

согласно Клоду Бернару, единственный принцип экспериментального

метода, зависит не только от интеллектуальных, но также и от мораль-

ных условий, и поэтому ее осуществление реже встречается и достойно

большого поощрения» 13.

Заметим, что речь здесь идет не о преднамеренном искажении результатов.

Бирд не подозревает историков, а Бернар и Дюгем — ученых в том, что им труд-

но удержаться от подлогов и обмана. Речь идет, скорее, о непроизвольных

искажениях, какими бы причинами они ни были обусловлены. Именно их

имеет в виду Дюгем, замечая, что ученому трудно сохранить объективность,

что она не достигается автоматически и поэтому представляется чрезвы-

98 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 99

чайно ценным. Все это значительно смягчает то различие, о котором говорит

Бирд, если не уничтожает его вовсе. Предубеждения и предрассудки распрост-

ранены в самых разных науках.

Благодаря определенным факторам, по мнению Бирда, все попытки ис-

ториков добиться свободы мысли и непредубежденного отношения к фак-

там в конечном счете оказываются тщетными: «Как бы ни старался исто-

рик очистить свое мышление, он остается человеком — продуктом опреде-

ленного времени, места, обстоятельств, интересов и культуры» 14. Трудно

понять, что это означает для ученых — неявную похвалу или, напротив,

упрек? Но если они также являются людьми со своими интересами и пред-

рассудками и это не препятствует их поиску истины, то неясно, почему это

должно мешать историкам. Историки по разным основаниям могут руко-

водствоваться разными убеждениями, но отсюда не следует, что они не спо-

собны высказывать истинных утверждений. Классическая философская

критика релятивизма указывает на то, что он смешивает причины убежде-

ний с их разумными основаниями. Конечно, выбор человеком некоторого

убеждения обусловлен определенными причинами, но это совершенно не зави-

сит от вопроса о том, в какой мере обосновано это убеждение, а решение этого

вопроса вовсе не требует знания упомянутых причин. Например, благодаря сво-

ему католическому воспитанию, некий автор может верить в то, что семейство

Борджиа целиком состояло из добродетельных людей, которых оклеветали. Од-

нако он должен предъявить свидетельства, опираясь на которые мы решим, прав

он или нет. Конечно, его симпатии могут сделать его более чутким к таким доку-

ментам и интерпретациям, которых никогда не заметил бы другой, менее при-

верженный этой идее историк. Ученые, не меньше историков, испытывают воз-

действие внешних обстоятельств. В науке, как и в истории, имеются убеждения,

принимаемые или отвергаемые по основаниям ad hominem *. Есть не так уж

много более пагубных идей, нежели идея о том, что, объяснив, почему кто-то

придерживается некоторого убеждения, мы тем самым поставили под сомнение

его истинность. Например, можно объяснить убеждение Бирда, указав на то, что

он был историком и поэтому интересовался причинами человеческих убежде-

ний. Но указать на этот факт — не значит опровергнуть тезис Бирда и нельзя

также сказать, что его тезис ошибочен потому, что высказан историком. Он

ошибочен по тем же причинам, по которым ошибочен любой тезис, не согласу-

ющийся с фактами. Однако это не означает, что утверждение Бирда лишено ка-

кого-либо значения. Я сам настаивал на том, что время, когда высказывается

некоторое историческое предложение, является фактором, который следует при-

нимать во внимание при его оценке. Научные предложения не всегда этого тре-