2015-10-22
963
Первые восемь месяцев революции не привели к переходу от буржуазного к социалистическому экономическому порядку. До сих пор ее основным достижением было свержение экономической власти феодальных землевладельцев и буржуазии, а не закладка основ экономики будущего. Ни одна из мер того периода не носила подлинного отпечатка социализма – или еще в меньшей степени коммунизма – в марксистском смысле этого понятия. Национализация земли произведена была формально – мера, за осуществление которой выступали многие передовые буржуазные радикалы; в действительности же она была разделена в целях обработки на множество мелких крестьянских участков земли – программа социал-революционеров, которых марксисты всегда считали, по существу, мелкобуржуазными. В промышленности медленно и с некоторым сопротивлением начали предприниматься шаги по осуществлению политики национализации; однако это проводилось как часть программы государственного капитализма и все еще проповедывалась необходимость "учиться у капиталистов". В торговле и системе распределения не было сделано ничего, за исключением расширения и более организованного проведения монополии на хлеб, установленной Временным правительством. В области финансов были национализированы банки – еще одна из мер, идеально совместимая с буржуазным радикализмом; однако во всех других аспектах ее трудно было обвинить в отходе от ортодоксальной капиталистической практики. Ленин неоднократно всячески подчеркивал умеренность намерений Советов в это время. И там, где применялись более решительные меры, виноват был кто-то другой. "Тактика, принятая классом капиталистов, состояла в том, чтобы толкнуть нас на борьбу, отчаянную и беспощадную, вынуждавшую нас к неизмеримо большей ломке старых отношений, чем мы предполагали" [1]. Главнейшая заповедь Апрельских тезисов 1917 г. в своей основе соблюдалась: "Не "введение" социализма в качестве немедленной задачи, а немедленное осуществление контроля Советов рабочих депутатов над общественным производством и распределением продуктов".
Ленин суммировал это положение в мае 1918 г., говоря о будущем названии РСФСР: "...выражение социалистическая советская республика означает решимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание новых экономических порядков социалистическими" [2].
Таким образом, окунуться в экономическую политику социализма предстояло в последующий период, причем сделать это под воздействием отчаянной гражданской войны. То, что называлось "военным коммунизмом", было, как об этом писал его главный историк Л. Критсман, "опытом первых шагов перехода к социализму" [3]. Период 1918-1920 гг. был во всех отношениях проверкой на прочность нового режима; и, хотя он с поразительной легкостью разгромил врагов, единственной программой которых было восстановление старого порядка, крайности гражданской войны еще более выпукло высветили стоявшую перед ним дилемму. Экономическая отсталость России облегчила путь для политического триумфа революционеров, поскольку им противостояли лишь остатки пережитков феодализма и неразвитый и еще неэффективный капитализм. Но это же обстоятельство сделало последующую работу социалистического строительства во много раз более трудной, так как они были призваны строить новое социалистическое общество без прочного демократического и капиталистического фундамента, наличие которого марксистская теория считала непременным условием. Эти специфические условия диктовали, как Ленин признавал в полной мере, определенную постепенность и осторожность в достижении позитивных задач социализма. Говоря теоретически, необходимо было завершить буржуазную революцию прежде, чем продвигаться к социалистической революции; и неуверенность в умах партийных руководителей, включая Ленина, относительно точного момента этого перехода отражала это внутреннее замешательство. Гражданская война покончила со всеми сомнениями, вынудив новый режим волей-неволей мчаться сломя голову по дороге к социализму. Но военный коммунизм в России во многом напоминал искусственный и нестабильный характер того, что иногда называли "военным социализмом" в Германии [4]. Это был продукт чрезвычайных обстоятельств, не имевший достаточно солидной социальной и экономической базы, чтобы обеспечить свое полное выживание (даже если что-то из его наследия и могло остаться) после того, как эти чрезвычайные обстоятельства перестали иметь место.
Победоносное окончание гражданской войны после разгрома Врангеля в ноябре 1920 г. и последующее ослабление напряженности решили судьбу военного коммунизма. Покуда длилась война, была неизбежной политика сиюминутных мер, рассчитанных на выживание; окончание войны диктовало пересмотр этой политики в свете более долгосрочных соображений. В первую очередь это касалось продразверстки – политики, смысл которой заключался в постоянной и неумолимой необходи-
мости противостоять сегодняшним чрезвычайным обстоятельствам даже за счет завтрашних перспектив. Решающим фактором было отношение крестьян, чья лояльность по отношению к большевистскому режиму и неохотное подчинение продразверстке были вызваны главным образом страхом "белой" реставрации и потери своих земельных участков. Как только эта угроза была ликвидирована, появилась почва для возрождения естественного недовольства угнетающе чрезмерным налогом, единственное оправдание которого исчезло. Вспышки крестьянских мятежей, начавшихся с демобилизацией в сентябре 1920 г. [5], усилились в зимние месяцы как по интенсивности, так и по широте охвата территорий так что Ленин в марте 1921 г., признал, что "...демобилизация крестьянской армии выкидывает сотни и тысячи... людей", порождающих бандитизм [6]. Эти широко распространенные беспорядки послужили основой и стали прелюдией кронштадтского мятежа – первого согласованного внутреннего восстания против советского режима с лета 1918 г. Требования крестьян занимали важное место в первой резолюции собрания представителей мятежной эскадры: "Дать полное право действия крестьянам над всей землей... а также иметь скот, который содержать должен и управлять своими силами, т.е. не пользуясь наемным трудом", и "разрешить свободное кустарное производство собственным трудом" [7].
Экономические последствия военного коммунизма, чье банкротство было продемонстрировано этими событиями, создали порочный круг, в котором нельзя было найти исходной точки для проведения анализа. Вслед за катастрофическим падением промышленного производства (частично из-за разрушения заводов, частично из-за дезорганизации труда и частично из-за громоздкой системы централизованного управления, представленной главками) последовал фактический распад государственной или контролируемой государством системы распределения товаров по твердым ценам, приведшей к быстрому росту незаконной частной торговли по неудержимо растущим ценам и к бешеной валютной инфляции. Все это в свою очередь повлекло за собой отказ крестьянства (перед лицом продовольственного голода и падения валюты) поставлять необходимое количество хлеба в города, в результате чего население постепенно покидало индустриальные центры, а промышленное производство все сильнее приближалось к мертвой точке. Противоядие, широко известное в истории как НЭП [8], также представляло собой серию мер, не ощутимых сначала, но выраставших одна из другой. НЭП начался с удара по точке наибольшей опасности, как сельскохозяйственная политика, нацеленная на получение большего количества продуктов питания за счет предоставления новых стимулов крестьянину; затем он развился в коммерческую политику поощрения торговли и обмена, включая финансовую политику, направленную на стабилизацию валюты, и, наконец, добравшись до самого злейшего из всех зол, он стал промышлен-
ной политикой, чтобы достичь такого увеличения производительности в промышленности, какое необходимо для строительства социалистического порядка. Существенной чертой НЭПа было отрицание или отмена политики военного коммунизма. После того как прошел первый шок удивления, НЭП был воспринят всеми как необходимость. Однако одними он был принят охотно, другими – с неспокойной совестью; и подтверждение целесообразности НЭПа явилось темой продолжительной дискуссии, уходившей своими истоками к началу режима и указывавшей на экономические противоречия в будущем.
Военный коммунизм состоял из двух основных элементов: с одной стороны, концентрация экономической власти и мощи, включая централизованный контроль и управление, замена мелких производственных единиц большими и принятие некоторых мер по единому планированию; с другой стороны – бегство от коммерческих и денежных форм распределения, включая пайки и предоставление основных товаров и услуг бесплатно или по номинальным ценам, оплата труда натурой и производство для непосредственного потребления, а не для гипотетического рынка. Однако между двумя этими элементами можно провести достаточно четкое различие. Процессы концентрации и централизации, сколь бы быстрыми темпами они ни развивались в механизме военного коммунизма, являлись продолжением процессов, уже начатых в первый период революции. Ленин еще задолго до того настаивал на том, что социализм является следующим логическим шагом вперед от государственного капитализма [9] и что формы организации, присущие одному, столь же обязательны для другого. Здесь военный коммунизм строил на фундаменте того, что было до него, и многие его достижения выдержали испытание; и только впоследствии были подвергнуты критике и пересмотрены некоторые из аспектов этой политики, и то в их конкретном применении и после рассмотрения под сильным увеличительным стеклом. Под вторым элементом военного коммунизма (замена рыночной экономики натуральным хозяйством) не было такого фундамента. Он не только не был логическим развитием политики начального этапа революции, но и, более того, стал результатом прямого отказа от этой политики – неподготовленным прыжком в неведомое. Эти элементы военного коммунизма были решительно отвергнуты НЭПом, и именно они больше всего дискредитировали военный коммунизм в глазах его критиков.
Между этими двумя аспектами военного коммунизма было еще одно различие. Политика концентрации и централизации применялась почти исключительно в промышленности (попытки приложить ее к сельскому хозяйству оказались безуспешными), и именно здесь находилась основная социальная база сторонников революции, а российская экономика проявляла некоторые черты развитого капитализма. Политика отказа от денег и применения "натурального" хозяйства возникла из неуме-
ния решить проблемы отсталого крестьянского сельского хозяйства, в котором было занято около 80 % всего населения. Эта – политика была выражением фундаментальной трудности, заключавшейся в попытке удержать в одной упряжке антифеодальную революцию крестьянства с его мелкобуржуазными устремлениями и антибуржуазную, антикапиталистическую революцию фабричного пролетариата, а также в конфликте между городом и деревней, заложенном в самой этой попытке. Именно эти несовместимости в конце концов подняли многих против военного коммунизма и привели к его уничтожению.
Эти различия внутри конгломерата политических аспектов, известных в своей совокупности как военный коммунизм, дают возможность также объяснить расхождения в его интерпретации, которые имеют место в партии. Согласно одной школе, он явился логическим развитием политики предыдущего периода, серией шагов, правильно задуманных, хотя и слишком поспешно выполненных в результате гражданской войны; ошибка же, свойственная военному коммунизму, относится скорее к степени и времени его осуществления, а не к его сущности. Эта точка зрения принадлежит тем, кто прославлял даже наиболее крайние проявления военного коммунизма в качестве побед социалистических принципов.
Согласно другой школе, военный коммунизм представлял собой опрометчивый и драматический пересмотр политики первого периода режима, бросок в непроверенные и утопические эксперименты, ни в коей мере не оправданные объективными условиями. По этому мнению, военный коммунизм состоял не в продвижении вперед по дороге к социализму, а явился вынужденным ответом на чрезвычайные обстоятельства гражданской войны. Различие между двумя школами не было ни жестким, ни постоянным. Первая точка зрения имела тенденцию к отождествлению с мнением бывшей левой оппозиции и незадолго до этого возникшей рабочей оппозиции, которые осуждали возраставшее давление на пролетариат и подчеркивали преимущественное значение промышленности в революционном хозяйстве; она получила некоторую поддержку со стороны Бухарина, который в своей работе "Экономика переходного периода" рассматривал военный коммунизм как соответствующий специфическим русским условиям процесс перехода от капитализма к социализму. Второй точки зрения придерживались другие ведущие руководители партии, включая Ленина и Троцкого, которые были убеждены в необходимости придания большего веса желаниям и интересам крестьянства. Однако Ленин не был до конца последователен в своем диагнозе движущих сил военного коммунизма. В одной из двух своих речей, в которых он знакомил участников X съезда партии с НЭПом, Ленин приписал военный коммунизм "фантазерам", которые мечтали, что в три года можно переделать "экономическую базу" Советской страны; в другой речи он охарактеризовал военный комму-
низм как систему, которая "диктовалась потребностями, соображениями и условиями военными, а не экономическими" [10]. Когда в критической атмосфере марта 1921 г. за смену наиболее крайних аспектов военного коммунизма НЭПом единогласно проголосовали как за желанную и необходимую перемену, эти подспудные расхождения были положены на полку, но не улажены полностью. Коль скоро военный коммунизм рассматривался как отклонение от правильного пути, продиктованное военной, а не хозяйственной необходимостью, потребностями гражданской войны, а не социализма, НЭП явился цепочкой шагов, компенсирующих прискорбное, хотя и вынужденное отклонение от цели, возвратом на надежную дорогу, по которой шли до июня 1918 г. Бели же к военному коммунизму относиться как к сверхстремительному, с чрезмерным энтузиазмом совершаемому броску вперед, в заоблачные выси социализма, несомненно, преждевременному, но тем не менее похвальному, то в этом случае НЭП был временным отступлением от позиции, которые военный коммунизм был не в состоянии удержать в тот момент, но которые должны быть возвращены – и возвращены скорее рано, чем поздно. Невысказанной посылкой первой точки зрения являлась практическая необходимость принимать в расчет отсталое крестьянское хозяйство и крестьянский склад ума; невысказанной посылкой второй была необходимость создать индустрию и не ущемлять более положение промышленных рабочих, составлявших главный оплот революции.
Обе точки зрения оставили свои следы в выступлениях в статьях Ленина, равно как и на политике НЭПа. Первая получила мощную поддержку в брошюре "О продовольственном налоге", которую Ленин опубликовал в начале апреля 1921 г. Здесь, отбросив несколько защитительный тон, который иногда слышался в его изложении НЭПа на X съезде, он смело охарактеризовал НЭП как возобновление правильной линии, указанной им весной 1918 г. и нарушенной лишь чрезвычайными обстоятельствами гражданской войны. Он начал с пространной цитаты из работы "О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности" – своего мощного залпа по "левым коммунистам" в мае 1918 г. Он вновь подчеркнул, что в отсталой экономике России государственный капитализм (а в НЭПе, сформулированном в марте 1921 г., содержалось признание мелкого капитализма в деревне под государственным контролем) является продвижением по прямой дороге к социализму.
"Продналог есть одна из форм перехода от своеобразного "военного коммунизма", вынужденного крайней нуждой, разорением и войной, к правильному социалистическому продуктообмену. А этот последний, в свою очередь, есть одна из форм перехода от социализма с особенностями, вызванными преобладанием мелкого крестьянства в населении, к коммунизму" [11].
Восстановление свободы торговли было возвратом к капитализму. Но то, что Ленин сказал в 1918 г., он повторил теперь
курсивом: "...многому можно и должно поучиться у капиталистов" [12]. Это предполагало сравнительно длительный промежуток времени до того, как может быть надежно и успешно завершен переход к социализму. На партийной конференции, созванной в мае 1921 г. для разъяснения рабочим-партийцам нового курса партии, Ленин настаивал на том, что НЭП принят "всерьез и надолго", а в резолюции конференции новая политика признавалась "установленной на долгий, рядом лет измеряемый, период времени" [13]. С другой стороны, на той же конференции Ленин охарактеризовал НЭП как "отступление", а несколько месяцев спустя – "поражение и отступление – для нового наступления" [14]. Такие характеристики, похоже, поощрили мнение о НЭПе как о временном зле, которое нужно преодолеть как можно скорее, как о пятне на партийном знамени. В конце 1921 г. Ленин все еще говорил о необходимости дальнейшего отступления [15]. В марте 1922 г. он неожиданно объявил, что "это отступление в смысле того, какие уступки мы капиталистам делаем, закончено"; это же заявление было повторено в более официальной форме месяц спустя, на XI съезде партии, когда было сказано, что оно получило одобрение Центрального Комитета [16]. Однако эта декларация не оказала немедленного воздействия на политику и в лучшем случае, вероятно, могла быть понята либо как попытка поднять пошатнувшийся моральный дух партии, либо как намек мировому сообществу, что Россия не будет вести себя униженно на предстоящей международной конференции в Генуе.
Эти проявления неуверенности и непоследовательности в отношении партии и самого Ленина к НЭПу отражают постоянную двойственность лежавших перед этой политикой целей: необходимость любой ценой создать работоспособную экономику за счет соглашения с крестьянством и страстное желание начать давно откладываемый переход к социалистическому порядку, которое могло быть осуществлено только в результате радикальной трансформации крестьянской экономики. Сюда же подключалась фундаментальная проблема, которая преследовала большевистскую революцию с самого начала, – проблема построения социалистического общества в стране, которая миновала стадию буржуазной демократии и буржуазного капитализма. Когда Ленин представлял НЭП X съезду, он вернулся к двум условиям, необходимым для перехода к социализму, которые он впервые выдвинул еще в 1905 г. [17] Только "в странах развитого капитализма" было возможно совершить "непосредственный переход к... социализму". В России же промышленные рабочие все еще составляли меньшинство, а мелкие земледельцы – громадное большинство. Ленин продолжал:
"Социалистическая революция в такой стране может иметь окончательный успех только при двух условиях. Во-первых, при поддержке ее социалистической революцией в одной или нескольких передовых странах. Как вы знаете, для этого условия,
мы очень много сделали по сравнению с прежним, но далеко не достаточно, чтобы это стало действительностью.
Другое условие, – это – соглашение между осуществляющим свою диктатуру или держащим в своих руках государственную власть пролетариатом и большинством крестьянского населения" [18].
Ни здесь, ни позднее Ленин не обсуждал взаимоотношения между этими условиями и даже ни разу не намекнул на то, можно ли обойтись без того или другого из них. Но провозглашение НЭПа в такой момент, когда разлетелись в прах радужные надежды лета 1920 г. и когда вера в близкую международную социалистическую революцию была как никогда слабой в период с 1917 г., кажется, предвещало определенный сдвиг акцента с первого условия на второе. Это объяснялось тем, что международная революция все еще запаздывала, что пролетариат Западной Европы не пришел на помощь, что русская революция все еще зависела от крестьянина и что НЭП стал необходимостью. "Только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах" – заявил Ленин на X съезде; и Рязанов искусно напомнил съезду о более раннем содержании того же самого аргумента, когда назвал НЭП "крестьянским Брестом" [19]. Основой НЭПа было поддерживать существование "смычки" между крестьянством и пролетариатом, с помощью которой была одержана победа в гражданской войне.
"Пролетариат руководит крестьянством, – заявил Ленин на партийной конференции в мае 1921 г., – но этот класс нельзя так изгнать, как изгнали и уничтожили помещиков и капиталистов. Надо долго и с большим трудом и большими лишениями его переделывать" [20].
Два месяца спустя он изложил эту же точку зрения на одном из заседаний III конгресса Коминтерна. Помимо класса эксплуататоров, почти во всех капиталистических странах имелись свои мелкие производители и мелкие земледельцы; в России они составляли большинство. "Главный вопрос революции заключается теперь в борьбе против этих двух последних классов" [21]. С ними нельзя было разделаться простыми мерами экспроприации и вытеснения, которые применялись к эксплуататорам; необходимы были другие методы. Они нашли воплощение в НЭПе, чьим принципом было "поддержание союза пролетариата с крестьянством, чтобы он мог удержать руководящую роль и государственную власть". Двусмысленное положение крестьянства, которое в одно и то же время было главным союзником и объектом борьбы, направленной на то, чтобы одержать над ним победу, лежало в основе многих будущих проблем. "В любом случае, – добавил Ленин, подумав, – проводимый нами эксперимент будет полезен для будущих пролетарских революций" [22]. На XI съезде партии в марте 1922 г. Ленин вновь подтвердил ту же аксиому: "...прежде всего важна нам новая эконо-
мическая политика как проверка того, что мы действительно достигаем смычки с крестьянской экономикой". Но у НЭПа в этом отношении был определенный скрытый и еще непонятный, но очень важный подтекст. Ему присуща была тенденция отодвинуть на задний план первое из двух условий перехода к социализму – условие международной социалистической революции, которое Советская власть оказалась неспособной выполнить, – и сконцентрировать усилия на втором условии – завоевании на свою сторону крестьянства, – выполнение которого, казалось, зависело исключительно от искусства и силы советской политики. Три года спустя, когда неосуществимость первого условия стала еще более ясной, настойчивое утверждение Ленина о том, что НЭП – это правильная дорога к социализму, проявилось в качестве не признаваемого открытого предвестника учения о "социализме в одной стране".
[1] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 202.
[2] Там же, т. 36, с. 295.
[3] Л. Крицман. Цит. соч., с. 75.
[4] Эта аналогия приводится в: Л. Крицман. Цит. соч., с. 69.
[5] См. гл. 17.
[6] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 16,17.
[7] "Известия революционного комитета матросов, красноармейцев и рабочих гор. Кронштадта", № 1, 3 марта 1921 г., перепечатано в "Правде о Кронштадте" (Прага, 1921, с. 46-47). Распространенное утверждение о том, что толчком к НЭПу послужил Кронштадтский мятеж, не отвечает действительности: резолюция о НЭПе была представлена в Центральный Комитет – партии 24 февраля 1921 г., то есть за пять дней до восстания (см. выше, с. 223).
[8] Кажется, впервые фраза "новая экономическая политика" (без заглавных букв и без кавычек) была использована в резолюции партийной конференции в мае 1921 г. ("ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 405), однако она не имела широкого применения В статье Ленина в "Правде" от 18 октября 1921 г., написанной в ходе подготовки к 4-й годовщине революции, эта фраза дается в кавычках (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 110), а в резолюции партийной конференции в декабре 1921 г. о ней говорится как о "так называемой "новой экономической политике" ("ВКП(б) в резолюциях...", 1941). Сокращение "НЭП" появилось в марте 1922 г. в ленинских заметках к докладу на XI съезде партии и в устном варианте самого доклада (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45. с. 81), однако полная фраза по-прежнему применялась в официальных вариантах доклада и в резолюциях съезда Позднее сокращение "НЭП" стало широко применяться повсюду.
[9] См. гл. 16.
[10] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 60, 79. Так называемая окончательная официальная точка зрения нашла свое выражение в статье "Военный коммунизм" в "Большой Советской Энциклопедии", 1928, т. XII, ст. 376: "Было бы глубокой ошибкой за явной экономической утопичностью военно-коммунистических попыток немедленной безрыночно-централизованной реорганизации нашего хозяйства не видеть того, что в основном экономическая политика эпохи военного коммунизма была вынуждена ожесточенной борьбой за победу... Исторический смысл военного коммунизма заключался именно в том, чтобы, опираясь на военную и политическую силу, овладеть хозяйственной базой...
Но было бы неправильно видеть в военном коммунизме только вынужденные военной обстановкой мобилизационные мероприятия. Работая по приспособлению всего хозяйства к нуждам гражданской войны, строя выдержанную систему военного коммунизма, рабочий класс одновременно закладывал основы для дальнейшего социалистического строительства".
[11] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 219.
[12] Там же, с. 232.
[13] Там же, с. 329; "ВКП(б) в резолюциях...", 1941 т. I, с. 396.
[14] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 330; т. 44, с. 464; в другом месте он сравнил политику военного коммунизма с первой попыткой японцев штурмом взять Порт-Артур — дорогая, но необходимая ошибка, чтобы найти и применить правильную тактику для проведения операций по-иному (там же, с. 195—197).
[15] Там же, с. 210.
[16] Там же, т. 45, с. 10, 86.
[17] Т. 1, гл. 3.
[18] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 58-59.
[19] Там же, с. 59; "Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 255.
[20] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 319.
[21] Там же, т. 44, с. 41,47.
[22] Там же, т. 45, с. 73; через несколько минут он добавил, что они "еще" не достигли "смычки с крестьянской экономикой" (там же, с. 75).
Глава 19. НЭП: ПЕРВЫЕ ШАГИ
а) Сельское хозяйство
Первостепенная и кардинальная мера Новой экономической политики – замена продразверстки продовольственным налогом – не являлась отражением новой концепции. Продналог впервые был введен осенью 1918 г., однако продолжались реквизиции, и о налоге забыли [1]. В феврале 1920 г., перед открытием съезда партии, Троцкий выступил в Политбюро с предложением о замене продовольственной разверстки натуральным налогом, рассчитанным на определенный процент продукции, и о том, чтобы поставить обмен товарами с крестьянством скорее на индивидуальную, чем на коллективную основу. Но против него выступил Ленин, и Троцкий получил всего 4 из 15 голосов [2]. Аналогичные проекты вновь стали носиться в воздухе после окончательного разгрома Врангеля и выдвигались эсеровскими и меньшевистскими делегатами на X Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 г. [3] И вплоть до последнего момента их отбрасывали как неприемлемый и нереалистичный отход от большевистских принципов, означавший возврат к "фритрэдерству" и мелкобуржуазному капитализму. Однако через год после первой инициативы Троцкого, 8 февраля 1921 г., дискуссия об аграрной политике в Политбюро натолкнула самого Ленина на мысль выдвинуть до узнаваемости похожий проект. Предварительный, черновой набросок, сделанный Лениным и переданный им в созданную решением Политбюро комиссию, характеризовал его в следующих выражениях:
1. Удовлетворить желание беспартийного крестьянства о замене разверстки (в смысле изъятия излишков) хлебным налогом.
2. Уменьшить размеры этого налога по сравнению с прошлогодней разверсткой.
3. Одобрить принцип сообразования размера налога со старательностью земледельца в смысле понижения процента налога при повышении старательности земледельца.
4. Расширить свободу использования земледельцем его излишков сверх налога в местном хозяйственном обороте при условии быстрого и полного внесения налога.
17 и 26 февраля в "Правде" появились инспирированные статьи, защищающие и объясняющие предлагаемую перемену. 24 февраля детальный проект, разработанный комиссией на основе ленинских заметок, был представлен на рассмотрение Центрального Комитета партии. После дальнейших обсуждений и назначения еще одной комиссии по составлению документа Центральный Комитет 7 марта 1921 г. одобрил переработанный проект. На следующий день он был представлен Лениным – хотя и в очень осторожной форме и не в качестве основной темы – в его Политическом докладе на X съезде партии. 15 марта Ленин в другом своем выступлении официально выдвинул это предложение на рассмотрение съезда, который единогласно его одобрил и назначил еще одну комиссию для подготовки текста законопроекта; и этот текст был вновь направлен в Политбюро, которое внесло дальнейшие изменения. 20 марта этот вопрос был впервые передан из партийных в правительственные круги. На следующий день ВЦИК официально принял декрет в той форме, в которой он был окончательно утвержден Политбюро [4].
Сдержанная фразеология декрета не скрывала революционного характера этой перемены. Натуральный налог, взимаемый в виде процентного отчисления от собранного урожая, имел прогрессивный характер в том смысле, что крестьяне – середняки и бедняки, а также хозяйства "городских рабочих" получали большие льготы. До сих пор сохранялся принцип обложения, приспособленный к принципу "по способностям и по потребностям". Однако первоначальный план Ленина был дополнен предоставлением налоговых скидок крестьянам, расширявшим посевные площади или увеличивавшим урожайность на своих полях в целом; и в других отношениях изменения, внесенные Политбюро после партийного съезда и нашедшие отражение в окончательном тексте декрета, были направлены на то, чтобы акцентировать внимание на коммерческом характере новой политики. Коллективная порука, которая все еще признавалась в проекте, одобренном съездом, была ясно и недвусмысленно отменена, и вводилась ответственность каждого крестьянина за выполнение налога, падающего на него; государственный фонд служил теперь, чтобы обеспечивать потребительскими товарами и сельскохозяйственным оборудованием не "беднейшую часть населения", а исключительно в обмен на излишки продуктов, добровольно поставляемые помимо выполненного налога; свобода продавать излишки "в пределах местного хозяйственного оборота" стала более конкретной за счет добавления слов "как через кооперативные организации, так и на базарах и рынках". Через несколько дней декрет Совнаркома отменил все возможные ограничения, подразумеваемые под термином "местный оборот", разрешив "свободный обмен, продажу и покупку" и
сняв ограничения на подвоз продовольствия гужевым, железнодорожным и водным транспортом [5]. 6 мае 1921 г. на партийной конференции было торжественно заявлено, что "новая экономическая политика" устанавливается "на долгий, рядом лет измеряемый период" и что ее "основным рычагом" является товарообмен [6].
Введение НЭПа требовало не столько создания новых учреждений, сколько трансформации существовавших учреждений из инструментов принуждения в инструменты новой политики, поощрявших личную инициативу крестьянства. Первая попытка была предпринята с "посевными комитетами", созданными по решению VIII Всероссийского съезда Советов в декабре 1920 г. [7] В совместном декрете ВЦИК и Совнаркома от 26 мая 1921 г. провозглашалось, что рамки, установленные для этих комитетов, "слишком узки" и что "в целях дальнейшего развития самостоятельности крестьянства" сфера их деятельности должна быть расширена; помимо увеличения посевных площадей, они должны заниматься улучшением методов обработки земли, содействовать развитию кустарных промыслов и поощрять местный товарооборот и развитие кооперативов [8]. Месяц спустя еще один пространный декрет, составленный по проекту самого Ленина, поставил систему деревенских комитетов посредством промежуточных ступеней уездных и губернских "экономических совещаний" (возврат к старым весьма аморфным "экономическим Советам") под контроль Совета труда и обороны [9]. Но эта тщательно разработанная структура так никогда и не была создана, не оказав никакого воздействия на последующие события. Централизованный контроль слишком сильно отдавал военным коммунизмом, чтобы быть совместимым с духом НЭПа, который ставил своей целью свести роль государства в отношениях с крестьянством к роли сборщика налогов. Первоначальная концепция НЭПа – что сельскохозяйственное производство может быть увеличено путем предоставления крестьянину свободы распоряжаться по своему усмотрению излишками своих продуктов, а также свободы и безопасности владения своей землей – была правильной. Но требовалось время для того, чтобы применить и развить ее: решение же, поспешно принятое в марте 1921 г. в ответ на угрожающие чрезвычайные обстоятельства, пришло слишком поздно, чтобы предотвратить или смягчить огромное стихийное бедствие. Первые наметки были сделаны весьма осторожно, на основе достижений предыдущего года. Декретом Совнаркома от 28 марта 1921 г. был установлен хлебный налог в размере 240 млн. пудов ("при среднем урожае") вместо 423 млн. пудов задания по разверстке 1920 г., из которых фактически было собрано около 300 млн. пудов [10]. За счет торговли и обмена предполагалось дополнительно получить еще 160 млн., доведя тем самым планируемый минимум, необходимый для потребления, до 400 млн. пудов [11]. Сообщение об изменении политики пришло в самый последний
момент, чтобы сказаться на посевной программе. Может быть, частично благодаря побудительным мотивам, содержавшимся в НЭПе, посевные площади в северных и центральных губерниях увеличивались в 1921 г. на 10-15 %. Правда, это были "потребляющие" губернии, которые даже не полностью удовлетворяли свои собственные потребности; а в гораздо более значимых губерниях юга и юго-востока посевные площади фактически сократились примерно на тот же процент [12]. Но все расчеты были развеяны в прах катастрофической засухой, второй год подряд наиболее сильно поразившей "производящие" губернии Поволжья. Первая тревожная нота прозвучала в конце апреля 1921 г. в постановлении Совета труда и обороны "О борьбе с засухой" [13]. В июле 1921 г. о масштабах катастрофы свидетельствовало сенсационное назначение беспартийного Всероссийского комитета помощи голодающим и последовавшее месяц спустя едва ли менее сенсационное соглашение с гуверовской Американской администрацией помощи (АРА) для получения из-за границы помощи голодающим [14]. В июле были изданы декреты об эвакуации в Сибирь 100 тыс. жителей наиболее пораженных засухой районов [15]. Через несколько дней было принято решение правительства освободить от натурального налога крестьян голодающих губерний [16]. В конце года было официально объявлено, что из 38 млн. десятин земли, засеянных в европейских губерниях РСФСР, урожай полностью был уничтожен на более чем 14 млн. десятин [17]. Вместо запланированных 240 млн. пудов продовольственного налога на 1921-1922 гг. было собрано только 150 млн., или половина от общего сбора 1920-1921 гг. [18]
Ужасы голода 1921 г., который опустошил все Поволжье, ярко описаны многими очевидцами, особенно членами иностранных миссий помощи, которые оказывали содействие пострадавшим. Число людей, погибших от голода, трудно подсчитать, в первую очередь потому, что чаще всего голод являлся не прямой, а побочной причиной смерти; так же трудно было, хотя бы приблизительно, подсчитать потери домашнего скота. В декрете, по которому был создан Всероссийский общественный комитет помощи голодающим, число нуждающихся в помощи оценивалось в 10 млн. человек. Пять месяцев спустя, на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г., официально названная цифра составляла 22 млн., а Калинин дал повод полагать, что эта цифра занижена по крайней мере на 5 млн. В это время, как полагают, 1250 тыс. человек покинули пострадавшие районы и двинулись в направлении Украины или Сибири, причем некоторые из них находились в пути недели, а то и месяцы. Голод по своим масштабам, остроте и серьезности последствий для измученного и ослабленного населения превзошел великий голод 1891-1892 гг. На декабрь 1921 г., по подсчетам Калинина, было собрано в качестве помощи 180 тыс. пудов зерна и 600 тыс. пудов другого продовольствия внутри страны, и 2380 тыс. пудов, включая примерно 1600 тыс. пудов зерна, было предоставлено
из-за границы [19]. Огромная доля благодарности за сбор и распределение этого продовольствия должна быть адресована АРА – единственной официально субсидируемой иностранной организации в этой области. Согласно написанной в то время статье Каменева, благодаря помощи американского правительства АРА смогла проводить систематическую работу по оказанию помощи в широких масштабах и превзойти все, что было сделано другими организациями [20].
Неурожай и голод сконцентрировали все внимание на будущем урожае, и в декабре 1921 г. партийная конференция и IX Всероссийский съезд Советов объявили об открытии "сельскохозяйственной кампании 1922 года", в которой "вся партийная организация сверху донизу" призывалась принять энергичное участие [21]. Впервые, помимо обычных мер убеждения и организации, включая предоставление посевного материала и другой материальной помощи, повсеместно приветствовался принцип личной и коллективной заинтересованности. Всероссийский агрономический съезд в начале декабря – именно съезд служащих-аграриев, а не крестьян, как было в первые дни революции, – настаивал на том, чтобы "каждое достижение в повышении уровня хозяйства награждалось, в частности, орденом Трудового Красного Знамени и денежными премиями" [22]. А в конце того же месяца IX Всероссийский съезд Советов принял решение "в целях подведения итогов успехам и недочетам сельскохозяйственной кампании 1922 года и всенародного поощрения губерний, уездов, волостей" устроить осенью 1922 г. Всероссийскую выставку по сельскому хозяйству "с назначением хозяйственно-полезных наград наиболее достойным (например, оборудование электрической станции или отряда тракторов – награда губернского масштаба)" [23]. К тому времени начали действовать стимулы НЭПа, хотя трудно понять, чем объяснялась (НЭПом или последствиями голода) новая тяга к земле, "настоящая борьба за землю", говоря словами одного служащего Наркомзема в конце 1921 г. [24]. К марту 1922 г. власти были настолько уверены в будущем, что объявили о сокращении продналога до уровня 10 % общего производства и запретили конфискацию домашнего скота у крестьян за неуплату налога [25]. Весна 1922 г., когда несчастье, вызванное голодом, почти прошло и была в разгаре новая посевная» стала переломным моментом для НЭПа в деревне: нужен был только хороший урожай, чтобы увенчать победу.
Распределение земельных владений бывших помещиков среди крестьян фактически было завершено в 1918 г., и после этого в период военного коммунизма не произошло никаких существенных изменений в системе землепользования. Официальная поддержка новых форм коллективного сельского хозяйства имела больше чисто теоретическое, чем практическое значение. Даже в разгар военного коммунизма не предпринималось попыток навязать крестьянину меры по коллективизации. Мир,
с его периодическим перераспределением земли среди своих членов, и единоличные крестьянские хозяйства продолжали существовать бок о бок без какой-либо официальной дискриминации между ними. Но позиция властей была двусмысленной [26]. Запрещение законом сдачи и взятия земли в аренду (не говоря уже о купле-продаже земли, совершенно исключенной теорией общественного землепользования), а также запрет на наемный труд мешали единоличному крестьянину приспосабливаться к меняющимся семейным условиям – функция, автоматически осуществляемая путем перераспределения в системе общинного землепользования, – а значит, были направлены против единоличного хозяйствования. Надо сказать, что и во времена продразверстки предприимчивый крестьянин был мало заинтересован в ведении своего собственного хозяйства. Попросту говоря, военный коммунизм оказал двойственное влияние на такой жгучий вопрос, как землепользование. С одной стороны, он имел тенденцию увековечить существовавшие формы владения, не создавая никаких импульсов или возможностей для их изменения. С другой стороны, помимо деморализующих последствий неоднократных разверсток, он порождает чувство полнейшей неуверенности, поскольку будущее землепользования, вполне очевидно, зависело от исхода гражданской войны, и даже победа большевиков не давала никакой гарантии от дальнейших революционных изменений.
В силу этого одна из важнейших функций НЭПа заключалась в том, что крестьянин получил две вещи, которые ценил больше всего: свободу выбирать форму обработки земли и гарантию землепользования. Но здесь сразу же возникал спорный момент: запрещение аренды земли л использования наемного труда в случае его вступления в силу превращало свободу выбора в огромной степени в иллюзию. Если этот запрет не нарушался поголовно во времена военного коммунизма, то только потому, что для этого не было достаточного стимула. Теперь же, когда при НЭПе вновь заработали коммерческие стимулы, нарушения стали неизбежными. В октябре 1921 г. Наркомзем сообщал, что "аренда подпольно существует" [27]; то же самое относилось и к наемному труду. Вопрос землепользования Занимал центральное место в работе Всероссийского агрономического съезда в декабре 1921 г., который, "чтобы покончить с неясностью в существующем законодательстве", перечислил различные действующие системы пользования землей и подтвердил право выбора между ними [28]. Две недели спустя на IX Всероссийском съезде Советов состоялись продолжительные и противоречивые дебаты по этому вопросу. Осинский жаловался, что по этому вопросу "в законе" сказано "очень неопределенно и глухо" и что "наше крестьянство не имеет никаких правовых гарантий в своем пользовании землей". Он признал ненормальным разрешать крестьянину сдавать в аренду землю, данную ему не в частную собственность, а для пользования, и предложил в качестве ком-
промисса ограничить срок сдачи в аренду шестью годами – эквивалент двух севооборотов при трехпольной системе [29]. Съезд, отдавая отчет в существующих трудностях, но не имея единства или уверенности относительно способов и методов их преодоления, поручил ВЦИКу воплотить эти принципы в декрете и, кроме того, уполномочил Наркомзем пересмотреть существующее земельное законодательство "в целях полного согласования его с основами новой экономической политики" и "превращая его в стройный, ясный, доступный пониманию каждого земледельца свод законов о земле" [30].
В мае 1922 г. появилось постановление ВЦИК в виде "Основного закона о трудовом землепользовании", состоявшего из 37 статей [31]. Одинаково законным признавались артель, община, мироизолированные владения в виде отрубов или хуторов, а также комбинации этих форм землепользования: свобода выбора оставалась за конкретным крестьянином, ограниченная лишь не вполне ясно определенным правом местных властей устанавливать правила в спорных случаях. Сохранение мира с его периодическим перераспределением земли не запрещалось, но и не поощрялось. В то же время крестьянин, по крайней мере теоретически, был свободен покинуть его и взять с собой свою землю, причем декрет способствовал реализации такой возможности, разрешая как сдачу земли в наем, так и использование наемного труда, хотя открыто оговаривая, что такое возможно в качестве исключения для удовлетворения специфических потребностей. Семьи, "временно ослабленные" стихийными бедствиями или потерей рабочих рук, могли сдать в аренду часть своей земли максимум на два севооборота. Работников можно было нанимать при условии, если члены семьи также работают "наравне с наемными рабочими". Таким образом, целью НЭПа было покончить с остатками уравнительных тенденций революционного периода. Он признавал – покуда это отвечало теории государственной собственности на землю – право крестьянина относиться к своему земельному наделу как к своей собственности, расширять его, обрабатывать с помощью наемного труда или сдавать в аренду другим. Что касается обязанностей перед государством, то он выполнял их в качестве налогоплательщика. В свою очередь государство предлагало ему – впервые после революции – гарантию пользования с целью обработки своего участка земли и сбора урожая для своего собственного и всеобщего благосостояния.
Введение НЭПа теоретически не повлияло на официальную поддержку, оказываемую для развития современных добровольных форм коллективной обработки земли, таких, как совхозы (включая хозяйства, "приданные" заводам, советским учреждениям или профсоюзам), сельскохозяйственные коммуны или артели. В одной из первых своих речей в поддержку НЭПа Ленин повторил, что будущее развитие сельского хозяйства зависит от перспективы того, "чтобы наименее выгодное и наиболее от-
сталое, мелкое, обособленное крестьянское хозяйство, постепенно объединяясь, сорганизовало общественное, крупное земледельческое хозяйство. Так, – добавил он многозначительно, – представляли себе все это социалисты всегда" [32]. Единственным принципиальным изменением было то, что коммерческие принципы, применяемые при НЭПе к государственной промышленности [33], были распространены на совхозы, которые теперь были призваны давать прибыль от своих операций. Все советские хозяйства переходили под контроль народного комиссариата земледелия, а "приданные" хозяйства на основании юридически оформленного контракта сдавались в аренду использующим их учреждениям, которые платили Наркомзему натуральную ренту [34]. Позднее были изданы директивы, разрешающие сдачу совхозов в аренду определенной категории частных лиц, пользующихся особыми привилегиями [35]. По аналогии с тем, что происходило в промышленности, совхозы каждой губернии объединялись в губернский "трест", а на верху этого сооружения возвышался "государственный сельскохозяйственный синдикат" (Гос-сельсиндикат), находившийся в подчинении Наркомзема. Активная поддержка все еще оказывалась производственным кооперативам, существовавшим в форме либо сельскохозяйственных коммун, либо артелей [36]. Но по мере того, как НЭП постепенно приоткрывал нормальные каналы обмена между деревней и городом, импульс, благодаря которому была создана система "приданных" хозяйств, потерял свою первоначальную силу, а другие совхозы влачили бесславное и ненадежное существование. Новый акцент на индивидуальное предпринимательство был откровенно чужд организованным государством формам коллективной обработки земли [37].
Чувство молчаливого согласия и облегчения, с которым НЭП был встречен партией в марте 1921 г., не могло длиться долго. Вместо него должно было зародиться чувство опасения и возмущения, вызванное переменой, столь радикальной и столь противоречившей надеждам и ожиданиям вступления в социализм, которые полностью разделялись всей партией, переменой, которая на первый взгляд была похожа на капитуляцию не только перед капитализмом, но и перед пессимистическими взглядами эсеров и меньшевиков, переменой, которая перемещала акцент политики с промышленного пролетариата – опоры и передового отряда революции – на отсталое и в основе своей мелкобуржуазное крестьянство [38]. Коль скоро новое отношение к крестьянину лежало в основе НЭПа, главный удар первых наступлений пришелся как раз по новой политике в сельском хозяйстве. Партийные круги оказались проникнутыми новым, критическим духом, который проявился в двух направлениях.
Первая волна критики в адрес НЭПа в сельском хозяйстве была связана с его воздействием на социальную структуру крестьянства. В течение трех лет советская аграрная политика со-
стояла в том, чтобы оказывать уравнительное действие; она с определенным успехом стремилась к тому, чтобы повышать или понижать с целью уравнивания [39]. Ее ненависть к кулаку была обратной стороной медали, отражающей стремление расширить земельные участки и улучшить положение бедного крестьянина. Сейчас же казалось, что целью НЭПа было реабилитировать и поощрить кулака за счет беднейших крестьян. Ленин, представляя НЭП, признал этот факт, но не мог ничего ответить критикам, кроме как обратиться с призывом о его необходимости:
"Не надо закрывать глаза на то, что замена разверстки налогом означает, что кулачество из данного строя будет вырастать еще больше, чем до сих пор. Оно будет вырастать там, где оно раньше вырастать не могло" [40].
Свободная игра рынка должна была увеличить дифференциацию между преуспевающими и зажиточными, с одной стороны, и неудачниками и бедняками – с другой, а также открыть возможность для эксплуатации последних первыми. Такова должна была быть плата (будь то при столыпинской реформе или при НЭПе) за развитие капитализма в деревне. В условиях ужасного голода 1921 г. появление кулака замедлилось: в охваченных голодом районах единственно значимым различием было различие между выживанием и голодной смертью. Но в других районах симптомы были более очевидными. На партийной конференции в декабре 1921 г. Преображенский обратил внимание на опасность развития хозяйств кулацко-фермерского типа [41]. В марте 1922 г., в порядке подготовки к XI съезду партии, он представил в Центральный Комитет тщательно разработанные тезисы, которые представляли ссгбой первую серьезную попытку проанализировать этот вопрос. Слой крестьянства, который сохранил свою хозяйственную стабильность в годы гражданской войны и окреп в период наибольшей зависимости города от деревни, начал устанавливать свое господство при НЭПе в форме мелкого сельского хозяйства с регулярным или временным наемным трудом либо в форме растущего крупного земледелия общего характера в Сибири и других приграничных землях с регулярным наемным трудом. На другом полюсе вследствие сокращения численности скота в засуху, призыва рабочих на империалистическую и гражданскую войны и повторяющихся плохих урожаев увеличился слой безлошадных крестьян, обрабатывающих землю без плуга. Таким образом, начала вырисовываться общая картина движения вспять наметившихся ранее тенденций.
"Прекратился процесс сглаживания классовых противоречий в деревне.. С новой силой возобновился процесс дифференциации, причем, сильнее всего он проявляется там, где восстановление сельского хозяйства идет наиболее успешно и где увеличивается площадь, обрабатываемая плугом... В условиях чрезвычайного упадка крестьянского хозяйства в целом и общего обнищания деревни продолжается рост сельской буржуазии".
Свой пространный анализ существующих зол Преображенский завершил возвратом к старым идеалам большевистской теории: "развивать совхозы, поддерживать и расширять пролетарское земледелие на участках, приданных фабрикам, поощрять развитие сельскохозяйственных коллективов и вовлекать их в орбиту планового хозяйства в качестве основной формы преобразования крестьянского хозяйства в социалистическое". Отдав дань популярному в то время, но не приобретшему конкретной формы лозунгу, он предложил привлечь иностранный капитал и иностранных рабочих для создания "крупных сельскохозяйственных фабрик" и внедрения современной технологии крупного земледелия [42].
Ленин читал тезисы Преображенского с неприкрытым раздражением как одно из тех теоретических упражнений в долгосрочном планировании, которые, казалось, не имели ничего общего с практическими возможностями момента. Он передал их в Политбюро, сопроводив запиской исключительно критического содержания и назвав их "неподходящими". Он предложил, чтобы предстоящий съезд ограничился по этому вопросу созданием комиссии, которой было бы поручено "отнюдь не впадать в повторение общих мест, а исключительно изучать детально местный... практический опыт" [43]. Центральный Комитет партии согласился с точкой зрения Ленина [44]. Работа съезда была организована по этим направлениям, а предложение Рождественского о проведении общего обсуждения экономической политики было отклонено, причем короткая резолюция, принятая съездом по рекомендации комиссии, означала топтание на месте: в ней не содержалось никакого упоминания зла, от которого нельзя было найти лекарства, покуда оставались в силе предпосылки НЭПа [45]. Время для начала кампании против кулака было неподходящим, поскольку судьба урожая висела на волоске.
Вторая волна критики основывалась на более широкой базе и содержала непосредственную угрозу. Когда НЭП вводился как необходимая уступка крестьянину, никто не торопился поставить вопрос о том, от кого требуется эта уступка; можно было утверждать (и это было бы правдоподобно и даже правдиво), что любая мера, рассчитанная на увеличение сельскохозяйственного производства и на обеспечение городов продуктами питания, по крайней мере в равной степени отвечала насущным интересам промышленного рабочего, как и любого другого человека. Но в течение 1921 г. уступки крестьянину множились, а положение промышленного рабочего, оказавшегося перед угрозой потери гарантированного пайка и самой работы вообще, постоянно ухудшалось. Партийная конференция и IX Всероссийский съезд Советов в декабре 1921 г. по-прежнему фокусировали внимание на крестьянине, не обращая внимания на растущее недовольство в промышленности. Первоначальная "рабочая оппозиция", осужденная на X съезде партии, выступала в дни, предшествовавшие НЭПу, и, когда она жаловалась на преобладание в пар-
тии "непролетарских" элементов, это относилось не к крестьянству. Теперь, когда стали слышны жалобы о том, что НЭП означает принесение промышленного рабочего в жертву крестьянину, вполне естественно, они брались на вооружение теми кругами, где активную роль играли бывшие члены "рабочей оппозиции". К ним относился Шляпников, который выпалил на XI съезде партии в марте 1922 г., что цель НЭПа заключалась в том, "что мы должны быть для мужика наиболее дешевым правительством" и что это делается за счет рабочих [46]. Ленин предпочел не отвечать прямо на критику Шляпникова, как он это сделал в отношении критики Преображенского. Он повторил аргумент о необходимости "смычки" с крестьянством и многозначительно добавил, что "этому соображению надо подчинить все". Он кратко и в беспорядочной форме остановился на промышленности и извинился за то, что "по ряду причин, в значительной степени по болезни", не смог более тщательно подготовить этот раздел своего доклада. Он объявил об окончании отступления [47], но в его речи не было и намека на существенное изменение политики. Фундаментальные вопросы, лежавшие в подводной части НЭПа, еще не созрели.
Выжидательная политика, которой Ленин довольствовался на XI съезде партии, с избытком себя оправдала последующим ходом событий. Благодаря отчасти импульсам, которые НЭП придал крестьянскому производству, а отчасти – благоприятным погодным условиям урожай 1922 г. был намного богаче, чем за все годы после революции [48], что полностью оправдало новое отношение Советской власти к крестьянину. Впервые за годы после революции у крестьянина не только появились излишки для продажи и законное право и даже стимулы к их продаже, но и сами условия торговли были исключительно благоприятными для него. Города после нескольких лет полуголодного существования жаждали продовольствия, и, кроме того, промышленность в силу разных причин [49] обязали одновременно ликвидировать значительную часть своих запасов готовой продукции. В результате летом и осенью 1922 г. цены в беспрецедентной степени склонялись в пользу сельского хозяйства, в ущерб промышленности. Как открыто признаваемые цели, так и скрытый подтекст НЭПа проявили себя с такой силой, какой трудно было ожидать: частично преднамеренно, частично случайно крестьянин превратился в избалованное дитя пролетарской диктатуры. Вполне оправданной была гордость успехами НЭПа, высказанная Лениным на IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 г.:
"Крестьянские восстания, которые раньше, до 1921 года, так сказать, представляли общее явление в России, почти совершенно исчезли. Крестьянство довольно своим настоящим-положением....Крестьянство может быть недовольно той или другой стороной работы нашей власти, и оно может жаловаться на это. Это, конечно, возможно и неизбежно, так как наш аппарат и наше государственное хозяйство еще слишком плохи, чтобы эта
предотвратить, но какое бы то ни было серьезное недовольство нами со стороны всего крестьянства, во всяком случае, совершенно исключено. Это достигнуто в течение одного года" [50].
Несомненно, то, что произошло летом 1922 г., усилило как критику Преображенского, так и критику Шляпникова. Поток товаров из городов и с фабрик в сельскую местность – каким бы ограниченным он ни был, – возобновившийся после полного прекращения в течение шести или семи лет, в первую очередь направлялся наиболее предприимчивым и наиболее процветающим крестьянам, которые владели крупнейшими и самыми плодородными землями и в наибольшей степени способствовали успеху урожая. Возрождение благосостояния, которое нес деревне НЭП, сопровождалось несравненным прогрессом в тяжелой индустрии и достигалось в некоторой степени за счет промышленного рабочего. Однако, хотя с точки зрения теории эти аргументы были правильными, толчок, данный НЭПом всему хозяйству, был в настоящий момент достаточно мощным, чтобы перевесить эти аргументы. Если основная выгода от возрождения сельского хозяйства оседала в сундуках кулаков и подкулачников, то беднейшие крестьяне по крайней мере сняли с себя часть невыносимого бремени последних нескольких лет. Если деревня наживалась за счет города, то последний также получал ощутимые выгоды – сколь бы неадекватным ни было распределение и сколь бы высокой ни была конечная плата – от растущего изобилия продуктов. Реанимирующее влияние НЭПа распространилось на все области хозяйства, и, хотя в перспективе это неминуемо должно было породить новые стрессы и неудовольствие, эти опасения затмевались общим чувством удовлетворения ростом благосостояния.
Осенью 1922 г., когда НЭП, кажется, достиг пика в своих достижениях и до того, как на горизонте начали собираться новые тучи, Советское правительство решило стабилизировать положение в форме серии законодательных актов. В Земельном кодексе, который был официально одобрен ВНИК 30 октября, а вступил в силу 1 декабря 1922 г. [51], не содержалось никаких нововведений. Действительно, его цель заключалась в том, чтобы придать крестьянину чувство уверенности в создавшейся ситуации. Был торжественно подтвержден принцип национализации земли: частная собственность на землю, недра земли, водные и лесные богатства на территории Российской Социалистической Федеративной Советской Республики отменена навсегда. Вся земля, которая обрабатывалась или могла обрабатываться в сельскохозяйственных целях, представляла собой "единый государственный фонд". Право "использования рабочими" могло быть воплощено в любой из известных форм – в рамках сельской общины мира, с чересполосицей и периодическим перераспределением земли и без них, в виде единоличного крестьянского хозяйства, добровольного объединения в виде сельскохозяйственной коммуны, артели или совхоза. Было признано право
инакомыслящих индивидуумов или группы крестьян покидать общину с соответствующим отчуждением земли, правда, при одном условии (которое было более тщательно продумано по сравнению с законом в мае 1922 г.), чтобы это не вело к излишнему измельчанию земельных владений [52]. За исключением этого ограничения, остальные серьезные оговорки, ограничивавшие права сельских землевладельцев, были почти полностью устранены. Основополагающие права на сдачу и взятие земли в аренду и на наемный труд признавались на началах, фактически аналогичных тем, что были в законе мая 1922 г. Право на эксплуатацию земли в сельскохозяйственных целях предоставлялось в равной степени "всем гражданам (независимо от пола, вероисповедания или национальности), желающим обрабатывать ее своим собственным трудом". Кодекс не признавал права на пожизненное владение, однако подразумевал, что данные им права имеют неограниченный срок. В борьбе за сохранение принципа мелкого крестьянского хозяйства и традиционного характера обработки земли сельской общиной, против угрожающего вторжения широкомасштабного современного, коллективного ведения хозяйства крестьянин, кажется, одержал столь же убедительную и полнейшую победу, как и в борьбе за право использовать излишки своих продуктов на свободном рынке. Осенью 1922 г. НЭП все еще безраздельно господствовал в деревне и казалось маловероятным, что, по крайней мере в этом отношении, его можно было серьезно изменить. Но Земельный кодекс декабря 1922 г. определял характер сельской России в течение менее десяти лет, причем это были годы почти непрекращающегося противоборства по фундаментальному вопросу о взаимоотношениях между крестьянским сельским хозяйством и крупномасштабной промышленностью в советской экономике. "Кризис ножниц" 1923 г. ознаменовал начало этого противоборства.
[1] См. гл. 17.
[2] Эти факты были приведены Троцким и выслушаны без возражений на X съезде партии ("Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 191). Позднее он опубликовал "основную часть" своей памятной записки в Политбюро в феврале 1920 г. под заголовком "Основные вопросы продовольственной и земельной политики" в своей работе "Новый курс" (1924, с. 57—58), добавив, что она была написана "под влиянием настроений армии и опыта хозяйственной поездки на Урал" (там же, с. 53).
[3] См. гл. 17.
[4] Подробности обсуждения в Политбюро наряду с текстом ленинского проекта, взятые из неопубликованных партийных архивов, изложены в: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 433-434, прим. № 14. Дебаты на партийном съезде были ограничены одним заседанием в предпоследний день работы съезда ("Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 221—224), после того как 140 делегатов отправились в Кронштадт, а другие уехали домой (там же, с. 184). Почти половина заседания была посвящена вступительному и заключительному докладам Ленина (В.И. Ленин. Полк. собр. соч., т. 43, с. 57-84); за Лениным выступит народный комиссар продовольствия Цюрупа, который в принципе одобрил, но выразил несогласие с той степенью свободы, которая предоставлялась кооперативам (см. выше, с. 264). Остальное участие в дискуссии было ограничено шестью ораторами, каждому из которых было дано по десять минут; никто из них не высказал принципиальных возражений против этого предложения, хотя некоторые высказались критически относительно ряда деталей. Эта тема, очевидно, не получила достаточного освещения из-за Кронштадтского мятежа и из-за волнующих противоречий по вопросам о единстве партии и о профсоюзах, которые занимали основное внимание делегатов съезда, и ее значимость была вряд ли ими осознана в тот момент. Текст, одобренный партийным съездом 15 марта 1921 г., взят из "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 388—389; декрет в том виде, как он был опубликован 23 марта 1921 г. в "Известиях", приводится в "Собрании узаконений, 1921", № 26, ст. 147.
[5] Там же, № 26, ст. 149.
[6] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т.1, с. 396—397; о развитии торговли при НЭПе см. гл. 18.
[7] См. гл. 17.
[8] "Собрание узаконений, 1921", № 57, ст. 364.
[9] Там же, № 44, ст. 223. Первоначальный проект Ленина, датированный 21 мая 1921 г., см. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 266-291; там же дается краткое изложение сферы приложения НЭПа, как это представлялось Ленину в то время.
[10] "Собрание узаконений, 1921", № 26, ст. 148. Согласно сообщению Цюрупы на X съезде партии в марте 1921 г., "мы к этому приближаемся" ("Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 228); по более осторожным подсче
