Б. Нарушения парадигматического аппарата формирования речевого сообщения

Мы останавливались до сих пор на строении и нарушениях синтагматического строения высказываний.

Однако описание всех этапов процесса кодирования высказы­вания в его синтагматическом аспекте и нарушений этого про­цесса составляет лишь половину интересующей нас проблемы. Вторая половина — это организация самих кодов {—единиц) язы­ка, их строение и те нарушения, которые могут наблюдаться в их применении при локальных поражениях мозга.

Коды языка строятся на разных уровнях; они организуются в системы, предполагающие иерархическое противопоставление своих элементов по тем или иным признакам (иначе говоря, они имеют определенное парадигматическое строение). Наруше­ние возможности овладения этими кодами или их использова­ния может возникать независимо от нарушений синтагматиче­ской организации связного высказывания и преимущественно появляется при поражениях задних отделов коры левого полу­шария.

К этим формам нарушения кодирования высказывания мы и обратимся.

Парадигматическая система языка, образованная более или менее сложными противопоставлениями, может быть прослеже­на на уровнях его фонематической, лексической и семантической организации.

Фонематическая организация языка основывается на системе звуковых и артикуляторных противопоставлений, без которых использование кодов языка было бы невозможным.

В разных языках набор признаков, по которым происходят эти противопоставления, неодинаков; одни противопоставления име­ются во всех языках, другие используются лишь в некоторых (Якоб­сон, 1942). Так, противопоставление гласный — согласный есть во всех языках, тогда как противопоставление носовых и неносовых гласных или долгих и кратких гласных используется лишь в неко­торых языках. Однако наличие строгой парадигматической орга­низации фонологического уровня языковых кодов остается равно обязательной для всех языков. Известно, что в мозговой организа­ции этого уровня существенную роль играют вторичные отделы сенсорной и сенсомоторной коры, и тот синдром «фонематиче­ской дезинтеграции», который возникает при их поражении, был в свое время хорошо описан во французской литературе.

Лексическая или, точнее, морфологическая организация языка охватывает значение его слов и образует основу системы поня­тий, которыми оперирует язык.

В таких языках, как русский, большинство слов имеет корне­вую часть и систему дополнительных компонентов (префиксов, суффиксов и в какой-то мере флексий); эти составляющие не толь­ко вьщеляют существенные признаки обозначаемого предмета или действия, но и относят его к определенной категории. Именно эта функция слова необходима для образования понятия.

Известно, что система значений, стоящая за словом, форми­руется не сразу. В первые 1,5 года жизни ребенка значение слова еще очень диффузно, аморфно; один и тот же примитивный ком­плекс звуков может в равной мере иметь значение и предмета, и действия, и приказа. Слово тпру может в равной мере обозначать у маленького ребенка и «лошадь», и «кнут», и «поехали», и «оста­новись», и т.д. Лишь в тот момент, когда к этому аморфному сло­ву присоединяется суффикс (например, слово тпру\ превраща­ется в слово тпру-нька), оно начинает обозначать только опре­деленный предмет (лошадь) и перестает относиться к действиям или качествам. Именно с появлением первых суффиксов связан резкий скачок в богатстве словаря ребенка; в то же время проис­ходит сужение значений, которое проявляется в большинстве слов и неизбежно требует значительного обогащения словаря. Про­цессу формирования системы значений слова посвящена огром­ная литература, и мы не будем останавливаться на нем подроб­нее (см. Фергюсон и Слобин, 1973).

Совершенно естественно, что и лексико-морфологическая орга­низация слова основана на системе парадигматических противо­поставлений, которые на этот раз имеют дело не с фонематиче­скими (звуко-артикуляторными), а с семантическими признака­ми слова.

Слово чернильница не просто обозначает предмет, а сразу же вводит его в целую систему противопоставлений. Корень черн-,

обозначающий цвет, сразу же выделяет один из существенных признаков вещества «чернила», включая этот признак в число других возможных обозначений цвета (белый, желтый, светлый, темный). Суффикс -ил- указывает на функцию орудийности или средства и тем самым вводит это слово чернила в целую категорию веществ и предметов, обладающих тем же признаком (белила, чер­нила, зубило, мыло и т.д.); суффикс -ниц- выделяет еще один су­щественный признак — «вместилище» и также относит обознача­емый предмет к определенной — новой — категории {сахарница, перечница, кофейница, мыльница и т.д.), противопоставляя тем са­мым этот предмет другим, не обладающим данным признаком.

Аналогично этому изменения префикса в глаголах при-ходить, у-ходить, за-ходить, под-ходить, так же как и изменение слов по категориям числа, падежа, времени и т.п., образуют сложней­шую систему кодов, позволяющую упорядочить обозначаемые явления, выделить их нужные признаки и отнести их к опреде­ленным категориям.

Во всех этих случаях лексико-морфологическая система кодов не просто позволяет обозначать определенные вещи, действия, качества и отношения, но и автоматически производит за нас сложную работу, выделяя нужные признаки, вводя предметы или действия в определенные категории и противопоставляя обозна­чаемое явление другим, не обладающим данным признаком или входящим в другие категории.

Естественно, что такая семантическая организация, несравнен­но более сложная, чем простое отнесение слова к определенному предмету, приводит, по-видимому, к еще более сложным формам познавательной деятельности, которые меньше зависят от сенсо-моторных процессов и которые, возможно, осуществляются с по­мощью других функциональных систем коры головного мозга.

Нам осталось упомянуть третий, по-видимому, наиболее слож­ный уровень — семантическую организацию кодов языка.

Психология хорошо знает, что слова, имеющие одну и ту же лексико-морфологическую организацию и обозначающие один и тот же предмет (или, как нередко говорят, имеющие одну и ту же «предметную отнесенность»), могут иметь совершенно различный смысл.

Слово уголь, которым хозяйка обозначает вещество, нужное для того, чтобы разогреть жаровню, а угольщик — вещество, ко­торое он изготовляет, относится химиком к целой большой кате­гории веществ, имеющих радикал С. Слово лавка (или магазин) вызывает у маленького ребенка переживание чего-то вкусного (са­хар, конфеты, булочки, которые там покупают), для младшего школьника — образ конкретного магазина, а для экономиста — это одно из звеньев общественной организации товарообмена (см. выше).

Описываемое нами явление обозначалось как «значение», или «семантическая организация», иногда как «внутренняя форма сло­ва». Открытие того, что на разных этапах развития ребенка слово обладает не только разным по широте комплексом ассоциаций, но что за ним стоят различные психологические процессы, было сделано Л.С.Выготским (см. Выготский, 1934) и явилось одним из наиболее важных в современной психологии.

Нетрудно видеть, что и уровень семантической организации кодов языка использует сложнейшую иерархически построенную систему, или, выражаясь иначе, имеет сложнейшее парадигмати­ческое строение. Если он оставался до последнего времени еще очень недостаточно исследованным, то причиной этого являет­ся тот факт, что он в наименьшей степени опирается на внеш­ние и легко доступные объективному анализу признаки, кото­рые всегда были предметом лингвистики.

Мы перечислили те основные уровни парадигматической орга­низации кодов языка, которые необходимо должны быть исполь­зованы при кодировании каждого речевого сообщения.

Возникает важнейший и еще очень мало исследованный во­прос: опираются ли все эти системы кодов на одни и те же или на различные мозговые механизмы, и соответственно этому: нарушается ли усвоение и использование этих кодов при одних и тех же или при различных по локализации мозговых пораже­ниях?

Тот факт, что формирование связного высказывания (или син­тагматическая организация речи), с одной стороны, и овладение парадигматическими кодами языка, с другой стороны, опираются на различные мозговые механизмы и что обе системы могут нару­шаться независимо друг от друга, достаточно широко известен. Именно на этот факт обратил внимание один из виднейших линг­вистов нашего времени Р.О.Якобсон, сделавший это положение предметом целой серии сообщений (см. Якобсон, 1971). Этот же факт был подтвержден рядом авторов, указывавших на наличие двух резко различающихся форм афазии, при одной из которых нарушается связное, плавно текущее высказывание {non-fluent aphasia), в то время как при другом возможность плавного рече­вого высказывания остается (fluent aphasia). Эти две основные фор­мы афазии были описаны большим числом авторов (Гудгласс, 1968; Бенсон, 1967; Кершенштейнер, Пёк, Брунер, 1972; Лурия, 19736 и др.). Те факты, на которых мы останавливались ранее, показывают, что у больных с локальным поражением передних отделов речевых зон левого полушария существенные нарушения плавного высказывания вовсе необязательно сопровождаются от­четливыми дефектами в использовании парадигматически орга­низованных (фонематических, лексико-морфологических и семан­тических) кодов языка.

При поражении задних отделов речевых зон наблюдается об­ратная картина. Здесь в первую очередь страдает использование парадигматически организованных кодов языка, тогда как спо­собность к синтагматической организации принципиально сохран­на. Однако остается вопрос: вызывают ли поражения задних отде­лов речевых зон одинаковое нарушение владения всеми перечис­ленными выше уровнями и системами кодов языка, или же различные системы кодов языка неодинаково страдают при раз­ной локализации поражений в пределах задних отделов речевых зон коры? Иными словами, требует ли усвоение и использование каждой из указанных систем языковых кодов участия различных кортикальных структур? Несмотря на то что этот вопрос получал неодинаковые ответы у различных исследователей, факты, кото­рыми мы располагаем и которые были неоднократно опубликова­ны (см. Лурия, 1947, 1962, 1969, 1970а, 1973а, б и др.), дают воз­можность довольно однозначно ответить на этот вопрос.

Поскольку же использование различных форм организации языковых кодов имеет совершенно неодинаковое психологическое строение, приходится искать различные кортикальные структу­ры, которые участвуют в их усвоении и использовании.

Так, усвоение и использование фонематических кодов языка требует участия сенсорных и сенсомоторных отделов речевых зон, участие которых в усвоении и использовании лексико-морфоло­гических и семантических кодов языка вовсе необязательно.

С другой стороны, усвоение и использование лексико-морфо-логических и семантических кодов, по-видимому, предполагает участие тех наиболее сложных третичных отделов мозговой коры, которые примыкают к зонам, обеспечивающим прием, перера­ботку и хранение зрительной и слуховой информации, и которые участвуют в организации сложнейших форм познавательной дея­тельности, вовсе необязательно участвующих в более элементар­ных формах внешней, звуковой речи.

Остается, однако, столь же маловероятным, что такие слож­нейшие системы, какими являются лекеико-морфологические и семантические коды, могли бы быть «приписаны» к строго ограни­ченным участкам изолированных мозговых зон. Попытки выделить изолированные формы «вербальной», «номинативной» и «семан­тической» афазии, предпринятые Г.Хэдом (1926), и тем более попытки соотнести их с ограниченными зонами мозговой коры (Клейст, 1934) оказались явно неудачными и завели в тупик.

Гораздо более вероятным остается предположение, что усвое­ние и использование всех этих систем кодов может страдать при поражении различных участков задних областей речевых зон, но что это страдание протекает неодинаково: каждый из этих участ­ков вносит свой собственный вклад в процесс овладения пара­дигматическими системами, и при каждом локальном поражении

наряду с первичными дефектами можно выделить и вторичные (системные) нарушения, приводящие к неодинаковой картине возникающих при этих поражениях расстройств.

Возникает, следовательно, необходимость не только проверить, в какой степени нарушение овладения парадигматическими кода­ми языка может оставлять относительно сохранной связность (син­таксическую организацию) высказывания, но и подвергнуть тща­тельному анализу характер нарушений в пользовании различны­ми кодами языка, возникающих при различных по локализации поражениях задних отделов речевых зон мозговой коры.

К рассмотрению соответствующих материалов мы и перейдем.

1. Нарушение артикуляторного компонента формирования речевого сообщения при афферентной моторной афазии

В первом разделе этой части мы дали общий обзор начальных этапов кодирования речевого сообщения: мы начали с того, как нарушается процесс формирования высказывания при нарушении его исходных инстанций — мотива и намерения, и проследили те формы, которые этот процесс принимает при общей инактивно-сти мысли и ее речевых форм и при нарушении грамматической организации фразы. Мы закончили этот обзор анализом тех случа­ев, когда синтагматическое строение высказывания нарушается в результате явлений, не имеющих специфического отношения к языку, — при глобальной инертности нейродинамических процес­сов и их следов, иначе говоря, когда нарушение высказывания воз­никает «на выходе» — в его исполнительном, двигательном звене.

Сейчас, переходя к анализу тех нарушений кодирования вы­сказывания, которые захватывают прежде всего процесс овладе­ния и использования парадигматических систем языка — его фо­нологической, леке ико-морфологической и семантической орга­низации, мы пойдем обратным путем. Мы начнем с нарушений, возникающих в исполнительной части речевого акта, — при орга­низации артикуляторной схемы высказывания, и лишь вслед за освещением нарушения фонематического уровня организации речи перейдем к анализу более сложных уровней высказывания.

Для того чтобы речевое высказывание было реализовано, го­ворящий должен найти необходимые речевые артикуляции, ина­че говоря, использовать систему артикулем, на которых покоит­ся звуковая организация данного языка. Эта система артикуляции построена по принципу противопоставлений, иначе говоря, сама носит парадигматический характер. Законы противопоставлений, которые используются каждым языком, изучены современной лингвистикой достаточно подробно, и после классических работ

И.Трубецкого (1939), Р.Якобсона, М.Халле (1956) и многих дру­гих являются настолько хорошо известными, что не требуют спе­циальных ссылок.

Важнее для наших целей тот факт, что при вполне определен­ных мозговых поражениях, в частности при поражениях нижних отделов левой постцентральной области, та кинестетическая аф-ферентация, которая необходима для сохранения возможности правильных артикуляций, нарушается, и система артикулятор­ных противопоставлений, на которой основана речь, становится недоступной. Именно этот факт является основным для того син­дрома, который французские неврологи (Алажуанин, Омбредан, Дюран, 1939) называют синдромом «фонетической дезинтегра­ции речи» и который был детально изучен нами при анализе кар­тины афферентной (или кинестетической) моторной афазии (Лу-рия, 1947, 1962, 1967а,б, 1970а,б; Винарская, 1967, 1971).

К анализу тех нарушений кодирования речевого высказыва­ния, которые возникают при картине афферентной моторной афазии, мы и обратимся.

Непосредственным результатом поражений нижних отделов постцентральной области (Opercu/um Rolandi) левого полушария, приводящих к афферентной моторной афазии, является наруше­ние возможности усвоения и использования артикуляторных кодов языка.

Возникшее в этих случаях патологическое состояние постцент­ральных (кинестетических) отделов коры нарушает характерный для нормальной коры физиологический «закон силы», сформу­лированный в свое время еще И. П. Павловым и являющийся не­обходимым условием для избирательности психических процес­сов. Если при нормальной постцентральной коре сильные (или существенные) кинестетические сигналы доминируют, а слабые (или несущественные) тормозятся и оттесняются (что делает до­ступным избирательное владение артикуляторными кодами язы­ка), то при поражении этой области коры дело меняется. Кине­стетическая кора, находящаяся в этих случаях в патологическом, «фазовом», состоянии, перестает подчиняться закону силы: силь­ные и слабые раздражители (или следы) уравниваются и начи­нают вызывать одинаковые реакции; в результате нужные арти-кулемы возникают с той же вероятностью, что и побочные, не­нужные, но связанные с ними каким-либо общим признаком артикулемы. Именно это обстоятельство разрушает четкую (пара­дигматическую) систему артикуляторных противопоставлений, вы­зывая картину «апраксической афазии». В относительно более лег­ких случаях эта картина проявляется только в равновероятном всплывании таких близких артикулем, как «л»—«д»—«н» или «м»— «б» — «п» (зубноязычных в первом и губных во втором случае), различающихся артикуляторно лишь каким-либо одним призна-

ком; в силу этого больной начинает легко смешивать эти артику­лемы и произносить «стол» как «слот» или «енот», а «халат» — как «хапать или «хадат». В случаях более массивных поражений нару­шаются противопоставления более сильно отличающихся друг от друга фонем, и артикуляторные противопоставления, различа­ющиеся по месту и способу образования, начинают выявляться особенно отчетливо; больные начинают с большой легкостью смешивать взрывные, фрикативные, передне-, средне- и задне­язычные, однофокусные и двухфокусные щелевые, твердые и мягкие согласные и т. п. В таких случаях различные по своей орга­низации фонемы начинают всплывать с равной вероятностью, полностью нарушая возможность артикулированной речи. Законы тех артикуляторных замен, которые возникают в этих случаях, были детально исследованы Е. Н. Винарской (1967, 1971). Ею, в частности, было показано, что если смешение шумных и сонор­ных согласных наблюдается у этих больных относительно редко, то смешение глухих и звонких встречается довольно часто, еще чаще отмечается смешение артикулем, противопоставляемых по месту и по способу образования. Результаты исследования этого факта у больных с относительно более стертыми формами нару­шения и у больных с синдромом афферентной моторной афазии приводятся на рис. 11.

Рис. 11. Схема ошибок имитации (слева) и фонологического различения (справа) согласных у больных с афферентной моторной афазией (у от­дельных больных — тонкие линии, средние значения — толстые линии). По оси абсцисс обозначены противопоставления: I — шумных и сонор­ных; II — глухих и звонких; III — по месту образования; IV — по способу образования; V — твердых и мягких (по Е. Н. Винарской)

Непосредственным результатом этого первичного нарушения является распад артикуляторной системы кодирования речевого сообщения, который мы можем наблюдать в этих случаях.

Мотив высказывания и схема смыслового содержания, кото­рое эти больные хотят передать, остаются у них полностью со­хранными; по-видимому, первично сохранной остается и синтаг­матическая структура высказывания; однако доступ к ней затруд­нен вследствие того, что фонематический уровень организации активного речевого процесса оказывается грубо нарушенным. Боль­ные этой группы активно пытаются сказать что-то, найти нужное слово, но каждая их попытка остается безуспешной именно по­тому, что парадигматическая система артикуляторных противопо­ставлений становится недоступной. Больной либо начинает без­успешно пытаться выделить нужную артикуляцию из группы сход­ных, перебирая их все, либо не может произвести вообще ни одного звука, оставаясь рабом хаоса любых с равной вероятно­стью всплывающих артикуляторных движений. Именно это нару­шение является ведущим в картине «апрактической», или «аффе­рентной моторной афазии».

Указанные нарушения в равной степени проявляются у этой группы больных как в самостоятельной, так и в повторной, как в устной, так и в письменной речи. Во всех случаях они проявляют­ся либо в полной невозможности говорить, либо в «литеральных парафазиях» (заменах нужной артикуляции на побочные); харак­терно, что «вербальных парафазии» (замен слов) здесь не бывает.

Характерным для данной картины нарушений является и тот факт, что в этих случаях нарушение владения парадигматиче­скими кодами языка возникает только на фонематическом (ар-тикуляторном) уровне, в то время как другие (лексико-морфо-логический и семантический) уровни остаются относительно бо­лее собранными, а синтагматическая организация связной речи (доступ к которой является, как мы сказали, очень ограничен­ным из-за артикуляторных расстройств), возможно, и полно­стью сохранной.

Это предположение косвенно подтверждается рядом очень су­щественных фактов.

Больные с интересующей нас формой расстройств не могут ни четко произнести, ни повторить изолированного звука, слога или слова, обнаруживая при этом описанные выше артикуляторные замены; чем более сознательной становится у них задача найти нужную артикуляцию, чем больше этот процесс становится пред­метом специально направленного внимания, тем труднее оказы­вается найти нужную артикулему. Однако если больной отвлека­ется от этой задачи, то иногда он легко может произносить целые фразы, причем никаких признаков нарушения синтагматически организованной плавной речи у него не проявляется.

Это парадоксальное явление многократно описывалось в лите­ратуре как явление «проводниковой афазии», и такие случаи, когда больной, которому предлагается повторить слово «нет», говорит: «Нет, доктор, я никак не могу сказать слово "нет"/» — прочно вошли в неврологические руководства. Психофизиологические ме­ханизмы этого парадоксального явления еще неизвестны, и мы сделали попытку его объяснения в другом месте. В настоящем контексте нам важно, что невозможность найти нужную артику­ляцию на одном (сознательном) уровне при сохранности связ­ного, синтагматически хорошо организованного высказывания, протекающего на другом уровне, может быть использовано как косвенное доказательство расщепления двух самостоятельных систем — синтагматической и парадигматической — организа­ции высказывания, которое можно найти даже в случае столь тяжелых речевых расстройств.

Мы еще не располагаем достаточно полными и убедительны­ми данными, которые позволили бы судить о том, насколько стра­дают у больных этой группы другие уровни кодирования выска­зывания, в частности возможность овладения лексико-морфоло-гическими и семантическими кодами языка. Не исключено, что использование этих кодов может страдать и у больных с картиной «афферентной моторной афазии»; однако это страдание, даже если оно имеет место, носит вторичный, системный характер: больной, все усилия которого направлены на то, чтобы найти нужную артикулему, выбрав ее из целого пучка всплывающих с равной вероятностью артикуляций, естественно, может терять нужную структуру высказывания, упрощать или деформировать ее. Весь комплекс связанных с этим вопросов еще требует своего уточнения.

Одно остается, однако, ясным: то, что мы сейчас скажем, может

служить вторым косвенным доказательством неравномерности

наблюдаемых в этих случаях нарушений и относительной незави-

. симости лексико-морфологических и семантических кодов языка

от фонематических (и артикуляторных) кодов.

Наблюдения, проведенные в течение многих лет, показали, что i у больных с эфферентной моторной афазией (афазией Брока), ос­новным дефектом которых является патологическая инертность раз возникших стереотипов, равно как и у больных с нарушением пре­дикативного строения высказывания, основной задачей восстано­вительного обучения является преодоление патологической инерт­ности и восстановление структуры фразы. Совершенно иное можно наблюдать у больных с афферентной моторной афазией которыми мы сейчас заняты.

У больных этой группы основная задача восстановительного

обучения сводится к тому, чтобы восстановить возможность нахо-

: дить правильные артикуляторные признаки, дифференцирующие

отдельные артикулемы, или, используя обычные термины, к тому, чтобы «поставить звуки». Если задача «постановки звуков» выпол­нена, эти больные не встречают никаких дальнейших принципи­альных трудностей в восстановлении морфологической формы слова, процесса нахождения нужных названий или построения целых фраз.

Эти факты, подробно разобранные нами в другом месте (см. Лурия, 1948; Цветкова, 19726), могут служить вторым, очень су­щественным доказательством самостоятельности только что упо­мянутых систем языковых кодов и специфического характера их мозговой организации.

Остановимся на типичном примере того, как нарушается про­цесс кодирования высказывания при первичном нарушении ар-тикуляторного уровня организации речи, а именно при картине афферентной моторной афазии.

Мы воспользуемся для этой цели исследованием больной, которая еще займет наше специальное внимание при рассмотрении вопроса о пересмот­ре картины так называемой проводниковой афазии.

Б-ная Д м и т., и. б. № 54860, 44 года, работник торговли, с наруше­нием мозгового кровообращения в бассейне средней мозговой артерии левого полушария с преимущественным поражением района нижних от­делов постцентральной области. Заболевание остро развивалось в авгу­сте 1971 г., когда появился правосторонний гемипарез с расстройством чув­ствительности и отчетливые нарушения речи. Явления пареза претерпели быстрое обратное развитие, нарушения речи остались стойкими.

В Институте нейрохирургии, куда больная поступила в сентябре 1971 г., отмечался центральный парез правого лицевого нерва, легкое снижение чувствительности справа, астереогноз справа, незначительное снижение силы в правой руке, элементы оральной апраксии, правостороннее повы­шение рефлексов и симптом Россолимо справа и выраженные нарушения речи преимущественно по типу афферентной моторной афазии.

Больная была полностью личностно сохранна, ориентирована, контакт­на, охотно работала над преодолением своих дефектов.

Понимание речи было первично не нарушено и при детальном исследо­вании обнаружило лишь незначительные расстройства.

Спонтанная речь больной была потенциально сохранна, интонацион­но выразительна, синтаксическая структура высказывания не проявляла первичных дефектов и нарушалась лишь поисками слов. Характерно, что в этих условиях не отмечалось тех поисков звуковых или артикуляторных компонентов слов, которые имели место при повторной речи.

Вот пример ее спонтанной речи.

— Расскажите, как вы заболели. — Ну вот... я... поехали мы домой, в отпуск... а до этого я работала... работала, понимаете? Я была стар­шим продавцом... да и я, значит, всегда сдавала... я передава... а этот раз я не передавала, понимаете?.. И поехала в отпуск... побыла там... и что-то... вот голова, и все я думаю... посмотрела — а у меня, говорю, все хорошо... Быстро рассмотрю и я уже вижу, что все мои товары при-

шли... а мой начальник говорит, что ему надо... куда-то надо... Знаете куда?.,. — и т.д.

Столь же сохранной была и рядовая речь больной. Она без труда пере­числяла натуральный ряд чисел, привычный порядок дней недели и меся­цев и несколько затруднялась лишь при перечислении привычного ряда в обратном порядке.

В резком контрасте с этим стояла повторная речь больной. Практиче­ски больная не могла нормально повторять отдельные звуки и пары зву­ков, часто заменяя нужные артикулемы на близкие по какому-либо призна­ку и повторяя «м» как «б», «р» как «л», «ш» как «ч», «п» как «т», «б—р» как «б—н», «ч—ш» как «ч—л», «б—д» как «б—н» и т.д. Больная обычно осо­знавала свой дефект, но даже активные попытки найти нужную артикулему не приводили к нужному эффекту.

Такие же дефекты проявлялись и при повторении отдельных слов. Так, слово «крест» больная повторяла как «кво... нет... ее... нет... нф... кв... кра... кри... с... нет...», слово «бабочка» как «мамочка», слово «градус­ник» как игра... гра... гра... санти («сантиметр»)... градус... нет...», сло­во «окно» как пан... антро... оно... онто... нет, немножно не так...», сло­во «лампа» как «лав... лавстра... лавтр... лавстр... нет...», слово «глобус» как «фошор... нет... мур... нет...» и т.д. Нередко больная дава­ла не только литеральные, но и вербальные парафазии, вводя слово в при­вычный контекст и заменяя нужное слово другим, семантически близким. К этой группе ошибок относилось повторение слова «бабочка» как «пти­ца», слова «платье» как «плащ», слова «свинья» как «свинина», слова «лиса» как «заяц», слова «очки» как «очи... ачи...очешники...нет...» и т.д.

Такие же трудности выступали и при повторении фраз: в этих случаях безуспешные поиски нужных слов для точного повторения фразы легко сменялись вербальными парафазиями, и фразу «Вчера было очень холод­но» больная повторяла как «Вчера было хорошо., хо... хор... холодно», фра­зу «В саду расцвели цветы» как «Весенней... нет... хороший... нет... не так много...», фразу «В этом году хороший урожай яблок» как «Хороший... в... сегодня... аси... ач... хороший весенний дождь... нет, не хороший... арж... аражай». Интересно, что подобные попытки обнаруживали нередко сохранение морфологии слова при нарушении его артикуляторного соста­ва, что проявлялось в повторении фразы «Женщина доит корову» как «Жен­щина молочит корову», «Девочка украшает елку» как «Девочка покушает (покупает) елку... нет... девочка делает елку...» и т.д.

Аналогичные дефекты возникали и при назывании предметов. Больная, которая не могла найти путей к точному слову, называла «стакан» — «ста-ка-лон», «этажерку» «чертерка... эле... этодерка» и вместо «трельяж» говорящая «пол... эрет... срер... тришот...» и т.д., часто давала вербаль­ные парафазии, называя «пароход» — «самолет», «моряк» — «охотник», «платье» — «юбка», «свинья» — «корова... собака... нет, волк... нет...», или заменяла слово его приблизительным описанием: «ландыш» — «пах­нет очень...», «кастрюля» — «это кушать», «бутылка» — «бутылка мо­лока...», «метла» — «подмыват... поднимает...», «телега» — «это ехать...» и т.д.

Характерно, что в спонтанной, развернутой речи, где синтагматиче­ская структура высказывания была сохранна и где возможности свободной

замены слов на близкие по значению были шире, — все эти дефекты про­являлись в значительно более замаскированном виде, и больная давала такие примеры диалогической речи, как: «Что у вас есть дома в комнате?» — «.Ну вот, вечером когда ложиться, чтобы было хорошо читать... что­бы светло было», в то время как непосредственное повторение слова «лам­па» приводило к сплошному ряду литеральных парафазии как «лален... нет...ли6арь... нет... свидионный... сеид... да нет, не то...». Интересно, что те слова, непосредственное повторение которых было невозможно, могли легко появиться в диалогической речи, и на вопрос «Что же вы про­давали?» больная отвечала: «Я уже говорила: колбаса, молоко, сахар... забыла эти... как это... белый и черный хлеб... винегреты... виноград, яблоки... а это забыла как называется... арбузы... нет...» и т. д.

Характерно, что диссоциация трудностей непосредственного нахожде­ния нужных артикулем и сохранного усвоения общего смысла и синтагма­тической структуры высказывания с особенной отчетливостью выступала у больной в передаче содержания рассказа. Так, рассказ «Курица и золотые яйца» больная передавала так: «Была курица... и у нее была... хозяйка взяла и зарезала... и у нее яйца были очень красивые... золотые...и когда он... когда... ну... он хотел закрыть... закрыть его... он очень боялся, что у него такая хорошая курица... и он значит узнал... убил... а там ничего не было».

Мы не будем останавливаться здесь специально на тех отличиях, кото­рые возникают у этой больной при повторной речи (протекающей у нее с особенным трудом) и иных формах речи (например, назывании предметов, передаче содержания рассказа и т.д.). Относящиеся сюда данные займут нас специально при обсуждении вопроса о механизмах так называемой проводниковой афазии.

Сейчас мы можем резюмировать те данные, которые получили при исследовании больных этой группы.

Центральным фактом, характерным для этих больных, являет­ся основная диссоциация: при резком нарушении парадигматиче­ской организации речевых кодов (на фонематически-артикулятор-ном и лексическом уровнях) у больных этой группы остается в основном сохранной синтагматическая организация речевого вы­сказывания. Именно поэтому в речи этой группы больных как цен­тральное явление выступает грубый распад точного повторения звуков, звуковых комплексов и слов с многочисленными лите­ральными парафазиями и заменами нужных слов на близкие по смыслу (вербальные парафазии), в то время как элементы связ­ного, синтагматически организованного высказывания остаются первично сохранными.

2. Нарушение акустического компонента формирования речевого сообщения при сенсорной афазии

Мы остановились на анализе той формы нарушения высказы­вания, которая связана с распадом возможности овладеть фоне-

матическими кодами языка, связанным с нарушением системы артикулем.

Сейчас мы должны перейти к другой форме нарушений того же фонематического уровня речевых кодов и остановиться на тех случаях, когда в основе этих нарушений лежит распад акустиче­ской основы фонематической организации языковых кодов, ина­че говоря, нарушение фонематического слуха. Это нарушение воз­никает при поражениях верхних отделов левой височной области (зоны Вернике), приводящих к картине «сенсорной», или «акус-тико-гностической», афазии.

Во многих отношениях картина возникающих в этих случаях речевых расстройств является антиподом картины афферентной моторной афазии; однако обе группы речевых нарушений объе­диняются тем, что они обе приводят к невозможности овладения фонематическими кодами языка и что расстройства, наблюдае­мые при них, протекают в первую очередь на фонематическом уровне организации речевых процессов.

В описанных выше случаях афферентной моторной афазии, сопровождающих поражение нижних отделов постцентральной области левого полушария (Operculum Rolandi), нарушение фо­нематической организации языка возникало со стороны распада артикуляторных противопоставлений; при поражении задних от­делов верхней височной извилины того же полушария нарушение этого же уровня языковых кодов возникает с другого конца — с распада акустической организации соответствующих фонемати­ческих систем.

В относительно менее резко выраженных случаях таких форм сенсорной (акустико-гностической) афазии нарушается проти­вопоставление лишь коррелятивных фонем; такими в русском языке являются фонемы, различающиеся только по одному признаку: звонкости—глухости (б~п, д—т), твердости—мягкости {л—ль, т—ть), назальности—неназальности (н—т) и др. Больные, об­наруживающие такое нарушение, оказываются не в состоянии пра­вильно выделить различие в слогах да-та и та-да, ба-па и па-ба и произносят их одинаково как да-да или ба-ба, заявляя, что в обе­их частях пары есть какое-то различие, но они не могут четко установить его; то же обнаруживается и при исключении артику­ляций (когда больному предлагается указывать соответствующие буквы или когда ему предлагается поднимать правую руку в ответ на один звук каждой пары и левую — на второй звук), и именно этот факт показывает, что мы имеем здесь дело с сенсорной Природой первичного расстройства. В силу этого же первичного Дефекта больные оказываются не в состоянии понять различие Между такими словами, как «бочка» и «почка», «дочка» и «точ­ка», «зала» и «сало», «пыл» и «пил», «пил» и «пиль» и дают гру­бые смешения при их написании.

При более грубо выраженных нарушениях этого же типа боль­ной оказывается неспособным различать даже более далеко отсто­ящие друг от друга фонемы, у него возникает явление отчужде­ния смысла слов, например, больной, которому предлагают по­казать нос, беспомощно повторяет «нош... нож... ноз... ношт...» и после бесплодных попыток уточнить данное ему слово заявляет: «Нет, я не знаю, что это слово означает...».

Естественно, что последствием этого первичного расстройства является и неспособность повторить соответствующие слова, и называть предъявленные предметы, причем возникающие здесь ошибки носят либо характер литеральных парафазии, при­чем в отличие от описанных выше случаев афферентной мотор­ной афазии выступающие здесь замены носят не артикуляторный, а отчетливо выраженный акустический характер (замены звуков, противоставляемых по фонематическому признаку), и лишь иног­да больной, беспомощно пытающийся найти нужное слово, за­меняет его другим, близким по смыслу (т.е. дает вербальные па­рафазии).

Едва ли не наиболее характерным для этих больных является тот факт, что привычная, развернутая, синтагматически и просо­дически организованная речь остается у них относительно сохран­ной. Больной, который оказывается не в состоянии найти нужные слова, сохраняет и общий контур целой фразы, и флективную структуру входящих в нее (фонематически искаженных) слов, и ее общий интонационно-мелодический узор. Именно поэтому че­ловек, слушающий речь такого больного, в которой номинатив­ные компоненты либо совсем отсутствуют, либо выступают лишь в искаженном виде и сохраняются в основном вводные слова, междометия, реже — слова-связки и глаголы, может понимать речь такого больного прежде всего благодаря полностью сохра­нившейся у него синтаксической и интонационно-мелодической структуре высказывания. Поэтому, когда больной очень вырази­тельно передает историю своего ранения, в которой нет ни одно­го существительного, и говорит: «Вот значит... сначала мы зна­чит... туда... потом потихоньку-потихоньку... а они уже там, и вот вдруг — ах!! и потом — ничего!., а потом ой, ой, ой, как было... а потом... вот... немножко-немножко... и потом... лучше-лучше... и вот видите как сейчас?!» — слушающий без труда может восстано­вить картину постепенного продвижения, разрыва снаряда, опе­рации и постепенного улучшения.

Это относительная сохранность синтагматической речи, кото­рая дает основание для отнесения этих речевых расстройств к груп­пе «fluent aphasias» и противоставляет ее группе «non-fluent apha­sias», возникающих при поражениях передних отделов речевых зон. Характерно, что именно это обстоятельство выступает и в при­емах, которые больные этой группы применяют при попытках найти

нужное слово: когда после безуспешных поисков они убеждаются в невозможности найти нужную фонематическую структуру, они пытаются компенсировать первичный дефект в нахождении сло­ва, вводя нужное слово в контекст привычного целого высказы­вания; типичные попытки таковы: «ну вот, это чем пишут...» или «ну как это... как она?., ну... вот... я размешиваю чай... ложкой/! ложка.'».

Наиболее существенным для общей картины кодирования вы­сказывания у больных этой группы является факт диссоциации между сохранной синтагматической структурой и разрушенной парадигматической структурой языка, причем усвоение и исполь­зование языковых кодов выступает у них прежде всего на уровне фонематических противопоставлений; при этом семантическая система нарушается преимущественно на уровне изолированных слов и носит характер невозможности понять непосредственное значение данного слова (или, точнее, его отнесенность к опреде­ленному предмету), в то время как более сложные уровни семан­тической организации (тексико-морфологический уровень и осо­бенно уровень целых высказываний) могут оставаться у больного относительно сохранными.

Это прекрасно подтверждается тем фактом, что у больных этой группы очень часто остается сохранным «чувство языка» в плане правильного использования суффиксов {-ница, -стеб) и флексий, и их язык часто напоминает те фразы с бессмысленными искусст­венными словами, но с сохранностью морфологической структу­ры и синтаксическим строем, которые использовали сначала Л.В.Щерба, а затем Дж. Миллер и Н.Хомский, для того чтобы показать, что синтаксическое строение фразы довольно незави­симо от конкретного значения входящих в ее состав слов (можно построить правильное предложение из искусственных, бессмыс­ленных слов) и что синтаксические структуры имеют самостоя­тельные устойчивые законы.

Не менее существен и тот факт, что такие больные, оказываясь часто полностью не в состоянии усвоить значение отдельных слов, сохраняют возможность понять общий смысл сложного высказы­вания, которое они восстанавливают из отдельных морфологиче­ских и интонационно-синтаксических компонентов целого выска­зывания (на этом факте мы еще остановимся в следующей главе).

Факт диссоциации синтагматического строения речи, с одной стороны, и парадигматического строения отдельных слов (пре­имущественно на их фонематическом уровне) — с другой, так же как и факт всей серии нарушений в кодировании высказывания, возникающий из этого страдания, представляет для лингвистики Первостепенный интерес.

Остановимся лишь на одном примере, достаточно отчетливо иллюстрирующем наблюдаемую в этих случаях картину.

Б-ной Марк., 55 лет, инженер с двойным высшим образованием, правша, страдает гипертонической болезнью.

В мае 1971 г. развилась слабость в левой руке и ноге с последующим регрессом; в августе 1972 г. появилась слабость в правой руке и ноге; од­новременно наблюдались речевые нарушения, которые постепенно до­стигли формы выраженной сенсорной афазии. К этому времени неврологи­чески отмечалось снижение чувствительности и силы слева, рефлексы низкие, выраженные рефлексы орального автоматизма, грубая сенсорная афазия.

Нейропсихологическое исследование: больной полностью ориентиро­ван и адекватен. Зрительный гнозис сохранен, некоторые затруднения в пробах на праксис позы и пространственный праксис, трудности в оценке и выполнении ритмов. Речь грубо нарушена по типу сенсорной афазии: гру­бое нарушение фонематического слуха и понимания устной речи при зна­чительно более сохранном понимании письменной речи; самостоятельное чтение и письмо дефектны.

Анализ устной речи (кодирования сообщения) дает следующую картину.

Фонематический слух больного был грубо нарушен, и в связи с этим возможность повторения фонем очень ограничена; существенно, что очень часто больной, пытающийся повторить изолированную фонему, заменял ее целым осмысленным словом (так, вместо «р» он повторял «раз!», вмес­то «м» — повторял «первый!» и т.д.).

Позторение отдельных осмысленных слов было более доступным, чем повторение фонем, но здесь сразу же выступали отчетливые особен­ности: если больной повторял данное ему слово быстро, «автоматически», он мог делать это хорошо; если он пытался сосредоточиться на звуковом анализе слова, возникали поиски нужных фонем и литеральные парафа­зии (близкие к тем, которые имеют место в случаях афферентной мотор­ной афазии). Очень часто повторение данного слова заменялось всплыва-нием слов, близких по значению или относящихся к тому же классу, и возникали вербальные парафазии; так, больной повторял слово «кошка» как «собака», слово «скрипка» — как «маэстро», слово «концерт» — как «спектакль» и т.д. Эта тенденция заменять адекватное повторение слова словами, входящими с ним в одно семантическое поле, красной нитью про­ходила по всем опытам с повторением слов больным.

Повторение фраз протекало легче, чем повторение изолированных слов, что указывало на относительную сохранность плавной синтагмати­ческой речи больного; однако и тут очень часто данная фраза заменя­лась конструкцией, передающей близкий смысл, но иными словами, или воспроизводящей смысл из того же круга смыслов. Так, фразу «Я пошел вечером в концерт» больной воспроизводил как «Я пошел вечером в кино», а при настойчивом указании, что речь идет о концерте, говорил: «Да... да... музыка... маэстро...» и при повторении опыта говорил: «Я пошел ве­чером на спектакль!..» Аналогично этому фраза «Весной в саду расцвели деревья» повторялась как «Кино (персеверация)... нет, парк культуры», а фраза «Летом бывает очень жарко» как «После лета... вечером (персеве­рации)... сегодня (персеверация)... построили, теплый погода...».

Таким образом, даже, казалось бы, в простом акте воспроизведения словесного материала проявлялись грубые затруднения: больной не мог

повторять изолированные фонемы, легче повторял слова и фразы, но при этом давал обильные вербальные парафазии, которые были близки по зна­чению или словам данного теста или персеверативно воспроизведенным следам предшествующего теста.

Аналогичные нарушения выступали и на более сложном уровне кодиро­вания речевого сообщения — при назывании предметов. В этом опыте больной либо оказывался полностью не в состоянии найти нужную лекси­ческую единицу, беспомощно останавливаясь перед выбором соответству­ющих лексем (причем в результате отчуждения смысла слова, о котором мы еще скажем в следующем разделе книги, — подсказка не помогала на­хождению искомого названия), либо же заменял нужное слово иным, близ­ким по звучанию или по значению, и давал вербальные парафазии.

Вот несколько примеров, иллюстрирующих этот дефект:

__________ (улитка) ____________ ___________ (конверт) ____________

Ю... вот проблема... юлица... Нет... не помню... — Кон- — Нет.—

нет, не так... шлюца... нет... Конве-----... Нет, не знаю, поч-

улица... нет... юлица... нет тальон... нет, трудно... — Я кладу

письмо куда? — Вовнутрь... поч­тальон...

________ (борона) ___________ ____________ (перо) _____________

Бо... 6а... борозда... нет... Ну вот... как это... пти... птич-

борода... бо... бо... нет?я не ка... нет... пи... перитико... нет...

знаю... — У дам на шляпах страусовые...

— Забыл... красивые птицы... перлышко... перло-пер-но... — Перо...

— Пери... пероль...

___________ (сито) _____________ __________ (светофор) ___________

Сето... сел... сел... сидит... Телевизор... нет... регулятор по

селить... — Муку просеивать. дороге... свето... свето... свет...

Для этого нужно... — Я понимаю, регулятор по дороге, светорегу-

: что это муку... сидел... сиеть... лятор... свето... нет... не знаю.

Таким образом, нахождение названий нужных предметов у больного резко затруднено, причем если привычные, часто встре­чающиеся названия, которые всплывают автоматически (стол, книга, телефон, пальто, нож и т.д.), иногда могут находиться легко, попытка найти менее привычные и менее упроченные названия предметов приводит больного к ярко выраженным за­труднениям. В таком случае отмечается поиск слова через кон­текст, литеральные парафазии, легкое всплывание побочных (близ­ких по звучанию или общих по смыслу) слов, неадекватность ко­торых больной чувствует, но заменить которые нужными словами не может.

Характерно, что ни подсказка искомого слова, ни даже введе­ние его в контекст привычных высказываний не помогают боль­ному, и номинативная функция речи оказывается, таким обра­зом, грубо нарушенной.

Дальнейшие наблюдения показали, что нахождение названий действий протекает у больного значительно легче, чем нахожде­ние названий предметов. Это косвенно говорит о том, что преди­кативная функция в этих случаях более сохранна, чем номина­тивная, и что синтагматическая организация высказывания стра­дает у таких больных значительно меньше, чем парадигматическая система кодовых единиц.

Как показал опыт, больной, которому предъявлялась картин­ка с изображением действия, затруднялся при назывании этого действия значительно меньше, чем при назывании предмета.

Вот несколько иллюстраций этого положения (в числителе — в скоб­ках — значение предлагаемой картинки, в знаменателе — речевой ответ больного):

(мальчик пьет воду из стакана)(мальчик бежит по дороге)

Пил... из стакана... мальчик пил Мальчик бежит по дороге

из стакана... а что не знаю

(женщина сидит на диване) ______ (мальчик ловит рыбу) _____

Женщина сидит на диване Мальчик ловил... ловаку... или...

неп-тыку... — Бабочку?— Папочку...

мальчикловил, да... нет... какэто

называется?

_______ (мать обувает сына)(женщина сушит белье)

Здесь девушка... с сыном... обува- Здесь женщина... натягивает... ет... чулки... длинную... ну вот... на что белье

вешают...

______ (мужчина колет дрова) _____ _____ (кошка лакает молоко) _____

Мужчина кормит... нет... кола... Здесь кот... молоко ел...

дроби... Мальчик рубил дерево!

Данные примеры показывают, что нарушения, проявляемые больным в плавной, связной речи (кодирование сообщения), носят совсем иной ха­рактер, чем это имеет место у больных с поражением премоторных или лобных отделов мозга, что связная контекстная речь с ее предикативными компонентами оказывается у больного значительно более сохранной, чем номинативная функция, и что если она и страдает, то это имеет место преж­де всего в звене номинативных компонентов связного высказывания.

Мы можем показать это на анализе самостоятельной связной речи боль­ного, на анализе рассказа по картинке и на выполнении наиболее сложной задачи — устного сочинения на заданную тему.

Самостоятельная речь больного была довольно плавной, синтакси­ческие конструкции высказывания оставались в основном полноценными и нарушались только бедностью существительных и поисками нужных назва­ний; интонационно-мелодическая сторона речи была полностью сохранной.

Вот образец типичной самостоятельной речи больного.

— Расскажите, как вы заболели. — Вообще... началось у меня... левую сторону парализовало... И вот после этого... как мне сделалось более или менее прилично...Я и говорю: «Пишите меня на работу!». И вот толь-

ко меня написали — комиссию немножко отнесли и несколько дней подож­дал... и пока лежал... квартира... дома... сына уже не было. —А теперь? — Теперь лучше стало... а то я совсем не мог ничего говорить, а сейчас уже немного... иногда жена говорит, а я не понимаю... она напишет фра­зу—и понимаю в тот момент... и т.д.

Те же черты характеризуют и речевую передачу содержания сюжет­ной картины.

Наблюдения показывают, что больной прекрасно разбирается в содер­жании достаточно сложных сюжетных картин, выделяет сущность их сюже­та и что речевая передача этого сюжета лимитируется только теми же де­фектами в нахождении названий.

Вот как больной передает содержание картины «Разбитое окно»: «Это школьник... вот он — два друга, играли в снежки и разбили окно... Один прятался, а хозяин вышел, за то, что он побил, и поймал... Значит, один мальчик играл снегом, разбил окно, а второй, видимо, шел мимо... тут вы­шел хозяин... Он взял кто попал, а тот фактически спрятался за дверь... за дерево...».

Аналогичное явление выступает при передаче содержания второй кар­тины — «Последняя весна»: Молодая женщина заболела... больная лежа­ла.. Здесь, видимо, две сестры, которые уважали... или разговаривали, чтобы приятнее ее настроение было... — Ухаживали за ней? — Да... ула... уклаживали... украшинали... уклаж... укладывали... они сами... укладыва­лись... Ее сестра заболела и ухаживала... укладывала... и т.д.

Близкие особенности можно видеть и в последнем опыте — устном сочинении на заданную тему.

В отличие от больных с поражением передних отделов мозга и синд­ромом динамической афазии, для которых переход от повторной речи к активному высказыванию недоступен, наш больной не испытывает при устном сочинении на заданную тему никаких затруднений; его речь оста­ется столь же плавной (и прерывается лишь поисками слов), новые об­разцы развертываемого сюжета возникают легко, так что эта — наиболее сложная — форма речевого высказывания не вносит никаких новых труд­ностей.

Вот пример этого.

Больному предлагается дать устное сочинение на тему «Север». Он говорит: «Сиб... Север... се... Север... вот... На Севере работают на само­летах... летают в любом направлении... Тяжело — но нужно летать, и заво­зить продукты и удовольствия (продовольствие). На Севере... там ездят на оленях, на собаках... На Севере занимаются... проходы, когда растает, мо­розы замерзают, тогда они прекращают движение...».

Аналогично протекает устное сочинение на другие заданные темы, рас­сказ об истории своей жизни и т.д.

Из изложенного материала мы можем сделать следующие вы­воды.

У больного с типичной картиной височной (= сенсорной) афа­зии средней степени (больные с тяжелой формой сенсорной афа­зии полностью не понимают обращенную к ним речь и вместосвязных высказываний дают "словесный салат" сохраняя лишь

интонационно-мелодическую структуру) обнаруживаются следу­ющие симптомы нарушения процесса кодирования высказыва­ния: они сохраняют возможность связной, синтагматически пра­вильной речи, но проявляют отчетливые нарушения как в по­вторной речи (связанные с дефектом фонематического слуха), так и в назывании предметов. Эти затруднения выступают с особен­ной отчетливостью в повторении изолированных слов и в называ­нии предметов, выражаясь в невозможности находить нужное фо­нематическое строение слова (литеральные парафазии) и в заме­не искомого слова другими, близкими по звучанию или по смыслу (вербальные парафазии). Описанные недостатки наиболее грубо выступают в назывании предметов и заметно меньше — в называ­нии действий, что отчетливо коррелирует с относительной со­хранностью предикативной структуры высказывания.

Разобранные в последних разделах оба случая объединяются, как уже было сказано, тем, что основной дефект здесь состоит в нарушении способности овладеть системой звуковых кодов языка —

в звене артикуляций в одном случае и в звене фонематического слуха — во втором.

Вот почему мы имеем полное основание обобщить основные черты, существенные для обеих форм нарушений, и изобразить модель этих нарушений в одной условной схеме (рис. 12).

В первой части схемы показаны нарушения, возникающие у больного при повторении единичных звуков или слов, во второй части — нарушения, возникающие при попытках воспроизвести целое высказывание.

Существенно здесь, во-первых, то, что повторение звуков или слов, называние предметов или воспроизведение целого выска­зывания наталкиваются на трудности, связанные с нарушением системы артикулем (в первом случае) или фонем (во втором слу­чае), что приводит к безуспешным поискам нужных артикулятор-но-фонематических компонентов (проявляющихся в литеральных парафазиях) и очень скоро переводится на другой путь — всплы-вания иных, связанных по смыслу слов, которые возникают либо в процессе активных поисков, либо же путем включения в кон­текст целого привычного высказывания. Во-вторых, существенно также и то, что, хотя речевое кодирование высказывания встре­чает указанные выше серьезные препятствия, основной смысл вы­сказывания сохраняется.

Мы остановились на тех формах нарушения кодирования вы­сказывания, при которых основной дефект приводит к распаду усвоения и использования фонематических кодов языка.

При существенных различиях обеих описанных групп наруше­ний (при одной источником распада звуковой речи является на­рушение системы артикулем, а при другой — системы фонем)

а) Повторение отдельных звуков

б) Повторение слова

в) Воспроизведение целого высказывания

Рис. 12. Схема нарушения порождения речевого сообщения у больных с акустико- гностической (сенсорной) афазией

патологический процесс, возникающий как в том, так и в другом случае, имеет две общие черты.

С одной стороны, в обоих случаях первичное нарушение захва­тывает только фонематическую организацию звуковой речи, в то время как лекси ко -морфологическая и семантическая организа­ция если и страдает, то лишь вторично.

С другой стороны, в отличие от описанных ранее форм рече­вых расстройств возникающее здесь мозговое поражение приво­дит к нарушению способности овладевать парадигматически орга­низованной системой звуковых кодов языка, в то время как связ­ность, т.е. синтагматическая организация высказывания, страдает в значительно меньшей степени, а в некоторых случаях может и вообще не страдать.

Все это убедительно показывает, что обе стороны речевой дея­тельности — синтагматика и парадигматика — опираются на раз­личные мозговые механизмы и при различных поражениях мозга мо­гут страдать изолированно: наряду с поражениями, которые при­водят к первичным нарушениям связного, синтагматически орга­низованного высказывания, существуют и такие поражения, которые первично нарушают лишь возможность овладения фоне­матическими и артикулемными кодами языка и тем самым — воз­можность стойкого называния предметов, но не затрагивают пре­дикативную и интонационно-мелодическую структуру высказы­вания; таким образом, оба эти компонента речевого процесса могут быть разделены.

Мы еще не знаем достаточно точно нейрофизиологические основы той корковой «динамической мозаики», которая может обеспечить столь раздельное существование указанных компонен­тов речевого процесса, и можем высказать лишь некоторые пер­воначальные соображения, касающиеся возможного объяснения этого явления.

Нет сомнений в том, что поражение передних отделов речевых зон нарушает ту интеграцию процессов во времени, которая на высших этапах своей автоматизации обеспечивает создание обоб­щенных кинетических схем или двигательных навыков и которая в речевой деятельности необходима для возникновения разверну­той, предикативной по функции внутренней речи.

Другую роль выполняют задние, гностические, отделы коры, и в том числе задние отделы речевых зон. Они обеспечивают анализ и синтез речевых звуков, или артикулем, и их использование для на­хождения нужных обозначений; поэтому при их поражении нару­шается «операционный» уровень парадигматической организации речи и способность овладевать соответствующими кодами языка.

До сих пор мы рассматривали те формы речевой патологии, которые нарушали этот процесс на относительно элементарном — артикуляпион но-фонематическом уровне.

Теперь мы перейдем к анализу более сложных форм наруше­ния кодирования высказывания. Сначала мы рассмотрим те из них, которые связаны со специальными видами нарушения слухорече-вой памяти, а затем — еще более сложные формы, при которых кодирование высказывания нарушается в результате распада си­мультанных (= квазипространственных) синтезов.

3. Нарушение формирования речевого сообщения при акустико-мнестической афазии

Наш анализ тех нарушений, которые возникают при пораже­ниях височных отделов левого полушария, был бы неполным, если бы мы не остановились на описании еще одной формы нару­шений, которая возникает в случаях поражений средних (не-аку-стических) отделов левой височной области и которая принимает форму так называемой акустико-мнестической афазии.

Акустико-мнестические нарушения речи были описаны нами в целом ряде публикаций (см. Лурия, 1947, 1962, 1969, 19706, 1973а). Не останавливаясь на вопросе о том, представляют ли они особый вид речевых расстройств или лишь ослабленную форму височной (сенсорной или акустико-гностической) афазии, да­дим лишь краткую характеристику этих нарушений речи и осве­тим в самых общих чертах те препятствия, которые возникают в этих случаях при кодировании высказываний.

Характерная черта больных с акустико-мнестической афазией заключается в том, что, сохраняя фонематический строй языка и не проявляя массивных феноменов отчуждения смысла слов, эти больные оказываются не в состоянии сохранять с нужной прочно­стью серии слухоречевых следов, легко теряют их под влиянием пауз или побочных интерферирующих воздействий и тем самым лишаются возможности обеспечить стойкую серию последователь­ных слухоречевых цепей.

Это нарушение проявляется у больных данной группы уже в опытах с повторением словесного материала. Не испытывая ника­ких заметных затруднений при повторении отдельных слов, они начинают проявлять отчетливые трудности, как только им пред­лагается повторить серию слов. В наиболее грубых случаях, опи­санных нами в другом месте (Лурия, Соколов, Климковский, 1967 и др.), уже повторение серий из двух или трех слов оказывается недоступным. Больной сначала повторяет последнее из прочитан­ных ему слов (фактор «Recency») и лишь затем возвращается к первому слову или же, повторив последнее слово, забывает пер­вое. В менее выраженных случаях акустико-мнестической афазии подобное явление можно наблюдать в опытах с повторением от­носительно более длинной серии, состоящей из 5 —6 слов. В этих случаях больной либо повторяет первые два-три слова, заявляя,

что он забыл остальные, либо же повторяет два-три последних слова, указывая, что первые слова ряда уже не удержались в его памяти.

Как показали наблюдения Л. С. Цветковой и ее сотрудников, в некоторых случаях снижение слухоречевой памяти может быть связано не с взаимной тормозимостью слуховых следов, а с дру­гим явлением, которое было названо «сужением объема слухоре­чевой памяти». В этих случаях трудности повторения могут быть в известной мере компенсированы, если расчленить последовательно предъявляемую серию слогов или слов на отдельные группы и запечатлевать каждую из них по отдельности. С помощью такого приема можно достичь того, чтобы больной с акустико-мнести-ческой афазией оказался в состоянии воспроизвести и такой длин­ный ряд слов, который оставался недоступным для него при не­посредственном воспроизведении (Цветкова, 1968а).

Основной дефект кодирования речевого сообщения проявля­ется у больных этой группы и в опытах с называнием предметов.

Нередко в назывании предметов (равно как и в припоминании названий) у больных этой группы встречаются затруднения, ко­торые мы уже встречали в значительно более грубой форме, раз­бирая больных с сенсорной (акустико-гностической) афазией.

Не будучи в состоянии найти нужное слово, эти больные очень часто заменяют их другими словами того же семантического поля (говоря «положил» вместо «нашел», «мальчик» вместо «взрослый», «посмотрел» вместо «забыл» и т.п.); иногда здесь можно встретить и отчетливые примеры «этимологизации» слов: забывая нужное слово, больной заменяет его вновь создаваемым названием, гово­ря «сырость» вместо «мокрица» или. «гвоздильник» вместо «моло­ток» и т.д.

Особенные затруднения эти больные начинают испытывать при назывании серии предъявляемых им предметов. В этом случае ука­занные трудности остаются, но дополняются новыми: как прави­ло, они сначала называют последний из показанных им предме­тов (фактор «Recency») и лишь затем возвращаются к называнию ранее показанных предметов; нередко при этом обнаруживаются известные затруднения, выступающие либо в увеличении латент­ных периодов, либо же в том, что нужное слово оказывается «за­бытым» или заменяется парафазией. Это явление указывает на повышенную взаимную тормозимость слухоречевых следов, кото­рая, по-видимому, составляет ос