Он еще как артист умел показывать, если не хватало слов. Нам везло с педагогами

Актер театра драмы Николай Селиверстович Хлибко был для нас особым педагогом-мастером. Он не был режиссером, но он столько нам дал актерам: учил работать над своей ролью, дал основы актерского мастерства, учил действовать на сцене. Спектакль «Три сестры» Чехова, к сожалению, у него не получился постановочно, но мы наслаждались работать в этой гениальной пьесе. Моя роль Кулыгина тоже не получилась, но не в этом дело. Хлибко, как актер строго соблюдавший систему Станиславского, нас заставлял скрупулезно работать над своей ролью методом действия, и физического, и внутреннего, предполагая, что никто из режиссеров не будет с нами этим заниматься. Он же знал, что так оно и будет. Режиссеры же -- постановщики, а не педагоги. Только недавно, снимаясь в фильме «Гражданин начальник-3», я из уст режиссера Геннадия Каюмова услышал про действие, про событие… Я был поражен, что даже потом позвонил и сказал ему «спасибо».

Вчера на съемках фильма «Дом солнца» мы разговорились с актерами, закончившими театральные средние театральные заведения в Ростове, другой в Новосибирске, сошлись во мнении, что столичные ВУЗы слабы перед провинциальными училищами. Там наши педагоги приходили к нам каждый день и вкладывали в нас все! В Москве же иные руководители курсов годами не появляются на кафедре. Москва-а-а!

С благодарностью вспоминаю актера-педагога по речи Анатолия Ивановича Захарова. Он мне привил любовь к художественному слову. С ним я готовил к экзамену по речи рассказ «Верую!» Шукшина, который до сих пор читаю с эстрады. Тогда на госэкзамене мне поставили четверку. На нем присутствовал сам Познанский, народный артист, читающий превосходно этот рассказ со сцены Горьковской филармонии. За 30 лет моего чтения, конечно, я стал читать уже на пять с плюсом, но тогда эта хорошая оценка стала для меня началом пути.

Прочитывая свои предыдущие биографические строки, обнаружил, что пропала ирония, основа моего повествования. Читателю тогда моя жизнь покажется скучной, а это неправильно. Но без прозы жизни не обойтись. И без песни о нашем студенчестве, которую я написал к 30-летию окончания театрального училища, но, к сожалению, не исполнил. Не нашлось гитары.

Как горько, обидно и жалко,

Что нет нашей улицы Фигнер,

Бальзама с названьем Волжанка,

Он был поцелебней, чем Битнер.

Уже не пройтись по Свердловке,

Как раньше, зайдя к тете Дусе.

Эх, жаль, что уже в город Горький,

Как в юность свою не вернусь я.

Но мы едем в нынешний Нижний.

Пусть был он роднее мне прежним.

Но нам подмигнет прадед Минин,

Прищурится дедушка Ленин.

Две тетушки в синеньких платьях

Нас встретят на стрелке далекой.

Нас Нижний обнимет, как братьев,

Всплакнет по отечески Горький.

Альбина Александровна заворожила нас читать, познавать, любить искусство, быть требовательным к себе, дружить, любить, быть добрым. И это все – наша классная дама, педагог по литературе и истории ИЗО.

Альтшуллер, теперь Смелянский, недолго прививал нам любовь к русскому театру: уехал в Москву; но те уроки я помню до сих пор. Это был театр одного актера, мастер-класс, это было ВСЕ!

Видите, какие педагоги нас обучали! А какие актеры учились! Евстигнеев, Чурсина, Зимин, Понкратов-Черный, Андрей Ильин, Саша Наумов, наша Мазуркевич, в которую я был влюблен платонически, как в свою младшую сестренку, выскочившую замуж потом за Равиковича, намного старше «старшего братца». И это правильно. Я-то был женат на моей Наденьке, которую я не меняю уже 33 года, в отличии от квартир, городов, театров, автомобилей. И это тоже правильно. Потому что любой обмен заражает. Скажу откровенно пока Надя на кухне, что если бы однажды после очередного с ней скандала мы развелись, то пошло бы и поехало, и может я сидел бы где-нибудь в Задрюпинске, работал бизнесменом, или был бы политическим лидером партии бюджетников, или просто директором занюханного городского драматического театра (это лучший вариант). Правда, в настоящий момент я ничего и этого не имею, кроме мелких работ в кино, крупной трехкомнатной квартиры в Мытищах, двух внуков и одной внучки, и это радует, что хотя бы для моих потомков я чего-то сделал. (Извините, но когда я редактировал свою повесть, у меня уже появилось больше -- пять внуков и три внучки).

К концу третьего курса в мае 1976 года я впервые потерял близкого родного человека, бабушку Елизавету Павловну Кузьмину. Получив телеграмму о том, что баба Лиза в предсмертном состоянии, я отпросился в училище и вылетел в Ставрополь. Я застал ее в живых, мы даже успели поговорить, пошутить. Она шутки принимала. Не могу без улыбки вспоминать эпизоды, связанные с ней. (Фото. Бабушка и дедушка с моей мамой. Дедушка Коля Кузьмин пропал без вести на войне).

Первый, когда мне было года три-четыре. После ливня на улице в большущих колеях на дороге бабушкинской улицы образовывались глиняные каналы, запруды, где я однажды с таким упоением поплавал, что потом бабуся заставила меня посидеть на «гауптвахте» в сарае вместе с коровой. Я там впервые попробовал отруби, которые оказались такими вкусными, что до сих пор помню их аромат.

Второй. Я был постарше, мы с двоюродными сестренками Томкой и Ларисой, зная смешливый характер бабы Лизы, часто разыгрывали ее. Я залез в большой полосатый матрасник, Тамара завязала, и позвала зачем-то бабушку на кухню. В это время, как мы и договорились, я замычал. Бабка испугалась, а потом сняла свою тапочку и давай меня лупить со слезами на глазах от смеха. Мне, кстати, тоже было смешно и совсем не больно. Я скакал в этом мешке по всему двору (дом был частный), а бабуля меня нахлопывала тапкой. Смех стоял и снаружи и внутри мешка.