Глава двадцать первая 26 страница

Ванакат правил прибрежною областью Арки (Акры), а Иосаф местностью, где находились горы Итавирийские и Кармель, а также всею нижнею Галилеею (до реки Иордана). Над всеми этими лицами был поставлен в свою очередь один главный начальник; Семею была предоставлена в управление область колена Веньяминова, а Гавару – земля по ту сторону Иордана, а над обоими опять‑таки был назначен один главный начальник. Удивительно, как поднялся тогда в своем расцвете весь еврейский народ и [особенно] колено Иудово, после того как они обратились к обработке земли и вообще к сельскому хозяйству. А так как они пользовались плодами мирного времени и не были обеспокоиваемы ни внешними войнами, ни внутренними смутами, причем к тому же пользовались полнейшею, наивозможнейшею свободою, каждый имел возможность умножать свое имущество и качественно улучшать его.

4. Кроме вышеуказанных, были у царя еще другие наместники, именно над областью сирийского и чужеземными местностями на пространстве от реки Евфрата до страны Египетской. На обязанности этих лиц лежало собирание податей с [покоренных] народов. Они должны были ежедневно представлять к обеденному столу царя тридцать коров[687]пшеничной муки, шестьдесят откормленных волов, двадцать штук крупного рогатого скота с пастбищ и сотню откормленных баранов. Все это продовольствие, не считая дичи, оленей, буйволов, птицы и рыбы, ежедневно доставлялось царю чужеземными его подданными. Кроме того, у Соломона было такое множество колесниц, что у него имелось сорок тысяч стойл для упряжных лошадей. Помимо последних он имел двенадцать тысяч верховых коней, из которых половина всегда находилась в распоряжении у царя в самом Иерусалиме, а остальные были распределены по отдельным царским поместьям[688]. Тот же самый чиновник, которому была поручена обязанность снабжать царский стол продовольствием, должен был заботиться и о содержании лошадей, сопровождая с этой целью царя повсюду, где бы он ни находился.

5. Ко всему этому богатству Господь Бог даровал Соломону столь великую опытность и мудрость, что он превосходил в этом отношении всех людей, живших до него, даже египтян, которые, по общему мнению, отличаются особенною сообразительностью: они не только не могли сравняться в этом отношении с ним, но безусловно стояли неизмеримо ниже его. Мудростью своею Соломон значительно превосходил даже тех славившихся в его время у евреев за свою проницательность лиц, имена которых я не могу обойти молчанием, а именно сыновей Емаона, Ефана, Эмана, Халкея и Дардана. Он сочинил в стихах и в виде песен тысячу пять книг и три тысячи книг притч и парабол[689], при виде каждого дерева, от иссопа до кедра, он умел сообщить какую‑нибудь притчу, равным образом как и относительно всех диких зверей и ручных животных, рыб и птиц. Не было ни одной черты их образа жизни, которая осталась бы неизвестною ему или которую он оставил бы без внимания; напротив, о всех их он умел сообщить что‑нибудь и при этом обнаруживал основательнейшее знакомство с мельчайшими их особенностями. Господь Бог даровал Соломону также возможность изучить искусство входить в общение с демонами на пользу и на благо людям. Дело в том, что Соломон оставил после себя заклинания для излечения всяких болезней и волшебные формулы, с помощью которых возможно так связать демонов, что они никогда более не рискнут вернуться к людям. Это искусство до сих пор еще весьма сильно процветает среди нас[690]. Так, например, мне пришлось слышать о некоем Елеазаре, нашем единоплеменнике, как он однажды в присутствии Веспасиана[691], сыновей последнего, тысяцких и массы войска избавил всех, одержимых злыми духами, от последних. При этом он поступил следующим образом: он подносил к носу одержимого демоном палец, на котором находился перстень с включенным в нем корнем указанного Соломоном растения, и тем извлекал у бесноватых демона из ноздрей. Больной, конечно, тотчас падал замертво на землю, и всякий, присутствовавший при этом, готов был бы поклясться, что он уже больше не придет в себя, если бы не было Соломона и составленных им формул заклинаний. Желая, однако, вполне убедить присутствующих в том, что он действительно обладает указанной силою, Елеазар велел ставить вблизи бесноватого наполненный водою кубок и сосуд для омовения ног и приказывал демону при выходе из тела больного опрокидывать сосуд, чтобы все зрители на деле могли убедиться, что злой дух действительно покинул одержимого. Так как дело таким образом и происходило, то всем представлялась возможность убедиться в действительно глубокой мудрости Соломона. Мы потому считали себя принужденными рассказать об этом случае, чтобы всем стала известна необычайная даровитость богоприятного царя [Соломона] и чтобы никому из живущих на земле не оставалось неизвестным, в какой мере Соломон обладал всеми качествами для того, чтобы считаться совершенством.

6. Между тем царь тирский Хирам, узнав, что отцовский престол перешел к Соломону, очень обрадовался (потому что Хирам был дружен с Давидом)[692]и отправил к нему посольство с поздравлением и с пожеланием ему всякого благополучия. По этому поводу Соломон послал Хираму ответное письмо следующего содержания:

«Царь Соломон – царю Хираму. Тебе известно, что отец мой имел намерение воздвигнуть Господу Богу храм, но ему воспрепятствовали привести это намерение в исполнение ведение войн и постоянные походы. Между тем он успокоился не раньше, чем победил всех врагов и сделал всех их данниками своими. Что же касается меня, то я возношу благодарность Предвечному за ныне наступивший у меня мир, благодаря наличности которого мне предоставляется возможность исполнить свою мечту и воздвигнуть храм Господу Богу, сообразно с тем, как это было относительно меня предсказано уже раньше Предвечным отцу моему. Ввиду всего этого прошу тебя послать нескольких твоих мастеров на подмогу моим мастерам на гору Ливан, чтобы там совместно с ними валить деревья, потому что к рубке деревьев сидонийцы оказываются гораздо способнее наших людей. Что же касается вознаграждения этим дровосекам, то я им выдам такое, какое тебе благоугодно будет назначить».

7. Получив и прочитав это письмо, Хирам, польщенный поручением царя, ответил Соломону следующим образом:

«Царь Хирам – царю Соломону. Следует вознести благодарственную молитву к Всевышнему, что Он даровал тебе, человеку мудрому и во всех отношениях достойному, родительский престол. Радуясь этому, я с готовностью исполню все твои поручения. А именно: я прикажу срубить множество крупных кедров и кипарисов, велю людям моим доставить их к морю и распоряжусь, чтобы те немедленно затем составили из них плоты и пригнали их к любому пункту твоей страны, куда ты пожелаешь. Затем уже твои люди смогут доставить этот строительный материал в Иерусалим. Вместе с тем предлагаю тебе взамен этого позаботиться о доставлении нам хлеба, в котором мы нуждаемся, потому что живем на острове».

8. И до сего дня сохранились копии этих писем не только в наших [священных] книгах, но и в летописях жителей Тира, так что если кто‑нибудь захочет убедиться в этом воочию, то ему стоит лишь вступить по этому поводу в соглашение с казенными хранителями архивов в Тире, и он найдет, что их данные вполне соответствуют нашим[693]. Все это я привожу лишь к тому, чтобы убедить своих читателей, что я в своем рассказе ничего не прибавляю к действительности и что не только не пытаюсь путем каких‑нибудь льстивых или обманных или рассчитанных на увеселение эпизодов уклониться от настоящей материи, нисколько не претендую на слепую веру в мои сообщения и не ожидаю, в случае извращения мною действительных фактов, остаться без укора, но и не рассчитываю ни на какое доверие, помимо того, которое я мог бы оправдать путем приведения точных и непреложных доказательств истинности моего рассказа.

9. Когда царь Соломон получил ответное письмо тирского царя, то он не мог не отнестись сердечно к выказанным последним преданности и благорасположению и в ответ на это исполнил просьбу Хирама, а именно стал высылать ему ежегодно двадцать тысяч коров пшеницы и столько же батов оливкового масла. Бат содержит в себе семьдесят две меры. Вместе с тем Соломон посылал ему такое же количество вина. Все это повело лишь к еще большему скреплению дружбы между Хирамом и Соломоном, которые к тому же поклялись друг другу в вечной верности.

Затем царь Соломон набрал со всего народа тридцать тысяч работников, которыми он весьма облегчил пред стоявший им труд путем умелого распределения последнего между ними. Дело в том, что он назначал на один месяц партию в десять тысяч человек дровосеками на горе Ливанской, а затем отпускал эту партию домой на отдых на два месяца, в течение которых остальные двадцать тысяч рабочих делали свое дело. Когда же истекал срок и их работы, то на место их становились первые, которым таким образом в течение четвертого месяца приходилось отрабатывать свою долю. Общим руководителем всего этого количества рабочих рук был назначен Адорам. Из представителей податных сословий, которых оставил после себя Давид, семьдесят тысяч были назначены в виде носильщиков камней и прочих строительных материалов, а восемьдесят тысяч получили занятия в каменоломнях. Над всеми ими было поставлено три тысячи триста надзирателей. Затем Соломон поручил этим рабочим наломать для фундамента храма огромных камней и, предварительно обтесав и примерно пригнав друг к другу еще на месте, в горах, доставлять затем уже таким образом в обделанном виде в город. Впрочем, эту работу исполняли не одни только туземные рабочие, но и некоторые из тех мастеров, которых прислал Хирам[694].

 

Глава третья

 

1. К самой постройке храма Соломон приступил уже на четвертый год своего правления, а именно во втором месяце, носящем у македонян название артемизия, а у евреев иара, пятьсот девяносто два года спустя после выхода израильтян из Египта, тысячу двадцать лет после прибытия Авраама из Месопотамии в Ханаан и тысячу четыреста сорок лет после потопа. С рождения же первого человека, Адама, до построения Соломоном храма прошло в общей сложности три тысячи сто два года. Тот год, когда началась постройка этого храма, являлся уже одиннадцатым годом правления Хирама в. Тире, а с основания Тира до построения храма истек период в двести сорок лет[695].

2. Итак, царь начал с того, что велел заложить на весьма значительной глубине в земле для храма фундамент из очень твердых камней, которые смогли бы устоять в продолжение долгого времени, и, совершенно слившись с почвою, могли бы служить прочным и устойчивым основанием для возведения на них предполагавшейся постройки и, благодаря своей крепости, были бы в состоянии без труда выдержать не только все грандиозное сооружение храма, но и тяжесть всех его украшений. Тяжесть последних должна была, по расчету, быть не менее значительною, чем сама основная постройка, в которой царь собирался путем вышины и простора сочетать красоту с грандиозностью[696]. До самой крыши здание было выведено из белого камня. Высота этого здания доходила до шестидесяти локтей, равно как и длина его, тогда как ширина его составляла лишь двадцать локтей. На этом (основном) здании возвышался еще этаж такого же размера, так что общая вышина всей постройки доходила до ста двадцати локтей. Фасадом своим здание было обращено к востоку. Преддверие храма было выведено в двадцать локтей в длину, сообразно ширине главной постройки, в десять локтей в вышину. Кроме того, царь велел построить кругом храма тридцать маленьких зданий[697], которые прочностью своей постройки и общею массою своею должны были объединять и сдерживать все главное здание. Все эти здания были соединены между собою (внутри) дверьми[698]. Каждое из этих отдельных зданий имело пять локтей в длину, столько же в ширину и двадцать в вышину[699]. Равным образом поверх их были надстроены одинаковых объемов и одинакового количества еще два этажа, так что вся пристройка доходила до половины основного здания всего храма, верхняя половина которого не была окружена такими пристройками. На всем этом покоилась крыша из кедрового дерева[700]. У каждой из упомянутых пристроек была собственная, не соприкасавшаяся с соседними крыша, все же здание покрывала одна общая крыша, покоившаяся на пригнанных друг к другу огромных, проходивших по всей постройке балках, причем средние части этих балок, сдерживаемые деревянными стропилами, крепко упирались друг в друга и образовывали прочное основание[701]. Потолок под крышею был сделан из того же материала, совершенно, впрочем, гладко выскобленного, чтобы принять надлежащую полировку и позолоту[702]. Стены храма получили обшивку из кедровых досок и были вызолочены, так что весь храм сверкал и ослеплял взоры посетителей обилием всюду разлитого золота. Вся внешняя отделка храма была сделана из удивительно искусно и точно обтесанных камней, которые так плотно и легко были пригнаны друг к другу, что никто не мог бы заметить следа молотка или какого‑либо другого инструмента. Невзирая на все это, здание отличалось чрезвычайною легкостью и соразмерностью, и вся гармоничность его казалась скорее естественною, чем результатом требований искусства. Во внутренней части стены царь велел устроить вход[703]в верхний этаж здания, потому что этот этаж не имел на восточной стороне своей, подобно нижнему этажу, входа, но в него можно было проникнуть с боковых сторон через крошечные двери[704]. Вместе с тем все здание, как снаружи, так и изнутри, было выложено кедровыми планками, стянутыми крепкими цепями, которые служили ему прочною оградою и придавали ему больше устойчивости.

3. Разделив храм на две части, царь определил заднюю часть, длиною в двадцать локтей, для Святая Святых, переднюю же часть, длиною в сорок локтей, для святилища. В стене, отделявшей обе эти части, он велел вырезать отверстие и поместить двери из кедрового дерева, которые были богато расписаны золотом и покрыты резьбою[705]. Перед этими дверьми царь приказал повесить разноцветные завесы лазоревого, пурпурного и фиолетового цвета из самого прозрачного и тонкого виссона[706]. В Святая Святых, имевшем двадцать локтей в ширину и столько же в длину, были поставлены две фигуры херувимов из чеканного золота, вышиною каждая в пять локтей. Каждая фигура имела по два распростертых крыла длиною по пяти локтей. Потому‑то царь и поставил означенных херувимов почти рядом друг с другом, чтобы они могли прикасаться своими крыльями с одной стороны к южной, с другой же к северной стене Святая Святых и чтобы два других крыла их осеняли помещенный между этими фигурами кивот завета. Как чудно‑прекрасны были эти изображения херувимов, никто не сможет ни рассказать, ни представить себе. Также и пол храма был выложен золочеными плитами; при входе в святилище царь велел устроить двери[707]сообразно с вышиною стены, а шириною в двадцать локтей и также покрыть их золоченою резьбою. Вообще, ни внутри сооружения, ни вне его не было ни одной вещи, которая не была бы вызолочена[708]. В этих дверях, подобно тому, как это было сделано с внутренним входом в Святая Святых, также были повешены завесы, тогда как вход в преддверие храма не был украшен ничем подобным.

4. В то же самое время Соломон пригласил к себе от царя Хирама из Тира художника по имени Хирам, который по матери своей происходил из колена Неффалимова, а отец которого был Урий, израильтянин родом[709]. Этот человек был знатоком во всякого рода мастерствах, особенно же искусным художником в области обработки золота, серебра и бронзы, ввиду чего он и сделал все нужное для украшения храма сообразно желанию царя [Соломона]. Этот‑то Хирам соорудил также две медные колонны для наружной стены храма, в четыре локтя в диаметре. Вышина этих столбов доходила до восемнадцати аршин, а объем до двенадцати локтей. На верхушку каждой колонны было поставлено по литой лилии вышиною в пять локтей, а каждую такую лилию окружала тонкая бронзовая, сплетенная как бы из веток сеть, покрывавшая лилию. К этой сети примыкало по двести гранатовых яблок, расположенных двумя рядами. Одну из этих колонн Соломон поместил с правой стороны главного входа в храм и назвал ее Иахин, а другую, которая получила название Воаз, он поставил с левой стороны[710].

5. Затем было вылито и медное «море» в форме полушария. Такое название «моря» этот сосуд для омовения получил благодаря своим объемам, потому что он имел в диаметре десять локтей, а толщина была в ладонь. Дно этого сосуда в середине покоилось на подставке, состоявшей из десяти сплетенных [медных] полос, имевших вместе локоть в диаметре. Эту подставку окружало двенадцать волов, обращенных по трое во все четыре стороны света и примыкавших друг к другу задними конечностями, на которых и покоился во всей окружности своей медный полушаровидный сосуд. «Море» это вмещало в себя три тысячи батов[711].

6. Вместе с тем [мастер Хирам] соорудил также десять бронзовых четырехугольных подставок для сосудов, которые назначались для омовений[712]. Каждая такая подставка имела пять локтей длины, четыре ширины и шесть вышины, и каждая из них была устроена и украшена резьбою следующим образом: вертикально были поставлены по четыре четырехугольные колонки, которые соединялись между собою поперечными пластинками (планками), образовавшими три пролета, из которых каждый замыкался столбиком, опиравшимся на нижнюю раму всей подставки. На этих столбиках были сделаны рельефные изображения где льва, где вола, а где и орла. Такие же рельефные изображения, как и на средних колонках, имелись также на крайних столбах. Вся эта подставка покоилась на четырех подвижных литых колесах[713], диаметр которых вместе с ободом доходил до полутора локтей. Всякий, кто смотрел на окружность этих колес, не мог не удивиться тому, как искусно они были пригнаны и прилажены к боковым столбам подставки и как плотно они прилегали к основе этой подставки. Верхние концы основных крайних столбов заканчивались ручками наподобие вытянутых вперед ладоней, а на этих последних покоилась витая подставка, поддерживавшая умывальник, в свою очередь упиравшийся на колонки с рельефными изображениями львов и орлов, причем весь верх этой подставки был так искусно скреплен между собою, что на первый взгляд казался сделанным из одного куска. Между рельефными изображениями указанных львов и орлов выделялись также рельефные финиковые пальмы[714]. Таков был характер означенных десяти подставок для сосудов. Затем [Хирам] сделал и самые десять умывальниц, круглых медных сосудов, из которых каждый вмещал в себе по сорока батов. Глубина каждого сосуда доходила до четырех локтей; такой же величины был и диаметр их от края до края. Эти умывальницы он поставил на означенные десять подставок, получивших название мехонот[715]. Пять умывальниц было помещено налево, т. е. от храма, с северной стороны его, и столько же с правой, т. е. с южной стороны, если обратиться лицом к востоку. Тут же было вмещено и «медное море»[716]. После того как эти сосуды были наполнены водою, [царь] назначил «море» для омовения рук и ног священников, входивших в храм и собиравшихся приступить к алтарю, тогда как целью умывальниц служило обмывание внутренностей и конечностей животных, назначавшихся к жертве всесожжения.

7. Затем был сооружен также медный алтарь для жертв всесожжения[717], длиною и шириною в двадцать локтей, а вышиною в десять. Вместе с тем Хирам вылил из меди также все приборы к нему, лопаты и ведра, кочерги, вилы и всю прочую утварь, которая красивым блеском своим напоминала золото. Далее царь распорядился поставить множество столов, в том числе один большой золотой, на который клали священные хлебы предложения, а рядом бессчисленное множество других, различной формы; на последних стояли необходимые сосуды, чаши и кувшины, двадцать тысяч золотых и сорок тысяч серебряных. Сообразно предписанию Моисееву было сооружено также огромное множество светильников, из которых один был помещен в святилище, чтобы, по предписанию закона, гореть в продолжение [целого] дня; напротив этого светильника, который был поставлен с южной стороны, поместили у северной стены стол с лежавшими на нем хлебами предложения. Между обоими же был воздвигнут золотой алтарь. Все эти предметы[718]заключались в помещении в сорок локтей ширины и длины, отделявшемся завесою от Святая Святых. В последнем же должен был поместиться кивот завета[719].

8. Ко всему этому царь велел сделать еще восемьдесят тысяч золотых кувшинов для вина и сто тысяч золотых же чаш и двойное количество таких же сосудов из серебра; равным образом восемьдесят тысяч золотых подносов для принесения к алтарю приготовленной муки и двойное количество таких же серебряных подносов; наконец, шестьдесят тысяч золотых и вдвое более серебряных [сосудов], в которых мешали муку с оливковым маслом; к этому было присоединено также двадцать тысяч золотых и вдвое более серебряных мер, подобных мерам Моисеевым, которые носят название гина и ассарона; далее, двадцать тысяч золотых сосудов для принесения (и сохранения) в них благовонных курений для храма и равным образом пятьдесят тысяч кадильниц, с помощью которых переносили огонь с большого жертвенника (на дворе) на малый алтарь в самом святилище[720]; тысячу священнических облачений для иереев с наплечниками, нагрудниками и камнями, служившими для гадания. Но головная повязка имелась тут только одна – та, на которой Моисей начертал имя Господне и которая сохранилась до настоящего времени. Царь велел сшить священнические облачения из виссона и сделать к ним десять тысяч поясов из пурпура. Равным образом он распорядился заготовить, по предписанию Моисееву, двести тысяч труб и столько же одеяний из виссона для певчих из левитов. Наконец, он приказал соорудить из электрона[721]сорок тысяч самостоятельных музыкальных инструментов, а также таких, которые служат для аккомпанемента при пении, т. е. так называемых набл и кинир[722].

9. Все это Соломон соорудил по возможности богаче и красивее в честь Господа Бога и не щадил ничего, стараясь лишь о том, чтобы со всяческим великолепием и по возможности достойнее украсить здание храма. Все эти пожертвования он поместил в храмовой сокровищнице. Вместе с тем он окружил храм со всех сторон так называемым, по‑еврейски, гейсием[723], чему на языке греческом соответствует thrinkes, т. е. зубчатою с выступами стеною, которая достигала трех локтей вышины и должна была преграждать народной толпе доступ к храму, оставляя вход свободным лишь для одних священнослужителей. Снаружи этой стены царь оставил четырехугольную площадь для священного внутреннего двора, окружив эту площадь специально для того воздвигнутыми обширными и широкими портиками, доступ в которые был чрез высокие ворота. Последние были обращены в разные стороны, а именно по направлению четырех сторон света, и снабжены запиравшимися золотыми дверьми. В этот священный двор могли входить все без различия, соблюдавшие законные постановления и отличавшиеся благочестием. Но поразительнее его по виду и не поддающимся никакому описанию был тут двор, который находился вне указанного внутреннего священного двора[724]; дело в том, что царь распорядился заполнить огромные ложбины, в которые раньше, благодаря их глубине, так как она доходила до четырехсот локтей, нельзя было смотреть без опасности потерять равновесие от головокружения и свалиться, и притом заполнить так, чтобы сровнять их с верхнею площадкою горы, на которой был воздвигнут храм. Таким образом ему удалось поместить наружный двор храма на одинаковой высоте с самим святилищем. Вместе с тем и эту площадь двора он окружил двойными портиками, колонны которых были высечены из тут же выломанного камня. Крыши колоннад были выложены резными кедровыми планками. Ворота к этому наружному двору он велел сделать из чистого серебра.

 

Глава четвертая

 

1. Если принять во внимание, что царь Соломон окончил все эти огромные и прекрасные здания, не только с внешней стороны, но и внутренее их убранство, в семилетний срок, то приходится констатировать одинаково веское доказательство не только его богатства, но и его личного рвения: ведь всякий согласится, что для осуществления такого грандиозного предприятия, собственно, потребовался бы период целой человеческой жизни. Тем не менее царю удалось завершить дело сравнительно с грандиозностью сооружения в столь непродолжительный срок. [Тотчас же по окончании работ] он написал еврейским наместникам и старейшинам письма с предложением собрать весь народ в Иерусалим для осмотра храма и для участия в церемонии перенесения священного кивота Господня в святилище. При получении этого приглашения прибыть в Иерусалим, все поспешили отправиться туда. То был седьмой месяц, носящий у туземцев название фисри[725], у македонян же – имя иперверетея. С этим же временем совпал и праздник Кущей, столь выдающийся и свято чтимый у евреев.

Итак, кивот завета вместе с воздвигнутой Моисеем скинией, равно как со всею необходимою при богослужениях и жертвоприношениях утварью, был перенесен в храм. Сам царь и весь народ с жертвоприношениями шли во главе процессии, причем левиты окропляли путь жертвенным вином и кровью массы убитых жертвенных животных, а также сжигали несметное количество благовонных курений, так что воздух во всей окрестности наполнился благоуханием и сладостью своею указывал даже в большом от этого места расстоянии проходившему путнику на близость Божества и, если выразиться на всем доступном языке, на Его переселение во вновь сооруженное и Ему посвященное местожительство. Равным образом левиты не переставали петь гимны и хоровые славословия в продолжение всего пути до самого храма. Таким‑то образом совершалась церемония перенесения кивота. Когда же наступил момент внесения кивота в самое святилище, весь народ остановился; одни лишь священнослужители подняли кивот и поместили его между обоими херувимами. Эти последние были устроены художником таким образом, что крылья их соприкасались между собою, образуя для кивота нечто вроде крыши или балдахина. В самом кивоте не было, впрочем, ничего, кроме двух каменных скрижалей, на которых были записаны сохранившиеся десять заповедей, которые Господь Бог сообщил Моисею на горе Синайской. Светильник, трапеза с хлебами предложения и золотой алтарь были помещены в святилище пред входом в Святая Святых на тех же местах, на которых они стояли и раньше в скинии, и тотчас были возложены на них обычные ежедневные жертвоприношения. Медный жертвенник же был поставлен снаружи храма, как раз против входа, так что при открытых дверях он был на виду у всех и было возможно лицезреть священнодействие и обилие жертвоприношений. Вся остальная священная утварь была помещена внутри храма.

2. Лишь только священнослужители уставили все в святилище и вышли из него, по всему храму внезапно разлился густой туман, впрочем не холодный и не наполненный сыростью, как то бывает в зимнее время, но плотный и нежный, и сразу отнял у священнослужителей возможность видеть друг друга. И в тот же миг в уме и воображении каждого мелькнула мысль, что это Господь Бог снизошел в свое святилище и милостиво занял его. И пока все были еще погружены в раздумье о виденном, царь Соломон, до тех пор сидевший, встал со своего седалища и обратился к Предвечному со словами, которые он признал подходящими к данному случаю и в милостивом со стороны Господа Бога отношении к которым он был вполне уверен. А именно он сказал следующее: «Хотя ты, о Господи, и не имеешь Свою собственную, вечную обитель и хотя мы знаем, что из того, что Ты Сам для Себя создал, возникли небо, и воздух, и земли, и моря и что Ты наполняешь Собою все в тем не менее все существующее не может объять Тебя, я все‑таки решился воздвигнуть Тебе этот славный храм с тою целью, чтобы мы могли приносить Тебе здесь наши жертвы и возносить из него наши славословия, будучи в полной уверенности, что Ты здесь и не находишься вдали от нас. И если Ты взираешь на все и слышишь все, то отныне, поселившись здесь, не откажи в Своей близости никому и милостиво внемли и ночью, и днем всякому к Тебе прибегающему».

Обратившись с этою вдохновенною речью к Господу Богу, царь обратился к народу с воззванием, в котором выяснил народной массе всемогущество Божие и любовь Его к иудеям. При этом он указал на то, как Предвечный предвещал отцу его, Давиду, все, из чего уже многое осуществилось, а остальное еще должно осуществиться; как Он дарует настоящее имя еще не существующему и предсказывает будущее назначение всякого и всего; как Он предсказал отцу его, что сам он, Соломон, станет Царем по смерти отца своего и воздвигнет Господу храм. Ныне, заключил он речь свою, когда иудеи смогли воочию убедиться в справедливости предвещаний Господних, им следует славословить Его и не отчаиваться в осуществлении всего того, что Он обещал сделать для благополучия их: уверенность эту может дать им уже то, что они теперь видят.

3. Сказав это народу, царь вновь обратился лицом к храму и, воздев правую руку к небу, воскликнул: «Люди не в состоянии возблагодарить делами своими Господа Бога за все полученные от Него благодеяния, ибо Божество ни в чем не нуждается и выше всякой благодарности. Но все‑таки, Господи, в одном отношении Ты поставил нас выше всех остальных существ, и с помощью этой одной способности мы обязаны восхвалять Твою славу и возносить благодарность за все милости, указанные Тобою нашему дому и еврейскому народу. Ибо с чем иным можем мы лучше прибегнуть к Тебе или умилостивить Тебя, будь Ты милостив к нам или разгневан на нас, как не с нашим словом, которое является к нам из воздуха и о котором мы знаем, что оно вновь воздымается [к Тебе] по тому же самому воздуху[726]. Итак, я для начала вознесу к Тебе с помощью голоса моего благодарение за отца своего, которого Ты, несмотря на его ничтожество, столь возвеличил, а затем возблагодарю Тебя и за себя лично, ибо Ты до сего дня исполнил все Твои предсказания относительно меня. Поэтому молю Тебя и на будущее время сохранить мне Свою милость и даровать мне все то, что можешь даровать Ты, Господь Бог, избранникам своим, а именно на веки утвердить власть дома нашего, сообразно с предвещанием Твоим отцу моему при его жизни и в минуту смерти, что у нас останется царская власть, которая и будет переходить среди нас из рода в род непрерывно. Итак, сохрани за нами это и даруй детям моим ту добродетель, которая Тебе угодна. Сверх того, умоляю Тебя, ниспошли в этот храм также частицу духа Твоего, дабы знаменовать Твое присутствие здесь на земле среди нас. И хотя вся ширь небесная со всем ее окружающим, а следовательно, и этот сооруженный [человеческими руками] храм, конечно, являются для Тебя слишком тесным обиталищем, тем не менее с мольбою взываю к Тебе: сохрани его навсегда в целости, как Твою собственность, от разрушительного натиска врагов и позаботься о нем, как о личном своем достоянии. И если когда‑либо случится, что народ, согрешив и будучи Тобою за это свое согрешение наказан каким‑нибудь ужасным бедствием вроде неурожая или чумы или подобною напастью, которая обыкновенно постигает ослушников Твоих святых повелений, в полном смятении толпою станет искать убежища в Твоем храме и с мольбою будет взывать о спасении, – будь тогда милостив к нему и, как находящийся [в этом храме], внемли его молитвам и избавь его в милосердии Своем от этих бедствий. Но не для одних евреев я прошу у Тебя такой милости в случае беды: даже если сюда придут люди с крайних пределов земли или откуда бы то ни было с желанием, обратиться к Тебе и вымолить у Тебя какую‑нибудь милость, внемли им и исполни их моление. Только таким образом станет общеизвестным, что Ты сам пожелал от нас сооружения Тебе этого храма, и что мы не только не являемся человеконенавистниками по своей природе и нисколько не настроены враждебно против иноплеменников, но желаем всем и каждому пользоваться Твоею помощью и полным избытком всяких благ»[727].