По вопросу, что делать дальше, руководство партии раскололось

Группа членов политбюро (Н. И. Бухарин, председатель СНК (И. Рыков и лидер советских профсоюзов М. П. Томский) считали необходимым отладить механизм рыночной смычки между городом и деревней и в дальнейшем действовать строго на его основе.

Конкретно они предлагали поддержать «индивидуальное хозяйство бедняков и середняка», изыскивая для этого дополнительные средства, в том числе за счет повышения налогов на деревенские «верхи»;

– нормализовать, а затем регулировать рынок посредством гибких, отвечавших хозяйственной конъюнктуре закупочных цен и маневрирования госрезервами; для создания резервов использовать закупки зерна за рубежом; активно развивать легкую промышленность. И лишь когда произойдет общее оздоровление экономики и, главное, будет обеспечен подъем сельского хозяйства, ставить вопрос о быстрых темпах индустриализации.

Позиция И.В. Сталина была принципиально другой. Кризисную ситуацию в экономике он рассматривал через призму сохранения важнейшего приоритета в хозяйственной политике партии — ускоренной индустриализации, открывавшей путь к развертыванию современного военно-промышленного комплекса и техническому перевооружению всего народного хозяйства. Если, считал генсек, на основе НЭПА этой стратегической цели добиться невозможно, то тем хуже для НЭПА. Надо без колебаний демонтировать расшатанный механизм рыночной экономики и заменить его механизмом с иным, административно-распорядительным типом хозяйственных связей, отвечающим социалистическому идеалу. И начинать этот демонтаж надо с деревни, не дожидаясь того времени, когда вся она поднимется против коммунистов.

Здесь — и это очевидно сегодня — Сталин стремился решить, опираясь на силу государства, две взаимосвязанные задачи: политическую и социально-экономическую.

Во-первых, раз и навсегда снять с повестки дня постоянно беспокоивший власти крестьянский вопрос, для чего провести «ликвидацию кулачества как класса» и в ходе ее изъять из деревни все все способные к сопротивлению слои населения.

Во-вторых, образовать на базе низкотоварных крестьянских дворов крупные социалистические коллективные хозяйства (колхозы). Имевшийся опыт их работы (в 1928 г. колхозы объединяли около 1% крестьян) показывал, что и по товарности они в два — три раза продуктивнее индивидуалов, и под прямой административный контроль поставить их было много проще, чем 25 млн единоличных хозяйств. Тем самым колхозы превращались в надежный, не подверженный рыночной конъюнктуре канал перекачки ресурсов (в том числе рабочей силы, высвобождавшейся в результате укрупнения производства и повышения его товарности) в промышленность.

В столкновении двух точек зрения на выход из кризиса, бухаринской и сталинской, п обедила последняя. Позиция Н. И. Бухарина и его единомышленников была осуждена как «правый уклон», а сами они лишились своих высоких партийных и государственных постов. Произошло это не только потому, что генсек уже достаточно надежно контролировал партаппарат, включая его верхние эшелоны — Политбюро и ЦК. Его намерение не распутывать, а одним ударом разрубить тугой политико-экономический узел в значительно большей степени соответствовало настроениям, господствовавшим в партии.

Многие коммунисты, как и Сталин, выступали за ускоренную индустриализацию (правда, плохо представляя себе огромные социальные издержки этого процесса) и глубоко сомневались в возможности ее проведения без коренной «реконструкции» народного хозяйства, которая позволила бы сконцентрировать ресурсы страны, в том числе оперативно поставляемые аграрным сектором, на главном направлении — строительстве объектов тяжелой промышленности. Ведь ни для кого не было секретом, что развитым капиталистическим странам для создания собственной индустриальной базы потребовалось несколько десятилетий. И это при благоприятных внутренних и внешних условиях, при широком использовании таких источников накопления, отсутствующих в Советской России, как иностранные кредиты, крупные инвестиции отечественного частного капитала, наконец, откровенное ограбление колоний.