Историю финской политической культуры и в более широком смысле историю идей полезно рассматривать с точки зрения отношения к последним войнам, в которых Финляндия принимала участие.
Зимняя война и война-продолжение, а с другой стороны и гражданская война 1918 г. получили в душах и сознании финнов полярные оценки, напряжение между которыми существует до сих пор.
Зимнюю войну и Маннергейм, и финские коммунисты считали продолжением 1918г. Можно также предположить, что поднявшаяся тогда волна русофобии окончательно обрела свои права зимой 1939 г., когда советская авиация бомбила мирные города Финляндии.
С другой стороны, по инициативе государственных средств массовой информации события 1918 года в военные годы старались не вспоминать, так как 1918 год ассоциировался не только с освободительной, но и с гражданской войной.
В Зимней войне трудящиеся стали на сторону наследников национального фронта, на сторону «белой Финляндии» 1918 года. Большая часть народа никогда не была на стороне красных, а отмежевалась от насилия, к чему призывала ортодоксальная социал-демократия, но не отмежевалась от национального мышления, к чему она также призывала.
|
|
«Измена» финской социал-демократии, которую оплакивал Куусинен, и по поводу которой сокрушались, и которую осуждали советские историки, была переходом на «национальную» сторону. В другой части Европы национальный фронт был настроен просоветски и прокоммунистически, и одновременно он был антигерманским.
Финское правительство конца 1930-х гг. тоже было антигерманским, но, по мнению Москвы, оно было таким в неподходящее время: когда в 1939 г. Польша была уничтожена, Коминтерн предложил поддерживать мирные усилия Германии. Финны получили от Германии совет уступить Москве, но не сделали этого. После подписания пакта Молотова — Риббентропа и германо-советского договора о дружбе и границах антисоветизм стал одновременно антигерманизмом и наоборот. Ведь дружба этих двух народов, как в октябре официально заявил Молотов, была настоящим братством, скрепленным кровью.
Прежде всего пролилась кровь поляков.
В условиях войны в культурной изоляции еще больше выросла национальная политическая и культурная автаркия Финляндии. Однако пропасть между социальными слоями классового общества с его вопиющими недостатками все-таки сумели преодолеть, так как рассчитывать на чью-то помощь извне не приходилось.
Родившийся в Зимней войне и продолжившийся в войне-продолжении союз «братьев по оружию»1 был ключом к пониманию последующей истории Финляндии.
Этот союз выдержал проверку и в послевоенные годы, то есть в годы опасности2, и остановил коммунистическую волну в Финляндии.
|
|
Ведь ситуация в годы войны была поразительной: социал-демократическая партия сражалась вместе с Гитлером. Однако это было парадоксом, который имел вполне естественное объяснение: альтернативой Гитлеру был Сталин. Что же касается Гитлера, то Германия в любом случае была далеко, и мысль о присоединении Финляндии к Германии требовала уже богатой фантазии. Напротив, было совершенно ясно, что Красная Армия пришла бы в Финляндию, если бы ее не остановили, и трудно предположить, чтобы она ушла отсюда добровольно.
С точки зрения коммунистов, трудящиеся Финляндии
1 См. примечание на с. 198.
2 Под этим названием в финской историографии известны 1944 -
48 гг., когда существовала опасность захвата власти коммунистами.
*JU.fHSJUU~ft,Oll4. //CUU.ru-
были на неправильной стороне линии фронта, ведь они сражались против сталинского СССР, который, со^своей стороны, представлял самый передовой авангард во всей мировой истории. Если следовать такой логике, то финским коммунистам следовало одобрить и массовые убийства товарищей по партии, осуществленные Сталиным.
Для коммунистов все зло олицетворял Таннер, который уже в 1918 г. предал дело рабочих, отказавшись от насильственной революции.
Символическим противником и антиподом Таннеру стал Куусинен, который в этой роли был уже в 1918 г.
Для большинства поколения фронтовиков демонизация Танкера и выдвижение Куусинена в качестве альтернативы ему все же не были возможны. Тех, то был ликвидирован в СССР и кто погиб при нападении СССР и умер от бомбежек, невозможно было вернуть к жизни. Таннера можно было пытаться демонизировать как пособника врага: классовыми врагами были палачи 1918 г., которых, с точки зрения коммунистов, представляла гитлеровская Германия. Дело затруднялось тем, что как сталинский Советский Союз, так и его представителя Куусинена было трудно представить настоящими друзьями финнов.
Социал-демократов можно было обвинять за их беспринципность, так как они отказывались от насильственной революции и выдвинули умеренные экономические требования. Их легко можно было заклеймить как беспринципных реформистов. Казалось естественным полагать, что чем больше страданий и усилий будет отдано классовой борьбе и свержению классового врага, тем больше можно поставить себе в заслугу. Тем более что к этому обязывала и память о мучениках.
Такое мышление предполагало все же глубокую веру в прогрессивное значение насильственной революции, а ее у поколения фронтовиков не было. Но зато эта идея хорошо воспринималась радикалами больших возрастных групп1. В 1970-х гг. молодые тайстовцы2, которые шли по пути, начертанному Куусиненом, и верили, что он ведет «вперед», демонизировали Таннера и его единомышленников и реабилитировали восстание 1918 г.
1 Имеются в виду родившиеся в 1945—50 гг., когда рождаемость
была особенно большой.
2 Название, использованное в отношении промосковски настроен
ной учащейся молодежи, происходит от имени руководителя промос
ковски настроенной партийной фракции Тайсто Синисало.
Социологическое мышление, характерное для 1960-х гг при объяснении прошлого мало интересовалось событиями политической истории. Первостепенный интерес для него представляли народные массы и социальные процессы, а также закономерности, которые любой мог найти mirabile dictu1 в советских учебниках, которых в Финляндии всегда было достаточно, но предлагаемая ими истина по какой-то мистической причине всегда отторгалась обществом.
Новое поколение представляло дело иначе. С его точки зрения, не было значительно или интересно то, что руководство финской социал-демократической партии позволило стране в 1918г. сползти в гражданскую войну. И даже полностью flagrante delicto2 признало законными соответствующие решения о насильственном захвате власти.
|
|
Важным же было то, что связанный с войной белый террор потребовал огромных жертв. Намного больше, чем красный. Это означало классовый кровный долг, который был невостребован.
Вторым отягчающим моментом прошлого была антисоветская война, и притом в союзе с гитлеровской Германией.
Радикалы 1960-х гг. вдохновлялись пацифизмом вообще. Многие вещи, связанные с целями и возникновением войн, рассматриваемых в политической истории, многим казались скучными и неинтересными. Зато, как показал Пентти Линко-ла, очень легко было получить славу героя, отказавшись от всех прошлых и будущих войн раз и навсегда.
Линкола заявил, что было бы лучше, если бы весь народ Финляндии был выслан в Сибирь на лесозаготовки, чем то, что огромное количество мужчин, по преимуществу молодых, погибло на фронте.
Впоследствии Линкола обратился к критике роли человечества в биосфере и заявил, что существующие единицы homo sapiens следовало бы значительно сократить, умертвив их.
Согласно логике Линколы, войны Финляндии априори носили преступный характер, так как в войне-продолжении финны воевали на стороне Гитлера и аннексия Восточной Карелии была одной из неприкрытых целей Финляндии.
С точки зрения радикальной логики, мелкобуржуазные реформистские политики никуда не годились ни сейчас, ни в прошлом, не говоря уже о будущем.
1 как это ни странно (лат.).
2 на месте преступления (лат.).
о. запоздалый реванш
Со вступлением радикализма в так называемый тайстовс-кий период «реакционность» реформизма стала настолько явной, что это не требовало доказательств. Не только в песнях КОМ-театра1, но и в самых серьезных дебатах резко осуждался символический образ — министр внутренних дел Германии 1919 г. Густав Носке, который в свое время силой предотвратил попытку насильственного захвата власти спартаковцами. Также одновременно осуждался и реформизм вообще за то, что он не позволил себя свергнуть, а защищал мелкобуржуазную демократию силой. Ведь это было совершенно логично.
|
|
Тайстовская молодежь сама по себе, конечно, не могла победить ни реформистов, ни либералов и даже не могла лишить их чести и славы нигде, кроме как в своей среде. Однако довольно значительные силы влияли на то, что среди нового поколения представление как о 1918г., так и взгляд на роль Финляндии в войнах 1939—45 гг. обозначилось по-новому.
На это главным образом повлияли начавшаяся в 1950—60-е годы большая ревизия отношений России с Финляндией и новая трактовка 1918 г. Все это было связано с более широкими и глубокими процессами, из которых можно назвать, например, приход в Финляндию всемирной левой волны и возникновение радикальной парадигмы, а также развитие и расцвет политической культуры так называемой финляндизации.
Ее важнейшей стороной было национальное примирение с русскими. Ее скрытым фоном было преодоление старых споров, «выход из окопов». В этом смысле в какой-то мере ее можно считать продолжением Второй мировой войны. По большому счету, речь неминуемо шла также о примирении со сталинизмом. Финляндия воевала со сталинским СССР, а хрущевский и брежневский Советский Союз, по сути дела, продолжал путь, намеченный Сталиным, и тесно идентифицировался со сталинизмом. Финляндизация как новая политическая культура Финляндии во многом, по сути, означала новую причастность как к войнам 1939—44 гг., так и к 1918 г., а по существу, и к Сталину.
1 Хельсинкская театральная группа, которая в 1970-х гг. поддерживала советский коммунизм.
БОЛЬШАЯ РЕВИЗИЯ
Большую ревизию истории отношений между Финляндией и Советской Россией, а затем Финляндией и Советским Союзом провели в 1960-х гг. так называемые «сердитые молодые люди»1. Одновременно они создали себе большую иллюзию.
В начале 1960-х гг. о себе заявило новое поколение тех, кто во время войны был еще слишком молод, чтобы идти на фронт, но кто боялся и ненавидел бомбежки и надрывался на субботниках и в трудовых лагерях внутреннего фронта2.
Молодости и сердитости было достаточно во многих партиях и в обеих языковых группах. Тогда появились Арво Сало, Йорн Доннер, Ханну Таанила, Пертти Хеманус, Йоуко Тююри, Кести Скютте, Кристер Чильман, Олле Туоминен, Матти Кекконен, Пекка Лоунела и многие другие. Свои сердитые были среди левых даже у коммунистов, но та волна, которая повлияла на интеллектуальную атмосферу всей страны, была буржуазной.
Слово «буржуазный» здесь не очень удачно, так как упомянутая группа причисляла себя к так называемым культурным радикалам. В любом случае отождествление себя с левыми, интеллектуальный уровень которых в Финляндии традиционно считался низким, было бы в тот период для этой группы невозможным.
1 Так называли в начале 1960-х гг. культурных радикалов.
2 Согласно терминологии Государственного информационного цен
тра, в войне участвовал весь народ: на огневом фронте — фронтови
ки, а все остальные — на внутреннем фронте.
В отличие от политической правизны и левизны, культурный радикализм отличался интеллектуальной открытостью, способностью поиска новых путей и тем, что не боялся ставить перед судом разума даже традиционные ценности, считавшиеся незыблемыми. За всем этим крылось настоятельное требование времени отказаться от традиционного мышления и разорвать цепи, связывающие с прошлым. Во всем этом чувствовалось явное англосаксонское влияние. Многим особенно привлекальной казалась критика «здравого смысла» Бертрана Рассела, которая показывала, насколько безумными были как национальная идея, так и сексуальные табу.
Вместе с Расселом, последним викторианцем и вечно молодым бунтарем, в Финляндию проникла традиция английского утилитаризма. Существенной и привлекательной чертой чело1» века стали считать его стремление к счастью и к удовлетворению желаний.
Немецкие Kulturburgertum1 становились в Финляндии все более непопулярными с того времени, когда Германия проиграла войну. Молодежь стремилась строить новые связи прежде всего с англосаксонским Западом, а не с разделенной надвое Германией, обанкротившейся и совершенно неинтересной в культурном смысле. Когда в Германии, о которой уже вскоре стали говорить во множественном числе, самая значительная интеллектуальная активность сосредотачивалась на изучении своих особенностей, на Западе возрастал престиж научного позитивизма общественных наук и психологии. В очередной раз после войны стало возможным и необходимым произвести большой «Entzanberung» — демистификацию и стряхнуть груз иррационализма со всего: с общества, с поэзии, с внешней политики и с истории.
Для финнов было особенно важным в Финляндии устроить БОЛЬШУЮ РЕВИЗИЮ историографии отношений между Финляндией и СССР.
В свете нового рационального и радикального критического мышления история финско-русских отношений была авгиевыми конюшнями, которые следовало основательно очистить. Лишь после того, как старые традиционалистские схемы и рациональная косность будут разрушены, можно будет новыми глазами взглянуть на финское общество и поднять его на современный уровень.
1 идеалы бюргерской культуры (нем.).
Выступление сердитых молодых людей превратилось во фронтальное наступление на прошлое. Подобное можно, по сути, считать абсурдом, поскольку прошлое изменить нельзя. Его можно лишь обесценить.
Это явление можно было наблюдать во всем западном мире, но в целом его связывали с большими возрастными группами, которые в англосаксонских странах были известны под названием baby-boomers1 или «поколение Я». Типичными зарождающимися явлениями на Западе были также разрушение общественных преград и табу, гедонизм и радикализм.
Я не знаю, был ли еще где-то полный эквивалент финского промежуточного поколения сердитых молодых людей.
У финнов были свои особенности, заключавшиеся в их отношениях с Россией. То промежуточное поколение, которое в своем детском воображении проецировало всю свою ненависть на коммунистическую угрозу, исходящую из России, хотело очиститься. Окрепнув, повзрослев и научившись критически мыслить, оно должно было разобраться со временем своей ранней молодости и одновременно поставить под сомнение весь связанный с ним период. Не стоит даже говорить о том, что его собственное представление о военном времени было обязательно наивным, но обязательно правдивым.
Отношение сердитой молодежи к истории уже изначально было враждебным. С точки зрения радикального рационализма история принципиально не могла быть ничем другим, кроме как бездонным складом иррационализма, который являл образцы разных степеней несовершенства рода человеческого.
С другой стороны, история, казалось, давала также материал для разрушения подпирающего остатки прошлого мира толкования традиционного отношения к России его собственным оружием: вопреки опасениям, СССР никогда не продвинулся на Запад дальше Выборга, хотя считалось, что он обязательно будет к этому стремиться. Так ли это было на самом деле? В послевоенный период как Финляндия, так и СССР стремились придерживаться политики доверия и мирного сосуществования. С точки зрения рационализма следует задаться вопросом: неужели такие отношения, которые, вероятно, являлись целью Советского Союза, были недостижимы еще перед войной? Почему для того, чтобы прийти к нему, нужно было уничтожить более 80 000 финнов и еще больше русских?
1 дети бума (англ.).
83ак. 3517 225
Историки принялись за изучение этих вопросов с самого начала 1960-х гг. и опубликовали фундаментальные исследования. В числе лучших профессиональных историков, подвергших ревизии традиционный взгляд на Россию, можно назвать Осмо Юссилу, Туомо Полвинена, Матти Клинге, Кейо Корхо-нена и многих других. Они скрупулезно изучали источники с новых позиций и получили новые интересные результаты.
Они показали, что вечное угнетение Финляндии Россией и столь же извечная русофобия были мифом и что Совет Народных Комиссаров сыграл свою положительную роль в предоставлении независимости Финляндии. Старая традиция толкования отношений между Финляндией и Россией была поколеблена.
Идеологическую основу для новой парадигмы подготавливали уже многие, от Вяйно Линны до модернистов и сердитых молодых людей.
Оказавшись объектом рациональной критики, такие понятия, как «исконный враг», «русофобия», «форпост», даже «период угнетения», не имели большого смысла. Согласно требованиям аналитической философии, из всех этих понятий попытались вычистить иррациональный элемент и потом изучали оставшееся эмпирическое содержание. Часто от традиционных представлений не оставалось ничего — только оказалось, что они были лишь сплошной тарабарщиной и сотрясением воздуха, как красивые и пустые стихи Коскенниеми, flatus vocis1, как могло бы сказать молодое поколение, издевающееся над классическим гуманизмом.
Что, например, обозначало понятие «исконный враг»? Не что иное, как переходящую от поколения в поколение глупую веру в то, что проблемы нельзя решать разумно.
Подобная судьба была и у многих других понятий, но интеллектуальная мода была очень строга: даже такое понятие, как «народный характер», было осуждено на небытие, и «цель жизни» также должна была быть отнесена к классу глупых призрачных вопросов, типа «сколько килограмм стоит марка яиц?».
На новом разумном этапе следовало просто-напросто ставить разумные вопросы и по-деловому отвечать на них.
С точки зрения рационального анализа история независимой Финляндии до Паасикиви была полна абсурда. Если было само собой разумеющимся, что Финляндия не могла в военном отно-
1 явление речи (лат.).
шении противостоять соседу, почему же тогда имеющиеся проблемы не старались решить мирным путем? Почему в межвоенный период даже не попытались установить доверительные отношения, а вместо этого лишь бряцали саблями? Почему молодежи разрешили устраивать демонстрации против СССР? Почему финны не присоединились к общеевропейскому культурному фронту и не следовали прогрессивным веяниям времени? И не верхом ли абсурда было то, что финны требовали аннексии Восточной Карелии и молодежь бредила границей до Урала и даже дальше? Смелое, но последовательное сальто-мортале сделал наконец Кюести Скютте, который рассматривал Зимнюю войну как естественное продолжение политики Финляндии 1930-х гг.
Круг замкнулся, и радикальная ревизия зашла так далеко, как только было возможно. Советская постсталинская историография с большим удовольствием отметила это.
Одним из тех классических текстов, которые оказались объектом особых насмешек радикальной интеллигенции, а затем и широких слоев полуинтеллигенции, было стихотворение Ууно Кайласа «На границе». В нем яркое воплощение получил образ Финляндии как форпоста:
Граница открывается, как полынья: Впереди Азия, Восток, Сзади Запад и Европа. Ее охраняет пограничник.
А вот как Кайлас представил собственные предубеждения о характере социалистической системы:
Мрачна и холодна зимняя ночь, Леденящим холодом дышит Восток. Там рабство и принудительные работы. Звезды смотрят на это.
В стихотворении первое социалистическое государство мира представлено агрессивным по своему характеру, со ссылкой на правителя XVI в., даже прозвище которого в Финляндии традиционно переводилось неправильно:
Далеко над степями поднимается призрак Ивана Жестокого. Дух гибели, он предвещает, что кровавым будет утро.
Поэт, который, впрочем, участвовал в Олонецком походе 1919 г., совершенно открыто грозит великому соседу, хвастаясь тем, что при необходимости даст ему достойный отпор:
Не ступит, позоря дом, где отдыхают герои, Железная пята врага, я защищу границу своей страны!
Стихотворение Ууно Кайласа, в котором было дано совершенно искаженное изображение действительности, было лакомым кусочком для поколения радикалов и хорошо представляло ценности межвоенного периода. В представлении Кайласа СССР, частью которого была Россия, в той же мере, что и Финляндия, представлял собой Европу. Но в то же время, с одной стороны, он был наследником древней культуры Византии, а с другой -воплощением европейского марксизма. Все разговоры о «рабстве» и «принудительных работах» следовало оставить, так как они не подтверждаются, хотя можно было предположить, что принудительные работы восточный сосед мог использовать как средство перевоспитания криминальных элементов, как это довольно широко применяли и в Финляндии. Намеки на «вечную» восточную угрозу и рациональные ссылки на могилы предков опять же были бессодержательной шумихой, которая в межвоенный период вызывала у политического руководства соседней страны вполне обоснованную подозрительность в отношении Финляндии, за что она расплатились Зимней войной.
Короче говоря, в стихотворении «На границе» сжато было выражено все то, с чем не могло согласиться радикальное поколение.
Как уже отмечалось и имеет смысл снова заметить, самыми роковыми чертами радикализма 1960—70-х гг. была его неисторичность. Стихотворение Кайласа, как, впрочем, и много других документов, не сумели, да и не захотели прочитать применительно к конкретному времени, что привело к роковому абстрагированию от действительности.
Стихотворение Кайласа было написано в 1931 г., как раз в то время, когда в СССР, в том числе и в Ингерманландии, ликвидировались миллионы «кулаков». В Финляндии эти факты государственного террора были тогда центральными темами новостей. Публиковались также письма сосланных ингерман-ландцев и рассказы бежавших в Финляндию. Таким образом, аутентичные описания приудительных работ были свежи в памяти читателей стихотворения. Что же касается термина «рабство», то в момент написания стхотворения в Финляндии, как и во всем мире, в прессе шла полемика о том, не была ли древесина, предлагаемая СССР на мировые рынки, продуктом рабского труда. Подобная продукция конкурировала, в частности, с подобной экспортной продукцией Финляндии, и финны
с особым удовольствием подчеркивали то, что речь шла о демпинге СССР, который основывался на рабском труде, используемом тоталитарным государством. Этот вопрос всерьез был поднят в Англии — самом важном экспортере финского леса, и по этому поводу был сделан запрос в нижнюю палату парламента. Это вызвало паническую реакцию в Кремле. Западные наблюдатели были приглашены в Восточную Карелию, чтобы убедиться в том, что в лесной промышленности не применяется принудительный труд. Чтобы они могли убедиться в этом, заключенных было приказано в срочном порядке перевезти на безопасное расстояние от мест работ, что стало известно из недавно открытых документов Политбюро.
В 1931 г. граница между Финляндией и СССР действительно напоминала полынью. Эта граница была установлена Сталиным и отделяла тоталитарную диктатуру от западной демократии.
Советский Союз проводил крайнюю чрезвычайную политику не только в своей стране, но и во всем мире. Он провел четкую границу между собой и всем некоммунистическим миром. Эта граница проходила не между буржуазией и социалистами или между буржуазией и «демократами вообще», ортодоксальное коммунистическое мировоззрение, «генеральная линия» партии относила все остальные политические направления к враждебным, называя «главным врагом» даже левое крыло социал-демократии.
Сталин заявил, что интервенция угрожала начавшемуся строительству социализма, и в 1930—31 гг. были разоблачены самые фантастические тайные заговоры, которые, по утверждению советской пропаганды, подтверждали вышесказанное.
Все это создавало фон для понимания стихотворения Ууно Кайласа и всей проблематики отношений между Финляндией и СССР, и все это должна была понять радикальная молодежь. Однако ни к чему подобному она не испытывала никакого интереса, ее больше занимало создание нового мира на основе нового разума, сидя в качалке.
Таким образом, в очередной раз интеллигенция прибегла к самообману при помощи чистого разума и острым философским и тупым историческим мышлением вымостила себе дорогу к лаврам полезных идиотов.
Суть дела состояла в том, что логический радикальный анализ совсем не признавал других ценностей, кроме тех, у которых было эмпирическое содержание. Так же как просвещенные умы XVIII в., новое поколение разума трактовало сейчас та-
и. -эипозоал ыи реванш
ким образом, что такая политика и такое мышление, при помощи которых нельзя достичь хороших практических результатов, ни в каком отношении не могут быть хорошими. Поскольку оно не было рациональным, его нельзя было даже причислить к действительности.
Рациональным, хорошим и достойным поддержки было то, что функционировало. Исходя из этого, Олле Туоминен после нехитрых логических операций пришел к следующим выводам:
1. Международная политика — это политика силы, которая
далеко не всегда регулируется правовыми и моральными нор
мами;
2. Великие державы стремятся добиться своей цели, не об
ращая внимания на интересы маленьких государств, если счи
тают, что их безопасность и жизненные интересы этого требу
ют, и если они на это способны;
3. Суверенитет маленькой страны, живущей по соседству с
великой державой, является не абсолютным, а лишь относи
тельным;
4. Ценности, на которые опирается нация, гарантированы
лишь внутренним государственным общественным порядком и
правом, влияние которых не распространяется за границы го
сударства;
5. Поскольку умно построенная внешняя политика являет
ся ключом для возможности независимой жизни нации, то
всякая другая политическая деятельность должна со своей сто
роны служить внешнеполитическим целям.
Автор считает, что следовало перейти к тотальной внешней политике, что звучало примерно так же, как тогдашнее понятие «тотальная оборона страны», и, возможно, должно была пониматься как ее альтернатива.
К тотальной внешней политике относилось то, что не унижало соседа. Это означало, например, что не следует поддерживать романтическую память о Зимней войне в народном мышлении, ибо это возбуждало чувство ненависти к восточному соседу. Вместо этого можно было подчеркивать те «единодушие и чувство высокой ответственности, которые проявлял народ в войнах», считал Туоминен, не объясняя, как можно на практике разделить это.
По мере осуществления большой ревизии рождалась большая иллюзия: когда с советского коммунизма сняли сатанинскую маску, под загадочной личиной открылось нормальное
Очп
государство, проводящее рациональную политику, поведение которого можно было понять умом. В действительности оно было даже более понятно, чем собственное поведение Финляндии, которое оказалось инфантильно легковерным, когда, твердо соблюдая договор, надеялись, что сосед поступает точно так же. Паасикиви когда-то заметил, что Кремль - это не ратуш-ный суд.
У каждой страны были свои легитимные оборонные интересы, и легко заметить, что если следовать логике соседа, то СССР стремился заботиться именно о них. Ни о чем большем это не свидетельствовало. Надо ли было обязательно предполагать что-то большее?
Талантливый молодой историк Кейо Корхонен взял быка за рога и стал изучать то, как советская дипломатия рассматривала Финляндию от Тартуского мира до Зимней войны. В предисловии он заметил, что заниматься таким иследованием, по мнению недоверчивого историка, еще слишком рано. Однако ждать, когда советские архивы будут открыты для исследователей, вряд ли имеет смысл: пока солнце взойдет, роса очи выест. Поэтому Корхонен приступил к работе, используя прежде всего финские архивные материалы, литературу и опубликованные советские дипломатические документы. Работа была значительным прогрессивным шагом в истории финской дипломатии и зарождающейся советологии. Она помогла понять, чем были обусловлены отношения Финляндии и СССР и какие цели были у СССР. Более понятным стал также характер дипломатических ходов Финляндии.
Было бы неправильно сказать, что героями книг Корхонена стали Сталин и его соратники. В отличие от популярных статей, также финны не были показаны негодяями или дураками.
Корхонен изучал историю дипломатии и рациональность ее решений. С его точки зрения, единственную ценность представляло достижение желаемого конечного результата, обусловленного государственными интересами. Таким конечным результатом для Финляндии безусловно было бы избежание Зимней войны, и с точки зрения СССР это также было бы разумно, хотя для него вопрос не был столь же важным.
Все это, конечно же, было хорошим и правильным, но чего-то в этой картине недоставало. Из дьявольского агрессора сталинский СССР стал рациональным, хотя и страдающим от хронической подозрительности государством. Но и эта подозрительность была понятна как с точки зрения идеологических
предпосылок, так и исторического опыта. Вообще характер сталинского СССР как тоталитарного государства оставался вне поля зрения Корхонена.
Отмечая это, я не хотел бы обвинять Корхонена. У его исследования была другая, совершенно легитимная цель. Он стремился найти смысл политики СССР, поэтому не имело смысла останавливаться на пороках этой системы, которые в то время были еще хорошо известны в Финляндии. Большая часть населения, вероятно, исходила из того предположения, что сущностью советской системы сталинского времени был террор. В книгах Корхонена этот террор не имел никакого влияния на характер внешнеполитических решений и не давал финнам достаточных оснований занимать какую-то позицию в отношении внутренних дел соседа.
Стремление понять Советский Союз, исходя из его собственных представлений, было естественным и необходимым способом подхода. Тем самым в сочетании с расчетливыми манипуляциями Кекконена была подготовлена основа для фин-ляндизации — той особой политической культуры, одним из характерных признаков которой было активное приспособление к советской идеологии и стремление использовать ее в своих целях для политической жизни своей страны.
Можно сказать, что возникла некая ортодоксия дружбы, сотрудничества и взаимопомощи, основными постулатами которой были следующие:
—вся внешнеполитическая линия Финляндии в 1918—
44 гг. была ошибочной;
—она основывалась на ошибочных предпосылках;
—Россия считалась агрессивной;
—Россия считалась заклятым врагом;
—Россия считалась слабой;
- пренебрегли возможностью пробуждения доверия;
- много было шумихи по поводу независимости;
—вызывали подозрения;
—позволяли агрессивность в отношении соседа;
- искали защиты у Запада;
- считали культуру Финляндии форпостом;
- хотели быть форпостом Запада;
- не понимали популярности большевизма в России;
- глупо презирали нищету России;
- безосновательно ненавидели противника, хотя тот лишь
осуществлял защиту своей легитимной безопасности;
- сами допустили обострение ситуации, что привело к
Зимней войне;
- в 1941 г. напали целенаправленно с целью завоевания;
- стремились захватить чужие территории без какого-
либо права на это и не считаясь с мнением жителей;
- были в союзе с Германией и поддерживали её террори
стическую политику;
- сражались на стороне стран оси против демократичес
кой коалиции.
Заходя несколько дальше, но придерживаясь генеральной линии, утверждали следующее:
- в 1918г. велась не освободительная, а гражданская война против прогрессивных красных, которые поддерживали добрососедские отношения с советской Россией;
- Финляндия активно стремилась участвовать в попытках
Запада свергнуть прогрессивную коммунистическую власть в
России. На это была нацелена внешняя политика Финляндии,
в том числе деятельность и шпионаж государственной полиции;
— 1930-е годы были десятилетием реакции и политическо
го насилия, когда преследовалась всякая прогрессивность и
ориентировались на Германию.
С точки зрения ревизионистов, русофобия, мобилизуя финский национализм против СССР, эксплуатировала следующие моменты:
—миф о притеснении и о русификации Финляндии;
—миф об агрессивном характере большевизма;
—миф об освободительной войне Финляндии;
—проецирование социальной фобии на русофобию;
—агрессивная захватническая политика;
- общая реакционность (под предлогом культуртегерства);
— национализм;
- нацистское и ограниченное представление о самих себе
как результат провинциализма;
— общий низкий уровень интеллекта.
Эти положения подтверждались такими значимыми фактами, которые не имели ничего общего с конкретной изучаемой историей, но которые от этого не теряли своей значимости. Например:
- Зимняя война началась вопреки ожиданиям;
- война-продолжение не была выиграна (вопреки очевид
ности);
- русский народ (так же как и многие другие народы
СССР) сражался за Сталина;
- промышленность СССР вопреки представлениям была
мощной;
- Финляндия не была оккупирована.
Прогнозы современности периода Кекконена:
— мирное сосуществование;
- обоюдно выгодная торговля;
—улучшившаяся безопасность;
—ergo1, все это должно было быть достигнуто в 1920-х
или, самое позднее, в 1930-х гг.
В эту парадигму входили и естественным образом подпитывали ее следующие несостоятельные мифы, как, например:
— миф о вечной прогрессивноси и демократичности Рос
сии - СССР;
- миф об ориентации Финляндии на Германию;
- миф о прогрессивном и справедливом характере крас
ного восстания.
Парадигму дружбы, сотрудничества и взаимопомощи нельзя сводить только к Сталину и сталинизму и брать только их в качестве отправного момента при оценке истории Финляндии. 1918 год, пропасть между интеллигенцией и простым народом и многое другое также имели определенное значение в этой конструкции и даже были причастны к ее возникновению. Отношение к СССР, то есть отношение к Сталину, было, однако, тем стержнем, который поддерживал и до сих пор поддерживает эту конструкцию.
1 следовательно (лат.).
НАРОД ПОДНИМАЕТСЯ
Национальным романом Финляндии не зря считается эпопея Вяйно Линны «Здесь, под северной звездой». Без всякого сомнения, к ней следует приравнять его более ранний роман «Неизвестный солдат». Оба произведения являются живой классикой, которую уже многие поколения знают лучше, чем раньше знали катехизис. Это книги, которые любят и почитают и которые не залеживаются на прилавках.
Одно из центральных мест в произведениях Линны занимает трактовка истории, которая, вероятно, больше, чем все академические исследования, вместе взятые, повлияла на восприятие финским народом своего прошлого.
Как всегда, так и в этом случае восприятие истории людьми неполное. У него свое время и свой жизненный опыт.
Как рассказывал сам Линна, «Неизвестный солдат» возник как реакция на то — по его мнению «рунеберговское»1 — изображение истории и представление о финском народе, которые его собственному поколению навязывали сверху и которые выражало финское общественное мнение.
Произведения Линны, ревизовавшие прошлое, оказались как нельзя кстати для читателей. Их тиражи свидетельствуют о том, что они рассказывали о народе то, что он действительно хотел услышать.
Однако о самом существенном в истории Финляндии они рассказали немного. Можно даже сказать, что читателям кон-
1 Имеется в виду манера изображения войны в героическом идеализированном духе, свойственная шведоязычному национальному поэту Ю. Рунебергу.
ца 1990-х гг. они дали неверные, по существу, представления об изображаемом времени.
Романы Линны напоминают большие романы Льва Толстого, «Неизвестный солдат» во многом напоминает «Войну и мир». Там простой народ также наполнен благородством и человечностью и даже глубинной философией, которую представлял неграмотный мужик Платон Каратаев. Народ не имеет никакого отношения к представлениям господ, он живет собственной жизнью, которая не зависит от того, чем занимается, что говорит и думает элита. Фактически вся финская интеллигенция оказывается кучкой шутов, которая в своем самодовольстве считает себя лучше народа, которым она командует, на самом же деле она представляет собой лишь комичных марионеток. Настоящая же жизнь протекает скорее в хижинах и на сеновалах, чем в манерных господских салонах.
В «Неизвестном солдате» Линна, по его собственным словам, хотел дать финскому солдату голову, чего не сделал в свое время Рунеберг. Это значит, что офицеры — то есть финское командование — в романе Линны вовсе не были хозяевами ситуации. По мнению героев книги, финские маленкие боссы отправились на войну под музыку и разбили свои головы о карельские сосны. Народу же всегда было присуще чувство меры и справедливости, он был наделен мудростью, которой, к сожалению, не хватило, чтобы разрешить национальные политические проблемы, но которая все же не дала катастрофе разразиться в полной мере.
Отражение истории у Линны лишь немногим отличается от той смердяковской позиции в отношении интеллигенции, которую представляет Эрно Паасилинна. В соответствии с ней история Финляндии четко отражает бездарность господ, отсутствие свободы и угнетение народа. Роль элиты в истории такова, что она если не убивает, то тиранит. На более рафинированном уровне эту же тему можно найти и у очень популярного до сих пор Хейкки Юликангаса. Он представляет социально-историческую точку зрения, согласно которой классы ведут вечную борьбу, и низший класс с логической неизбежностью всегда проигрывает.
Как уже было сказано, парадигма Линны свое уже отжила и дает нынешнему поколению совершенно искаженное представление об отображаемом времени, особенно о его наиболее
важных элементах, таких, как финская интеллигенция и политическое руководство Финляндии.
Во время так называемой финляндизации на критику этих групп существовал самый настоящий политический заказ, можно даже сказать, тысячерублевая премия. В таком же духе действовала и левая волна, героями которой были представители той же социальной группы, что и у Линны. Финская политическая и культурная элита с точки зрения всемирно-исторического процесса всегда оказывалась по другую сторону баррикад с силами прогресса.
Действительно, Финляндии не везло с правителями, — могли со вздохом сказать многие умники из послевоенного поколения в 1970-е гг. и даже позднее, размышляя об отечественной истории. Вершины абсурда это утверждение достигло в так называемых тайстовских кругах, по мнению которых интеллигенция Финляндии, ее руководящие круги и даже сама страна с точки зрения всемирно-исторического развития и осуществления всеобщей правды и справедливости играли диаметрально противоположную роль, то есть всегда были орудием реакции. В тех же кругах можно было слышать и такой с точки зрения сталинистской логики вполне логичный вывод, что самое худшее из того, что произошло в истории Финляндии, — это то, что во время Зимней войны ее не присоединили к СССР. В 1970-х гг., как и в другое время, молодые интеллектуалы были до конца верны усвоенной ими логике. Во время перестройки и, по крайней мере, после нее многим молодым тайстовцам, поколение которых так же лидировало в тот период, как раньше АКС, стало ясно, что вся легенда о развитом социализме была большим мыльным пузырем. Одновременно стало ясно, что связь советского коммунизма с прогрессом всегда была, мягко говоря, весьма проблематичной. Тайстов-ская интеллигенция, которая любым способом стремилась осуществить в Финляндии большую трагедию, вынуждена была довольствоваться комедией. То, что в Финляндии все, как казалось, было неправильно и плохо, на самом деле было не прописной истиной, а лишь ложной перспективой. Жалующиеся на потемки в очередной раз не заметили, что находятся в своей собственной тени.
Однако «Неизвестный солдат» сразу после выхода в 1954 г. стал сенсацией, превратился в бестселлер и стал предметом бурных дискуссий, особенно в кругах интеллигенции и офицерства «от женщин-магистров до майоров». В этих кругах
считали, что «Неизвестный солдат» оклеветал действительную картину войны и втоптал в грязь идеалы. Считалось, что, кроме офицерства, опозорен был и финский солдат, который, согласно представлениям этого круга, вовсе не был матерящимся ворчуном. Такая роль подходила больше русским солдатам. Следует упомянуть, что ругательства и другие непристойности в печатном виде в то время были запрещены как в Финляндии, так и повсюду. Но, несмотря ни на что, эта книга, считавшаяся греховной, хорошо расходилась и шутливо была названа «Библией финского народа». Одним из центральных вопросов полемики был вопрос о том, правильно ли книга Линны отражает действительность. С точки зрения официальных кругов это было не так. Однако необычно большая популярность книги среди народа заставляет предполагать, что большинство читателей, а именно широкие слои населения, придерживались другого мнения. Снова и снова читатели говорили, что книга «правдива», и это значило, что она рассказывала о войне нечто значительное, чего не было в традиционной идеализированной истории. Прежде всего следует понять то, что роман Линны был «новым словом», которое представляло такие черты войны, которые ранее были сглажены: в рядах финской армии были также антигерои, которые нецензурно ругались, расстреливали пленных и своих, там некрасиво умирали, там пьянствовали и глумились над тем, что было свято.
Произведение Линны было прежде всего карнавализацией войны. И не случайно оно заканчивается словами «Какие плутишки». Плутишки оказались в настоящем аду, но там они — те, кто выжил, — вели себя умно и даже героически. Многие образы человека из народа, как, например, Антти Рокка, сильно идеализированы. Идеализация в этом случае означает то, что Рокка одновременно является и настоящим солдатом, и бунтарем против дисциплины, которую офицеры считали основой ведения войны.
В «Неизвестном солдате» рассуждения солдат и офицеров нигде даже не соприкасаются. Представления командования о действительности полностью изолированы от подлинной действительности.
Как Наполеон у Толстого, так и командование финской армии считает, что руководит войной, хотя в конечном итоге оно даже не имеет представления о том, что происходит.
Высшее военное и государственное руководство Финляндии выступает в романе Линны не иначе как в качестве далекого фонового фактора. Это все же не мешает ему предстать в ка-
честве негодного. Наши маленькие боссы в правительстве готовы были сесть в одни сани с Гитлером и разбили свои головы о карельские сосны. Они, по сути, тоже были клоунами хотя и не такими карикатурными, как подполковник Карьюла! который в приступе гнева застрелил лучшего солдата батальона. Символично, что лучшего солдата представлял отвратительный скотский тип Вириля. Однако Вириля все же является исключительным представителем солдатской среды. В целом же солдаты и низшее офицерство были симпатичными и, помимо всего прочего, были в состоянии прекрасно ориентироваться в ужасной обыденности войны.
Линна считал себя неким анти-Рунебергом, задачей которого была карнавализация этого идеализатора аристократии, в произведениях которого война часто представлялась делом чести из-за предоставляемых ею возможностей для героических поступков, на которые падали отблески славы. Линна же, по его признанию, хотел отнять славу у войны и отдать ее солдатам. Как показывает оценка читающей публики Финляндии, резонанс был большим, как и благодарность тех, на которых эта слава падала.
Произведения Линны являются гениальной литературой, но в то же время в высшей степени тенденциозной и привязанной к своему времени.
Без идеализации войны — а в наше время трудно найти в северной половине земного шара психически здорового человека, который бы идеализировал войну, — возможно серьезно критиковать произведение Линны как историографическое. Это ведь лишь карнавальная картинка, которая была предназначена быть репликой в послевоенной полемике, в которой актуальным было разрушение построений времен войны.
«Неизвестный солдат», таким образом, был первой серьезной трещиной в парадигме военного времени, с треском рухнувшей в 1960-х гг. В нем нецензурно выражающиеся простолюдины заняли то место, которое было предназначено правде, добру и красоте. Но это было проделано мастерски и показало, что идеалы так и не осуществились во время войны.
Однако «Неизвестный солдат», прочитанный в 1990-е годы, дает неправильную картину. Он не раскрывает существенных сторон действительности изображаемого им времени.
В Финляндии конца тысячелетия уже не имеют представлений о том, какова была картина войны Рунеберга, так что весь пафос «Неизвестного солдата» стал напрасным. Наряду с этим стало уже непонятным также то, что Рунеберг имел много
общего также и с этой войной. Об этом свидетельствует анекдот о том, что русские бомбят Порвоо, где жил военный преступник, антисоветский агитатор Рунеберг. «Прогрессивные» круги Финляндии, в общем-то, вполне заслуженно вцепились в Рунеберга, и Паасикиви должен был защищать поэта перед Ждановым, ссылаясь на балладу «Кульнев» и его симпатии к русским. Общеизвестно, что роль религии в военное время была совершенно иной, чем у разгильдяев Линны, из которых лишь Мякиля использует религиозный язык, и даже он это делает больше про себя.
XX век бросал и Финляндию из стороны в сторону. Для понимания этих больших перемен необходим социально-исторический подход, это же касается и картины повседневной истории и ее изменений, данной таким большим писателем, как Линна. Без Линны и Пяятало наше представление о жизненной среде индивидума низших общественных слоев было бы не таким цельным, но это лишь часть действительности.
События Второй мировой войны отбросили в тень проблему 1918г., решение которой по общему соглашению была отложено до лучших времен.
Беспристрастный анализ истории независимости Финляндии, при котором роль социал-демократов подверглась довольно основательной ревизии, в 1940-х гг. предпринял Юхани Па-асивирта. В 1950—60-х гг. основательно изучался весь процесс, в том числе и роль Германии, России и государств Антанты, социальный состав различных сторон, а также красный и белый террор. В 1970—80-х гг. анализировали еще и так называемый постактивизм1, роль русских в войне, значение классового и языкового фактора, представление разных сторон о характере войны, рождение Красной гвардии, военные действия, правление красных и т. д. Государство поддерживало эти исследования, особенно в отношении красных. Точка зрения красных популяризировалась в бесчисленных художественных произведениях, фильмах и т. д.
Можно с полным основанием сказать, что красная сторона была реабилитирована в годы левой гегемонии финской «куль-
1 Речь идет о небольшой ультраправой конспиративной группировке 1920-х гг., которая была недовольна демократической системой независимой Финляндии.
т^л1иел«с;х
турной революции»1 так основательно, насколько это вообще было возможно. В противоположность этому точка зрения белых, которая благодаря культурным преобразованиям без пояснений была несколько непонятна среднему финну, так и осталась без изменений. Даже исследователи иногда представляют войну белых в виде бессмысленной бойни, и еще и сейчас некоторые считают, что «правда» о 1918 годе заключается попросту в том, что тогда белые убивали красных.
Хейкки Юликангас сказал, что он написал свою книгу «Дорога на Тампере», чтобы «подвести черту под 1918 годом. Чтобы сделать это, надо сказать правду даже о том, о чем до сих пор предпочитали умалчивать. Надо снять груз с плеч белого солдата. Когда это будет сделано, высвободится огромное количество общественной энергии, направленой на сокрытие правды о 1918 годе, на надзор и контроль за гражданами, за исследованиями и за искусством».
Это, конечно, рекламные слова, которые мало кто воспримет всерьез, но это также и доказательство того, насколько живучи могут быть устаревшие исторические схемы в постоянно меняющемся мире.
В 1918 г. красных было убито все же намного больше, чем белых. Красные потерпели поражение в вооруженной борьбе, которая с их стороны была не войной, а восстанием.
Воставшие против демократии красные не заслуживают ореола прогрессивных героев и мучеников, хотя и проявляли в боях отвагу. Белые заслуживают не суда истории, а благодарности потомков за то, что они подавили это восстание.
Героями 1918 г. были не Гюллинги и Маннеры, а Маннер-гейм и его солдаты, а также Таннер, Тайнио и другие подобные им мелкобуржуазные реформисты. Восстание красных было не просто крайне легкомысленной игрой судьбой нации, в которой не соблюдались демократические правила игры, преступлением в прямом смысле этого слова. Нужно иметь мужество признать это и понять, что взявшиеся за меч от него и погибали чаще, чем представители законной власти.
Картина войны 1918 г. совершенно искажается, если утверждается, что она была популярна среди всего народа, и особенно среди торпарей.
1 Культурную революцию как в Финляндии, так и- во многих других западных странах можно отнести к середине 1960—1970-х гг. Она означала отказ от традиционных ценностей и победу множественности ценностей культуры и образа жизни.
Это касается также и описания войны в романе Линны «Здесь, под северной звездой». Над его восприятием тех событий довлеет старый вулканический образец, который следует признать несостоятельным.
Применение насилия было шагом, который большинство считало аморальным, что бы ни говорили агитаторы. Его закономерным следствием была месть, как бы к этому ни относилась социальная история, принижающая значение политической истории.
Трагедия 1918г. обсуждалась в Финляндии в 1960-х гг., и тогда в обсуждении приняли участие и те, кто не имел к ней никакого отношения. Однако то, что о ней заговорили, повлияло, в частности, на возникновение тайстовского движения1.
Отчитаться перед собой за 1918 г. было необходимо уже гораздо раньше. В 1939 г. финнов к этому принудили силой.
Иногда можно было услышать, что единодушие 1939 г. было не чудом, а чудом из чудес, если его рассматривать на фоне 1918г. Не желая банализировать чудеса в истории, следует все-таки отметить, что подчеркивание невероятности лишь доказывает, что ситуация изначально воспринималась неправильно. Ведь народ на самом деле не был таким расколотым, как считалось. Горечь по обе стороны баррикад 1918 г. — безусловно, следует помнить, что этой горечи и поводов для нее было очень много и на белой стороне, — в большинстве случаев не означала нелояльности стране. В Финляндии во время войны было очень мало русских агентов, так же как мало было немецких и английских агентов. Потенциальные Квислинги, конечно, были везде, но, не находя поддержки, они оставались в одиночестве.
Печальная, но по-своему героическая попытка тайстовского периода написать историю «сопротивления»2 в Финляндии была обречена на осмеяние. То же самое касается и попытки определить, каков был характер войны 1918 г., подсчитывая, кто в ней погиб и к каким слоям общества относились жертвы.
1 См. примечание на с. 220.
2 Имеется в виду произведение Калеви Сейлонена «Группа сопро
тивления», в которой описывается борьба финских коммунистов во
время войны против своей страны.