О приходском самоуправлении

В течение нескольких столетий-до XVIII века- севернорусский приход обладал широкой автономией. Этому способствовал географический фактор: от Печоры и Северной Двины, Колы и Онеги, Пинеги и Сысолы до ближайшего епископа лежали тысячи верст лесов, болот, бездорожья. Нити, соединявшие приходы с церковными центрами, были почти неощутимыми. Другой причиной такой автономии был фактор социальный. На большей части Европейского Севера России проживали черносошные крестьяне, не являвшиеся крепостной собственностью феодалов. Они выработали систему местного мирского самоуправления и многие ее традиции перенесли на организацию приходской жизни.

Большими распорядительными и надзирающими правами в приходе обладал мирской сход, т. е. общее собрание глав семейств. Он избирал или нанимал причт, определял церковного старосту, непосредственно распоряжался церковным имуществом, в том числе - землей (например, определял условия сдачи церковной земли в аренду), контролировал церковную казну. Мир надзирал и за священно- и церковнослужителями.

В то же время существовал предел мирской власти в церковных делах: уже тогда, в XV-XVI веках, отчетливо осознавалось, что нельзя без позволения архиерея перестраивать храм, недопустимо служить в неосвященной церкви, непозволительно мирянину вмешиваться в уставной порядок богослужения, грешно пользоваться услугами клирика, находящегося "под запрещением" и др.

Большими полномочиями обладал церковный староста. Он "казну в приходе и расходе ведал", представлял свою церковь перед государством и органами земского самоуправления. Через старосту крестьянский мир распоряжался храмовым имуществом и недвижимой собственностью, сознавая при этом, что все оно в конечном счете не мирское, а Божие. Это, впрочем, не мешало практичному крестьянскому разумению приращивать приходскую недвижимость и находить ей широкое и обоюдовыгодное применение. Церковные старосты давали нуждавшимся деньги из церковной казны в качестве займов, превращая последнюю в своеобразную волостную ссудную кассу.

Церковные старосты избирались на специальном мирском сходе. При характеристике избранного кандидата подчеркивалось, что он "человек добрый", "душою прямой", "не вор и не бражник", "животом прожиточный" (т. е. имеет крепкое хозяйство) и др. Избрание сопровождалось сочинением и подписанием отдельного мирского приговора, скрепленного подписями грамотных крестьян. Историк М. М. Богословский отмечал: "Должность церковного старосты была, по-видимому, бесплатной и рассматривалась как почетная.

По Судебнику царя Федора Иоанновича за бесчестье церковному старосте назначается плата в пять рублей, т. е. столько же, сколько было назначено земскому и губя ом у старосте (представителям местной выборной администрации). На волостных сходах церковным старостам принадлежит почетное место; по крайней мере в приговорах этих сходов, как и в мирских челобитных, составлявшихся сходами, имена церковных старост пишутся в начале поименных перечней участников схода".

После учреждения самостоятельных Холмогорской и Устюжской епархий (1682 г.), а также по мере становления российского абсолютизма такая роль церковных старост стала диссонировать с нарастанием бюрократических и регламентирующих начал в жизни тогдашнего общества. Севернорусские епископы посчитали своим долгом ограничивать традиционную роль церковных старост. Они стали неустанно внушать крестьянам, что староста назначен "в товарищи" к священнику и не иначе может ведать церковными делами, как под руководством последнего. Кандидатуры церковных старост стали утверждаться волей архиерея, а духовные консистории, оформившиеся в 1730-40-е годы, стали проводить ревизии деятельности старост. В практику вошли описи церковного имущества и его инвентаризация.

К концу XVIII века круг обязанностей церковных старост стал скромнее. Они должны были "церкви Божий ведать и надсматривать Божия милосердия и казны денежный, всякое церковное строение со всяким радением неоплошно". Престиж церковного старосты стал определяться не его финансово-хозяйственным влиянием, а главным образом, близостью к храму как к духовно-религиозному центру.

Среди старост городских храмов и соборов было немало видных горожан: купцов, чиновников, предпринимателей, городской интеллигенции. В истории каждого храма были старосты, прослужившие в этой должности многие годы и немало сделавшие для его украшения и благоустройства. В XIX веке в практику духовных консисторий вошло представление в Синод кандидатур лучших старост для награждения почетными медалями. На страницах местных "Епархиальных ведомостей" фамилии и дела наиболее отличившихся старост регулярно предавались гласности.

В 1886 году золотой медалью на Станиславской ленте был награжден великоустюгский мещанин Михаил Кошков. Более 33-х лет он был старостой градской Иоанновской церкви. Под его руководством был организован сбор пожертвований для храма. Он обновил позолоченную раку над мощами святого праведного Иоанна, обновил церковную ризницу, пристроил большую каменную трапезу и новые приделы во имя великомученика Пантелеймона и святых мучениц Софии, Веры, Надежды и Любови. Кошков был известным мастером серебряных дел, награждаемый памятными медалями многих Московских, Всероссийских и Всемирных выставок, имевший благодарности от трех царей - Николая I, Александра II и Александра III.

В последние десятилетия XIX века в большинстве приходов создавались церковные попечительства - своего рода церковный актив, состоящий из ревностных и зажиточных прихожан. Они ведали состоянием приходского храма, оснащением приходской школы, изыскивали средства для повышения оклада учителям и помощи неимущим и т. п. Многие влиятельные и состоятельные прихожане считали своей обязанностью войти в состав попечительства.

 

"Часовенные приходы"

Яркой особенностью севернорусского сельского прихода в течение ряда веков было существование в его рамках так называемых "часовенных приходов". Центром такого прихода становилась часовня-малая безалтарная церковь, предназначенная для совершения некоторых общественных молитв. Строились часовни так же, как и приходские храмы, "крестьянским иждивением" и содержались крестьянами.

В XV-XVII веках строительство часовен по сути являлось дальнейшим движением христианства вширь и вглубь. Поскольку священника при часовнях иметь не полагалось, то позволительные для мирянина службы- чтение "часов"-проводили в них сами крестьяне. Они были полными хозяевами в "часовенном приходе".

При некоторых часовнях накапливалась казна, могущая стать при необходимости ссудной кассой, строился хлебный амбар, образовывались земельные владения. Бывали случаи, когда часовенная автономия заходила слишком далеко: часовенные богомольцы переставали считать себя прихожанами основного храма и приглашали в свою часовню для совершения богослужений священнослужителей любого прихода или даже ближайших монастырей. Такой путь в конце концов вел не только к конфликтам, но и мог привести к выпадению "часовенного прихода" из. канонической церковно-административной системы.

С конца XVII века церковная власть повела в отношении "часовенных приходов" жесткую ограничительную политику: часовенные земли и казна описывались и передавались приходской церкви, часовни отдавались под неусыпный,и непосредственный контроль приходского клира. Процесс этот проходил болезненно и занял весь XVIII век. К исходу его "часовенные приходы" прекратили свое существование. Часовни же превратились в важную и непременную часть приходского пространства.

Опыт "часовенных приходов" переняли старообрядцы-беспоповцы. Именно часовни со второй половины XVII века нередко становились духовно-религиозными центрами старообрядчества. Кстати, с этим было связано и стремление церковного руководства к уничтожению часовен вообще, которое имело место в конце XVII-первой половине XVIII веков. Тогда многие часовни, являвшиеся памятниками деревянного культового зодчества, были разобраны. Однако при первой же возможности крестьяне их строили вновь и вновь. В начале нынешнего века в северных приходах часовен было намного больше, чем храмов.

Городские часовни в подобие приходских центров не превращались. Они возводились в память каких-либо значительных событий, чаще-на кладбищах.

 

 

Прихожане

Приходское сообщество было неоднородно. Отличались своим поведением и отношением к религии и храму прихожане различных возрастных групп. Каждый третий прихожанин прошлых веков относился к младшей возрастной группе-до 15 лет. Своеобразным рубежом в ней был 7-летний возраст. Если до него дети приучались к храму, особому поведению в нем, иногда приводились к причастию, то с 7 лет родители обязывались регулярно приводить детей на исповедь. С этого возраста ребенок должен был учиться оценивать свои поступки, понимать, что является дурным, неблаговидным, греховным.

Половину прихожан, как правило, составляли взрослые люди, самостоятельные и семейные. Именно на их плечи ложились заботы по содержанию храма. Из этой возрастной группы формировался и приходской актив.

Малой, но значительной по своему влиянию была группа стариков. Они чаще, чем в прежние годы жизни, бывали в храме, тщательно и задолго готовились к смерти. Они могли дать немало советов по соблюдению тех или иных правил благочестия, поведения или соблюдения ритуальных обычаев.

В церковных архивах сохранилось немало сведений о том, как старые прихожане или прохожанки могли при случае превратиться в своего рода "оппозицию" приходскому священнику. Как правило, такое происходило тогда, когда новоназначенный молодой батюшка не брал себе за труд изучить специфику местных приходских отношений, сложившихся при прежнем священнике. Вот тогда и появлялась в приходе, как сказано об одном из таких случаев, какая-нибудь местная "Марья Алексеевна", мнение которой для отдельных прихожан значило так много, что в ее силах было мешать или содействовать делам нового пастыря. От последнего требовалось немало такта и ума, чтоб установить доверительный контакт со стариками-"оппозиционерами", и это был единственный путь к восстановлению нормального течения приходской жизни. Бывали среди стариков и доморощенные "богословы", глубоко ощущавшие и знавшие основные вероучительные догматы.

Свое место в приходских отношениях занимали холостяки и старые девы. Среди них всегда находились такие, кто подавал пример особых моральных качеств и норм поведения: смирения, трудолюбия, набожности, соблюдения постов и регулярного посещения церкви. Вековуши, как порой называли старых дев, привлекались к одеванию и обмыванию покойников, чтению Псалтыри. Поскольку среди них часто встречались грамотные, они обучали письму и чтению девочек.

Выделялись среди прихожан и группы, вызванные не возрастными и демографическими различиями, а совсем другими причинами. Так, например, влиятельную группу могли составить прихожане-вкладчики, т. е. те, кто добровольно жертвовал храму различные материальные и художественные ценности.

В 1665 году крестьянин Верхоледской слободки Евдоким Григорьев Семушин "по обещанию своему", "по своим родителям в вечное поминовение" приобрел в Москве и подарил приходскому храму Евангелие 1587 года, обложенное черным плисом, "средник" и евангелисты на котором были исполнены из серебра под золотом.

В 1782 году на левом берегу Северной Двины, на границе Шенкурского и Соль-Вычегодского уездов в Ворецком приходе была возведена 2-этажная церковь Воскресения Христова. Храм строился долго. Деньги собирались по Архангельской и Вологодской епархиям. Особенно много потрудились по сбору средств братья Задорины - крестьянин Арефа и отставной солдат Герасим. В Городецком приходе (Онежский у.) имелась старинная икона Божией Матери с многочисленными частицами святых мощей, которая была пожертвована в XVIII веке местному Богородицерождественскому храму крестьянином Фалалеевым. Он же получил ее по наследству от отца, глубоко верующего крестьянина, в старости ставшего соловецким монахом. В 1903 году была освящена Успенская церковь в Кенозере. Строительство ее (после пожара местного храма) стало возможным лишь после пожертвования 2000 рублей крестьянином Алексеем Нечаевым, который многие годы был приходским старостой. Помимо этого вклада, он выстроил ограду вокруг храма и приобрел колокол в 109 пудов. В 1648 году в Великом Устюге был сооружен "иждивением" самого богатого тогда купца Никифора Ревякина Вознесенский храм, по праву поставленный в один ряд с лучшими произведениями русского зодчества середины XVII века. Здесь для Ревякиных был построен отдельный парадный вход и семейная молельня. Так, под воздействием богатого жертвователя приходской храм соединился с функциями домовой церкви. Примеры эти тысячами зафиксированы в церковной документации прошлых веков.

Кроме крупных и дорогих вкладов, в каждом приходе было немало случаев более скромных пожертвований. Весьма распространенным был обычай к наиболее чтимым иконам подвешивать деньги (медные, серебряные, золотые), бусы, украшения. Отдельные прихожане дарили воск, бесплатно и добровольно работали на приходской храм, делали денежные вклады. Какими бы ни были мотивы вкладов (обет, желание излечения, плата за прощение грехов, благочестивые побуждения), вкладчики становились известны всем, их по-особому чтили, а их вклады, умножая церковное достояние и украшая общий храм, укрепляли осознание приходской общности.

Свое место занимали в приходском обществе деревенские грамотеи и книжники. Известно, что в течение многих веков - вплоть до образования сети начальной школы - грамотность измерялась умением прочесть церковные книги: "Грамоте, Часослову, Псалтыри и по книгам читать и писать обучен", "грамоте обучен, Часослову да Псалтыри, а писать не обучен", "грамоте, Часослову, Псалтыри и по книгам читать обучен и обучается писать" - вот типичные оценки уровня крестьянской грамотности до середины XIX века. Подобные грамотеи всегда любили блеснуть своим бойким чтением Псалтыри в церкви. Участие в богослужениях и обрядах, сорокоуст - сорокодневное чтение Псалтыри по покойнику, умение списать молитву и помочь выучить ее неграмотному, а также традиция общественного и семейного чтения вслух-все это придавало грамотеям незаменимую роль в организации внехрамового, но церковного по характеру общения.

Грамотность прихожан часто сопровождалась книговладением. Нередко такие книжники вкладывали свои книги в церковную библиотеку, воздействовали на ее формирование.

Периодически среди прихожан обнаруживались люди, пожелавшие совершить хождение к местным или дальним святым, в прославленные монастыри. Отправляясь, паломники просили благословения на дальний путь у своего священника. И хотя паломничество носило сугубо личный характер, по возвращении домой они охотно и многократно передавали окружающим тот новый социальный, духовный и эстетический опыт, который получали в дни паломничества.

В последние десятилетия XIX века все более заметное влияние на духовно-религиозную обстановку в сельских приходах стали оказывать крестьяне-отходники, уходившие надолго из родных мест и возвращавшиеся в деревню с новыми, незнакомыми повадками, мыслями и разговорами. Священники в своих отчетах оценивали воздействие города на сельских жителей как исключительно отрицательное, ведущее к ослаблению пастырской и отцовской дисциплины, потере прежней простоты и искренности.

Укажем еще на две малые группы, как правило, повсеместно существовавшие в приходах.

Во-первых, это знахари. Чаще всего ими были пожилые люди (например, крестьянки, вырастившие многих детей), охотники, которым приходилось надолго уходить из дома и жить в лесу, а также люди, испытавшие особую тягу к врачеванию. Они лечили, владели элементами практической профилактики, знали лечебные травы, занимались родовспоможением. Чаще всего такие лекари сопровождали свою деятельность православными молитвами, своего рода импровизированными молебнами. Однако бывало и другое-знахари использовали различного рода языческие заговоры и магические ритуалы, что явно пересекалось с колдовством и чародейством и, следовательно, заслуживало церковного наказания. Деревенская молва реагировала безошибочно, отличая первых от вторых. Колдуны и чародеи становились своего рода деревенской маргинальной группой: вокруг них под влиянием церкви складывался определенный вакуум, формировалось общественное осуждение, но они не изгонялись из приходского сообщества.

Во-вторых, это нищие и калеки. Они всегда тянулись к приходскому храму. Еще в писцовых книгах XVII века можно было встретить типичные записи: "Да на погосте ж пять изб, а в них живут старицы и вдовы бобылки бездетны", "Да на погосте... бездворный бобыль Вахромейка Васильев сын Кадечников, у него пасынок Минька в возросте, кормятца в мире христовым именем..." и др. Именно здесь, у храма, они, "Христа Спасителя нашего меньшая братия", могли питаться подаянием богомольцев. Разумеется, нищие могли собирать милостыню и по всей волости и даже уезду. У многих из них были свои излюбленные маршруты и места остановок. Православные нормы милосердия и помощи защищали "нищую братию" и создавали ту общественно-психологическую среду, которая обеспечивала им "дневное пропитание". Среди крестьян было распространено убеждение в том, что беда нищенства и скорби может в любой момент обрушиться на каждого, а потому нищие прихожане были своего рода живым напоминанием о ненадежности земного благополучия и о спасительной силе сострадания.

Не забывало напоминать об этом и церковное руководство. Вологодский епископ Павел в начале XVIII века вменял в обязанность приходским клирикам создавать нечто подобное богадельням "пребывания ради нищенствующих, больных, которых тамо и кормить" в зависимости от доходов прихода.

Приходские богадельни имелись и при городских храмах. Вологодский благочинный писал в конце XIX века: "Нельзя не отнести к чести вологжан, что они, несмотря на свою малочисленность и относительную скудость денежных средств, проявляют свою благотворительность по отношению к бедным своим согражданам, призревая их в богадельнях. На средства приходского Дмитриевского попечительства содержится небольшая богадельня для своих бедняков-прихожан, недавно открытая. С давних пор существуют богадельни: Витушечниковская - при Введенском кладбище, приблизительно человек на 25; Немировская - в Пустынском приходе, человек на 40; Скулябинская - при Георгиевской церкви приблизительно с таким же числом призреваемых и в Кирилло-Рощенском - на 25 человек. Первая, как уже сказано, на средства приходского попечительства содержится, следующие три - на вклады богатых лиц, бывших граждан Вологды-Витушечникова, Скулябина и Немирова, навсегда обеспечивших их существование; последняя содержится на средства города".

Одним словом, все группы приходского сообщества находили возможность для проявления своего специфического жизненного опыта. Церковь не осуждала эту разноликость, искала к каждой из групп свой подход, определяла, если это необходимо, дистанцию, пробуждала к каким-то из них особые чувства. Она всех включала в различные формы приходского общения, консолидировала людей.