Понедельник. 3 января 11 страница

Никлас Линде задумался, ковыряя в зубах зубочисткой.

– Если ты расскажешь мне, что произошло с твоим пальцем, – сказал он и показал на ее левую руку.

Она поколебалась, но не нашла повода уклониться от рассказа.

– В переулке зимой на меня напали два человека, стащили с меня перчатку и порезали палец, – ответила она. – Они сказали, чтобы я перестала совать нос не в свое дело.

– Ты знаешь, кто это был?

Она покачала головой.

– Хочешь, я разберусь в этом деле? Хочешь, чтобы мы их выследили и наказали?

Анника улыбнулась Никласу.

– У тебя есть вспышка на камере? – спросил он.

– Конечно.

Он посмотрел на часы.

– Ты сможешь поучаствовать в этом деле, если хочешь, – сказал он. – Мы постараемся сегодня ночью взять одного из этих парней. Ты будешь держаться сзади, и ни в коем случае не фотографируй полицейских.

У Анники от волнения участился пульс.

– Будет облава? – спросила она. – Сегодня ночью?

Он наклонился к ней.

– Это будет здесь, – сказал он, понизив голос, хотя в ресторане со стопроцентной гарантией не было ни одного человека, знавшего шведский. – Греки, испанская банда наркодельцов, заказала два груза кокаина, которые были одновременно доставлены в порт Альхесираса. Оба груза были спрятаны в рефрижераторах с фруктами из Южной Америки. Часть была с дынями в Апитсе в Ла-Кампане, часть в контейнере с апельсинами из Аргентины.

– Где теперь эти апельсины?

Никлас Линде криво улыбнулся.

– В этом-то все и дело, – сказал он. – Апельсины едут в Мальмё в грузовике.

– Но вы подменили груз, – догадалась Анника.

Никлас сжал челюсти.

– Мы установили радиомаяк в грузовике, но сам груз не меняли. Это сильно усложнило бы все дело. Мои коллеги в Малаге могут установить местоположение грузовика с точностью до десяти метров. Проблема в том, что наш противник нервничает. Они знают, что половина груза конфискована, и чувствуют, что не все ладно и с другой половиной.

– Хорошо, – сказала Анника и открыла блокнот на чистой странице. – Скажи, что должно быть в статье.

– Ты напишешь, что у греков несколько месяцев назад уже был изъят груз…

– Что, греки снова сделали заказ?

Никлас Линде раздраженно посмотрел на Аннику:

– Это сейчас не играет никакой роли. Они дождались, когда груз был доставлен и готов к распределению, и тогда взяли и покупателей и поставщиков.

– И когда это произошло?

– Рано утром в четверг тридцатого декабря.

– Как было дело?

Никлас Линде отхлебнул пива и рассказал, как полиция арендовала в разных местах одного и того же «полигона» несколько настоящих фруктовых складов. Полиция проследила движение груза, который был выгружен в большом порту Альхесираса, городе, расположенном в нескольких километрах к западу от Марбельи. Из порта груз был на машинах доставлен в Ла-Кампану. Там были полицейские из «Греко» в своих арендованных складах, усиленные подразделениями полиции особого назначения и снайперами. Они проследили за оставлением фруктов и дождались покупателей. Тогда груз был изъят.

Анника быстро, не поднимая головы, записывала за Никласом.

– Сколько человек было задержано?

– На фруктовом складе пятеро. Шофера-дальнобойщика взяли на его квартире в Эстепоне в то же утро. Сегодня мы должны взять последнего члена банды, мелкую сошку. Он обычно работает у них курьером, он должен сопровождать груз в Мальмё через Берлин.

Анника положила ручку.

– Но как можно загрузить контейнер доверху кокаином и выдать его за дыни? – спросила она. – Разве груз не досматривают на таможне?

Никлас Линде несколько мгновений пристально смотрел на Аннику, а потом громко расхохотался.

– Кокс лежит не в том же грузе, – сказал он. – Груз, естественно, состоит из дынь, из многих тонн дынь. Там их пропасть. Но, принюхавшись, понимаешь, что они с душком.

– Но ты же говоришь, что это рефрижератор. В нем можно хранить фрукты неделями.

Полицейский уставил, словно пистолет, указательный палец в Аннику.

– В яблочко, – сказал он. – Это был не рефрижератор. В стенах этого вагона вместо теплоизоляции было семьсот килограммов кокаина.

– Но все документы были в порядке?

– Белы как снег.

Он посмотрел на часы и жестом подозвал официантку.

– Позволь мне, – сказала Анника, доставая кредитную карту.

– Кармен берет только наличные, – сказал Никлас Линде.

– Перестань шутить, – сказала Анника. – Ее что, и правда зовут Кармен?

Он встал, надел куртку и хихикнул.

Они молча пошли в гору к машине. Грохочущая музыка испанского телевидения, громкий смех и звон фарфора долго преследовали их. Какофония лилась по тротуарам из светящихся окон закусочных и открытых окон жилых домов. Два подростка на мопеде проехали в сантиметре от них, и из мусорного бака испуганно выпрыгнули четыре кота. Дул холодный ветер, и Анника пожалела, что не взяла с собой теплую куртку.

– Замерзла? – спросил Никлас Линде и, не дожидаясь ответа, обнял ее за талию и притянул к себе, затем положил руку ей на плечо, чтобы согреть.

Она не стала противиться, прижалась к нему, и ее бедро при каждом шаге терлось о его ногу. По булыжникам дороги стелился плотный слой выхлопных газов от мопедов. Он еще теснее прижал ее к себе, замедлил шаг и в конце концов остановился. Анника тоже остановилась, повернулась к нему лицом. Никлас положил руки ей на плечи. Анника обняла его за спину. Руки ее скользнули по грубой ткани, и Никлас еще теснее привлек Аннику к себе.

«Да, – подумала она, – я этого хочу».

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

Губы его были теплыми, солеными и пахли чесноком.

Она почувствовала, как он коленом осторожно раздвигает ей ноги.

Дыхание ее участилось, она отпустила его.

Глаза Никласа сверкнули.

– Ну что, поедем ловить мошенников? – спросил он, отошел от Анники на шаг и пошел дальше, не отпуская ее плечи.

Она обхватила его рукой за пояс. Ноги их соприкасались, пока они шли по длинному подъему в гору.

 

Суббота. 8 января

 

Дом стоял на неприметной узкой улочке в предместье соседнего городка Сан-Педро. Он находился у маленькой площади, обрамленной апельсиновыми деревьями. Дом был двухэтажный, белый у фундамента, но выше ставший пестрым под влиянием влаги и ветров. Все окна были забраны черными ржавыми решетками. На балконе сушились детские пеленки.

– У наркодилеров тоже бывают дети? – тихо спросила Анника.

– Он снимает первый этаж у семьи владельцев дома, – ответил Никлас Линде и велел оставаться на противоположной стороне площади. Она до ворота застегнула молнию на грубой и огромной куртке, которую ей одолжил Никлас.

Она видела, как полицейский не спеша идет по тротуару навстречу своим испанским коллегам, которые ждали на улочке. Мышцы перекатывались под рубашкой Линде.

Он точно знает, чего хочет, и сознает это, подумала она.

Подозреваемого наркокурьера не оказалось дома. Сейчас он находился на дискотеке, которая называлась «Мечтатели» и была расположена в Пуэрто-Банусе. О том, где он находится, наркокурьер сообщил испанской полиции сам, хотя, конечно, того не зная. Он позвонил женщине по имени Бетти и попытался уговорить ее пойти с ним в «Мечтатели» и встретиться в баре, но она была не в настроении и отказала ему. Мобильный телефон его прослушивали уже четыре месяца, и поэтому полицейские агенты знали, что Бетти никуда не пойдет. Она испытывала совершенное отвращение, когда он пьяный звонил ей из баров и притонов. Она не хотела быть «дешевкой». По ее мнению, он не выказывал по отношению к ней должной «уважухи».

Все это Никлас Линде рассказал Аннике, пока они сидели в автомобиле недалеко от притона греков, а испанские полицейские готовились к задержанию.

Анника сунула руки в рукава куртки и потопталась на месте. Она посмотрела на окна квартиры, занимаемой наркокурьером, и подумала о Бетти.

Был ли у них секс? Как чувствовала себя при этом Бетти? Обожаемой и уважаемой?

Она подавила зевоту.

Ее самолет до Стокгольма вылетает в восемь утра.

Потом она услышала приближавшийся по площади звук шагов. Она никак не могла понять, откуда он доносился. Звук был немного шаркающим, немного частым и неровным. Было такое впечатление, что человек шел спотыкаясь.

Зайдя в глубь арки ворот, Анника подняла камеру, взвела затвор и настроила объектив. Она получила строгий приказ не высовываться из ворот и не лезть в темноту до того, как человек будет задержан, Анника могла попасть в луч лазерного оптического прицела.

Она увидела какое-то странное хрупкое существо, которое, шатаясь, шло по противоположной стороне площади. Это был молоденький парнишка с торчащими в разные стороны волосами, казавшимися абсолютно белыми в скупом освещении площади. Парень делал один шаг прямо, два вбок. Потом он остановился и ухватился за створку ворот. Он был совершенно пьян.

Хорошо, что Бетти осталась дома.

Он долго возился с ключом, прежде чем сумел попасть в замочную скважину. Очевидно, ему не пришло в голову включить свет, так как для этого надо было выйти из арки на улицу.

Она увидела, как из проулка и с прилегающей улицы на площадь выскользнули тени.

Она подняла фотоаппарат.

Множество полицейских в гражданской одежде и двое в форме подбежали к двери, прежде чем она успела закрыться. Через секунду пьяный парень был уже снова на улице, и двое испанских полицейских держали его под руки с каждой стороны. Ноги в ботинках волочились по земле, на лице отражалось лишь безмерное удивление. Он, вертя головой, смотрел то на одного, то на другого полицейского, а потом принялся протестовать на до боли знакомом стокгольмском наречии:

– Чего вы делаете? Эй, отпустите. Ребята, вы что? Что вы меня держите?

Анника слегка прикоснулась к кнопке, дождалась, когда парень оказался в фокусе, и нажала спуск. Вспышка осветила улицу на шестидесятую долю секунды. Выждав две секунды, Анника повторила процедуру.

– Что за черт?!

До парня наконец дошло, что с ним случилось, и он стал неистово вырываться, отбиваясь от полицейских руками и ногами, но это мало ему помогло.

– Козлы! – кричал он по-испански. – Идиоты! Отпустите меня! Мать вашу!

Через несколько секунд его затолкали на заднее сиденье полицейского автомобиля, вместе с ним сели трое полицейских – двое по бокам, один впереди.

Автомобиль, взревев, тронулся с места и исчез.

Рядом с Анникой появился Никлас Линде.

– Ты говорил, что шведа уже задержали, – сказала Анника.

Полицейский рассмеялся.

– Это он и есть, – сказал он, наклонился к Аннике и поцеловал ее.

Никлас целовался просто фантастически.

– Как его зовут? – шепнула она прямо ему в губы.

– Хокке Зарко Мартинес. Поедем к тебе или ко мне?

Она высвободилась из его объятий и посмотрела на фотоаппарат.

– Через несколько часов я лечу домой.

– За несколько часов можно очень многое успеть.

Она покачала головой и подняла на него взгляд:

– Нет.

На мгновение он наклонил голову, потом поднял ее и рассмеялся.

– Пошли, – сказал он. – Я отвезу тебя в отель.

Он ни разу не прикоснулся к ней, пока они шли к машине.

Они молча сели в БМВ, молча поехали.

До отеля они добрались очень скоро, и Никлас, резко затормозив, остановил машину.

– Мне надо было меньше болтать, – сказал он, глядя прямо перед собой.

Она посмотрела на него.

– Дело не в том, что я не хочу.

Он искоса взглянул на нее.

– А в чем тогда дело?

Она решила сказать правду.

– Я не осмеливаюсь, – сказала она. – У меня так давно этого не было, что я уже забыла, как это делается.

Он засмеялся и ласково погладил ее по щеке.

– Этому невозможно разучиться, как езде на велосипеде.

– Ты долго еще пробудешь здесь? – спросила она.

– Не знаю. Я иногда езжу домой. А что?

Она хотела спросить его, не собирается ли он в Швецию, где его дом, ждет ли его там кто-нибудь. Будет ли он еще здесь, когда она по заданию Патрика приедет сюда писать статьи о «Кокаиновом Береге».

Но она ни о чем не спросила, а взяла сумку, открыла дверцу и вышла из машины.

Когда габаритные огни БМВ исчезли за «Английским двором», Анника прикусила губу, чтобы не расплакаться.

 

Она написала текст о задержании шведа, загрузила фотографии, отправила все это в Стокгольм и поспала два часа. Потом встала, упаковала одежду и компьютер, спустилась вниз и своей личной картой оплатила пребывание в гостинице свое и Лениты Сёдерстрём. Лените она оставила записку, в которой извещала о том, что возвращается в Стокгольм. На всякий случай приписала внизу номер своего мобильного телефона.

Она выехала на пустое в этот час шоссе, проехала мимо торгового центра «Ла-Каньяда» и выехала на платную дорогу.

Недалеко от Торремолинос она задержалась из-за дорожной аварии. На дороге перевернулся автофургон с французскими номерами. На дорожном полотне кучами лежали ящики. Аннике пришлось едва ли не ползком пробираться мимо них по обочине. В зеркало заднего вида Анника увидела, как какая-то мусульманская женщина в голос рыдает возле фургона, ритмично ударяя себя по коленям. Потом женщина скрылась за большегрузным автомобилем.

В аэропорт она приехала за два с половиной часа до вылета.

Час с четвертью потратила на улаживание формальностей с возвратом машины. К стойке регистрации она примчалась в мыле. На контроле служба безопасности перерыла всю ее сумку, наткнувшись на предметы, о которых она сама напрочь забыла, включая недоеденное яблоко и нож для вскрытия конвертов с рекламой «Квельспрессен» – «Лучше, чем кажется». Этот нож и блеск для губ ее заставили положить в прозрачный пакет.

– Вы это серьезно? – спросила Анника и скептически посмотрела на сотрудника службы безопасности, когда он протянул ей лиловый пакет. – Вы думаете, что я не взорву самолет, если блеск для губ будет лежать в этом мешке?

– Не понимаю, – по-испански ответил сотрудник.

– Совершенно верно, – сказала Анника, забрала свой смертоносный блеск и засунула его в сумку. – Вы тут действительно ничего не понимаете.

Самолет взлетел точно по расписанию, и Анника сразу уснула.

Она проснулась уже в Арланде, когда колеса шасси коснулись посадочной полосы. Книжка Харлана Кобена упала на пол, а вода, которую она купила в зале вылета, пролилась в карман переднего кресла.

Совершенно сбитая с толку и сонная, нетвердо держась на ногах, Анника вышла из самолета в кишку, ведущую в здание аэровокзала. Затем она прошла по коридору мимо безлюдного паспортного контроля в секцию выдачи багажа. Сумку ей пришлось ждать около часа. На улице начало темнеть, когда она наконец протиснулась сквозь толпу в зале прилета. В воздухе плясали снежинки, не зная, то ли им падать, то ли подниматься вверх. Шофер такси из какой-то вольной компании едва не оторвал ручки у сумки. Анника зашипела на него и нашла другого шофера из «Стокгольмского такси». Много лет она пыталась быть свободомыслящей и либеральной и при первой возможности ездила на машинах маленьких таксомоторных компаний, но после того, как ее несколько раз обругали и едва не выбросили из машины за то, что она хотела расплатиться картой или не могла показать дорогу, Анника сдалась.

Стокгольмский таксист взял у нее сумку, аккуратно уложил в багажник и открыл ей дверцу, не сказав при этом ни слова. Отлично.

Сидя на заднем сиденье, она попыталась почитать газету, но, почувствовав недомогание, оставила эту попытку.

В пять часов вечера Анника наконец открыла дверь своей необжитой квартиры. Комнаты показались ей большими и темными, откуда-то тянуло сквозняком.

Она поставила на пол сумки и зажгла свет во всех комнатах. Во всех окнах видела свое отражение – женщина с глубоко посаженными глазами и нестрижеными волосами, с короткими руками.

Она отвернулась от этого неаппетитного изображения и взялась за телефон. Набрала прямой номер шефа и тяжело вздохнула, когда Патрик снял трубку.

– Я думала, что сегодня работает Шелландер, – сказала Анника. – Ты разве не выходной?

– Надо разгрести авгиевы конюшни и подмести остатки, – объяснил Патрик. – Что ты привезла?

Анника закрыла глаза и потерла ладонью лоб.

– Я провела почти весь день в самолете и три минуты назад вошла в дом. Как ты думаешь, что я могу тебе ответить?

– Насчет поисков Сюзетты: ты не в курсе, что там все-таки произошло? Нет ли чего-то нового о смерти грабителей? Есть ли фотография матери, сидящей на кровати пропавшей дочки с ее любимым игрушечным мишкой?

Усталость превратилась в гнев. Анника встала возле кровати, держа в одной руке трубку, а в другой – телефон.

– В четыре часа утра я отправила тебе текст и фотографии о том, как во время полицейской операции в Сан-Педро был задержан гражданин Швеции. Думаю, что я заслужила сегодня выходной день. Если ты полагаешь, что твоя новая работа заключается в том, что ты можешь помыкать мной, как девятнадцатилетним стажером, то ты ошибаешься.

В трубке повисла тишина.

– Алло? – раздраженно произнесла Анника.

– Просто для того, чтобы ты знала, – с торжеством в голосе произнес Патрик, – я разговариваю сейчас по громкой связи.

– Замечательно, – сказала Анника. – Значит, твои приятели тоже услышат, что я пахала почти целую неделю по двадцать часов в сутки. Я приду в понедельник и напишу отчет о расходах.

– Что еще за расходы? Разве билеты не были оплачены?

– Пошел к черту, – сказала Анника и положила трубку.

Она села на кровать, подняла с пола газету и откинулась на подушки, чтобы почитать.

Ее статья о задержании была где-то в середине номера. Соседство с репортажем со склада древесины было не вполне уместным, но по договоренности с Никласом Линде это не играло никакой роли.

Она присмотрелась к фотографиям. Они получились очень драматичными.

Оба полицейских в форме оказались на первом плане, их мундиры светились, как молнии. Швед отбивался руками и ногами, все его тело выражало яростный протест, но лица как раз было не видно. Никлас Линде стоял спиной к объективу, и опознать его по снимку было невозможно.

Текст был коротким и простым. Испанская полиция пресекла деятельность банды наркоторговцев в Ла-Кампане, было изъято семьсот килограммов кокаина, спрятанных в грузе дынь из Бразилии. Ночное задержание было последним. Теперь последуют арест и суд.

Анника положила газету на колени и задумалась, как оценить этот выверенный, как часы, текст.

Собственно, ничего особенного в нем не было, подумала она. В журналистских текстах всегда есть что-то выгодное. Единственная разница в этот раз заключалась в том, что она сама согласилась на манипуляцию, которую никогда не допустила бы со стороны редакционного руководства.

Она перелистала газету до конца. Вертолет ООН потерпел крушение в Непале. В Сконе открыли первый отель для нудистов. Певица с пластиковой грудью отказалась быть темной лошадкой на музыкальном фестивале, в связи с чем на шведском телевидении было созвано экстренное ночное совещание.

Она бросила газету на пол и взяла в руки издание конкурентов.

Первое, что бросилось ей в глаза, когда она посмотрела на первую полосу, были две фотографии – ее и Джимми Халениуса. Между ними был помещен снимок, сделанный возле ресторана. Подпись гласила: «В руках власти».

Весь текст был исполнен возмущением высшей пробы и полон таких провокационных вопросов, как: «Как много они выпили?», «Имеют ли политики и чиновники право на личную жизнь?» и «Пренебрегает ли Халениус своими обязанностями?».

Анника взяла в руки телефон и набрала прямой номер главного редактора.

– Ты видел передовую статью конкурентов? – спросила она, не потрудившись представиться.

– Я говорил с их главным редактором, – ответил Андерс Шюман. – Если они не прекратят этим заниматься, мы осадим все рестораны вокруг их редакции, ославим всех репортеров и выявим их источники. Завтра я доложу об этом руководству. Мы никогда не станем раскрывать наши источники, мы никогда не будем рыться в ресторанных счетах и никогда не будем выяснять, о чем вы говорите с ними.

– Отлично, – сказала Анника.

– Кстати, о чем вы говорили? Как много вы выпили? И кто, черт возьми, за это платил?

Анника свернулась в кровати калачиком.

– Ладно, – сказала она. – Отвечаю по порядку: первое тебя не касается; второе: я пила воду; третье: платил Халениус. Расплачивался своими, а не министерскими.

– Откуда ты его знаешь?

Анника помедлила одно мгновение.

– Я с детства знакома с его двоюродным братом.

– Я слышал сегодня, как ты разговаривала по громкой связи. Научись следить за своей речью.

Он повесил трубку.

Анника сидела на кровати, стараясь побороть желание пожалеть себя.

Она изо всех сил работала для газеты и что получила взамен? Ничего, кроме нелепых требований, критики и оскорбительной ругани за невинную вечернюю встречу.

Полминуты она поплакала, больше от усталости, потом встала и пошла в холл за сумкой. В ванной стояли стиральная машина и сушилка. Анника вытряхнула содержимое сумки в машину и запустила короткую программу. Компьютер она отнесла в кухню, вставила модем в телефонную розетку и стала ждать подключения к Интернету.

Наконец оно произошло.

Анника села на стул и погрузилась в киберпространство.

Вести о катастрофах, политических неурядицах и прочих неприятностях, словно в мире не происходило ничего другого.

Она вошла на свою страницу в Фейсбуке.

Ей пришло одиннадцать новых сообщений.

Одно от Аманды Андерссон, одно от Сандры Хольгерссон, два от Клары Эвертссон-Хедберг и семь от Полли Сандман.

Значит, ей ответили все четыре лучшие подруги Сюзетты Сёдерстрём. У Анники участился пульс, когда она открыла последнее сообщение от Аманды.

«Я думаю, что ты просто скандальный репортер, наживающийся на чилавеческих нещастьях», – прочитала Анника.

– Научись сначала грамоте, – вслух произнесла она и открыла сообщение от Сандры.

«Ты и правда работаешь в газете? Ты можешь достать билеты на «Идола»?»

Сначала она хотела ответить, но потом передумала и решила проигнорировать это сообщение.

Клара была личностью, мыслившей экономическими категориями. Она предложила дать интервью за десять тысяч крон. Правда, в следующем сообщении снизила цену до пятисот.

На это сообщение Анника тоже не ответила.

Полли, видимо, очень любила писать, о чем говорило количество сообщений. Анника поняла это, даже не открыв их. В письмах были стихи, размышления и рассуждения о Сюзетте, о мальчиках, о школе и о жизни вообще. Анника прочитала все и сформулировала ответ.

«Привет, Полли, какие прекрасные стихи ты написала, какие глубокие у тебя суждения. Спасибо, что дала мне возможность их прочесть. Если ты чувствуешь потребность писать, то могу сказать тебе, что моя газета сейчас устраивает конкурс на лучшую новеллу среди авторов в возрасте до восемнадцати лет. Как я понимаю, о судьбе Сюзетты тебе ничего не известно. Если ты что-то узнаешь, то дай знать об этом».

Анника подписалась именем и фамилией, чтобы подчеркнуть серьезность своего отношения к девочке. Писать номер своего мобильного телефона она остереглась, она не хотела выслушивать этические упреки и просьбы о билетах на «Идола».

Не успела Анника отойти от компьютера, как зазвонил мобильный телефон. Номер был скрыт и на дисплее не высветился.

– Анника? Привет, это Нина Хофман.

Анника вскочила так стремительно, что ударилась головой о настенный кухонный светильник.

– Привет, – сказала она и потерла макушку. – Привет, Нина.

– Несколько дней назад ты оставила мне сообщение. Судя по голосу, ты хотела сказать что-то важное. Что случилось?

Анника остановила качавшуюся лампу и вспомнила трескучий голос, по-испански отвечавший с Нининого автоответчика.

– Да, я несколько раз пыталась до тебя дозвониться. Ты недавно была в Испании?

– Да, я была в недельном отпуске, ездила на Тенерифе, а что?

– Я навестила Юлию и Александра, – сказала Анника и принялась расхаживать по спальне. – Мы заговорили о тебе, и Юлия сообщила мне то, чего я раньше не знала.

Нина помолчала, прежде чем ответить.

– Вот как? И что же именно?

Анника села на кровать.

– Что Филипп Андерссон – твой брат, – сказала Анника, чувствуя, как бьется ее сердце. – Почему ты мне ничего не сказала?

– Не сказала что?

– Что и Ивонна Нордин – твоя сестра. Почему ты ничего не сказала?

– По-твоему, я должна делиться с тобой сведениями о моих родственниках?

Анника попыталась собраться. Она явственно представила себе Нину в полицейской форме, ее каштановые волосы, собранные в конский хвост, прямые плечи, вспомнилась сдерживаемая вспыльчивость, хладнокровие, проявленное в ту ночь, когда они стучались в квартиру на Санкт-Паульсгатан, где произошло убийство. Анника, уходи, семидесятому: нужно подкрепление. Здесь может оказаться два, нет, поправка, три трупа…

– Мы так много говорили о том, что происходило в ту ночь, – сказала Анника. – Я болтала о Филиппе Андерссоне, об убийстве, о том, что считаю его невиновным, о том, каким образом он был связан с Давидом Линдхольмом. Ты выслушивала мои рассуждения о женщинах Давида – среди прочего об Ивонне Нордин, ты помогла мне добыть ее фотографию, но так и не сказала, что эти два человека – твои брат и сестра. Неужели ты не понимаешь, что это кажется мне странным?

Нина долго молчала.

– То есть ты стала бы рассказывать вещи, касающиеся твоих сестер и братьев?

– Конечно.

– Если бы среди твоих близких родственников были преступники или ты сама была бы преступницей, то ты должна была бы рассказать об этом мне?

– Да, должна.

– Допустим, ты убила человека. Почему бы тебе не рассказать об этом?

Теперь настала очередь Анники помолчать.

– Это не одно и то же, – проговорила она наконец.

– Нет, это то же самое, ведь речь идет о том, что мои брат и сестра – преступники.

Снова наступило неловкое молчание.

– Но это же меняет дело, – возразила наконец Анника. – Получилось так, что ты меня все время обманывала.

– Этого я не делала, – сказала Нина. – Я никогда тебе не лгала.

– Например, ты должна была знать, что Давид и Филипп были знакомы. Давно ли они знали друг друга?

В трубке послышался тяжелый бесконечный вздох.

– Они вместе росли – Давид, Филипп, Ивонна и маленькая Вероника. Они были близки друг другу больше, чем просто братья и сестры. Я не была им так близка.

Анника зажмурилась от боли – так сильно она прикусила себе губу.

Давид Линдхольм, самый известный полицейский Швеции, женился на уроженке Сёрмлана Юлии Хенсен, которая росла вместе с соседской девочкой Ниной Хофман. Сам Давид в детстве дружил с Филиппом Андерссоном, у которого было две сестры – безумная убийца Ивонна Нордин и полицейская Нина Хофман, чья лучшая подруга Юлия стала женой Давида, несмотря на то что у него в это время был роман с Ивонной Нордин, которая от него забеременела…

– Сколько времени ты была знакома с Давидом Линдхольмом? – спросила она.

– Впервые я увидела Давида, когда он читал нам лекции в высшей школе полиции.

– Значит, в детстве ты его не знала?

– Наверное, я знала его, когда была совсем маленькой, но нельзя сказать, что мы были знакомы. Мы с мамой уехали на Тенерифе, когда мне было три года, Филипп и Ивонна тогда были уже большими. В Валлу мы перебрались, когда мне было уже девять, и там я познакомилась с Юлией.

– Однажды ты рассказала мне, – тихо произнесла Анника, – что Давид подошел к тебе и Юлии после того, как прочел вам лекцию. Он знал тогда, кто ты?

– Конечно, знал. Думаю, ему было любопытно, что стало со мной.

– Но он притворился, что интересует его Юлия?

– Ему не было нужды притворяться, ведь он на ней женился.

В голосе Нины проскользнула едва заметная горечь, но Анника ее уловила.

Она задумчиво поерошила себе волосы.

– Убийство на Санкт-Паульсгатан произошло почти пять лет назад. Когда ты поняла, что в нем замешаны Филипп и Ивонна?

– Когда арестовали Филиппа. Это был самый тяжелый момент моей жизни.

– А Ивонна? Убийство совершила она. Когда ты это поняла?

– Когда Филипп рассказал об этом после ее смерти. Но я не разговаривала с Ивонной, я перестала общаться с ней после аборта. Она стала чуждаться людей, вообще стала какой-то странной.

– После аборта? – спросила Анника и потерла лоб. – Ты имеешь в виду аборт, который она сделала, чтобы избавиться от ребенка Давида?

– В то время, когда Юлия тоже ждала от него ребенка, – уточнила Нина и замолчала. – Все совсем не так, как ты думаешь, – наконец снова заговорила она. – У меня не было намерения ничего скрывать, но моя семья и мое детство для меня – до сих пор открытая рана.

Анника не знала, что сказать. В трубке снова повисло молчание.

Первой заговорила Нина – тихим и надломленным голосом:

– Я очень любила маму, но она была едва способна позаботиться даже о самой себе. Филипп и Ивонна совсем отбились от рук, и она ничего не могла с ними поделать. Мне повезло, я нашла семью Юлии. Я все время чувствовала… груз ответственности. Мне всегда казалось, что именно я должна как-то исправить положение.

«Именно поэтому ты пошла в полицию?» – мысленно спросила ее Анника, но ничего не сказала вслух.