Гитлера выпускают из тюрьмы

20 декабря 1924 года, за четыре дня до рождества, когда немцы, сидя у елок с зажженными свечами, распевают «Тихая ночь, святая ночь», перед воротами ландсбергской тюрьмы остановилась машина. Из ворот вышел Гитлер в традиционном наряде среднего служащего тех лет, в коротком светлом пальто с поясом и в мягкой шляпе. В таком виде его запечатлели фотографы, собравшиеся в Ландсберге. Вместо пяти лет фюрер просидел всего 13 месяцев. Баварский министр юстиции Гюртнер и его друзья сделали свое дело.

Однако положение национал-социалистской партии ко времени нового появления Гитлера на политической сцене было не столь уж благополучным. И виною тому отчасти являлся он сам. Дело в том, что Гитлер назначил своим заместителем редактора «Фелькишер беобахтер» Альфреда Розенберга; крайне непопулярного в рядах нацистов. Перед арестом Гитлер передал ему записку, на которой было нацарапано карандашом: «Дорогой Розенберг, с этой минуты Вы будете возглавлять движение». Розенберг считался у нацистов «чернильной душой», «бумажной крысой». Он был, видимо, той фигурой, конкуренции которой не боялся Гитлер. По выходе из тюрьмы фюрер мог не опасаться того, что его место уже занято. Последствия назначения Розенберга сказались очень быстро — партия, формально запрещенная баварским правительством, не сумела удержаться на полулегальном положении. Она фактически распалась на несколько самостоятельных, враждовавших между собой группировок, со всеми лидерами которых заместитель фюрера Розенберг переругался. Одну из группировок под названием «Гроссдойче фольксгемайншафт» возглавляли Юлиус Штрейхер, Герман Эссер и Артур Динтер, тюрингский гаулейтер. Вторую группировку создали Грегор Штрассер, который был явным соперником Гитлера, Людендорф, Федер и Фрик (в Баварии она выступала как «Национальный блок», в Северной Германии как «Дойче фрайхайтсбевегунг»). Третью группу, сколоченную на базе штурмовых отрядов,—так называемый «Фронтбанн», возглавляли Рем и Людеке.

Из всех этих группировок самой влиятельной была группировка Штрассера. С самого начала Штрассер понял, что путч был чистейшей авантюрой. Его усилия были направлены, с одной стороны, на организацию сильной партии, а с другой — на борьбу за мандаты в рейхстаге. Здесь Штрассер добился.больших успехов. Войдя в сговор с другими националистическими группами, «Дойче фрайхайтсбевегунг» получило в мае 1924 года около двух миллионов голосов и 2 мандата в рейхстаге, один из которых был выдан самому Грегору Штрассеру. После весенних выборов 1924 года в баварский ландтаг «Национальный блок» стал второй по силе баварской партией.

Первое время, сидя в тюрьме, Гитлер всячески мешал Штрассеру. Однако, готовясь выйти из крепости, он заявил, что изобрел совершенно новую тактику. Эта тактика, оцененная апологетами Гитлера как «неожиданный шаг», как «находка» и «откровение» фюрера, в действительности являлась тактикой Штрассера, т. е, тактикой проникновения в парламент, Несмотря на то, что ближайшее окружение Гитлера знало о его проклятиях по адресу парламентской борьбы, несмотря на то, что он вынудил Штрассера разорвать связи с другими националистическими группами (фюрер заявил при этом: «Сильный всегда еще более мощен, когда он остается один») и потерять на этом больше половины голосов и мандатов уже на декабрьских выборах 1924 года, Гитлеру удался его очередной трюк: он был признан автором новой тактики нацистов.

После выхода из тюрьмы перед фюрером встала задача проводить эту тактику. Но прежде всего надо было вновь сколотить партию: на первых порах добиться хотя бы внешнего единства, а потом уже усмирить всех непокорных, намертво привязать к себе колеблющихся, укрепить и сплотить местные организации вокруг центра. И тут ход рассуждений Гитлера был такой же, как у Штрассера: он понимал, что длительная борьба за голоса избирателей требует организационно очень сильной партии, достаточно послушной и гибкой, чтобы пережить периоды спадов и неудач и в нужный момент быть готовой к узурпации государственной власти.

Выйдя из крепости, Гитлер заявил, что намерен «переголосовать» веймарских правителей, хотя для этого и понадобится значительно больше времени, чем для того, чтобы их «перестрелять».

Уже через две недели после освобождения фюрер проделал маневр, который как нельзя лучше характеризовал его политические методы: добившись аудиенции у министр-президента Баварии Хольда, он клятвенно обещал ему «вести себя прилично». При этом он намеревался тут же нарушить свою клятву. После беседы с Гитлером Хольд сказал министру юстиции Гюртнеру: «Бестия обуздана, теперь можно ослабить путы». Однако 27 февраля фюрер выступил в пивной «Бюргербройкеллер» с двухчасовой речью. И сразу стало ясно, что «бестия» вовсе не обуздана, а просто перехитрила баварского министр-президента. В речи перед четырьмя тысячами своих сторонников Гитлер заявил: «Либо враг пройдет по нашим трупам, либо мы пройдем по его». Всполошившееся баварское правительство вновь запретило Гитлеру выступать. Но депо было уже сделано.

Если внимательно вчитаться в эту речь Гитлера, первую после путча и тюрьмы, нетрудно заметить, что открытые угрозы по адресу своих «явных» врагов -— марксистов, евреев и веймарских министров он перемежал со скрытыми угрозами по адресу недостаточно преданных сторонников внутри движения. «Если кто-нибудь намерен ставить мне условия, — заявил Гитлер, — я скажу ему: обожди, дружок, прежде я поставлю тебе условия», И далее: «Я возглавляю движение один, и никто не вправе ставить мне условия до тех пор, пока я лично несу ответственность… А я несу ответственность безусловно за все, что происходит в движении».

Фюрер начал наводить «порядок» в нацистской партии буквально на следующий же день после того, как он вышел из тюрьмы. Первым капитулировал Штрейхер. Он и его группа явились на поклон к Гитлеру в «Бюргербройкеллер».

Другого своего сообщника Дрекслера, который, пусть номинально, считался вторым руководителем партии, Гитлер просто полностью отстранил от дел. С 1927 года имя Дрекслера в истории НСДАП вовсе не упоминается. Сложнее обстояло дело с Ремом. «Фронтбанн» — полувоенный союз, который организовал Рем, был внушительной силой, он насчитывал в своих рядах до тридцати тысяч членов и претендовал на самостоятельную политическую роль. Так, например, Рем желал, чтобы «Фронтбанн» участвовал в выборах в рейхстаг как самостоятельная партия. Еще сидя в тюрьме, Гитлер пресек домогательства Рема — в декабре 1924 года он был вычеркнут из нацистского списка кандидатов в депутаты рейхстага. После выхода из тюрьмы Гитлер отклонил предложенное Ремом соглашение, которое сводилось к тому, что Рем будет руководить военной организацией нацистов, а фюрер заниматься политикой. В ответ на это 8 апреля 1925 года Рем в письме к Гитлеру сложил с себя обязанности руководителя СА и «Фронтбанна». Ради неограниченного господства в партии Гитлер пожертвовал, таким образом, сильной военизированной группой.

Еще труднее было сладить с Грегором Штрассером. Фактически Штрассер стал наиболее влиятельным после Гитлера человеком в НСДАП, имевшим немало своих сторонников. Борьба между Гитлером и Штрассером началась сразу же и не прекращалась до самого прихода нацистов к власти, когда Гитлер, предварительно обезвредив Штрассера, одним ударом покончил с ним.

На этом этапе ни Штрассер, ни Людендорф, который в то время блокировался с ним, на собрание в «Бюргербройкеллер» не явились. Однако, если старый генерал, служивший у нацистов чем-то вроде парадной вывески, уже не представлял для Гитлера особого интереса, то у Штрассера была реальная сила. Он создал в Северной Германии целую сеть низовых организаций, установил связи с другими реакционными группами, в том числе с Немецкой национальной партией и ее руководителями Альбрехтом Грефе и графом фон Ревентлов. Кроме того, по сравнению с Гитлером у Штрассера было два важных преимущества. Ему, как члену рейхстага, нельзя было запретить выступать, и он, опять-таки как член рейхстага, пользовался бесплатным проездом, что давало ему возможность без затрат объезжать и подбадривать нацистов в самых отдаленных уголках страны. Словом, Штрассер был не только влиятельной, но и абсолютно необходимой фигурой для Гитлера. Порви тогда фюрер со Штрассером, география фашистского движения сузилась бы до пределов одной Баварии, а Гитлер понимал, что борьбу он может выиграть только в общенациональном масштабе. Затаив злобу и повременив недели две, Гитлер вызвал к себе Штрассера для переговоров. В результате возникло компромиссное решение — формально подчинившись Гитлеру, Штрассер получил на откуп всю Северную Германию, включая столицу — Берлин. Кроме того, что тоже было очень важной уступкой, Гитлер согласился на то, чтобы Штрассер выпускал свою газету «Берлинер арбайтерцайтунг» в Берлине (редактировал ее брат Штрассера Отто) и нечто вроде теоретического органа нацистов, предназначенного для верхушки НСДАП, — «Национал-социалистише брифе». Некоторое время братья Штрассер работали параллельно с баварскими фашистами, завоевывая для Гитлера «всю Германию».

26 февраля 1925 года, т. е. за день до выступления Гитлера в «Бюргербройкеллере», вышел номер вновь разрешенной баварским премьером «Фелькишер бео-бахтер»; передовую в ней написал опять-таки фюрер. Называлась она «Новое начало». Итак, в 1925 году Гитлер положил новое начало своей партии, предварительно выбросив из нее Рема и пойдя на компромисс со Штрассером.

Думается, что уже тогда Гитлер сделал самое важное открытие своей жизни — и оно было не в области теории и даже не в области пропаганды, которая при всей своей важности не являлась решающей для нацистов, как это считают многие исследователи на Западе. Главное открытие Гитлера состояло в том, что он понял необходимость создания мощного и монолитного аппарата для узурпации власти, А для создания такого аппарата необходима была прочная финансовая база. Уже говорилось, что баварские промышленники финансировали НСДАП и мюнхенский путч 1923 года. Говорилось также, что эта группа промышленников не была самой влиятельной в среде немецкого монополистического капитала. Начиная с 1925—1926 гг. Гитлер принялся активно искать себе покровителей среди промышленников Рейна и Рура. Нам известно далеко не обо всех встречах Гитлера с представителями деловых кругов. Но уже того, что известно, достаточно, чтобы понять, какое значение придавал фюрер своим связям с монополистическим капиталом еще задолго до прихода к власти.

1 декабря 1926 года Гитлер сделал многочасовой доклад о своих планах в Кенингсвинтере для представителей бизнеса. Через несколько недель он выступил в Эссене в фирме Крупна. Одну из речей Гитлера в Эссене услышал Эмиль Кирдорф, почетный председатель правления «Гельзенкирхенербергверке АГ». В 1927 году издатель Брукнер, старый покровитель Гитлера, свел его с Кирдорфом. Вот что писал Кирдорф десять лет спустя: «В 1927 году я впервые встретился с фюрером. Я поехал в Мюнхен. Четыре с половиной часа развивал мне Гитлер свою программу. Я попросил его сделать из этого его доклада брошюру. Эту брошюру я потом распространял сам в кругу промышленников. В дальнейшем, как следствие написанной фюрером и распространенной мною брошюры, состоялись многочисленные встречи фюрера с руководящими лицами в промышленности».

Кирдорф и ставший сторонником нацистов еще в 1923 году Фриц Тиссен (концерн «Тиссен и К°» в Мюльхейме) были первыми представителями крупного немецкого бизнеса, которые пошли на сделку с Гитлером. Весной 1927 года в НСДАП вступил один из руководителей концерна «ИГ Фарбен» Вильгельм Кепплер. Примерно в то же время к нацистам примкнул Отто Дитрих, бывший экономический редактор газеты промышленников «Мюнхен-Аугсбургер бергцайтунг» У Дитриха были большие связи. Он был зятем Рейсман-Гроне — издателя влиятельной «Рейниш-Вестфалише цайтунг».

Тиссен, Кирдорф, Кепплер и Отто Дитрих фактически стали агентами Гитлера в среде крупного капитала. Они свели Гитлера с Альфредом Гугенбергом, главой Немецкой национальной партии—партии немецких монополистов. Именно Тиссен, Кирдорф, Гугенберг, Зельдте (глава «Стального шлема»^*) и Гласе подготовили сенсационный успех нацистов на сентябрьских выборах 1930 года.

^*Эта военизированная организация официально была создана как «Союз фронтовиков» в 1918 году, в 1935 году распущена нацистами и вновь возрождена в ФРГ в 1951 году.

Таким образом, уже к началу тридцатых годов возникла та далеко не святая троица национал-социализма, милитаризма и империализма, о которой говорил главный американский обвинитель в Нюрнберге генерал Тэйлор.

Однако первые шаги по завоеванию симпатий немецкого империализма Гитлер сделал еще до наступления экономического кризиса. Уже тогда часть монополий активно поддерживала нацистов, хотя, казалось бы, при временной стабилизации экономического и политического положения в Германии им не нужна была столь экстремистская партия. Тем не менее так оно было. Начиная с середины двадцатых годов Гитлер получал регулярную финансовую помощь от немецких промышленников. Только благодаря этому он мог создать такую сильную и мощную партию.

Надо думать, что помощь власть имущих нацистам объяснялась в первую очередь тем, что НСДАП была самой ярой антикоммунистической партией, какая существовала в сравнительно либеральной в то время веймарской Германии. Как орудие борьбы с революционно-демократическим движением, с организациями трудящихся, с Коммунистической партией Германии она вполне устраивала немецкую реакцию.

Параллельно с налаживанием связей с монополистами внутри партии продолжалась борьба за единовластие. Главным образом с так называемым «левым крылом», возглавляемым Штрассером. Борьба Гитлер — Штрассер во многом определила обстановку в НСДАП на весь период с 1925 до 1933 года.

Штрассер, внешне подчинившись Гитлеру после выхода того из тюрьмы, не потерял надежды на главенство в партии.

Что представлял собой Штрассер? Это был человек более отесанный, нежели Гитлер. И его биография, мягко говоря, была менее одиозной. Как и Гитлер, Штрассер участвовал в первой мировой войне, но в отличие от него дослужился до обер-лейтенанта. По специальности Штрассер был химиком-фармацевтом. После войны купил аптеку. В 1923 году, когда Гитлер готовил «пивной путч», Штрассер написал диссертацию под названием «Распространение и значение разведения сахарной свеклы в Германии». Некоторое время он возглавлял фабрику по изготовлению спирта и был референтом имперского министерства продовольствия. У Штрассера была профессия, твердый заработок и обеспеченная семья. Так что перед ним стоял выбор — либо целиком отдаться партийным интригам, стать функционером, либо заниматься этим между прочим. К 1925 году он полностью переключился на партийные дела. Если Гитлер славился в НСДАП как оратор, то Штрассер считался первым организатором.

Была ли у Штрассера своя платформа? Сам Грегор Штрассер, а позднее его брат Отто пытались доказать, что этот нацист номер два был «левым» и что его разногласия с Гитлером носили принципиальный характер. Однако два обстоятельства убеждают нас в том, что борьба между Штрассером и Гитлером была только борьбой за власть.

Во-первых, Штрассер, который упорно выдавал себя за «социалиста» и за защитника прав трудящихся, неоднократно блокировался с крайне правыми — от графа Ревентлова до Людендорфа, а впоследствии и до Шлейхера. Так что, когда дело доходило до реальной политики, Штрассер быстро забывал свои леворадикальные социалистические лозунги.

Во-вторых, почти все ближайшие сотрудники Штрассера, которые на словах были еще «левее» его, начиная с Геббельса, кончая Рустом и гаулейтером Кохом, после убийства Штрассера верой и правдой служили Гитлеру. Никаких «идейных» разногласий с фюрером у них не обнаружилось. Так что оппозиция Штрассера была даже не «разновидностью» немецкого фашизма. Это была просто борьба двух хищников. И Гитлер оказался в этой борьбе более вероломным, более бессовестным и более хитрым^*.

^*Для нравов и морали нацистов характерно, что почти до самого убийства Штрассера Гитлером они внешне оставались близкими друзьями. В середине двадцатых годов, когда Гитлер особенно опасался Штрассера, их нельзя было водой разлить. Гитлер не раз гостил в доме Штрассеров в Динкельсбюле. Он произнес речь на могиле отца братьев Штрассер, был крестным отцом детей Грегора Штрассера. А когда при странных обстоятельствах покончила с собой племянница Гитлера Гели Раубал, Штрассер много Дней и ночей провел с безутешным фюрером.

Однако в 1925 году вопрос о том, кто кого низвергнет, далеко еще не был решен. Первый бой между Гитлером и Штрассером произошел по инициативе последнего осенью 1925 года. Конкретным поводом к выступлению Штрассера послужил вопрос об экспроприации земель и владений бывших княжеских домов. Все левые партии Германии требовали безвозмездного отчуждения княжеских владений, принадлежавших им до 1918 года. Нацистская верхушка во главе с Гитлером без всяких колебаний стала на сторону реакции, которая желала вернуть поместья их бывшим владельцам. 22 ноября 1925 года Штрассер по собственной инициативе созвал в Ганновере конференцию северогерманских функционеров. Он предполагал не только осудить позицию Гитлера по отношению к князьям, но и заменить пресловутые «двадцать пять пунктов», т. е. официальную гитлеровскую программу 1920 года, своей, штрассеровской программой, в которой, между прочим, была предусмотрена экспроприация помещичьих земель, а также промышленного капитала, установление нового экономического строя — «государственного феодализма» и замена рейхстага сословными палатами по примеру итальянских фашистов. Гитлер отказался явиться на конференцию, где он был бы в меньшинстве. В качестве своего представителя он послал Федера. Среди северогерманских бонз оказался перебежчик — кельнский гаулейтер Роберт Лей. Федер и Лей решили сорвать конференцию на том основании, что она неправомочна, поскольку на ней не присутствует фюрер. Однако им это не удалось. Конференция в Ганновере была весьма представительна: в ней участвовали гаулейтеры Ганновера — Руст, Шлезвиг-Гольштейна — Лозе, Бранденбурга — Керрль, Берлина — Шланге, Померании — Вален, представители от Мекленбурга, Брауншвейга, Силезии. Из Эльберфельда (Рейнская область), где находился штаб Штрассера, кроме него самого, прибыли гаулейтер Кауфман и секретарь Штрассера Геббельс. На словах все присутствовавшие на конференции (кроме Лея и Федера) были чрезвычайно решительны. Так, Руст заявил, что Гитлер северогерманским и западногерманским нацистам «не указ», «У нас нет папы… Как решило большинство, так и будет». Некий Гильдебрандт из Мекленбурга крикнул: «Долой мюнхенских реакционеров! Долой прислужников князей!» По некоторым сведениям, Геббельс, а по другим — Руст, заключил ганноверскую конференцию возгласом: «Я требую исключить господина Гитлера из НСДАП!»

Однако закрепить организационно свою победу Штрассеру не удалось. И Гитлер не преминул нанести ему ответный удар. 14 февраля 1926 года он созвал свою конференцию в Бамберге. Подготовил он ее куда тщательней: верные фюреру люди прибывали со всех концов Германии на грузовиках. Их было не десятки, как в Ганновере, а сотни. Начал свое выступление фюрер с заявления о том, что конференция в Ганновере была незаконной. Потом театральным жестом разорвал программу Штрассера. «Раскольники»-штрассеровцы были осуждены. Геббельс сразу переметнулся на сторону Гитлера. «Надо признать свои ошибки,—заявил Геббельс, — и присягнуть на верность господину Гитлеру». В отличие от Штрассера Гитлер не успокоился на достигнутом— он стал закреплять свою победу.

В мае 1926 года фюрер созвал в Мюнхене «генеральное собрание всех членов партии», на котором было решено, что сравнительно малочисленная группа «Национал-социалистский немецкий рабочий союз в Мюнхене» является единственным «носителем партийной идеи». Все другие организации подчиняются этому союзу и его фюреру. Кроме того, было объявлено, что «двадцать пять пунктов» являются незыблемой программой партии.

После этого Гитлер начал переманивать и перекупать ближайших сотрудников Штрассера, сея смуту и рознь в рядах северогерманских нацистов. История «перекупки» штрассеровцев и вся механика их «перековки» в стопроцентных гитлеровцев известна нам благодаря дневникам Геббельса 1925—1926 гг. В эти годы Геббельс — правая рука Штрассера — окончательно предал его. Эта эпопея закончилась тем, что Гитлер назначил Геббельса гаулейтером Берлина, который считался вотчиной братьев Штрассер. С этого времени Геббельс и Штрассер стали заклятыми врагами.

Не последнюю роль в победе Гитлера над Штрассером сыграло то обстоятельство, что фюрер в это время уже обладал большими средствами, которые он черпал от промышленников, Если Штрассер призывал своих сотрудников к умеренности и даже аскетизму, то Гитлер обеспечивал им богатую жизнь.

После разгрома оппозиции Штрассера, которая в учебниках нацистской партии изображалась как «огромная идейная победа фюрера», Гитлер занялся текущими делами. Очередной и самой важной его задачей на этом этапе была уже не вербовка новых членов, не широковещательная пропаганда, а сплочение нацистских рядов и создание очень четкой и гибкой партийной структуры, которая превратила бы аморфные организации правых экстремистов в послушное орудие верховного жреца нацистов — Адольфа Гитлера. Приблизительная структура партии была выработана уже в 1925 году. Руководство НСДАП делилось отныне на два отдела, или, как они назывались, политические организации: ПО-1 и ПО-2. Задача ПО-1 заключалась в подрыве веймарского республиканского строя, ПО-2 занималась организационными вопросами. По замыслу Гитлера, ПО-2 после захвата власти нацистами должна была стать своего рода готовым органом государственной власти. В обеих политических организациях существовали подотделы. В ПО-1 было три подотдела: «заграница», «пресса», «профсоюзы». В ПО-2 — семь: «сельское хозяйство», «правовые вопросы», «экономика», «внутренняя политика», «арбайтердинст» (организация, занимавшаяся рабочими), «техника», «раса и культура». Креме двух ПО, существовал еще специальный отдел пропаганды, подчинявшийся непосредственно фюреру. Вся Германия была поделена на 34 «гау» — области, примерно соответствовавшие избирательным округам в Веймарской республике. Кроме того, были созданы еще 4 «гау» за пределами Германии: в Австрии, Данциге (Гданьск), в Саарской и Судетской областях. Во главе «гау» стояли назначаемые Гитлером гаулейтеры. Каждая «гау» делилась на округа («крейзы»), возглавляемые крейслейтерами. В округа входили ортсгруппы, т. е. местные организации, которые, в свою очередь, состояли из ячеек («целлен»), а если ячейки были большие, то и групп («блоков»)^*. Принцип построения НСДАП был территориальный. Попытки нацистов создавать свои «блоки» на крупных заводах, как правило, оканчивались провалами.

^*Кроме всего прочего, новая партийная организация Гитлера предусматривала создание обширного слоя партийных бюрократов-чиновников, все материальное благополучие которых зависело от успехов нацистов.

На все более или менее значительные должности назначения производил лично фюрер. Никакой демократии в нацистских когортах не было и в помине. Дискуссии Гитлер считал «пустой болтовней». В 1929 году в НСДАП было официально отменено тайное голосование. Члены партии должны были даже при выборах партийных руководителей выражать свою «волю» поднятием рук и криками. Нацистские бонзы объявили, что такой метод значительно более «народный». Уже в двадцатых годах в партийном аппарате был создан специальный институт «наблюдателей», которых обязали записывать крамольные высказывания членов НСДАП и передавать их по инстанциям. Даже гаулейтеры были лишены какой бы то ни было самостоятельности. Гаулейтер не имел права добровольно уйти с поста. Каждый из них знал, что он в этом случае будет объявлен ренегатом и станет объектом злобы и мстительности Гитлера.

Описывая обстановку в нацистской партии в середине двадцатых годов в книге «Тенденции и люди в НСДАП», некий Альберт Кребс, который в течение 10 лет был нацистом и одно время даже занимал пост гаулейтера Гамбурга, писал: «Малейшее отклонение или самая незначительная критика предписанных догм внутри собственных рядов считались смертельной опасностью. Члены НСДАП постоянно выискивали «индивидуалистов» и «еретиков», обнаружить и уничтожить которых считалось более почетным, чем обратить в свою веру полдюжины открытых противников».

Еще в «Майн кампф» Гитлер требовал четкого различия между попутчиками и членами партии. Члены партии должны были признавать принцип фюрерства, поддерживать в себе «боевой дух».

Уже в середине двадцатых годов Гитлер учредил специальный партийный суд под названием УШЛА — «Комиссию по расследованию и улаживанию». Об этом суде в Веймарской республике ходили самые невероятные слухи. Так, многие падкие на сенсацию иностранные журналисты утверждали, что УШЛА — самая страшная организация нацистов. Майор Бух, председатель УШЛА, считался более сильным человеком, чем сам фюрер, Эти слухи, по-видимому, питались атмосферой таинственности и дешевого детектива, которой сознательно окружала себя верхушка НСДАП. Документы, доступные нам сейчас, показывают, что партийный суд был послушным орудием в руках Гитлера и его ближайшего окружения. Недаром Бух называл себя «овчаркой Гитлера», которая помогает ему «держать все стадо». Однако не только иностранные журналисты не были в курсе внутрипартийных дел нацистов. Даже сами нацисты не поняли вначале, для чего фюреру понадобился специальный суд. После возникновения УШЛА часть партии рассчитывала, что партийные суды прежде всего оздоровят НСДАП, выведут на чистую воду таких нацистских бонз, как Штрейхер, Эссер и Вебер, займутся изобличением воровства, взяточничества и коррупции. Подобного рода фактов было в ту пору великое множество. Так, некий Хюттман ограбил кассу гамбургской организации. Один из руководителей СА положил себе в карман 30 тысяч марок, которые передали в нацистскую кассу руководители реакционного профсоюза торговых служащих. В весьма влиятельной организации в Эльберфельде некий Аксель Рипке, один из десяти городских фюреров, украл партийные деньги.

Первый председатель УШЛА Хейнеман, по-видимому, считал, что ему подсудны подобные дела. Но его быстро убрали, заменив Бухом. Хейнеман просто не понял Гитлера. Председатель УШЛА Бух и его помощники — Ульрих Граф, человек с весьма темным прошлым, и молодой юрист Ганс Франк (в будущем кровавый палач Польши) были нужны Гитлеру только для того, чтобы блюсти «единство»- и выбрасывать из НСДАП всех заподозренных в крамоле. Когда Буху рассказывали об уголовном преступлении кого-либо из видных нацистов, он вопрошал: «Ну, и что?» И на этом дело кончалось. Партийный суд был одним из органов, который с первых же месяцев «нового начала» установил в партии Гитлера атмосферу страха и подозрительности.

В силу различных общественно-политических и социальных причин в Германии к концу XIX века сложился особенно мощный и разветвленный бюрократический аппарат. Прусские чиновники всегда считались образцом механической, нерассуждающей исполнительности и слепого послушания. Помещичье-юнкерская, а затем капиталистическая Германия побила своеобразный рекорд в канцелярщине — нигде в Европе не издавалось столько циркуляров и распоряжений, нигде не оформлялось столько актов, не требовалось столько справок и документов от частного лица. В какой-то степени новая партия Гитлера была сродни немецкой бюрократической машине.

Кроме того, строя свою машину власти, а потом и свое государство, нацисты внесли в него многие черты, присущие им самим — «элите сточной канавы», как их иногда называли. Гитлер и его личные друзья могли вмешиваться во все дела во всех инстанциях. Многие партийные отделы дублировали друг друга — и это было не случайностью, а системой, особенно после прихода нацистов к власти, когда партийные и государственные бонзы выполняли одни и те же функции, контролируя друг друга. Партийных чиновников все время перебрасывали из города в город, и они меняли не только места жительства, но и профессию. А это уж вовсе не было в традициях германского государства: там чиновники всю жизнь просиживали в определенном отделе определенного ведомства, медленно поднимаясь с одной бюрократической ступеньки на другую.

Но сами дефекты и изъяны в нацистской бюрократии опять-таки играли на руку Гитлеру. По свидетельству очевидцев, фюрер (в рамках железной дисциплины по отношению к руководству) поощрял неразбериху в партии. Ведь ему нужны были не просто аккуратные и послушные чиновники, но и буйные головорезы, герои «зальных побоищ», авантюристы. И Геббельс и Штрассер в двадцатых годах самолично кидались бутылками и стульями и колошматили своих противников.

Но самое главное — для того, чтобы править всей этой нацистской ратью, необходимо было науськивать друг на друга отдельных людей, разделять, чтобы властвовать. Один из помощников Рема, штурмовик Людеке, писал, вспоминая двадцатые годы: «Он (Гитлер. — Авт.) намеренно разжигал рознь, чтобы держать в руках вожжи». Альфред Розенберг, который, сидя в тюрьме перед Нюрнбергским процессом, занялся мемуарами, утверждал, что в середине двадцатых годов Гитлер «совершенно сознательно разрешал создание антагонистических групп в партии, чтобы иметь возможность играть роль верховного судьи и арбитра». Наконец, Кребс, которого мы цитировали выше, рассказывал в своей книге, как Гитлер в 1928 году с удовлетворением взирал на драки (не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова), которые возникали между гамбургскими штурмовиками и гамбургскими партийными функционерами. «Гитлер любил такие свары, —— писал Кребс, — и всегда становился на сторону сильнейших, заявляя, что благодаря этому образуется элита». Побежденных, по словам Кребса, он объявлял «бунтовщиками» и «врагами единства».

Для укрепления личной власти Гитлера необходимы были также постоянные перетряски внутри партии. Даже крупные нацисты должны были помнить, что их посты и влияние целиком и полностью зависят от фюрера.

Коренная перетряска нацистской верхушки произошла уже в 1925 году: ближайшее окружение фюрера почти полностью сменилось. Шейбнер-Рихтер погиб во время путча, Эккарт умер. Людендорф порвал с Гитлером. Розенберг на время отошел от дел. Рем — тоже. Дрекслер выбыл из партии окончательно. Эссер постепенно начал терять свое влияние. Геринг фактически не участвовал в сколачивании нацистской машины, поскольку после путча бежал из Германии в Швецию, Руст, Вагнер и целая плеяда друзей Штрассера постепенно оттеснялись на менее важные посты. Зато на фашистском небосклоне взошли новые «светила»: Гиммлер, Геббельс, Лей, которых до 1925 года в НСДАП мало кто знал.

Наряду со сколачиванием сильной партии Гитлер во второй половине двадцатых годов создал также множество смежных организаций, которые должны были в будущем заменить все существовавшие в Германии общества, союзы, объединения. Эти массовые организации гитлеровцев сыграли чрезвычайно большую роль, развращая, терроризируя и подкупая широкие слои немецкого населения.

Самой главной из массовых организаций НСДАП являлся гитлерюгенд («гитлеровская молодежь»).

В системе нацизма чрезвычайно важную роль играла политическая опека над юношеством и одновременно его военная подготовка. Сочетание военной и идеологической обработки было характерной чертой и других подобных организаций, являвшихся своеобразными филиалами нацистской партии.

Кроме массовых и военизированных организаций, при НСДАП в 1925 году начали создаваться и новые штурмовые отряды или, как они именовались в целях маскировки, «Оборонно-политическая служба».

В руководстве этой «службы» было пять отделов, а командиром штурмовиков Гитлер назначил фон Эппа. Несмотря на то, что Гитлеру удалось в 1925 году отбить атаки Рема, который стремился к обособлению СА и единоличному владычеству в штурмовых отрядах, армия штурмовиков всегда представляла известную угрозу для фюрера. Ландскнехты в коричневых мундирах были настолько неконтролируемой силой, что гаулейтеры с ними не справлялись. Так, например, в конце двадцатых годов Стеннес и Пфеффер — главари берлинских штурмовиков— дважды взбунтовались против Геббельса, гаулейтера Берлина, и позволили себе крамольные выпады против самого фюрера. Чтобы подавить бунт Стеннеса, Геббельсу пришлось даже прибегнуть к помощи полиции.

А между тем «своя» армия была необходима Гитлеру: она запугивала население, придавала вес НСДАП и при всех переговорах, которые вел Гитлер с буржуазными политиками, являлась важнейшим его козырем. Поэтому уже в середине двадцатых годов была создана еще одна нацистская армия под названием «охранные отряды» — СС. Эсэсовцам дали такую же форму, как штурмовикам, только черного цвета (этот цвет Гитлер позаимствовал у Муссолини). Официально фюрер заявлял, что СС будут его личной охраной. В действительности СС были задуманы как военная организация (только более элитарная) в противовес СА, у которых уже сложились свои традиции неповиновения. Первым командиром охренных отрядов стал Иозеф Берхтольд, сотрудник «Фелькишер беобахтер». Но его быстро сменили и назначили на этот пост Рихарда Хайдена, бывшего полицейского агента. Только в 1929 году для СС нашелся настоящий фюрер. Им стал бывший секретарь Штрассера, владелец птицефермы Генрих Гиммлер, которого в нацистской партии первое время звали «Гиммлер-навоз». Когда «Гиммлер-навоз», имя которого в течение двенадцати лет наводило ужас на всю Германию и на миллионы людей в оккупированной Европе, стал во главе СС, в рядах охранных отрядов насчитывалось всего лишь 200 человек.

К 1928—1929 гг. нацистский партийный аппарат был вчерне создан.

НАЦИСТСКИЕ ВЕЛЬМОЖИ

После выхода из тюрьмы Гитлер обосновался в Мюнхене в двухкомнатной квартирке под самой крышей на Трирштрассе, 41. Однако уже летом 1925 года он снял себе небольшой загородный дом в 160 километрах от Мюнхена, недалеко от австрийской границы, в Баварских Альпах. Дом этот находился в курортном местечке Берхтесгаден, где после 1933 года была построена знаменитая резиденция фюрера, нечто вроде укрепленного замка. Первое убежище Гитлера в Баварских Альпах было куда скромнее —он снял за 100 марок в месяц виллу, выстроенную еще до первой мировой войны гамбургским купцом. В 1929 году Гитлер поменял и городскую свою квартиру. Он поселился в девяти больших красивых комнатах на Принцрегентенштрассе. После 1925 года фюрер разъезжал на дорогих машинах с большой свитой, хотя машины и личных шоферов имели в то время в разоренной Германии только очень богатые люди. Таким образом, в середине двадцатых годов Гитлер жил уже на широкую ногу^*. Россказни о том, что он вел жизнь «простого солдата», явно были пропагандистским мифом, рассчитанным на обывателя. Огромный штат Гитлера, начиная от телохранителей, кончая поварами и садовниками, стоил массу денег. Да и вообще финансовая система НСДАП была построена таким образом, чтобы создать для всех крупных нацистских функционеров жизненный стандарт, который не уступал бы стандарту мультимиллионеров. Партийная казна, а после 1933 года казна огромного государства была в их полном распоряжении. В условиях фашистского тоталитарного строя, где главари были бесконтрольными и несменяемыми и где каждое выступление против них расценивалось как выступление против режима, грань между личной собственностью и государственной для них полностью стерлась. Любые, самые безумные траты, скажем Геринга, Риббентропа, Геббельса, легко проходили по графе «представительские расходы»^**.

^*Еще в 1925 году Гитлер поучал своего соперника Штрассера: «Послушай, Штрассер, тебе теперь совершенно не нужно жить как мелкому чиновнику. Продай свою аптеку и спокойно бери сколько хочешь из партийной кассы».

^**Когда в Нюрнберге министра иностранных дел Риббентропа спрашивали, каким обрезом он мог построить и обставить на свое министерское жалованье 6 домов, он, по-видимому, даже не понял вопроса. Риббентроп вовсе не считал себя вором, каким он был в действительности.

В своих мемуарах бывший руководитель гитлерюгенда, а затем гаулейтер Вены Бальдур фон Ширах вспоминает о разговоре с Борманом, в котором тот сказал ему: «Деньги — не проблема, Бальдур. Я поговорю с фюрером, и ты получишь дотацию. Скажи мне только, сколько тебе требуется-—двести тысяч или пятьсот тысяч». Система «дотаций» была широко распространена в «третьем рейхе». К своему пятидесятилетию министр экономики Функ получил «дотацию» из «фонда Гитлера» 520 тысяч марок. Начальник имперской канцелярии Ламмерс и Риббентроп также получили по полмиллиона марок.

В 1930 году во имя «престижа партии» Гитлер построил в Мюнхене помпезный «коричневый дом» — прообраз будущих партийных строений в Берлине. Фасад дома украшала гигантская свастика. Особенно поражала воображение обывателя так называемая «сенатская комната»— огромное помещение, в котором стояли 24 кресла, обитые пурпурной кожей. Чтобы проникнуть в секретариат Гитлера, которым руководил Гесс, надо было миновать внутренний двор; за секретариатом помещался кабинет Гитлера, обставленный дорогой мебелью и покрытый толстым ковром. В кабинете находился письменный стол и стол для заседаний с кожаными креслами (все это было гигантских размеров). Гитлер выходил к своим подчиненным в коричневой рубахе и высоких сапогах, некоей изобретенной им для себя полувоенной форме, которая должна была олицетворять в глазах обывателя тот неугасимый военный дух, который царил в его не столь уж могучем теле. Сверх того, к концу двадцатых годов фюрер обзавелся хлыстом, что опять-таки должно было, по-видимому, придать его внешности нечто барское и воинственное, Коричневую рубаху, сапоги и хлыст, т. е. гитлеровскую «форму», иностранные журналисты именовали в шутку «разбойничьей полуштатской формой» — Räuberzivil^*.

^*Здесь игра слов: «Räuberzivil» означает — «натянуть на себя одежду похуже».

Помпезность, грандиозность всегда были непременными компонентами нацистской пропаганды. Это не мешало, однако, как мы говорили выше, той же пропаганде прославлять «скромность» фюрера. Гитлер появлялся в дорогих ресторанах в обществе дам, осыпанных бриллиантами, гитлеровцы устраивали праздники, поражавшие своей роскошью; у фюрера, когда он стал канцлером, висели на стенах бесценные картины, в том числе полотна Рембрандта. И в то же время Геббельс подал сигнал нацистской пропаганде рисовать Гитлера как чрезвычайно, до аскетизма скромного человека. «Он, фюрер,, — писал Геббельс в «Ангриффе» в 1933 году,— не желает роскоши и блеска прежней имперской эры». Когда Гитлер, придя к власти, водворился в резиденции рейхсканцлера, он демонстративно приказал закрыть все помещения личного пользования, оставив себе лишь две небольшие комнатки. И в Германии начали распространяться фотографии этих комнат: на одной была изображена спальня фюрера — железная кровать, тощий гардероб, небольшой столик; на второй — его кабинет: несколько обычных стульев, круглый стол и письменный стол, заваленный бумагами и книгами. В январе 1933 года Гитлер официально отказался от канцлерского жалованья, заявив, что ни одно жалованье в «третьей империи» не будет превышать тысячу марок. И немецкому мещанину было невдомек, что жест этот ровно ничего не значил: новый канцлер и его сообщники не нуждались в жалованье!

Вспоминая во время войны в своей ставке о прошлом, Гитлер неоднократно подчеркивал, что конец двадцатых годов был «счастливейшим периодом его жизни». Однако тогда у него была одна существенная забота — он не имел немецкого подданства: сперва Гитлер считался подданным Австрии, потом отказался от австрийского гражданства (из страха, что его могут выслать а Австрию) и тем самым стал человеком без гражданства. И в этом случае Гитлер поступил так же, как он поступал всегда: публично заявил, что никогда не унизится до того, чтобы просить о немецком гражданстве, а тайком посылал баварскому правительству одно прошение за другим. Однако до 1932 года эти прошения оставались без ответа.

К концу двадцатых годов относится и весьма темная любовная история между Гитлером и его племянницей Ангеликой (Гели) Раубал. О ней написано немало, еще больше написано на «общую» тему: «Гитлер и женщины».

С того времени, как Гитлер стал общегерманской «знаменитостью», т. е. с 1924 года, большинство иностранных журналистов, встречавшихся с ним, утверждали, что он — импотент^*. Другая часть журналистов разбирала всевозможные, часто мнимые увлечения Гитлера. В донжуанский список фюрера попало множество имен: Генни Хауг — сестра шофера Гитлера, аристократка Эрна Ханфштенгль — сестра «Путци» Ханфштенгля, Сузи Линтауэр, Элеонора Бауэр — бывшая монахиня, леди Мит-форд— свояченица главаря английских фашистов Освальда Мосли, Зигрид фон Лаффердт.

^*Фест в своем фундаментальном труде «Гитлер. Биография» пишет: «Некоторые обстоятельства говорят за то, что до странности сильные флюиды, которые излучали определенные «участки» национал-социалистского мировоззрения, происходили из-за присущей ему (Гитлеру) подавленной сексуальности, не могущей проявиться в условиях нормальной буржуазной среды». В другом месте этой же книги Фест (правда, не первый) замечает, что сборища Гитлера чуть ли не имитировали пароксизм страсти, и приводит любопытные слова немецкого антифашистского писателя Рене Шиккеле о том, что необузданные хулиганские речи нацистского фюрера смахивали на «убийства на сексуальной почве».

Впрочем, были и такие корреспонденты, которые считали, будто тот факт, что Гитлер любил появляться в обществе красивых женщин, объяснялся его стремлением скрыть свой изъян.

Эта версия, безусловно, имела некоторые основания. Странным казалось, что в, так сказать, «доисторический» период женщины не играли в жизни Гитлера никакой роли. Как ни пытались журналисты разыскать хоть одну женщину, которая была бы в прошлом связана с Гитлером, им этого не удавалось. (Напомним, что в конце двадцатых годов Гитлеру уже было под сорок).

Роман Гитлера с Раубал должен был, казалось, развеять эти слухи. Но и он был диковинный. В 1928 году Гитлер выписал в Мюнхен свою единокровную сестру Ангелу вместе с ее дочерьми — Гели и Фридл. Гели-— еще совсем молоденькая девушка — по свидетельству всех знавших ее, была весьма жизнерадостной и уравновешенной особой. Она училась пению. Сестра Гитлера стала чем-то вроде экономки будущего рейхсканцлера, а Гитлер начал подчеркнуто ухаживать за Гели. Он водил ее повсюду, даже на официальные нацистские собрания. В мюнхенской квартире Гитлера и в Берхтесгадене у Гели были свои комнаты. Когда гаулейтер Вюртемберга Мундер потребовал, чтобы Гитлер либо женился на своей племяннице, либо перестал показываться с ней на людях, Гитлер немедленно выкинул его из партии. Следующей жертвой романа фюрера с Гели стал шофер и телохранитель Гитлера Эмиль Морис. По слухам, Гитлер приревновал Мориса к Гели и прогнал его с глаз долой. Казалось, Гитлер женится на своей племяннице. Однако 18 сентября 1931 года Гели Раубал была найдена мертвой у себя в комнате, В НСДАП было объявлено, что она покончила жизнь самоубийством из-за того, что провалилась на экзамене по пению. Однако этому сообщению не поверили даже самые легковерные нацисты.

Существует несколько версий смерти Гели Раубал. По одной — она покончила с собой из-за необузданного нрава Гитлера. Раубал будто бы оставила письмо, попавшее в руки патера Штемпфле, близкого друга Гитлера. Но Штемпфле оказался недостаточно молчалив, за что его и убрали в 1934 году. По другой версии — Раубал была убита Гиммлером, так как «слишком много знала». И наконец, по третьей — Гитлер убил свою племянницу собственноручно в припадке ярости. Один из баварских юристов поднял дело об убийстве, но в конце концов его прекратили^*.

^*Отто Штрассер в своих мемуарах принимает версию убийства Раубал. В качестве доказательства он приводит такой эпизод: в 1936 году редактор газеты «Эстеррейхише пост» разыскал его в Париже и передал письмо некоего патера Палста, в котором говорилось: «Я похоронил Ангелику Раубал. Утверждалось, что она кончила жизнь самоубийством. Никогда я не разрешил бы похоронить самоубийцу в святой земле. Из того факта, что я похоронил ее по христианскому обряду, вы можете сделать те выводы, которые в силу моего клятвенного обещания я не могу вам сообщить».

Установить сейчас истинную картину смерти Раубал не представляется возможным. Ясно только одно — прямым или косвенным убийцей Гели был Гитлер. Но это отнюдь не помешало ему на протяжении всей остальной жизни делать вид, будто он скорбит по поводу невосполнимой утраты.

Интересно, что все западные биографы Гитлера, не говоря уже о самих нацистах, писали о «трагедии» Гитлера в связи со смертью Раубал…

Но пока Гитлер переезжал с одной квартиры на другую, пока он ухаживал за Гели Раубал, строил «коричневый дом», подавал прошения о принятии в немецкое гражданство, в Германии создавалась легенда о «всемогущем» и «премудром» фюрере, которая не имела ничего общего ни с самим фюрером, ни с его действительной жизнью.

* * *

Как мы уже говорили, принцип фюрерства насаждался нацистами обдуманно и планомерно. Фашистская теория, а главное, фашистская практика неразрывно связаны с этим принципом. Возведенные в абсолют произвол и беззаконие невозможны без абсолютной власти фюрера. Это две стороны одной медали. Призвав «клоаку немецкого общества», как писал известный буржуазный социолог Репке, к управлению страной, развязав самые разнузданные инстинкты толпы, поправ все законы и все нормы человеческого поведения, нацистские главари должны были все же иметь в руках какую-то узду. Хотя бы для того, чтобы сохранять видимость порядка. И для того, чтобы в один прекрасный день не быть растерзанными своими же сторонниками, не оказаться жертвами тотальной резни. Этой уздой стал фюрер. Да и той темной, социально неустойчивой массе, к которой апеллировали нацисты, необходимо было новое божество.

Некоторые историки на Западе утверждают, будто культ Гитлера возник в Германии потому, что немцы, мол, изверились в демократии: им, дескать, наскучили слабонервные лидеры и захотелось сильного вождя. Утверждение это в корне неправильно и антиисторично. Трудно было извериться немцам в демократии, даже в буржуазном ее варианте, ведь они ее едва успели вкусить. В 1918 году из рейха бежал Вильгельм И, а уже в 1925 году президентом Германии стал Гинденбург, ярый монархист, на письменном столе которого всегда стояла фотография Вильгельма II с надписью: «В знак постоянной и вечной благодарности от Вашего всегда верного Вильгельма».

И дело здесь, разумеется, не в особом складе немецкого характера, не в свойствах немецкой психики, а в тех исторических условиях, в которых складывался в Германии капитализм и происходил переход его в империалистическую стадию. Запоздалое возникновение промышленности в Германии и замедленный «прусский путь» развития ее сельского хозяйства обусловили особую реакционность и агрессивность правящих классов страны — юнкерства и буржуазии. «В Англии и во Франции, — писал В, И. Ленин незадолго до первой мировой войны, — буржуазия господствует полновластно и почти (за малыми исключениями) непосредственно, тогда как в Пруссии первенство за феодалами, за юнкерами, за монархическим милитаризмом»^*.

^*В. И. Ленин. ПСС, т. 20, стр. 280.

В специфических условиях развития германского капитализма милитаризм, пользуясь выражением Карла Либкнехта, стал не только государством в государстве, но прямо-таки государством над государством. Он пронизал все поры государственной и общественной жизни. Казарменный дух, палочная дисциплина и верноподданничество были характернейшими приметами пруссачества, подчинившего себе всю Германию. На этом и сыграли нацисты.

Верноподданный Гогенцоллернов был готов стать верноподданным Гитлера. Пивного завсегдатая, молившегося на пышные усы кайзера, легко было «перекантовать» на усики фюрера. Тем более, что нацисты ловко сумели использовать популярную идейку о «сильной личности» как панацею от всех бед — и от послевоенной разрухи, и от кризисов, и от репараций, и от действительных и мнимых унижений Германии со стороны богатых стран-победительниц. А главное, как спасение от коммунизма.

ГЛАВА III
НАЦИСТЫ ПРИХОДЯТ К ВЛАСТИ

ПРИНЦИП ФЮРЕРСТВА

Итак, никакой абсолютный монарх не обладал столь абсолютной властью, как Адольф Гитлер. В нацистской империи не существовало нормально действующих законодательных и исполнительных органов. Рейхстаг в шутку называли самым высокооплачиваемым мужским хором в Германии—ведь все его функции сводились к тому, чтобы петь гимн до и после заседаний.

На одном из первых заседаний рейхстага в 1933 году— нацисты в то время формально считались одной из коалиционных партий — Папен робко возразил Гитлеру по какому-то конкретному поводу. В ответ на это Геринг, прервав его, сказал: «Господин Папен… в третьей империи есть фюрер. И мы здесь собрались не для того, чтобы обсуждать его решения, а для того, чтобы выслушивать его приказы и исполнять их как можно лучше!»

С 1934 года кабинет министров в Германии фактически вообще не собирался, и никто этого, так сказать, «не заметил», ибо кабинет стал совершеннейшей фикцией.

Даже случайно оброненное замечание Гитлера становилось законом. Существует множество анекдотов о том, к чему приводило единовластие нацистского фюрера. Вот один из них: как-то раз, проезжая по Мюнхену мимо церкви св. Матфея, Гитлер увидел перед ней сложенные камни и заметил: «Не хочу больше видеть эту груду». Свита, сопровождавшая фюрера, решила, что его слова относятся к церкви. И вот на следующий день рано утром явились рабочие, чтобы снести старинный храм.

Самые неожиданные и нелепые затеи Гитлера воспринимались как глубоко продуманные, мудрые мероприятия. Сам Гитлер говорил о себе как о высшем существе. В тридцатых годах в разговоре с Отто Штрассером он изрек: «Я никогда не ошибаюсь. Каждое мое слово — историческое». В 1936 году он заявил: «Я иду с уверенностью лунатика той дорогой, которой ведет меня провидение». Накануне второй мировой войны Гитлер с самым серьезным видом утверждал, что нападение на Польшу надо совершить как можно скорее, пока он находится в «расцвете сил». «В качестве причины,— сказал он, — я привожу мою собственную личность. Это (решение напасть на Польшу. — Авт.) тесно связано со мной, с моим существованием, с моим политическим даром….» И далее: «То, что я существую,— важнейший фактор».

Основной тезис всей немецкой пропаганды в годы войны заключался в том, что Германия не может не победить, поскольку у нее есть такой фюрер, как Гитлер. «Жертвой» этой пропаганды оказался даже Геббельс, который знал всю ее кухню, был, можно сказать, шеф-поваром этой кухни. 31 января 1942 года он записал в дневнике: «До тех пор, пока Гитлер с нами, можно, в сущности, не иметь никаких забот о дальнейшем развитии. Меня глубоко успокоило, что фюрер здоров… До тех пор, пока сила его духа, сила его мужества может быть введена в бой, с нами не может случиться ничего плохого…».

Как же стало возможным обожествление Гитлера, тот массовый психоз, который навязали миллионам людей?

В своем последнем слове на Нюрнбергском процессе глава фашистских технократов, министр вооружения Шпеер рассказал о том, какую роль сыграла в возвышении Гитлера техника XX века. По его словам, благодаря технике пропаганда стала действительно тотальной, проникла в каждый дом, «отняла у людей самостоятельное мышление». Добавим к этому, что фашистам удалось создать чудовищную машину террора, какую не знал до них ни один строй.

О пропаганде нацистов и об их террористическом аппарате речь будет идти еще не раз. Сейчас нам важно уяснить себе, какие именно качества Гитлера способствовали тому, что именно он, а не кто-либо другой из его сообщников стал «богом» в фашистской Германии.

Буквально все буржуазные исследователи задаются этим вопросом, и ход рассуждений большинства из них примерно таков: Гитлер не должен был импонировать немцам. Немцы любят физически сильных, мужественных людей, а в Гитлере было нечто женоподобное, он был физически слаб, не занимался спортом. Немецкий обыватель уважает людей образованных, с учеными степенями, а Гитлер был невежда и недоучка. Немецкие националисты всегда ратовали за чистоту немецкого языка, а Гитлер говорил с сильным австрийским акцентом. Немецким милитаристам импонировали военные чины—-Гинденбург был фельдмаршалом, а Гитлер не дослужился даже до фельдфебеля. Наконец, сами нацисты создали идеал сильного человека, образ нордического вождя, а Гитлер совершенно не подходил ни под одну «статью» этого образа: ни во внешнем, ни в психологическом плане.

Разумеется, мы несколько упрощаем аргументацию западных исследователей, но в общем она такова… Гитлер не импонировал, не подходил… И в то же время…

Думается, что сам принцип «подходил — не подходил» не только глубоко наивен, но исходит из совершенно ложной посылки, из той посылки, что немецкий обыватель выбрал Гитлера себе в вожди. В действительности все происходило иначе. Немцы не выбирали Гитлера в качестве «бога». Так же как они не выбирали нацистского образа правления. Гитлер, а вернее те, кто стояли за его спиной, немецкие промышленники, навязали Германии и фюрера, и нацизм. Феномен Гитлера, о котором так много говорят по сию пору, как раз заключался в том, что нацисты сумели навязать Германии в роли бога Гитлера и продержали его в этом амплуа целых 12 лет.

Конечно, и сами нацисты сделали немал? для того, чтобы стать фаворитами правящей верхушки веймарской Германии, Создали не просто партию, а хорошо организованную мафию, государство в государстве. Ввели в этой «партии» террор, слежку, доносы. Гитлер окружил себя послушными ничтожествами и сумел вовремя избавиться от всех соперников, которые могли претендовать на роль фюрера: Штрассера, Рема и других. Гитлер и иже с ним связали сперва узкий круг своих единомышленников, а потом и сотни тысяч немцев неразрывными узами взаимной выгоды и круговой поруки.

Не личные качества Адольфа Гитлера и его приближенных были решающими. Решающим оказалось то, что агрессивным империалистическим кругам Германии необходима была на известном этапе соответствующая система правления, которая могла функционировать только тогда, когда во главе ее стоял некий абсолютный диктатор.

Можно представить себе в роли Гитлера и другого нациста, того же Рема, Штрассера или Бормана. Если бы нацистский строй продержался дольше, у Гитлера несомненно нашелся бы преемник. И тогда, возможно, будущие буржуазные историки задавали бы себе такой же вопрос, какой задают нынешние: почему новый фюрер стал фюрером? И так же судорожно искали бы какие-то необыкновенные качества, сделавшие преемника Гитлера новым Гитлером.

Но если индивидуальные качества Гитлера имели лишь некоторое значение для его «воцарения», то после захвата власти они сыграли важную роль, наложив свой отпечаток на всю историю нацистского господства.

Неправильно думать, что обожествление Гитлера было с самого начала таким же, каким оно стало впоследствии. Во второй половине двадцатых годов оно еще только зарождалось. Геббельс в своем личном дневнике в 1925—1926 гг. именует Гитлера просто «шефом». Он для него не абсолютный вождь. Таким он не был в тот период и для других нацистов ^*.

^*Даже много времени спустя, уже после 1933 года, Гитлер еще не совсем вошел в свою роль. Описывая первую встречу Гитлера с Муссолини, иностранные корреспонденты уверяли, что истинным фюрером выглядел тогда только дуче и что он смотрел на Гитлера, «как Грета Гарбо смотрела бы на горничную, которая вздумала подражать ее прическе».

Но уже после «нового начала», т. е. после 1925 года, Гитлер постепенно стал, так сказать, «отрываться», «отчуждаться» от остальной нацистской верхушки и усваивать повадки исключительного человека, или, говоря на нацистском жаргоне, сверхчеловека… Прежде всего его личность окружалась ореолом таинственности. Он то появлялся, то исчезал, в каждый данный момент никто не знал, где он находится. Любимчики Гитлера беспрестанно менялись. Время от времени он увозил кого-либо из них с собою и проводил с очередным фаворитом несколько дней, а то и недель. Но вот в одно прекрасное утро фаворит (это мог быть и Геринг, и Геббельс, и Штрассер, и Розенберг) просыпался и узнавал, что Гитлер, не сказав ему ни слова, отбыл в неизвестном направлении. В 1930 году Гитлер вызвал Грегора Штрассера для серьезных переговоров в Берлин, В середине одного из споров Гитлер встал, извинился и сказал, что он на минуту должен выйти (их разговор происходил в ресторане). Штрассер остался сидеть за столиком и прождал фюрера очень долго. Только потом он узнал, что Гитлер вышел другим ходом на улицу и укатил в Мюнхен. В тот же день в Мюнхене Гитлер исключил Отто Штрассера и его ближайших сообщников из НСДАП^*. Наезды Гитлера в низовые нацистские организации тщательно подготавливались. Сперва в «ray» прибывал высокопоставленный уполномоченный. Он сообщал, какой номер снять Гитлеру, как его встречать, сколько бутылок минеральной воды поставить на кафедру. Гитлер появлялся в зале только после того, как толпа была соответствующим образом подготовлена. Вступительное слово председателя собрания должно было длиться не более пяти минут. А со времени появления Гитлера на трибуне до начала его речи должно было пройти 10—15 минут (5—10 минут было отведено на овации). После речи Гитлер ни с кем из руководителей «гау» не беседовал. Все текущие дела разрешал не он, а кто-либо из его свиты. Претензии он тоже не выслушивал. Правда, иногда фюрер устраивал специальные «разносы» для узкого круга лиц. Созвав человек 10 — 15, он демонстрировал вспышки ярости. По мнению многих людей, наблюдавших эти вспышки, Гитлер симулировал необузданный гнев, краем глаза наблюдая за реакцией аудитории. Он весьма связно разносил своих сообщников, а потом спокойно удалялся. Ни одна примадонна не готовилась так тщательно к премьерам, как Гитлер готовился к съездам НСДАП. Перед съездом он по нескольку недель проводил в одиночестве в горах— отдыхал. После съезда его опять увозили в горы. В самом начале тридцатых годов Гитлер «разоблачил» три мнимых заговора — два заговора штурмовиков и заговор О. Штрассера. В 1934 году — заговор Рема. После этого «заговоры» следовали один за другим. Вскоре после прихода Гитлера к власти был издан специальный указ, запрещавший выскакивать из толпы, целовать полы его пальто и бросать ему букеты, дабы не подвергать жизнь фюрера опасности.

^*Эта версия подтверждается многими авторитетными источниками. Однако сами братья Штрассер ее отвергли. Быть может, потому, что она рисует Штрассеров в не очень выгодном свете.

Наряду с этим создавался образ «человечного фюрера», «самого человечного из всех людей». Льстецы и подхалимы не жалели чернил и фотопленки. Впрочем, особого простора Гитлер им не давал. Он строго следил за «дозировкой» похвал, а также за дозировкой «личного элемента» в его жизнеописаниях. Так, в 1939 году Геббельс задумал выпустить книгу под названием «Гитлер как человек);— о частной жизни фюрера. Но Гитлер этого не допустил. В нацистской Германии существовало всего четыре фотоальбома, посвященных Гитлеру: «Гитлер, каким его никто не знает», «Гитлер по ту сторону будней», «Гитлер в своих горах», «Молодежь и Гитлер». Учитывая нравы буржуазного государства и гигантский интерес обывателя к каждому шагу и жесту «великого человека», число альбомов поразительно мало. Да и сами альбомы, если присмотреться к ним внимательнее, построены совершенно по другому образцу, нежели обычные рекламные сборники, посвященные буржуазным политикам. Альбомы чрезвычайно казенны, унифицированы, нарочито «заморожены». Вот альбом «Гитлер, каким его никто не знает». По названию можно предположить, что здесь-то немецкий обыватель и почерпнет какие-либо бытовые и интимные сведения о своем кумире и фюрере. Ничуть не бывало… Коричневый переплет — очень строгий, без всяких украшений. Открываем обложку. Белые листы. На одном из них черным строгим шрифтом снова повторено название книги. Чуть ниже написано: «100 фотоснимков из жизни фюрера. Предисловие Бальдура фон Шираха». На следующем листе стишки Шираха: «Самое великое в нем — это то, что он не только наш фюрер и герой для всех, но и личность—твердая и прямая; в нем не только сосредоточены корни нашего мира и душа, вознесшаяся к звездам, вместе с тем он остался человеком, таким, как ты и я». Далее следует само предисловие, в котором заранее уведомляется, «что книгу о фюрере сумеют написать только потомки, ибо только они будут обладать чувством дистанции и вместе с тем возможностью делать выводы». После этого Ширах восхваляет величие Гитлера, сравнивая его то с Фридрихом Великим, то с… Гете. Под конец Ширах сообщает, что Гитлер «универсальный гений» и что поэтому 100 фотографий могут дать «только намек на эту единственную в своем роде личность», и «что работоспособность фюрера необыкновенна». Кончается предисловие тем же, чем и начинается: «Наше время будет почитать и любить этого гиганта, но оно не сможет познать его во всей его глубине, да этого и не надо».

За предисловием следуют 100 фотографий. Однако только пять или шесть из них «личного плана»: дом, где родился Гитлер; Гитлер—младенец, отец и мать Гитлера, Гитлер в школе, Гитлер в армии. Остальные фотографии, так сказать, «дежурные»: Гитлер и штурмовики, Гитлер на трибуне, Гитлер у постели раненого нациста, Гитлер перед строем, Гитлер в шляпе, Гитлер без шляпы, Гитлер в глубоком кресле читает газету, Гитлер и крестьяне, Гитлер и рабочие, Гитлер и промышленники, Гитлер и любимые собаки.