Причины провала проекта «общехристианского союза»

Такая позиция, сориентированная на национальные интересы, роднила московского государя с его западноевропейскими «коллегами». В раннее Новое время политические, а главное, коммерческие интересы западных стран значили куда больше, чем стремление к религиозной солидарности. Примером тому служит последний бой за Константинополь.

В этой битве против 80-тысячного войска Мехмеда II император-униат Константин XI сумел выставить около 7 тысяч человек — 4983 грека и чуть менее 2 тысяч иностранцев[410]. Все иностранцы были западноевропейскими католиками, за исключением людей турецкого принца Орхана, с детства заложника, обещавшего защищать христианский город, ставший для него родным. Большинство иностранных защитников Царьграда составили венецианцы. Их колония в Константинополе во главе с бальи Джироламо Минотто приняла решение о своем участии в обороне. «Среди венецианцев, добровольно решивших защищать великий город, два с половиной века назад разграбленный их предками, многие принадлежали к самым знаменитым в республике фамилиям — Корнаро, Мочениго, Контарини и Вениеро»[411]. Остались в Константинополе и два торговых корабля, возвращавшихся на родину с Черного моря. Габриэль Тревизано, капитан одного из этих судов, заявил, что делают они это «во имя Бога и чести всего христианства»[412]. Восемь венецианских «купцов» (пять торговых судов из Венеции и три — из венецианской колонии на Крите) с согласия их команды были переоборудованы в боевые корабли. Не все итальянцы, оказавшиеся волею судьбы в Константинополе в его роковой час, поступали так же достойно. В ночь на 26 февраля семь кораблей (один из Венеции, шесть — с Крита) с 700 итальянцами под руководством Пьетро Даванцо покинули Константинополь. Они, судя по рассказу секретаря императора Франдзиса[413], последовали примеру довольно большого числа греческих семейств, принадлежавших ко всем слоям константинопольского общества, которые, боясь оказаться в осаде, бросили столицу.

В целом христианский флот под Константинополем насчитывал 26 кораблей (10 императорских галер, 5 судов из Венеции, 5 из Генуи, 3 с Крита, по одному из Анконы, Каталонии и Прованса)[414]. Пера, генуэзская колония на берегу Золотого Рога, заявила, что будет соблюдать нейтралитет, но часть ее жителей присоединилось к защитникам Царьграда. Они понимали, что его падение будет означать не только конец Перы, но и конец всей торговой Генуэзской державы. В январе 1453 г. на берега Босфора прибыл отряд из 700 хорошо вооруженных и обученных солдат, 400 из которых были завербованы в Генуе, а 300 — на островах Хиос и Родос. Командовал ими молодой, но уже знаменитый кондотьер Джованни Джустиниани Лонго. Император встретил его с распростертыми объятиями, пообещал ему остров Лемнос в случае победы, однако надо было быть очень наивным человеком, чтобы надеяться, что данная благодарность когда-либо осуществится.

В отличие от Джустиниани, один венгерский пушколитейный мастер по имени Урбан, узнав, что император не может заплатить ему тех денег за отливку орудий, на которые он рассчитывал, перешел на сторону турок. Султан заплатил ему жалованье, в четыре раза превышавшее запросы мастера, и он принялся изготавливать для османов превосходные пушки. В их числе были две гигантские[415], одна из которых сыграла большую роль в уничтожении константинопольских укреплений.

Среди иностранцев, которых мы знаем по именам, значился инженер Иоганнес Грант (немец или шотландец по происхождению). К защитникам города присоединились отряд консула Хулиа из каталонской колонии, моряки одного каталонского корабля, кастильский дворянин дон Франсиско из Толедо, считавший, что он потомок императора Алексея I Комнина, а также некоторые другие западноевропейцы. Православных иностранцев фактически не было, кроме одного из балканских славян. Он вел записи, находясь в осаде. Позже они в сильно искаженном виде, с явно вымышленными фигурами патриарха и императрицы попали в так называемую Славянскую летопись, первоначально написанную на балканском варианте старославянского языка. Позже были созданы румынская, болгарская и русская версии. Последняя приписывает авторство некому Нестору-Искандеру.[416]

Мы так подробно остановились на иностранных христианах — участниках последней битвы за Царьград, чтобы отдать дань уважения людям, которые сумели встать выше прагматических расчетов, религиозного фарисейства, теологического догматизма и своим поведением явили высокое нравственное чувство христианского долга.

Однако подобное чувство разделяло явное меньшинство христиан как католической, так и православной конфессий. В XV в. даже в Ватикане часто звучали сомнения, стоит ли призывать к помощи Константинополю, раз уния не популярна среди греков, а остальной православный Восток от неё уклонился. Из кардиналов лишь бывший московский митрополит Исидор прибыл в Константинополь. Страны дальнего европейского Запада вообще никак не реагировали ни на послания Папы, ни на призывы Венеции, ни на мольбы о помощи многочисленных константинопольских послов. Венеция вела себя противоречиво. Её флот, посланный слишком поздно, застрял в ожидании попутного ветра около острова Хиос, где его и застали с печальной вестью о падении Константинополя генуэзцы, сумевшие из него как-то выбраться. Генуя в 1452–1453 гг. вообще не оказала какой-либо официальной поддержки Константинополю, посоветовав византийским послам отправиться за помощью во Францию и Флоренцию. Правитель Южной Италии и Сицилии король Арагона Альфонс разрешил византийцам закупку продовольствия в своих итальянских владениях, но не более того. Венгрии после поражения у Варны в 1444 г. было не того.

Православные монархи были так слабы, что даже если бы все они загорелись мыслью спасти то, что осталось от некогда великой православной империи, из этого ничего бы не вышло. Молдавские господари Петр III и Александр II враждовали друг с другом. Валашский господарь Владислав II был уже османским вассалом. Сербский деспот Георгий, как вассал Турции, послал войска в помощь османам. В Албании туркам удалось спровоцировать внутреннюю смуту, в ходе которой их противник Скандербег был атакован другими албанскими вождями. Грузинский царь и трапезундский император с трудом защищали свои границы.

О русских единоверцах вообще говорить не приходится. Московское княжество завершало 25-летнюю междоусобную войну. Кроме того, и Василий II Темный, и русская православная церковь, осудив Флорентийскую унию, в падении «униатского Константинополя» видели закономерный итог его «вероотступничества». Русское духовенство в массе своей «некнижное», как тогда говорили, тяготилось константинопольской опекой, в результате которой большинство высших церковных должностей с времен крещения Руси было занято присланными от константинопольского патриарха греками, сербами, болгарами. Лишь исключительно одаренные люди из русских, как митрополиты Илларион и Алексей, поднимались до высших церковных постов или, как великий подвижник Сергий Радонежский, имели огромный неформальный авторитет. Греко-южнославянское руководство русской православной церкви до 1439 г. всегда было больше озабочено сохранением самостоятельности русской церкви как части константинопольского патриархата по отношению к разным русским князьям. Даже такой промосковский митрополит, как Алексей, русский родом, не склонен был по любому случаю поддерживать все устремления великого князя. Последнее к середине XV в. уже плохо вписывалась в формирующееся государство-вотчину. Вотчинный уклад требовал «ручной церкви», нацеленной на обслуживание политических и общественных интересов государя — хозяина своей земли. Уже Дмитрий Донской первым из русских князей захотел увидеть в митрополите не высшего духовного отца и нравственного судью, а сподвижника или даже «подручника», о чем красноречиво свидетельствует его неудавшаяся попытка сделать митрополитом своего духовника попа Митяя, спешно постриженного в монахи. Неслучаен был и последующий конфликт Дмитрия Московского с назначенным в Константинополе митрополитом Киприяном, сербом (или болгарином) по происхождению. По сути, это был конфликт московского князя с византийским императором, все еще претендующим на роль вселенского главы православных. Государь-вотчинник был не прочь дать «своей церкви» изрядные экономические и общественные привилегии, взять на себя роль ее главного мецената и борца с язычеством у окраинных народов. Но все это требовало и ответных шагов со стороны национальной церкви. Идея такой национальной церкви требовала автокефалии, и в данном случае Флорентийская уния давала законный повод для ее провозглашения хотя бы де-факто на первых порах. Символично, что инициатором этого выступил внук Дмитрия Донского великий князь Василий II Темный (1425–1462). Это был правитель, мягко скажем, посредственных способностей, однако даже он инстинктивно чувствовал выгоды своего государства-вотчины в данном вопросе. Неудивительно, что обращения Константинополя к нему за помощью незадолго до окончательного падения Византии остались без ответа[417].

После падения Константинополя (29 мая 1453 г.) в Европе было много лицемерия и мало сочувствия. Венеция отозвала флот и встретила греческих христиан-беженцев постановлением 1453 г., по которому у них отобрали все имущество и деньги. Официально — на уплату прежних императорских долгов. На деле пытались возместить за счет «схизматиков» хоть что-то из своих убытков. Материальные потери венецианцев в Константинополе исчислялись в 100 тысяч дукатов[418]. Губернаторам венецианских колоний на Крите, Халкисе и Лепанто были отданы приказы готовиться к отражению возможных турецких атак, но одновременно Сенат отправил в Константинополь посла Бартоломео Марчелло с подарками для султана и визирей на сумму 12 тысяч дукатов. Хотели продлить договор, который Венеция в свое время заключила с отцом Мехмеда II — султаном Мурадом II., и получить те же привилегии, какие имели во времена поздней Византии. Марчелло договорился о выкупе из плена всех своих соотечественников и их судов, но венецианские торговые интересы он не сумел спасти. В итоге в 1456 г. он был отозван и брошен на год в тюрьму якобы за то, что обещал султану отпустить на свободу нескольких турок, находящихся в плену в Халкисе.

Папа Николай V через четыре месяца после падения Константинополя, 30 сентября 1453 г., разослал западным монархам буллу, призывавшую каждого властителя и его подданных отправиться в крестовый поход против турок или пожертвовать на него десятую часть своих доходов. Два грека-кардинала — Виссарион и выживший в ходе осады Константинополя Исидор наполнили Италию посланиями в поддержку нового крестового похода. На всех немецких ландтагах в течение 1454 г. ратовал за поход сиенский гуманист Энеа Сильвио Пикколомини, оплакивающий в письме к Папе «вторую смерть Гомера и Платона». На словах с ним вполне был солидарен император Фридрих III, да и все западные христианские государи. Во Франции Гийомом Дюфаи сочинил трогательную погребальную песню о гибели Византийской империи. Но кончилось все фарсом - «клятвой фазана». В Льеже в 1454 г. на пиру у герцога Бургундии Филиппа Доброго юный Оливье (он потом всю жизнь будет чтить погибшего Константина XI, считая его единственным подлинным императором) разыграл пантомиму. Оливье де ла Марш в женской одежде рядом с олицетворяющим Византию украшенным драгоценными ожерельями фазаном изображал страдания матери-церкви, а великан-сарацин грозил ему, птице и всем присутствующим игрушечным слоном. Герцог и все его окружение тут же дали клятву: двинуться в крестовый поход, который так никогда и не состоялся.

Внутренние интересы не позволяли европейцам объединиться во имя святого, но чужого для большинства западных христиан дела. Западноевропейский простолюдин вообще не понимал, почему его призывают жертвовать свои скудные средства на спасение тех, кого Римская церковь 400 лет учила считать «схизматиками». По его разумению, греки были справедливо наказаны Богом — за раскол единства христианского мира. В целом для Запада исчезновение Византии воспринималось как закономерный итог для страны, закостеневшей в церковном тщеславии, на деле оказавшейся «уродливой интермедией из религиозных предрассудков»[419].

В отличие от своего обывателя, император Священной Римской империи Фридрих III понимал, какая опасность грозит Центральной Европе и, в частности, Австрии, если не помочь еще боровшимся с натиском османов Венгрии, Хорватии и Албании. Но он был слишком беден и не обладал реальной властью, способной направить всех немецких князей на войну с турками. Англию одолевали внутренние проблемы. Она стояла на пороге смуты, известной позже как Война Алой и Белой розы. К тому же британский монарх Генрих VI лишился рассудка. Престарелый арагонский король Альфонс был озабочен удержанием своих владений в Италии. Генуя теперь и рада была бы участвовать в крестовом походе, но от ее прежнего могущества остался мираж. После падения Константинополя Генуя оказалась в длительных войнах с Альфонсом Арагонским, французами и миланцами, стремящимися низвести её до положения своего вассала. Монопольный контроль османов за проливами лишил Геную сначала её черноморских колоний во главе с Кафой, а потом начался распад всей ее торговой империи. Мелкие западноевропейские средиземноморские города «замирились» с Мехмедом II, который позволил им вести с Турцией мелкую местную торговлю, а на большее у них никогда не хватало сил и средств. Во Франции Карл VII и его преемники должны были сначала озаботиться восстановлением собственной страны после Столетней войны, укрепить ее позиции в континентальной Европе, что привело их к конкуренции с Габсбургами. Чуть позже, видя, как турки наседают на габсбургскую Австрию, Франция нашла возможным заключить в 1536 г. с османами антигабсбургский альянс. Одновременно султан дал французам договор о капитуляциях, по которому они получили широкие торговые, судебные и консульские привилегии на территории Турции.

На фоне всего этого позиция Ивана III, «не услышавшего» призыв Папы к созданию европейского христианского союза против османской агрессии и закрывшего глаза на быструю религиозную и этническую ассимиляцию византийцев в Малой Азии, выглядит совершенно «европейской».

Сама идея такого союза оказалась мертворожденной. Ее вдохновитель — католическая церковь стояла на пороге кризиса, авторитет ее в Европе падал. Московский государь имел возможность трезво оценить позицию других европейских стран и потенциал Турции. Империя османов находилась на взлете своих возможностей (пик ее имперского могущества вообще раскрылся в XVI в.).