Генри Миллер: «китаец»

 

У Миллера есть две удачные книги: «Tropic of Cancer» и «Happy days in Clishy». «Тропик Козерога» и все остальные нексусы и плексусы лишь неудачные, разжиженные, рыхлые повторы «Тропика Рака». «Тропик Рака» вышел в 1933 году. Выпустил его в «Обелиск пресс» издатель Каханэ в Париже, отец издателя Мориса Жиродиа, который, в свою очередь, позднее напечатал в «Олимпия пресс» «Джанки» Берроуза и «Лолиту» Набокова.

1932 и 1933 были годами богатыми и книгами и событиями. В 1932-м Нобелевскую премию получил Иван Бунин, а бывший гвардейский офицер Горгулов убил (на книжной ярмарке!) президента Франции Поля Думера. В 1932-м вышло «Путешествие на край ночи» Селина и в 1933-м «Тропик Рака».

Богемная книга о жизни журналиста и корректора в англоязычной газете в Париже, о его скитаниях, выписках и его достаточно убогом сексе. Однако этой книге суждено было стать символом освобождения для пуританской Америки, а затем и для всего остального мира. Интересно, что уже в конце 80-х годов в «Herald Tribune» появились в двух номерах отрывки из воспоминаний шефа Генри Миллера, ответственного секретаря газеты, где он работал. Так вот, шеф утверждал, что Миллер был «парень без девушек», что лично он никогда не видел Миллера с девушкой. Что жил Миллер не так уж и плохо, жалованье позволяло ему жить нормально, что свою богему Миллер придумал.

Возможно, придумал. А скорее нет. Что мог знать редактор о личной жизни своего сотрудника? Мало, то же, что и мать девушки двадцати лет знает о ее личной жизни. Миллер появился в Париже уже достаточно зрелым человеком, а книгу свою знаменитую написал, когда ему было уже под сорок. Было ли «все это» или «всего этого» не было, никак не важно. Важно, что на свет появился вот такой statement, «Tropic of Cancer». Statement о свободной жизни, о легких девушках, о незамысловатых мыслях, выпивке и странных людях. Появилось на свет Евангелие индивидуалиста. После 1-й мировой войны, после Вердена, где забивали в жертву богам Войны 80 тысяч человек ежедневно (с обеих сторон, со стороны и Антанты и немцев) — мир остро нуждался в таком Евангелии индивидуальной свободы.

Странные люди у Миллера — это более всего русские и евреи: Таня, Карл и другие. Интересно, что написавший свою «Down and out in Paris and London» Оруэлл населил свою книгу такими же странными типами: там вовсю расположились русские, официант Борис — здоровенный русский, бывший офицер. Русские населяют и парижские книги Ремарка. Странный русский всегда находится рядом с главным героем, это вторая мужская роль — он как бы supporting actor.

Подруга Миллера Анаис Нин называла Генри «китаец». В этом прозвище, возможно, заключается суть Миллера, ведь Анаис знала его как никто другой. В данном случае «китаец» выражает отстраненную, восточного характера философичность Миллера. Он не страстный Жан Жене, не желчный Селин. Его книги — книги не борьбы с миром, но книги гармонического примирения. Лысый, загорелый, всегда улыбающийся Миллер жил долго и в конце концов обосновался в солнечной Калифорнии, в районе Биг Сюр, в прекрасном, благословенном богом уголке. А тогда в Париже к своей подруге Анаис он ходил на баржу «Пениш», пришвартованную на Сене в самом центре Парижа. Анаис Нин была богатой девушкой, дочерью одного из министров республиканского правительства Испании. Ну хотя бы если судить по «Пениш», и тогда и сейчас жить на барже было роскошью. Баржа стоит дорого, на баржах живут техасские миллионеры или арабские шейхи.

Чтобы стать выдающимся писателем, американец должен покинуть Америку. Два самых крупных, самых известных за пределами Америки писателя: Хэмингвэй и Миллер,— оба долгие годы жили в Париже. (Как и Джойс — творец «Улисса», самого рафинированного произведения англоязычной литературы.) Если присмотреться,— герои произведений и Хэмингвэя и Миллера — эмигранты, перекати-поле. В них интересна их универсальность, то, что они преодолели свою американскость. Действия романов Хэмингвэя происходит в Париже, в Венеции, в Испании, в море, на Кубе, но крайне редки у него лишь рассказы, сценической площадкой которых служит земля Америки (из серии про Ника Адамса). Лучшие книги Миллера — эмигрантские. В исконной американской литературе (за исключением урода в семье — Великого Эдгара По) присутствует провинциальность. Так же как и в русской. Чтобы стать выдающимся писателем, русский тоже должен покинуть Россию.

Ну ясно, что не все проживавшие в то или иное время в Париже американские писатели стали Великими Писателями. Но многие очень известны. Так, «учительница» Хэмингвэя — Гертруда Стайн. Попав в Париж в 1980 году, я обнаружил там толпы американских писателей, издавались аж восемь литературных журналов. Традиция не прерывается. Мои первые издатели (их сразу два) Жан-Жак Повер и Жан-Пьер Рамзэй приняли меня по адресу 26, rue de Fleurus, именно там находилась некогда студия Гертруды Стайн, куда приходил к ней с визитами молодой Хэмингвэй. То есть издательство «Рамзэй» находилось в святая святых американской литературы.

Но обратимся к Миллеру. Он обогатил мировую литературу сценой с фонариком, когда герой «Тропика Рака» высвечивает фонарем влагалище русской Тани. Несмотря на постоянный голод, проблемы с деньгами и общую неустроенность, протагонисты его романа живут не грустно. По сути дела, у Миллера оптимистическое мировоззрение.

Конечно, «Тропик Рака» еще один этап в разоблачении того пуританского, затянутого в костюм, ханжеского человека, болеющего от неисполняемых сексуальных желаний, который участвовал в 1-й мировой, делал деньги в период между 1-й и 2-й войнами. Разоблачение буржуа. В конце концов, в Калифорнии, именно там, куда удалился Миллер в 1968 году, произошло еще одно разоблачение в цепи разоблачений — там стартовало движение хиппи. Появились коммуны, жившие по тем же хаотическим капризам природы, что и Карлы и Тани в «Тропике Рака». Общность дев и имущества имела место. Новые цыгане — хиппи до сих пор бродят по Калифорнии, и европейским странам, и России. Их, правда, стало меньше. Буржуа опять запрятался в ханжеские одежды и отгородился от мира этикетом, приличиями и религией. То есть временно торжествует реакция.

Интересно, что, по всей вероятности, Миллер имеет прямое отношение к возникновению движения хиппи. С 1961 года книги Генри Миллера наконец стали выходить на его исторической родине. Молодой энергичный издатель «Grow Press» Барни Россетт выдержал все судебные процессы, и «Тропик Рака» увидел свет. А за ним и другие книги Миллера. Так что вполне возможно, что первые хиппари зачитывались «Тропиком Рака» и учились по нему. Я стал автором «Grow Press» в середине 80-х годов, когда Барни Россетт продал свое издательство Anne Getti (одной из жен наследников Гетти, высокой рослой красавице), и Anne подарила издательство лорду Вайденфельду, владельцу издательства «Вайден-фельд» в Великобритании. Американское издательство стало называться «Grow Widenfeld». Они переиздали и издали три моих книги, но в конце концов загубили издательство, поскольку лорд стал издавать всех своих друзей венского и английского периодов его жизни.

«Китаец» до ста лет не дотянул, но жил очень долго. Если я не ошибаюсь (в тюрьме-крепости нет справочной литературы по Миллеру), он угас в своем имении в Биг Сюр в 80-е годы. Легенда гласит, что незадолго перед смертью неисправимый Генри пытался ущипнуть молоденькую медсестру за пухлую булку. Ну, это нормально для такого жизнелюбца, как Миллер.

 

Маяковский: позер

 

Он хорошо сыграл агитатора и горлана. Главаря, конечно, из него не получилось.

Он правильно и рано понял, что в лирической поэзии настоящей славы не будет. И потому развил тот талант, который неизбежно вытекал из самой его комплекции — он стал крупным. Как его высокая башенная фигура, с короткими ногами и бритой башкой. Но до этого он был вначале футуристом, как Уальд был эстетом, их патлатые физиономии и большие плечи неуловимо похожи, кстати. Найдите фотографии и сравните Уальда-эстета и Маяковского-футуриста. Вначале Маяковский и хотел быть новым эстетом: желтая кофта, банты под горлом.

Однако маскарад этот ему скоро надоел. Рядом творил куда более талантливый, чем сам Маяковский, Хлебников, звукоумник Крученых, Василий Каменский. Взвесив все «за» и «против», Маяковский правильно использовал свои габариты, вес и фактуру — он стал поэтом-трибуном. Эта вакансия занята в России не была.

Начинал он с заносчивых городских кубо-футуристических, жестяных стихов, с урбанизма, который приличествовал крупному молодому человеку:

«А вы ноктюрн сыграть могли бы / На флейте водосточных труб?» Эти стихи более или менее талантливы, некоторые из них напоминают американского Уолта Уитмена, отождествлявшего свое тело с космосом. В том, что революции понадобится агитатор и горлан, Маяковский не промахнулся. И в том, что понадобится только один агитатор и горлан, он тоже не промахнулся. Ленин инстинктивно не любил Маяковского, наверное считая его приспособленцем под революцию. Ленин вообще был старомодных вкусов — «Аппассионату» предпочитал. В мир искусства он никак не вмешивался — у него для этого были Троцкий и Луначарский. Чтобы не полюбить Маяковского, а это документально известно, у него должна была быть для этого особая неприязнь к Владимиру Владимировичу — поэту. Чуждый всякого позерства, думаю, Ильич распознал в Маяковском позера.

Маяковский был модным, как Пушкин. Начиная с того, что присоединился к самому модному поэтическому движению своего времени: к завезенному из Европы футуризму. Потом, когда стал ездить за границу, он обзавелся европейскими костюмами и привез, дабы угодить своей госпоже Лиле Брик, форд, «фордик», как уговаривала его хитрая Лиля. «Ну, Володечка, только настоящий фордик, а не какой-нибудь «Додэн-Буффан»» — сюсюкала Лиля. Западные авторучки, трости, блокноты — его стиль.

Мало что известно об отношениях Маяковского с женщинами до Лили. То есть отношения были, существует даже целый сборник воспоминаний женщин о Маяковском. Но ханжество советской женщины не имеет себе равных (так же как и реальная их «испорченность»), потому дальше признания, что «встречались», дамы Маяковского не зашли. Без сомнения, Лиля Брик, в девичестве Коган, поработила «Володечку». Отнести это рабство за счет каких-то грязных постельных чудес, которые умела делать Лиля? Со временем такие умения приедаются. Или вдруг появляется женщина, умеющая делать еще более грязные и поразительные вещи. Чем же держала его Лиля на крючке? Есть сведения, что якобы у агитатора и горлана был невеликий член. Скорее всего, это работа бессовестных баб, всегда готовых пнуть великого человека. Мне представляется более вероятным, что Маяковский «подсел» на Лилю, стал психологически зависим от нее — что его душевное равновесие и душевное здоровье зависело от Лили, и он боялся ее выпустить, как ребенок, учащийся плавать, боится отпустить спасательный круг. Ведь и покончил он с собой в момент, когда Лили не было в Москве.

В том сборнике женских воспоминаний нет подробностей личных отношений. Но там есть признаки, сигналы, симптомы внутренней нестабильности Маяковского. Особенно интересны в этом смысле показания последней подружки Маяковского, жены актера Яншина Полонской. Она свидетельствует, что Маяковский истерично просил ее не покидать, остаться, сию минуту быть с ним. Она пообещала появиться завтра. На самом деле «завтра» для таких, как Маяковский, не бывает. Многие второстепенные детали говорят, что внутри трибуна, агитатора, здорового дядьки с челюстями и кулаками боксера скрывался истеричный, склонный к отчаянью мальчик. В роду у него были случаи самоубийств.

Когда-то я ценил «Облако в штанах» и «Про это». Сейчас нахожу их многословными. Слишком длинно и густо размазаны чувства.

Безусловно гениальной формулой революции остался для меня «Левый марш». «Тише — ораторы, Ваше слово — товарищ Маузер!» — хотел бы написать я.

Всякие размалеванные «Клоп» и «Баня» оставляют меня равнодушными. Их могли бы написать и Ильф с Петровым. «Электротехник Жан» — это из их репертуара. «Скрылись гайки. Собственно говоря, где птичка?» — плосковатый юмор оттуда же. У Маяковского плоскостей и банальностей много.

И все-таки ему удалось выжать из своей жизни все, что было возможно. Максимум. Он отомстил женщинам тем, что оставался до конца их дней самым крупным человеком, которого они встретили. И уже древними старухами они должны были вспоминать о нем ежедневно. Ибо он был их пропуском в бессмертие. И под его сенью жили Лиля Брик и Татьяна Яковлева. Я писал об этом в других книгах, нет нужды повторять здесь. А те, кто не пошел с ним в постель, двусмысленно делали вид, что ходили в постель с ним.

Существовала ли семья втроем: Осип Брик, Лиля и Владимир Маяковский? То, что они втроем сняты в пижамах, еще ничего не значит. Хотя, с другой стороны, таких очкариков, как Ося Брик, я видел в свое время, в 1977 году, в нью-йоркском клубе «Нахтигаль», куда меня таскала моя девушка Сара. В клубе собирались садисты. Ося Брик вполне тянет на садиста. Внешний облик соответствует. Вероятнее всего, он просто делился с Маяковским женой. Кому доставалось больше, кому — меньше, неведомо. И уже никогда не будет ведомо. Жизнь у Лили получилась долгая. Впоследствии она «встречалась» даже со знаменитым чекистом Аграновым, любила красных командиров. Однако литературная слава оказалась долговечнее красно-командирской и чекистской. На Володечке она въехала в вечность.

Когда я впервые увидел Лилю молодым человеком 27 лет, она показалась мне накрашенной карлицей. Ведьмой. Злым клоуном. Потом я привык. Эта маленькая, тогда еще свежая ведьма держала распадающегося внутри Володю лет пятнадцать. Сверхчеловек, сверхженщина. Сестра ее Эльза вышла замуж за французского гражданина Триоле и жила в Париже. Возможно, она сознательно подражала сестре, но в 1928 году она познакомилась со звездой сюрреализма поэтом Луи Арагоном и стала завоевывать его. Арагон был светской звездой, человеком избалованным, у него был долгий роман со шведской аристократкой — алкоголичкой Ненси Кунард, завоевать его было нелегко. Эльза отступала, потом наступала. Она стала писать романы по-французски, ходила за Арагоном повсюду, оказывалась нужна. В несколько лет она опутала его паутиной не хуже, чем Лиля — Маяковского, а Елена Дьяконова (Гала) — Сальватора Дали. И около пятидесяти лет эксплуатировала. Умерла она в самом конце семидесятых, где-то перед самым моим приездом в Париж. В отличие от Лили, не писавшей ничего, она оставила после себя литературное наследие. Лиле же удались кое-какие записи о Маяковском, набросанные с помощью Василия Катаняна, ее последнего мужа. Вообще, если традиция знаменитых пар наблюдается в середине 20-х почти исключительно во Франции (Арагон — Эльза Триоле, Дали — Гала, Сартр — Симона де Бовуар), то пришла она из России, от первой пары: Лиля Брик — Маяковский.

Не было в жизни Володи ни эмиграции, ни войны, ни тюрьмы — самых страшных испытаний, достающихся на долю человека, потому я гляжу на него из времени, как на невинного ребенка, с высоты своих 58 лет, на него, удачливого, знаменитого и слабого. Его жизнь кончилась в 37 лет, а моя литературная слава в этом возрасте только началась.