Кельты и греки

Среди пленных вторыми по числу были кельты.

Римская армия I в. до н. э. была многонациональной-многоплеменной. Солдат XIII и XIV легионов Цезаря во время кампаний против белгов поддерживали германцы (свевы), кельты (элингоны, карнуты и эдуи), нумидийцы, балеарские пращники и критские лучники. Войско Помпея на пороге сражения при Фарсале состояло из пяти легионов: legio gimella (сводного легиона), созданного за счет слияния легионов Киликии и Вифинии, легиона критских и македонских ветеранов, азиатского легиона, пятнадцати иллирийских когорт, 1200 пращников и 3000 лучников из Спарты, Понта и с Крита, 7000 конников, включая пастухов-пиценов, германцев, галлов, галатов царя Дейотара, каппадокийцев, фракийцев и коммагенских лучников царя Антиоха. В гражданских войнах упоминаются итурийцы, сирийские лучники, иберийские пехотинцы и греческие наемники из Акарнании, Этолии, с Родоса и из Делопе.[1247]

Тысяча галльских кавалеристов была в армии Красса. Погибший сын Красса Публий, как и Антоний, командовал в Галлии и имел там обширные связи.

У разгромленной в 40 г. до н. э. парфянами римской армии в Малой Азии даже командующий был кельт — Децидий Сакса, родом из Испании, возведенный Цезарем, под предводительством которого он сражался против Помпея, в народные трибуны (44 г. до н. э.), затем, примкнувший к партии Антония.[1248] Его брат под его начальством в звании квестора командовал частью войск в Сирии, где он защищал город Апамею, но после смерти брата сдался в плен Лабиену.[1249]

Десять тысяч испанских и французских кельтов всадников было в разбежавшейся армии Антония.[1250]

Прекрасно сохранившиеся мумии в кельтской одежде[1251] были найдены недавно в Синьцзян-Уйгурском автономном районе КНР (Китайский Туркестан).[1252] В могилах найдены бытовые предметы из железа. На головах некоторых покойников длинные стоячие колпаки.

Прижизненный быт усопших явно не был зажиточным.[1253] Подобные захоронения находили и раньше, так, рассматривая потревоженные гробокопателями подобные могилы, С. Гедин по виду мумий и их одежде предположил, что покойники и покойницы были русскими раскольниками, бежавшими в 1820-х годах из Сибири к Лоб-нору.[1254] В Таримском бассейне много странных могил:

«Для раскопки мы выбрали могилу с нетолстой плитой, так как могилы с простыми холмами внушали некоторое подозрение. Дело в том, что в Монголии в обширных впадинах нередко встречаются такие холмики, поросшие хармыком, занимающие в общем целые десятины и очень похожие на могильные насыпи, но представляющие просто скопления сыпучего песка под защитой этого куста. Следовательно и здесь, наряду с могильными насыпями, могли быть и такие холмики, которые раскапывать, конечно, не имело смысла. Могильная же плита из камня гарантировала, что работа наша не будет бесполезна.

Мы сдвинули плиту в сторону и, взявшись за лопаты, начали раскапывать могилу. Но лопаты не уходили в грунт глубже чем на 2-3 пальца и, выбросив этот верхний слой, пришлось взяться за кайлы и разбивать грунт, очевидно сильно слежавшийся за несколько сот или тысяч лет со дня похорон. Еще на четверть удалось углубиться довольно быстро, но следующая четверть досталась уже с трудом. Грунт, заполнивший могилу, оказался таким же твердым, как и образовавший стену башни; только работать кайлой в яме было удобнее, чем в отверстии стены.

Прошли еще четверть и присели на краю могилы передохнуть.

— Здорово отвердела земля с тех пор как могилу засыпали, — сказал я, отдуваясь.

— А ты взгляни-ка, Фома, — заявил Лобсын. — В стенках могилы такие же слои, как в стене башни — желтые, розовые, зелененькие, одни в два, другие в три, иные в четыре пальца толщиной. Неужели они и могилы такими слоями закладывали? Чудно что-то! Понять не могу, как и зачем они это делали!

— Да, совсем непонятно, — согласился я. — Может быть это только сверху так делали, чтобы волки не могли свежую могилу раскопать и покойника сожрать. Попробуем пройти глубже!

Отдохнув, углубились еще на две четверти с таким же трудом. Выемка имела уже почти полтора аршина глубины, а слои разных цветов продолжались.

— Знаешь ли, Лобсын, — сказал я, утирая обильный пот с лица. — Попробуем раскопать самую простую могилу. Может быть знатных людей так прочно закапывали, а бедняков засыпали рыхлой землей.

— И то правда! — согласился калмык».[1255]

Удивительно наличие в могилах тел молодых светловолосых европеек. Либо это жены пленных, которых они взяли с собой на войну, либо галльские пленницы продавались даже в Синьцзяне, но должны были стоить дорого.

Свидетельства тогдашней оживленной торговли через Синьцзян прибывают постоянно. Вот совсем недавняя находка в Японии:

«Это одни из самых древних изделий из многослойного стекла, когда-либо найденных в нашей стране. Судя по всему, эти редкие украшения были сделаны в Римской империи и затем отправлены в Японию», — сказала сотрудница Исследовательского института объектов культурной ценности города Нара Томоми Тамура.[1256] Украшения, найденные в древнем захоронении в городе Нагаока, датируются I–IV веком н. э. Проведенные тесты показали, что украшения были сделаны именно мастерами из Рима.[1257]

«Особенно высоко ценилось цветное стекло, имитирующее драгоценные и полудрагоценные камни. Из него изготавливались различные украшения, ювелирные изделия и сосуды, воспроизводящие формы керамической и металлической посуды. Производство полихромного стекла являлось секретом египетских мастеров. Один из них информировал Страбона о наличии в Египте глины и песка определенных сортов, необходимых для стеклоделия, без них не может быть сделано дорогостоящее разноцветное стекло, которое ценится в других странах.[1258] Уже со времени XVIII династии в Фивах существовала мастерская по изготовлению поделок из цветного стекла: амулетов, ювелирных изделий, сосудов, статуэток. Производили изделия из стекла и в Александрии. В результате успешного для птолемеевского Египта завершения 3-й Сирийской войны к нему была присоединена Сирия и Финикия.[1259] В Тире и Сидоне тоже появились стеклоделы, изделия которых напоминают египетские. По свидетельству китайских источников, «с прекрасным стеклом [этой страны] не сравнится [стекло никакой другой страны] в мире»[1260]».[1261]

В китайской Ганьсу и сейчас белая женщина редкость. Молодость покойниц говорит о том, что приживались они плохо.[1262]

О кельтах-галлах мы до сих пор знаем мало.[1263]

До сих пор нет ясного ответа на вопрос: «Кто такие были кельты?»[1264]

Галлы шли за Крассом не только грабить, но и ради безопасности и благополучия своих семей под римской властью. Они бы навредили родным, если бы ушли под знамена Лабиена. Попав в плен, они лишились коней, но представить их копающими вместе с лагерниками трудно. В мире кочевников лошади не редкость, и когда кельты обзавелись ими, какую службу они могли исполнять, не смешиваясь с римлянами? Полагаю, связанную с извозом и доставкой грузов.

В документе из Старой Нисы, отмечающем по меньшей мере 9 поступлений вина, составляющих в общей сложности более 500 мари, находим имя доставщика: Spōsak (spwsk), носящий титул ‘twršpty (Aturšpati), букв. «господин огня».[1265]

Галлы не стригли волосы, а прозвище доставщика вина в царские винохранилища Spōsak — обсыпанный перхотью или пыльный. Ср. новоперс. Sabūs отруби, sabūsak перхоть. Сходное имя — Spws — носит доставщик вина (mdwbr) в других документах винохранилищ.[1266]

Завоеванные земли Галлии римляне называли общим термином Волосатая (Косматая) Галлия (Gallia Comata) за характерную для местного населения особенность носить длинные волосы. Эти длинные волосы мы видим у мумий кельтов, найденных в Китайском Туркестане.

Представления о волшебной силе волос отмечены у множества восточных и западных народов. Обрезание волос в случае смерти сородича люди рассматривали как самоистязание, как отрубание пальца, нанесение ран на тело, выбивание зубов и др. Вилкен подробнейшим образом описывает способы наказания в виде отрезания волос, использование волос в качестве защитного от врагов средства, в лечебных, колдовских действиях, гадании, для отвращения злых духов.[1267]

Кельты стали посредниками между простыми парнями из Италии, парфянами и местными греками, которых было там много.[1268] Парфия, Бактрия и Согд были за два века господства греков эллинизированы, грекофицированы, огречены изрядно. Голову Красса парфянский царь Ород принял во время представления «Вакханок» Эврипида:

«В то время, как все это происходило, Гирод уже примирился с Артабазом Армянским и согласился на брак его сестры и своего сына Пакора. Они задавали друг другу пиры и попойки, часто устраивали и греческие представления, ибо Гироду были не чужды греческий язык и литература, Артабаз же даже сочинял трагедии и писал речи и исторические сочинения, из которых часть сохранилась. Когда ко двору привезли голову Красса, со столов было уже убрано и трагический актер Ясон из Тралл декламировал из «Вакханок» Эврипида стихи, в которых говорится об Агаве. В то время как ему рукоплескали, в залу вошел Силлак, пал ниц перед царем и затем бросил на середину залы голову Красса. Парфяне рукоплескали с радостными криками, и слуги, по приказанию царя, пригласили Силлака возлечь. Ясон же передал одному из актеров костюм Пенфея, схватил голову Красса и, впав в состояние вакхического исступления, начал восторженно декламировать следующие стихи:

Только что срезанный плющ —

Нашей охоты добычу счастливую —

С гор несем мы в чертог.

Всем присутствующим это доставило наслаждение. А когда он дошел до стихов, где хор и Агава поют, чередуясь друг с другом:

«Кем же убит он?»

«Мой это подвиг!» —

то Эксатр, который присутствовал на пире, вскочил с места и выхватил у Ясона голову в знак того, что произносить эти слова подобает скорее ему, чем Ясону. Царь в восхищении наградил его по обычаю своей страны, а Ясону дал талант серебра. Таков, говорят, был конец, которым, словно трагедия, завершился поход Красса».[1269]

Вслед за греческим (эллинистическим) одухотворением предметов ремесла, «в областях, подчиненных государствам Великих Кушан, младших Аршакидов и Кангюя, античное искусство вступает в новую фазу».[1270]

На окраине, в Маргиане, греческих мимов любили намного меньше.[1271] Неясно, вошла ли Маргиана в состав владений Великих Кушан, хотя такое вхождение и отстаивается некоторыми исследователями на основании сообщения в истории Младшего дома Хань, где сказано, что Кадфиз I «начал воевать с Парфией» (Аньси).[1272]

Миллион галлов (вероятно, около четверти всего населения) погибло, ещё один миллион человек был порабощен, 300 племен были подчинены и 800 городов разрушены в ходе Галльской войны Цезаря.[1273] И греки, и галлы пострадали от римлян. Это сплачивало.

В многовековой истории Рима, изложенной Титом Ливием, военная сила греков оцениваются невысоко:

«Ничто, кажется, не было мне так чуждо, когда я начал этот труд, как желание отступать от изложения событий по порядку и расцвечивать свое сочинение всевозможными отступлениями, чтобы доставить приятные развлечения читателю и дать отдых своей душе; но при одном упоминании о столь великом царе и полководце во мне вновь оживают те мысли, что втайне не раз волновали мой ум, и хочется представить себе, какой исход могла бы иметь для римского государства война с Александром.[1274]

Принято считать, что на войне все решает число воинов, их доблесть, искусство военачальников и судьба, которой подвластны все дела человеческие, а дела войны всего более.[1275] Рассмотрев все это и по отдельности и в совокупности, легко убедиться, что Александр, подобно другим царям и народам, тоже не смог бы сокрушить римскую мощь. Если начать со сравнения полководцев, то хотя я не отрицаю, конечно, что Александр был полководцем незаурядным, но ему прежде всего прибавило славы его положение единственного вождя и смерть в расцвете лет и на вершине успеха, когда не пришлось еще изведать превратностей судьбы. Не стану вспоминать других славных царей и полководцев, явивших миру великие примеры человеческих крушений, но что же, как не долголетие,[1276] ввергло в пучину несчастий Кира, до небес восхваляемого греками, а совсем еще недавно Помпея Великого?

Перечислять ли римских полководцев, не всех и не за все время, а тех только, с кем как с консулами или диктаторами пришлось бы сражаться Александру? Марк Валерий Корв, Гай Марций Рутул, Гай Сульпиций, Тит Манлий Торкват, Квинт Публилий Филон, Луций Папирий Курсор, Квинт Фабий Максим, два Деция, Луций Волумний, Маний Курий! А если бы до войны с Римом Александр стал воевать с Карфагеном и переправился в Италию в более зрелом возрасте, то и после тех также были мужи великие. Любой из них был наделен таким же мужеством и умом, как и Александр, а воинские навыки римлян со времен основания Города передавались из поколения в поколение и успели уже принять вид науки, построенной на твердых правилах. Так вели войны цари, так вели их потом изгнавшие царей Юнии и Валерии, а еще позже — Фабии, Квинкции, Корнелии, так вел их и Фурий Камилл — старец, которого в юности знали те, кому пришлось бы сражаться с Александром. А Манлий Торкват или Валерий Корв, стяжавшие славу ратоборцев прежде славы полководцев, разве уступили бы они на поле брани бойцовской доблести Александра, ведь и она немало прибавила к его славе? Уступили бы ему Деции, обрекшие себя преисподней, бросаясь на врага? Уступил бы Папирий Курсор — муж несравненной мощи и тела и духа?! И могла ли проницательность одного юноши[1277] превзойти мудрость не какого-то одного мужа, но того самого сената, чей истинный образ постиг лишь один — тот, кто сказал,[1278] что римский сенат состоит из царей?! А может быть, в том заключалась опасность, что Александр искусней любого из названных мною и место для лагеря выберет, и обеспечит бесперебойный подвоз продовольствия, и обезопасит себя от засад, и улучит удобное время для битвы, и сумеет выстроить войска и подкрепить их резервами? Но нет, ему пришлось бы признать, что тут перед ним не Дарий![1279] Это Дария, тащившего за собою толпы женщин и евнухов, отягощенного грузом пурпура и золота в доказательство своего благоденствия, Александр мог захватить скорее даже как добычу, а не как врага, найдя в себе только смелость презреть все это его показное величие. А в Италии, когда бы выросли перед ним апулийские леса и луканские горы и предстали бы ему свежие следы несчастья его семьи там, где недавно погиб его дядя — Эпирский царь Александр,[1280] ничто бы не напомнило ему тогда той Индии, по которой он прошел во главе хмельного и разгульного войска.

И мы говорим об Александре, еще не опьяненном счастьем, а ведь он менее всех был способен достойно нести бремя удачи. Если же, рассуждая о нем, иметь в виду удел последних лет его жизни и тот новый, с позволения сказать, образ мыслей,[1281] который он усвоил себе как победитель, то ясно, что в Италию он бы явился больше похожий на Дария, чем на Александра, и привел бы за собою войско, уже перерождавшееся, позабывшее Македонию и перенявшее персидские нравы. Горько, рассказывая о таком великом царе, вспоминать о кичливой перемене в его облачении, о требовании в знак почтения земных поклонов, непереносимых для македонян, даже когда они терпели поражения, а тем более когда чувствовали себя победителями. А ужасные казни, убийства друзей на пирах и попойках,[1282] а тщеславная ложь о своем происхождении![1283] Что если пристрастие к вину росло бы в нем день ото дня, а приступы ярости делались бы все свирепей и неукротимей? И я ведь говорю лишь о том, в чем никто из писателей не сомневается! Можем ли мы не видеть в этом никакого ущерба достоинствам полководца?

Остается еще, однако, опасность, о которой любят твердить самые вздорные из греков, готовые из зависти к римской славе превозносить даже парфян,[1284] а именно что римский народ не устоял бы перед величием самого имени Александра (хотя, по-моему, римляне о нем тогда слыхом не слыхали) и что среди стольких благородных римлян не нашлось бы ни одного, кто бы свободно возвысил против него свой голос. И это притом, что в Афинах, государстве, сокрушенном силой македонского оружия, несмотря на зрелище еще дымящихся развалин соседних Фив, нашлись все же люди,[1285] посмевшие свободно высказываться против него, о чем так ясно свидетельствуют их дошедшие до нас речи!

Каким бы громадным ни казалось нам величие этого человека, оно остается величием всего лишь одного человека, которому чуть больше десяти лет сопутствовала удача. Когда не могут найти счастия, равного этому, затем что даже римский народ, хотя ни в одной из войн не был побежден, все же нередко, случалось, терпел поражения,[1286] а Александр не знал военной неудачи, то не хотят взять в толк того, что сравнивают подвиг человека, да еще молодого, с деяниями народа, воюющего уже четыре столетия. Когда в одном случае больше сменилось поколений, чем в другом — минуло лет,[1287] стоит ли удивляться, что на столь долгий срок пришлось больше превратностей судьбы, чем на какие-то тринадцать лет? Почему бы не сравнивать удачу одного человека с удачей другого и одного вождя — с другим? Я стольких могу назвать римских полководцев, которым в битве всегда сопутствовало счастье! В летописях, в списках магистратов можно найти целые страницы консулов и диктаторов, мужество и счастье которых ни разу не обмануло надежды римского народа. И они заслуживают большего восхищения, чем Александр или любой другой царь, еще и потому, что иные из них диктаторами были по десять или двадцать дней, а консулом никто не был дольше года; и потому еще, что народные трибуны мешали им производить набор, и на войну они бывало отправлялись с опозданием, и еще до срока их отзывали проводить выборы, и срок их полномочий истекал порою тогда, когда дело было в самом разгаре, и товарищи по должности, случалось, чинили им препятствия или наносили урон кто трусостью, а кто безрассудством, и войну они продолжали, получив в наследство неудачи предшественников, и войско им доставалось из новобранцев или плохо обученных военной службе. А цари, клянуть Геркулесом, не только свободны ото всех этих препон, но вольны распоряжаться и временем, и обстоятельствами, подчиняя все это своему замыслу[1288] и ни к чему не применяясь. Мы видим, стало быть, что непобедимый Александр воевал бы с непобедимыми полководцами и в этой игре они равно ставили бы на кон свою удачу, а может быть, и не равно, ибо над ним висела бы более страшная опасность: у македонян-то был один Александр, с которым не только могло случиться все, что угодно, но он еще и сам искал опасностей, тогда как римлян, равных Александру славой или величием подвигов, оказалось бы много, и каждый из них мог бы жить или умереть, повинуясь року, но не ставя под удар государство.

Осталось сравнить силы обеих сторон по численности и родам войск и источникам пополнения. Судя по переписям того времени, население Рима насчитывало двести пятьдесят тысяч человек. Таким образом, даже при измене всех союзников латинского племени десять легионов[1289] давал набор из одних только жителей Рима. В те годы нередко четыре или пять войск одновременно вели войны в Этрурии, в Умбрии (здесь заодно и с галлами), в Самнии и в Лукании. Кроме того, весь Лаций с сабинянами, вольсками и эквами, вся Кампания и часть Умбрии и Этрурии, а также пицены, марсы, пелигны, вестины и апулийцы вместе со всем побережьем Нижнего моря, населенным греками — от Фурий и до Неаполя и Кум, а оттуда весь промежуток от Антия и Остии, — все эти земли оказались бы либо могучими союзниками Рима, либо его наголову разбитыми противниками. Сам Александр мог бы переправить в Италию не более тридцати тысяч македонских ветеранов и четыре тысячи всадников, в основном фессалийцев, ибо это была главная его сила. Прибавив к ним персов, индийцев и другие народы, он вел бы с собою скорее помеху, а не подмогу. Добавь к этому, что у римлян пополнение было дома, под рукой, а у Александра, ведущего войну в чужой земле, войско стало бы постепенно редеть, как то случилось впоследствии с Ганнибалом. Македоняне были вооружены круглым щитом и сарисой;[1290] у римлян щит был продолговатый, лучше защищающий тело, и дротик, с лету поражающий сильней, чем копье. Оба войска состояли из тяжеловооруженных и соблюдали ряды, но если фаланга македонян неповоротлива и однородна, то римский боевой порядок подвижен, ибо составлен из многих частей и может при необходимости без труда и разомкнуться и снова сомкнуться. Да и кто мог сравниться с римским ратником в усердии, кто, как он, мог переносить лишения? Достаточно было Александру потерпеть одно поражение, и он проиграл бы всю войну. Но какая битва могла сломить римлян, не сокрушенных ни Кавдием, ни Каннами? И будь даже начало похода успешным, все равно не раз бы пришлось Александру, вспоминая персов, индийцев и смирную Азию, признать, что до сих пор ему доводилось воевать с женщинами. Именно это, говорят, промолвил эпирский царь Александр, когда, смертельно раненный, сравнил поход этого юноши в Азию со жребием, выпавшим на его долю.[1291]

Право же, если вспомнить, что в Первой Пунической войне с пунийцами дрались на море двадцать четыре года,[1292] то ведь всей Александровой жизни едва ли, думаю, хватило б на одну только эту войну. И очень возможно, что пунийское и римское государства, связанные древними узами,[1293] при равной для них опасности совместно поднялись бы против общего врага, и тогда бы на Александра разом обрушилась война с двумя самыми могущественными державами — Карфагеном и Римом. Хотя и не под Александровым началом и не в пору расцвета македонской мощи, но все-таки в войнах с Антиохом,[1294] Филиппом[1295] и Персеем[1296] римляне узнали, что за противник македонянин, и не только ни разу не потерпели поражения в этих войнах, но и опасности такой для них не возникало.

Пусть речи не будут пристрастны и забудем о войнах гражданских![1297] Но когда же уступили мы пехоте? Когда было такое в открытом бою, когда — в равных с врагом условиях, а тем более в выгодном положенье? Конечно, конница и ее стрелы, непроходимые чащи и местность, где нельзя добыть продовольствия, страшат тяжеловооруженных бойцов. Но они прогнали и прогонят вновь тысячи войск посильней, чем войско македонян и Александра, лишь бы оставалась неизменной преданность теперешнему миру и забота о согласии граждан[1298]».[1299]

В оценке числа греков на Востоке до 30 г. до н. э. надо соблюдать осторожность и учитывать ассимиляцию. Население, например, Бактрии говорило на бактрийском языке, принадлежавшем к группе иранских языков, но имело письменность на основе греческой. Потерей власти на Востоке, концом эпохи эллинизма, греки в конечном итоге обязаны римлянам.

В одной Бактрии тогда жило более миллиона человек.[1300]

О мировоззрении кельтов мы знаем немного. Есть упоминания о прародителе кельтов Дите.[1301] «Его интересно сопоставить с ирландским Донном, богом мертвых, живущим как и Дит античных писателей в подземном чертоге. Донна рассматривали как отца людей (подобно ведическому Яме). Донн, как и Яма, первым был обречен умереть и тем самым открыть дорогу в загробный мир».[1302] Яма обычно отождествляется с Дхармой, богом справедливости, причём его власть простирается не только на мир мёртвых, но и живых.

Самой яркой и наиболее существенной чертой его, которая особенно поражала воображение древних, была вера кельтов в бессмертие.

Диодор Сицилийский, современник описываемых событий:[1303] «У них (у кельтов) распространено мнение Пифагора, по которому души людей бессмертны и в течение определенного количества лет опять живут, проникая в другие тела». Уже после разгрома Галлии, многолетнего насилования ее Цезарем и другими ради ведения Гражданской войны, при наследовавшем Августу Тиберии, Валерий Максим пишет: «Рассказывают, что они одалживают друг другу суммы, которые будут выплачены в другом мире, настолько они убеждены, что души людей бессмертны. Я бы назвал их безумными, если бы эти одетые в штаны варвары не верили в то же самое, во что верил грек Пифагор».[1304]

Это римская шутка. Слов, переводимых иногда на русский как бескорыстие, в латинском языке три: innocentia, abstinentia и integritas, но и латинская приговорка: даю, чтобы ты дал (do ut des) красноречива.

«Галлы были превосходными конниками, страстно любили лошадей и разводили их большими табунами. Военные лошади их славились. Галл-раб-пастух был драгоценным приобретением для римского скотовода, а сами условия италийского скотоводства позволяли свободолюбивому и гордому кельту не ощущать всей тяжести рабского ярма. Тут на помощь хозяину приходило то самое обстоятельство, которое, с другой стороны, доставляло ему столько беспокойства: это отдаленность пастуха от усадьбы и отсутствие хозяйского контроля. Пастух забывал о своем рабском положении, о котором ему почти ничто и не напоминало».[1305]

Маргиана до сих пор славится своими лошадьми. Ахалтекинская лошадь, или ахалтекинец (туркм. Ahal-teke aty) — верховая порода лошадей, выведенная на территории современной Туркмении (Ахал-Теке) предположительно около 5000 лет назад. Это древнейшая из культурных пород, оказавшая влияние на многие породы — арабскую, чистокровную верховую (или английскую скаковую, англ. Thoroughbred) и др.[1306]

Жили пленные кельты своим укладом и отдельно от римлян. Это устраивало и их и центурионов: межплеменные стычки были никому не нужны. Кельты раньше римлян поняли, что рабами у парфян и кочевников считаются мужчины, передвигающиеся пешком. Вряд ли они сразу поделились этим знанием с лагерниками. Кельты пользовались большей волей, быстрее осваивались в плену, а значит, имели дополнительный приработок: на поставках в лагерь греческих товаров: вина, утвари, орудий труда и быта, побрякушек для одаривания особо выдающихся лагерных джульетт.

На рынках Италии греческое стало давно привычным. Греция была покорена и стала провинцией Рима в 146 г. до н. э.[1307] Спрос на знакомое невозвращенцами породил увеличение предложения, что отмечено археологами.[1308]

После договора Октавиана с Фраатом в 26 г. до н. э. кельты, как и римляне, стали вольными. Часть из них могла вернуть в Рим тоска по Родине, Отечеству. Тогда понятно, почему про эту часть, которую упоминает кельт Помпей Трог в эпитомах Юстина, не стал упоминать Август. Ведь ограбленные и покоренные римлянами кельты вернулись (все ли? — Д. Н.), а тысячи своих, римлян, не захотели. Удар по самолюбию и планам Августа сильнейший.

Вместе с рассказами о пережитом галлы принесут в Германию слово marg, дошедшее до нас еще и в виде в виде корня mark.

В бессмертии галлов убеждали друиды.[1309] Друиды были особым сословием галлов, о котором мы знаем мало. Цезарь писал о них: «Во всей Галлии существуют вообще только два класса людей, которые пользуются известным значением и почетом… Вышеупомянутые два класса — это друиды и всадники».[1310]

Друиды были внесословным сословием учителей, вроде нынешних индийских гуру или иных духовных вождей любого народа. Никто у кельтов не мог стать друидом, если он не был обучен друидом. Ученичество друида, названное Цезарем военным словом disciplina, начиналось очень рано, часто в возрасте, когда молодые находились еще под родительской опекой.[1311] Срок обучения был очень большим: некоторые оставались учениками в течение двадцати лет.[1312] Таким образом, ни один галл не становился друидом, не достигнув полной зрелости и не обладая достаточными знаниями предмета.[1313]

В Риме совет старейшин сначала был захвачен несколькими богатыми родами, а затем место старика там стало иметь цену: имущественный ценз.

Цезарь знал о друидах не понаслышке. Его галльский подельник Дивитиак был друидом. Именно Цезарь послал в помощь Крассу тысячу отборных галльских всадников.

Дивитиак был деловым, вождем эдуев, политиком, дипломатом и прорицателем, известным всей Галлии. Именно он пригласил Цезаря для решения внутригалльского спора за власть.[1314] Он был друид с высоким положением в обществе, меж тем верховный друид избирался только самими друидами, а не назначался государственными властями.

Сословие друидов помещалось, так сказать, вне галльских племен и как бы даже возвышалось над ними.[1315]

Друиды были весьма разносторонне развитыми людьми. Они сочиняли стихи, расследовали преступления, лечили, посредничали между людьми и богами, и самое главное — именно они воспитывали кельтское юношество.

Друиды знали языки. С Цицероном Дивитиак говорил по латыни. Знал и греческий, раз был знаком с учением Пифагора. Цицерон говорит своему брату Квинту:

«Этим значением дивинации не пренебрегают даже в варварских странах. Так, в Галлии этим занимаются друиды, с одним из них я сам познакомился, с эдуем Дивитиаком, который был у тебя в гостях и позже очень тебя хвалил. Он претендовал на знание естественных наук — греки это называют физиологией — и, частью основываясь на авгуриях, частью на толковании примет (coniectura), предсказывал будущее. В Персии же совершают авгурии и предвещают будущее маги, которые собираются в храме, чтобы там все обсудить и обменяться мнениями (вы ведь тоже иногда это делаете, обычно, по нонам. И никто не может стать царем Персии, если он ранее не изучил учение и науку магов».[1316]

Слово Авган-Афган-Ауғын, в котором видим латинское aug- (авгур, Август) в тюрских значит Ушедший, Переселившийся. Считается, что это так называемое внешнее название народа, в отличие от самоназвания пуштуны.[1317] В русском языке есть подобное: немцы, немые, то есть не умеющие говорить по-нашему. Авганцами назывались все иностранные жители, число которых в Тохаристане и вокруг прибывало. «Под названием Avagānā, это племя впервые упоминается индийским астрономом Varāha Mihira в начале VI-го века нашей эры в его труде Brihat-samhita. Сочинитель XVII-го века Хушаль-хана Хаттака, писавший по-пуштунски: «Арабы знают это, и знают римляне: афганцы — это пуштуны, пуштуны — это афганцы!» Пуштуны же называются от своего языка: Пушту́, пашто́, پښتو — язык пуштунов, один из восточно-иранских языков; наряду с дари, является государственным языком Афганистана. Самоназвание пуштунов — ед. ч. paʂtun/paxtun, мн. ч. paʂtanə/paxtanə; в Пакистане их называют также патаны».[1318] В русском языке мы видим это слово также: пастух. Из латинского pastor.

Собрания друидов проходили в лесах и рощах. О значении и происхождении слова друид есть два мнения. Первое основано на предположении Плиния Старшего об исходном греческом δρῦς — дуб.[1319] Второе на том, что вторая часть слова возможно связана с вычисленным лингвистами-индоевропеистами корнем *vid, который присутствует в английском wisdom и латинском videre (а также русском ведать, видеть) и т. д. Турнейзен показал, что эта основа в сочетании с усилительной частицей dru могла дать слово dru vids, в гэльском языке превратившееся в dravi, что и означает друид, точно так же, как другая усилительная частица, su, после прибавления vids дала в гэльском savi — мудрец.[1320]

Иногда переводят просто: друиды — древоведы.[1321]

Друиды среди пленных кельтов были. Кельтскую трубу мы видим на изображении жреца с ритона из Нишы. В Парфиене на городище Старая Ниша обнаружена [еще и] форма для маски мима. Ритоны из Нишы — спорные по происхождению (М. Е. Масон и Г. А. Пугаченкова, Г. А. Кошеленко считают их парфянскими, Р. Гиршман, Т. В. Сергеева, П. Бернар — бактрийскими или гандхарскими).[1322]

Цезарь: «Они учат наизусть множество стихов, и поэтому многие остаются в школе друидов по двадцати лет.[1323] Они считают даже грехом записывать эти стихи,[1324] между тем как во многих других случаях пользуются греческим алфавитом (Graecis litteris). Мне кажется, такой порядок заведен у них по двум причинам: друиды не желают, чтобы их учение делалось общедоступным и чтобы их воспитанники, слишком полагаясь на запись, обращали меньше внимания на укрепление памяти;[1325] да и действительно со многими людьми бывает, что они, находя себе опору в записи, с меньшей старательностью учат наизусть и запоминают прочитанное. Больше всего друиды стараются укрепить убеждение в бессмертии души:[1326] душа, по их учению, переходит по смерти одного тела в другое;[1327] они думают, что эта вера устраняет страх смерти и тем возбуждает храбрость. Кроме того они много говорят своим ученикам о светилах и их движении, о величии мира и земли, о природе и о могуществе и власти бессмертных богов».[1328]

У друидов был запрет на мировоззренческие записи, хотя они и владели руническим[1329] и огамическим письмом. Огам или Огмия, по ирландским преданиям, является какой-то разновидностью Геркулеса,[1330] смеющимся богом искусства певцов (бардов), которому приписывается изобретение письма. Однако это слово имеет еще и другое значение. Оно означает камень, который кельты клали в гроб в головах родного (лат. gentilis — родное, народное, языческое) им покойника, почему в переносном смысле это слово значит гроб.[1331]

«Древнейшие памятники тюркской рунической письменности предположительно относятся к VI в. н. э., самые поздние — к XII в. Были созданы на территории Восточнотюркского каганата в Северной Монголии; встречаются также на Енисее,[1332] в Якутии, на Алтае, в Восточном Туркестане, Средней Азии и Восточной Европе».[1333]

«В вопросе происхождения тюркского рунического письма вначале господствовали ошибочные мнения: это письмо пытались сопоставлять с индийским письмом кхарошти, с южноаравийской письменностью и даже с германскими рунами. Только когда был установлен по письмам II в. н. э. древнейший облик согдийского письма, источник тюркского рунического письма был найден в согдийском. Очевидно, около 800 г. древнетюркское письмо было полностью вытеснено уйгурским;[1334] последний его памятник — орхонская надпись 784 г.».[1335]

У образованных невозвращенцев и друидов были ученики согдийцы; а у тех — тюрки.[1336]

Через буддизм индийская астрономия и календарь проникли к тюркам.[1337] В новом свете сразу представляется и вопрос о происхождении еще некоторых письменностей, например, индийского деванагари. Девана́гари,[1338] разновидность индийского письма нагари, сложилось между VIII и XII веками. Применяется в санскрите, хинди, маратхи, синдхи, бихари, бхили, марвари, конкани, бходжпури, непали, неварском языке, а также иногда в кашмири и романи. Особенностью письма деванагари является верхняя горизонтальная черта, к которой прикреплены свисающие вниз буквы.

Местные греки познакомили знакомых с учением Пифагора друидов и с учением Будды. Греки с ним были знакомы давно.[1339]

Грек Менандр, царствовавший в 130–100 гг. до н. э. в Северо-Западной Индии, даже стал героем известнейшего буддийского произведения. В нем он беседует с учителем Нагасеной и изображен деятельным покровителем буддизма, хотя учение и не принимает. «Это отклонение от бытовавших правил: побежденный в споре всегда принимает учение победителя. Царь Менандр считается наиболее выдающимся из греко-индийских властителей, он продвинул границы греческих владений на Восток вплоть до Сакеты. Фразу из Махабхашьи Патанджали: «Грек осадил Сакету» принято cвязывать именно с Менандром. Один индийский автор особенно подчеркивает его греческое происхождение».[1340]

Плутарх[1341] свидетельствует, что после кончины завоевателя-иноземца семь городов в Индии оспаривали между собой честь похоронить его на своей земле.[1342] С. Ф. Ольденбург заметил, что похороны Менандра весьма напоминают спор об останках Будды и вообще буддийское погребение.[1343]

Менандр утверждает, что он достиг бы святости Будды, стал бы архатом, но такой поступок невозможен для царя, как частному лицу царю не выжить — слишком много у него врагов, — и ему остается поглядывать на Нагасену, уподобляясь «льву в золотой клетке»: почетно, да несвободно.

Сразу вспоминается байка о разговоре Александра Македонского с Диогеном.[1344]

Затем Менандр прещедро награждает учителя. Беседы эти проходят в городе Сагала[1345] — город на северо-востоке провинции Пенджаб в Пакистане у подножия снеженных вершин Кашмира рядом с рекой Чинаб. Столица округа Сиялкот. Находится в 125 км на северо-запад от столицы провинции — Лахора, в нескольких километрах от границы с Индией). Город упомянут Страбоном.[1346]

Кашмир снискал славу родины индийских скоморохов-мимов.[1347]

Время составления книги о беседах Менандра и Нагасены, по мнению писавшего о римском влиянии в буддистском искусстве Ольденбурга, совпадает со временем пребывания в тех же краях римских невозвращенцев. Однако надо учитывать, что удревление является обычным приемом античной литературы.

В книге находим любопытное описание столицы Менандра:

«Так гласит предание. Есть в стране греков (Йонака) город Сагала, окруженный разными другими городами, расположенный в прекрасной местности, украшенной реками и горами, наполненный садами и парками, рощами, озерами и прудами, очаровательными реками, горами, лесами. Город был разбит искусными зодчими, враги и недоброжелатели его были побеждены, и потому не было в нем насилий, крепки и разнообразны его сторожевые башни и укрепления его стен, великолепны его ворота, окружен глубоким рвом и белыми стенами царский замок; прекрасно расположены улицы, площади, перекрестки, рынки. Отлично выставлены разнообразные отборные товары, которыми полны его лавки. Он украшен сотнями различных домов милостыни. Сотнями тысяч отборных домов он подобен вершинам Гималая. Город полон слонов, коней, повозок, пешеходов. По улицам его ходят толпы прекрасных женщин и мужчин, он полон разных людей — кшатриев, брахманов, вайшьев и шудр. Здесь стоит гул от приветствий разным шраманам и брахманам, стекаются сюда различные мудрецы и доблестные люди. Полон город лавок для продажи тканей из Бенареса, из Котумбары и различного платья. Он благоухает от благовоний лавок, где выставлены различные благовония и цветы. Город полон драгоценных камней, каких только пожелаешь. Толпы купцов посещают лавки, расположенные во все страны света. Всюду деньги, золото, серебро, медь, город блестит ими, как сокровищница; в кладовых и складах много добра и зерна: и съедобное, и напитки всяческого рода, и сладости. Город подобен uttarakuru (богатой стране) и славою он точно alakananda — град богов».[1348]

Котумбара неизвестна.

«Варана́си[1349] — букв. между двух рек; Бена́рес (англ. Benares) или Банарас[1350] или Каши[1351] — главный город одноимённой области в северо-восточной Индии (штат Уттар-Прадеш) — город, имеющий для индусов такое же значение, как Ватикан для католиков, средоточие брахманской учености. Считается святым городом для буддистов и джайнистов, наиболее святым местом в мире в индуизме (как центр Земли в индуистской космологии). Один из старейших городов мира и, возможно, старейший в Индии».[1352]

«Слова йона в языке пали, явана в санскрите, малаялам, каннада, телугу, и тамильском, яванан в бенгальском языке, поначалу использовались в древней Индии для обозначения грекоговорящих (передача названия ионийцы). В Харивамсе (Родословие Хари (т. е. Вишну)) индо-греки явана совместно с группами сака, камбоджа, пахлава и парава относятся к кшатриям (касте воинов). Мадджхима-никая (Собрание средних [наставлений] — буддийский текст, вторая из пяти никай в Сутта-питаке) говорит, что явана камбоджа — неиндийские касты воинов, в то время как среди индийского населения существуют только две категории людей — арья (мастера) и даса (рабы), которые могут переходить из одной категории в другую».[1353]

«Такое название греков пришло в Индию от египтян (j-w-n(-n)-’) или евреев (Yāwān, также в современном иврите). Ассирийцы использовали слово Iawanu, персы Yauna или Yavanu».[1354]

Название греков yona(ka), произошедшее от названия греков-ионийцев из Малой Азии, впервые зафиксировано в надписях Ашоки. Санскритская форма этого слова yavana- впервые отмечена у Панини.[1355]

Название перейдет в Индии на римлян. Римлянам должно было льстить, что их называют Яны, Янусы, Yona.

«После Менандра правила еще пара десятков греческих царей. Весь I век до н. э. власть греков еще держалась в восточном Пенджабе. Около 100 г. до н. э. индийские цари смогли вернуть территорию Матхура и часть Восточного Пенджаба к востоку от реки Рави, где стали чеканить собственную монету. Упоминания об Арджунайане и Яудхее на монетах связано с победами над греками в соответствующих районах Матхура. В I веке до н. э. индийские цари стали также чеканить свои монеты, подражая по стилю индо-греческим. Считается, что около 80 г. до н. э. царь индо-скифов Меус, а возможно военачальник на службе индо-греков, управлял несколько лет северо-западной Индией, но потом индо-греки снова смогли вернуть власть: царь Гиппострат (65–55 гг. до н. э.). Потом и он потерпел поражение, и индо-скифский царь Азес I установил новую династию в Западном Пенджабе».[1356]

В Риме времен Гражданских войн свою монету чеканил тот, кто мог себе это позволить:

«К моменту падения Республики римская монетная система была в значительной мере расшатана экономическим и политическим кризисом. Основной единицей денежного счета по-прежнему был сестерций, который сохранил эту роль до III века включительно. Наиболее распространенным номиналом оставался серебряный денарий, весивший 3 2/3 скрупула. Реже встречались его фракции: квинарий, викториат и сестерций (sestertius nummus). Золотая монета выпускалась лишь случайно, например, Цезарь выпустил в 46–44 до н.э. золотые монеты на сумму 20 млн денариев для раздачи армии и гражданам. Из бронзовых номиналов преобладал асс. Антоний чеканил сестерции, трессисы, дупондии, ассы и семисы. В целом, римская республиканская монетная система базировалась на серебряных и бронзовых номиналах».[1357]

Последний царь Стратон II был побежден более сильным противником, и в 10 н. э. появляются монеты нового царя — Раджувулы.[1358] Имя сынули раджи не оставляет сомнений в его происхождении. Этот суффикс ul в именах многих детей лагерников был удобен для узнавания братом брата. Римский Liber дал приплод от индусок.

Суффикс ul можно увидеть и в имени улянхай (урянхай). Впоследствии это имя получило широкое распространение среди народов (племён) алтайской группы языков и даже как бы утратило специальное этническое значение, превратившись в прозвище (кличку) или просто в нарицательное слово для обозначения обнищалого угнетённого народа. А так как именно в таком подчинённом и обеднённом положении оказались в позднейшее время обитатели урянхайского (верхне-енисейского края), то за ними и закрепилось такое наименование. К старинному роду урянхатов, появившемуся со времени Аланьгоа, прародительницы монгольских племён, объединённых Чингис-ханом, принадлежал и слуга Чингис-хана, впоследствии выдающийся полководец Джелме (как и величайший полководец древности Субеэтай-Субудай).[1359]

Латинский уменьшительно-ласкательный суффикс ul увиден в славянских: козёл и косуля, арабском: газель (фр. gaselle) и более раннем персидском gusale — телёнок, тёлка.[1360]

Найдены надписи и посвящения от греческих губернаторов буддийского характера. О неравнодушии местных греков к мыслям учителя Будды есть свидетельство из Махавамсы, Большой хроники — исторической поэме о царях Шри-Ланки на пали:[1361] «греческий монах Махадхармараксита пришёл из города Александрии (Баграм, предположительно, Александрия Кавказская около Кабула) c 30 тысячью монахов на церемонию открытия Великой Ступы в Анурадхапуре в Шри-Ланка. 30 тысяч дисциплинированных и проповедующих милосердие монахов должны были выглядеть внушительно».[1362]

К сожалению, с датировкой этих приметных событий есть неопределенность. Да и название города Кабул до сих пор имеет туманное происхождение.

Позднее именно с Цейлона основатель чань-буддизма Бодхидхарма[1363] пришел в Китай. Именно он, "научив монахов превращать обыкновенный посох в меч", стал создателем новой школы ведения боя.[1364]

В XIX веке основной ствол дерева Махабодхи в Анурадхапуре был вырублен английским фанатиком, однако остался малый ствол, который сейчас почитается и придерживается золотыми подпорками.[1365]

Латинское слово gallus означает не только галл-кельт, но и петух. Принято считать, что римляне дали такое название кельтам потому, что они все были рыжеволосыми и огненно-рыжие хохолки их напоминали петушинные гребешки. В основе мифологического образа Петуха во многих традициях — его связь с солнцем:

«Петух связан с божествами утренней зари и солнца, небесного огня — хотя в целом функции богов, которым посвящается Петух (Аполлон, Митра, Ахурамазда, Аматэрасу, а также Гермес или Меркурий, Асклепий, Марс и др.), существенно шире. Петух не только возвещает о начале дня (во многих традициях он выступает как глашатай солнца, света, ср. франц. название Петуха chante-clair, букв. поющий рассвет), но и является проводником солнца как в его годовом, так и суточном циклах. В Китае Петух сопровождает солнце на его пути через десятый дом китайского зодиака (Козерог) и через пятый — седьмой часы пополудни. У древних евреев Петух — символ третьей стражи ночи — от полночи до рассвета. Петух так же бдителен и всевидящ, как и солнце. Отсюда широкое использование Петуха в гаданиях, предсказаниях погоды в Древнем Риме. Изображение Петуха-стража помещали на крышах домов, шестах, шпилях, флюгерах, а также на ларцах, сундуках, реликвариях. В Китае красный Петух изображается на стенах дома как талисман против огня».[1366]

«Во французскую политическую геральдику (галльский Петух) мотив переходит из мифологических представлений родо-племенного общества».[1367]

«Павлин впервые описан как вахана (ездовое животное) бога войны Сканды в пуранах — в Матсьяпуране, в Вишнудхармоттарапуране и др. Бог Сканда носит синкретический характер. С одной стороны это сын Шивы и Парвати, обязанный своим рождением необходимости возглавить войско богов в борьбе против асуров. С другой стороны, это Карттикея, вскормленный Шестью Плеядами (санскр. Криттика). У дравидов Сканда носит имя Murukaṉ и известен как Юный — Kuḷakan». Богиня Великая Пава широко представлена в иконографии Центральной Азии.[1368]

В индийском Гоа петух украшает крышу многих домов, как и раньше на Руси.[1369]

Греки до появления римлян обогатили буддийский лексикон словом архат,[1370] происхождение которого удовлетворительно объяснять лишь из греческого языка.

«Архат (кит. алохань, кит. бичжи фо (санскр. пратьекабудда) и кит. пуса (санскр. бодхисаттва) является образцовой личностью Хинаяны. Это слово означает «достойный» (тибетская этимология этого слова как «уничтожитель врагов», то есть аффектов — клеш, является ошибочной и может считаться народной этимологией). Архат — это святой монах (бхикшу; пали: бхиккху), достигший собственными усилиями цели Благородного Восьмеричного Пути — нирваны — и навсегда покинувший мир. На пути к нирване монах проходит ряд ступеней: 1) ступень «вступившего в поток» (сротапанна), то есть вставший на путь бесповоротно; «вступивший в поток» уже не может деградировать и сойти с пути; 2) ступень «единожды возвращающегося» (сакридагамин), то есть человека, сознание которого еще в одном рождении должно вернуться на уровень мира желаний (камадхату) и 3) ступень «более не возвращающегося» (анагамин), то есть святого, чье сознание отныне будет всегда пребывать в состоянии медитативного сосредоточения на уровне миров форм (рупадхату) и не-форм (арупадхату). Практика анагамина завершается обретением плода архатства и вступления в нирвану «без остатка» (анупадхишеша нирвана)».[1371]

Архатами (начальными) называли себя в Афганистане, Пакистане и Индии греки, понявшие суть учения Будды и начавшие его распространение в Центральной Азии. Прилагательное образовано от слова: ἀρχή — начало, в досократовской древнегреческой философии — первооснова, первовещество, первоэлемент, из которого состоит мир. Для характеристики учений первых философов этот термин использовал еще Аристотель.[1372]

В санскрите много разных заимствований из греческого языка, которые живы и в современных индоарийских языках:

Н. Н. Казанский: «Aritấ, arítra- = ἐρέτης, гребец, в греческой культуре начиная с микенского времени этим термином обозначались команды гребных судов.

Из предметов военного обихода в качестве отчетливых заимствований могут быть названы:

Kenika палатка = σκηνή.

Khalina- удила, уздечка = χαλινός, уздечка. Слово встречается в Махабхарате, Панчатантре, грамматических трудах.

Kunta- пика, копье = κοντός, шест, копье. При этом надо иметь в виду, что в греческом языке значение шест засвидетельствованно в поэмах Гомера и позже, а копье лишь единожды.

Фонетически очень похоже на заимствование слово kṣura- нож, бритва, — ξυρόν, бритва. Майрхофер считает их просто родственными словами.

Наиболее показательным следует признать давно понятое как заимствованное слово со значением подкоп из греч. σῡριγξ, сиринга (дудка); различные трубки; подземный ход. Именно в этом значении слово заимствовано в скр. suruṅga / suraṅgā, подземный ход, шахта, пролом в стене. Встречается в текстах Махабхараты и отражено в пали suruṅga-, подземный ход и в пракритах suruṁgā-, suraṁgā.

Для современных языков северо-запада и севера в словаре Р. Тернера приведены: кховар sυrυṅ, мина; шина sυruṅ, подземный ход, туннель; кашмири srǒng, śrǒng, подземный ход, шахта; синдхи suriṅgha, мина; панджаби surung, мина, surãg, подземный ход; непали suruṅ, туннель, подкоп».[1373]

Рефлексы этого заимствования представлены во всех восточных и центральных индоарийских языках: ассамский, ория, бенгальский, хинди, маратхи и гуджерати; пушту и дари, мунджанский, персидский:

«Кроме того в восточноиранских языках есть близкое по значению слово: мундж. sȗrv, йидга surv, отверстие, дыра, нора; такие же значения у вах. sərv, афг. suráy, дыра, щель (также перс. sȗrāx, дыра). Предполагается связь с скр. śvábhra, дыра, яма, берлога, Pa. sobbha-, дыра, яма, водоем, а также скр. śȗra, дыра с неясной этимологией».[1374]

Происхождение русских слов шарить и шар проясняется. Именно архаты и кельтские друиды окормляли римских пленных, почти 20 лет строивших дороги из дыр тогдашнего мира: Тохаристана и Регистана.

Окормляли в прямом смысле — подкармливали съестным, хлебом и вином из Маргианы, дарами Будды, святыми дарами, парамитой, ну и именем Будды и его учением о драме-дхарме-деянии. Ведь лишь сытое брюхо к учению глухо. В скованных запретами мужских сообществах еда занимает особое место.

«Томас Сговио писал, что неписаный закон лагерных блатных на Колыме гласил: «Воруй все — кроме священной пайки». Он «не раз видел, как заключенных били до смерти за нарушение священного правила». Казимеж Зарод вспоминал: «Если заключенные ловили кого-то на воровстве одежды, табака или чего-то другого, он мог ожидать побоев, но неписаный закон нашего лагеря — и всех лагерей, насколько я понял по рассказам людей, переведенных к нам из других мест, — гласил, что укравший хлеб заслуживает смерти». Дмитрий Панин, близкий друг Солженицына, описывает в мемуарах, как подобный приговор могли привести в исполнение: «Застигнутого на месте преступления вора подымали на высоту вытянутых рук и грохали три-четыре раза спиной об пол. Отбив почки, выкидывали, как падаль, из барака». Как и многие бывшие заключенные, прожившие в лагерях голодные военные годы, Панин подробно описывает личные ритуалы, которыми люди окружали потребление хлебной пайки. Если хлеб выдавали раз в день, утром, то человек должен был принять мучительное решение: съесть все сразу или оставить часть на вторую половину дня. Хранить хлеб небезопасно: можешь потерять, могут украсть. С другой стороны, вроде бы легче прожить день, если у тебя есть кусок в запасе. Панин решительно предостерегает от этого, знакомя нас с единственным в своем роде изложением принципов особой науки о том, «как нужно есть голодный паек»: «Когда дают пайку, неудержимо хочется продлить наслаждение самой едой. Хлеб режут, делят, катают из мякиша шарики. Из веревочек и палочек делают весы и вывешивают разные кусочки… Так пытаются продлить процесс еды до трех и более часов. Нельзя! Это — самоубийство».[1375]

Эпплбаум, рассказывая о существах, ворующих пайку, имеет в виду тех, кого на русском мужицком жаргоне именуют крысами.

Крыса, будучи хищником, всеядна, как и человек: от голода они даже друг друга способны пожрать. В сленге разведчиков и полиции крысой называют сотрудника спецслужб, тайно работающего на противника (однако большее распространение получило слово крот). В уголовном и фронтовом жаргоне крысой называют человека, ворующего у своих (совершающего крысятничество).

Сравнение с крысами открывает во времени колесо, волчок смыслов. Это животное (лат. rattus) — род грызунов семейства мышей, насчитывающий не менее 64 видов. Широко распространены два синантропных вида — серая (рыжая) и чёрная крысы. Из шкурок крыс делают тончайшую замшу.

«Третий по распространению вид крыс в мире — малая крыса (лат. rattus exulans) — самая мелкая из рода крыс гемерофилов (от ἥμερος, прирученный и φίλος, друг). Малая крыса распространилась, предположительно, с территории нынешней Индонезии вместе с культурой Лапита (800 год до н. э.) и достигла Микронезии, Фиджи, Вануату и Гаваи. В Новой Зеландии этот вид крысы появился ок. 1280 года вместе с переселенцами-маори. В настоящее время распространена по всей Юго-Восточной Азии и Океании, где содержится также как домашнее животное, используемое в пищу».[1376]

«Большинство предполагают, что культура Лапита произошла из Юго-Восточной Азии, предположительно от Австронезийцев, пришедших из Тайваня или Южного Китая 5000-6000 лет назад. Похоронная керамика Лапита похожа на керамику Тайваня».[1377]

Перемещение римских легионов, как и любой армии, всегда сопровождалось перемещением полчищ (итал. orda) крыс.

Крысы могут предугадывать действия людей, причем не только когда заранее бегут с обреченного корабля. Среди людей такими способностями обладают оракулы.

«Крысы мыслят не так, как большинство людей. Их мышление укладывается в понятия байесовой логики. То есть пошаговую проверку и исправление исходных предположений на основе получаемого опыта, [1378] присущую и человеческому мышлению, и лежащему в основе конструирования искусственного интеллекта».[1379]

В городах более всего крыс живет на мусорных свалках. Нет данных о том, что из доимперского Рима был налажен вывоз мусора. Крысы жили очень близко от людей.

Крысы додумались до правил.[1380]

На картинах эпохи Возрождения черная и белая крысы, представляющие День и Ночь, грызут Время.[1381]

«В индийском храме Карти Мата живут около 20 тысяч обычных крыс. История началась в конце XIV века, когда на территории нынешнего штата Раджастан в районе Джодпур родилась Картни Мата — седьмая дочь в семье касты Чаран. При рождении девочку назвали Ридху Бай. Позднее она станет индуистской святой и крупным политическим деятелем своего времени. Девушка два года прожила в деревне мужа, а затем всей семьей отправилась в странствования по стране со стадом коров. Во время этих блужданий будущая святая совершила немало чудес. Однажды она попросила бога смерти оживить ее утонувшего сына. Бог Яма отказал ей, и тогда Карти Мата провозгласила, что мужчины ее рода никогда не попадут в подземное царство, а будут реинкарнировать в крыс, которых в здешних местах было видимо-невидимо. На месте этих событий появился храм, который иностранцы часто называют Храм крыс. Святая Карти Мара дожила до 151 года, а потом таинственным образом исчезла в марте 1538 года. Последователи и почитатели Карти Маты считают ее воплощением (автарой) воинственной богини Дурги, поэтому окружили заботой тысячи крыс, живущих при храме. Кроме того, каждый из них думает: а вдруг я тоже стану крысой в следующей жизни? Хотелось бы, чтобы и обо мне хорошо заботились. Среди обычных серых крыс в храме живёт около десятка белых крыс. К ним относятся с особым уважением, стараясь угостить самой вкусной едой. В храм запрещён вход в обуви. Изделия из кожи (сумки, ремни и т. п.) также придётся оставить снаружи».[1382]

Крыса для христиан — хтоническое существо, отождествляемое с Сатаной, ведьмами и другими зловещими силами тьмы, но также и знак святой Фионы, которая умерла среди крыс.

«Фина, Santa Fina (1238 — 1253) — местная святая г. Сан Джиминьяно в Тоскане; до обожествления ее звали Серафина ди Кьярди. Девочка была парализована и умерла в возрасте 15 лет. Согласно легенде, перед смертью ей явился Григорий Великий. Бедная Серафина лежала на голых досках, вокруг было множество крыс, но она проявляла редкое мужество и терпение. Когда девочка умерла, на ее постели выросли белые цветы, которые также чудесным образом расцвели на вершинах башен города, а колокола зазвонили сами собой».[1383]

Имя Фина-Фиона (лат. fio, рожаю) неслучайно. За Фионой скрывается Семела (фригийск. Semele — Земля) — в древнегреческой мифологии — дочь фиванского царя Кадма и его супруги Гармонии. К красавице Семеле под покровом ночи спускался с Олимпа сам Зевс. Супруга Зевса, богиня Гера, охваченная ревностью, внушила Семеле мысль попросить Зевса предстать перед ней во всем блеске своего величия. Что оттого произошло, освещает Овидий в Метаморфозах:

Речь завела, и лишь только дошли, пробеседовав долго,

И до Юпитера, вздох издала и молвит: «Желала б,

Чтоб он Юпитером был, да всего опасаюсь; иные,

Имя присвоив богов, проникали в стыдливые спальни.

Мало Юпитером быть. Пускай он докажет любовью,

Что он Юпитер и впрямь. Проси: чтобы, в полном величье

Как он Юноной бывал в небесах обнимаем, таким же

Пусть обнимает тебя, предпослав и величия знаки».

Речью Юнона такой дочь Кадма, не знавшую сути,

Учит, — и просит уж та, чтобы дар он любой обещал ей.

Бог, — «Выбирай! — говорит, — ни в чем не получишь отказа,

И чтоб уверилась ты, божеств подземного Стикса

Я призываю, — а он и богам божество и острастка».

Рада своей же беде, от милого горя не чая,

Дерзостно так говорит Семела: «Каким обнимает

В небе Юнона тебя, приступая к союзу Венеры,

Мне ты отдайся таким!» Хотел он уста говорящей

Сжать, но успело уже торопливое вылететь слово.

Он застонал, но вернуть нельзя уже было желанья,

Ни заклинаний его; потому-то печальнейшим с неба

Высшего бог низошел, за ликом своим увлекая,

Скопища туч грозовых, к ним добавил он молнии, ливни,

С ветром в смешенье, и гром, и Перун, неизбежно разящий.

Сколько возможно, свою он уменьшить пытается силу:

Вооружился огнем не тем, которым Тифея

Сбросил сторукого: в том уж слишком лютости много!

Легче молния есть, которой десница Циклопов

Меньше огня придала, свирепости меньше и гнева;

Боги «оружьем вторым» ее называют; лишь с ней он

Входит в Агенора дом; но тело земное небесных

Бурь снести не могло и сгорело от брачного дара,

А недоношенный плод, из лона матери вырван,

Был в отцовскую вшит — коль это достойно доверья —

Ляжку, и должный там срок, как во чреве у матери, пробыл.

Ино тайно с пелен воспитывать стала младенца, —

Тетка, Семелы сестра: потом нисейские нимфы

Приняли и молоком, в пещерах укрыв, воспоили. [1384]

Григорий I Великий (Gregorius PP. I), явившийся Серафине, именуется в православной традиции Григорием Двоесловом.[1385] Он был римским папой с 3 сентября 590 по 12 марта 604 гг.

Через несколько столетий после смерти папы Григория Ватиканский аноним в своем сочинении О невероятном собрал дошедшее до него о происшествии с Фионой:[1386]

«Харак говорит, что Семела, дочь Кадма, как передают, забеременела до брака.[1387] Во время ее родов ударила молния, Семела исчезла, а младенец остался. Сама она, как полагали, вытянула божественную долю (так говорят о пораженных молнией), и ее назвали Фионой,[1388] ребенка же Кадм счел божественным, поскольку тот был спасен из огня; он нарекает его дедовским именем египетского Диониса.[1389] Александр из Афродисиады в Физических проблемах говорит:[1390] «Не напрасно придумывают, что вакханка следует за Дионисом, так как из вина рождается пляска, сатиры — так как испытывают легкость в душе, лидийцы — так как некоторые из них чувствуют от вина высвобождение, пантера — так как у опьяненных рождаются пестрые, вымышленные образы. Ведь у каждого, одержимого вином, родится разнообразный и пестрый образ мыслей, а шкура животного — вся в пятнах. И только одна вакханка способна убивать в состоянии безумия, многие же совершили убийство в состоянии опьянения. Дионис является обнаженным, потому что у пьющих из-за вина обнаруживается их образ мыслей; к близости же с Афродитой и Ариадной он стремился потому, что напившихся охватывает наибольшая страсть к женщинам. Лысым его называют потому, что обильная выпивка в наибольшей степени лишает разума, а также вредит телу и оскверняет его; оттого и называют Диониса осквернителем… А что Дионис был поражен огненной молнией и заключен в бедро (Зевса), говорят потому, что вино часто, согреваясь на солнце, достигает крепости от смешения, будучи скрыто в бочках. И есть у него четыре сестры, потому что вино имеет четыре образа, сменяющие друг друга[1391]».[1392]

Христиане на Западе вели многовековую войну с крысами. А люди в местах, где утверждалось христианство, умирали от чумы.

«Чума (лат. pestis — зараза) — источниками и резервуарами возбудителя инфекции являются больные грызуны — сурки, суслики и песчанки, мышевидные грызуны, крысы (серая и черная), реже домовые мыши, а также зайцеобразные, кошки и верблюды. Переносчики возбудителя инфекции — блохи различных видов. При укусе заражённого животного (крысы) бактерия чумы оседает в зобу блохи и начинает интенсивно размножаться, полностью закупоривая его. Кровь не может попасть в желудок, поэтому такую блоху перманентно мучает чувство голода. Она переходит с хозяина на хозяина в надежде получить свою порцию крови и успевает заразить достаточно большое количество грызунов и людей, прежде чем погибнет (такие блохи живут не более десяти дней). Возбудителем является чумная палочка (yersinia pestis), открытая в 1894 г. Инкубационный период длится от нескольких часов до 3–6 дней. Наиболее распространённые формы чумы — бубонная и лёгочная. Смертность при бубонной форме чумы достигала 95%, при лёгочной — 98–99%. В настоящее время при правильном лечении смертность составляет 5–10%.

Известнейшей является так называемая Юстинианова чума (551–580), которая появилась в Восточной Римской империи и охватила весь Ближний Восток. От этой эпидемии погибло более 20 млн человек. В X веке была большая эпидемия чумы в Европе, в частности, в Польше и в Киевской Руси. В 1090 в Киеве за две недели от чумы погибло свыше 10000 человек.

Постоянно на протяжении многих лет чума проявляется во Вьетнаме, Бирме, Боливии, Эквадоре, Туркмении, Каракалпакии и др.».[1393]

В кельтских преданиях Манавидан борется с полчищами мышей, насланных колдуном-епископом и побеждает, решив казнить лишь одну пойманную.[1394]

Греки с детства знали Батрахомиомахию (βάτραχος, лягушка, μῦς, мышь, μάχη, борьба), написанную гомеровским гекзаметром поэму (сочинение) о войне мышей и лягушек. Царь лягушек Вздуломорда утопил мышонка Крохобора, которого перевозил на своей спине. Возник конфликт. После временного успеха мышей, лягушки одерживают победу при помощи раков:

Глядя на это с Олимпа, в заботе о тех же лягушках,

Помощь им выслал Кронид, спасая от гибели верной.

Воинство вдруг появилось чудовищ панцирноспинных,

Задом идущих и ножниц две пары у пасти несущих,

Черных, костистых и широколапых, без признаков шеи,

Длинные руки, глядят исподлобья, а плечи лоснятся,

Ног целых восемь, и нравом упорны; зовут же их люди