Выпустить почтовую марку — это важно

Поэт-диктатор произносит речь

ВЕСЬ МИР — ТЕАТР

Герой и массовка

Фиуме встречает поэта-лауреата

В общем, в сентябре 1919 года Поэт без единого выстрела вступил в рукоплещущий город во главе трехтысячного войска и объявил Фиуме итальянской провинцией, а когда Италия от такого подарка в ужасе отказалась (авантюра Д'Аннунцио дискредитировала правительство перед всей Европой), триумфатор провозгласил республику независимой и правил бал аж до декабря 1920-го, пока, наконец, не вернулся лесник и не вышиб всю эту экзальтированную шантрапу из Фиуме.

Это было, конечно, не бог весть какого размера государство, но все-таки важный порт с сопредельной территорией. Свое правительство, бюджет, армия и флот, законы — всё как положено.

Сорокатысячное население будто сорвалось с катушек и больше года добровольно участвовало в самом тотальном и самом продолжительном хэппенинге новейшей истории. Вудстоку такое и не снилось.

(Продолжение следует)

4.05.2011

Не зря Д’Аннунцио считался одним из самых знаменитых драматургов эпохи. В его царстве всё было зрелищно. Целый город превратился в постоянно действующий театр. Главную роль поэт, конечно, оставил за собой. Каждый божий день (верней, каждую ночь, потому что в ночной тиши голос далеко слышен) он произносил пламенные речи с балкона своего дворца. Поразительно, как оратору удавалось в течение долгих месяцев не надоесть своей аудитории — однако не надоел. Не будет преувеличением сказать, что жители Фиуме подсели на красноречие Д’Аннунцио, как на наркотик. Им хотелось еще и еще. Они восторгались и рыдали, хохотали и потрясали кулаками. Это ли не элизиум, о котором мечтают поэты?

Возвышенность речений диктатора была заразительна. Вскоре весь Фиуме изъяснялся его высокопарным стилем. Один анархист из числа граждан вольной республики потом со смехом вспоминал, что однажды в обычном разговоре вместо «четыре месяца» сказал «сто двадцать дней и сто двадцать ночей» — и только тогда понял, насколько он «аннунцировался».

Когда фиуманцы не внимали любимому герою, они сами становились актерами. Днем маршировали с флагами и цветами, ночью — с факелами. Запускали фейерверки, пели хором, танцевали. Специально приехавший Тосканини устроил для горожан грандиозный концерт. Маринетти и другие футуристы читали на площадях свои стихи (впрочем, эту публику Д’Аннунцио вскоре отправил восвояси — зачем Поэту конкуренты?)

Денег было много. Д’Аннунцио решал финансовые проблемы очень просто: его корабли нападали на грузовые пароходы и потом возвращали их за выкуп. Всякого другого морского шалуна обвинили бы в пиратстве — а тут поэт, большой ребенок, что с него возьмешь? За один только сухогруз «Конье», транспортировавший автомобили и дорогие товары, дуче получил 12 миллионов.

Да-да, это Д’Аннунцио впервые нарек себя титулом «дуче», а Муссолини впоследствии собезьянничал. У фашистов с креативностью дела обстоят так себе, поэтому Муссолини вообще многое позаимствовал у нашего поэта: и знаменитые факельные шествия, и судьбоносный поход на Рим «второй дуче» сплагиатил.

Еще одно слово, знакомое нам совсем в другом значении, — Холокост. Д’Аннунцио называл свое княжество Городом Холокоста, но не в освенцимском, а в декадентском смысле. Мол, из Фиуме на прогнивший Запад хлынет всеочищающий апокалиптический огонь.

В сущности, адриатический спектакль 1919–1920 годов был потешной репетицией грядущих весьма непотешных событий.

Ах, как хорошо правилось Поэту в его праздничном государстве, откуда были изгнаны будни! В каждом доме — добровольно, не по принуждению — на почетном месте красовался портрет или бюст Великого Человека. Мужчины брились наголо, началась повальная мода на плешивость.

Суд Поэт вершил не по законам, которых не существовало, а по собственному «инстинкту справедливости». Был милосерден и снисходителен. Смертных приговоров в Фиуме не выносили, высшей мерой считалось изгнание за пределы республики.

Изгнанники покидали рай стеная и плача, зато прибывали всё новые и новые граждане, в основном молодые. Слух о сказочном княжестве разнесся широко.

Здесь всё время выпивали и закусывали, свободно продавался кокаин, царила неслыханная свобода нравов — непрекращающаяся пятнадцатимесячная собачья свадьба. На воде по ночам покачивались лодки с разноцветными фонариками, тротуары благоухали одеколоном. И все нарядные, в романтичных развевающихся плащах, в белоснежных шарфах и с непременным римским кинжалом на поясе. Серенады, дуэли, смех и песни.