Районное звено НКВД на начальном этапе

«массовых операций»

С начала 1930-х гг. обеспечением государственной безопасности в Кунцевском районе занимался райот­дел Постпредства ОГПУ по Московской области. Оперативная работа в нем велась по двум направле­ниям: пресечение «кулацких вылазок» в деревнях и «чекистское обслуживание» оборонных предприятий. После реорганизации органов внутренних дел в 1934 г. районный отдел (или отделение) НКВД стал основной и самой массовой ячейкой системы общественной безопасности и контроля за населением, сложившейся в СССР к середине 1930-х гг. В его структуру входили милиция со своими подразделениями, пожарная охра­на, бюро записи актов гражданского состояния.

¹³ Из допроса Берга от 20 января 1939 г. (ГАРФ. 10035/1/П-67528).

Функции ОГПУ приняло на себя Главное управ­ление государственной безопасности, имевшее струк­турные подразделения в республиках, краях и облас­тях. В штате райотделов НКВД имелись должности оперативных работников (оперуполномоченных гос­безопасности), которые изучали настроения населе­ния, проводили агентурную работу, вели следствие по политическим делам¹⁴. Вскоре это направление рабо­ты подмяло под себя все остальное, в период репрес­сий в служебной переписке иногда встречается даже такая формула: «районный отдел Управления государ­ственной безопасности НКВД».

До лета 1937 г., т.е. до начала «массовых опера­ций», в практике органов госбезопасности индивиду­ально-политические критерии отбора «антисоветских элементов» преобладали над массово-социальными. Агентурные разработки велись на отдельных участни­ков внутрипартийных оппозиций, дореволюционных политических деятелей и партийных активистов, про­являвших общественную активность и сохранявших старые связи. Еще одной категорией жертв первой фа­зы террора являлись номенклатурные работники, прежде всего в сфере экономики, на которых как на скрытых вредителей возлагалась ответственность за срыв плановых заданий. При том, что само обвине­ние, если использовать жаргон работников НКВД, «натягивалось», в ходе следствия соблюдались уголов­но-процессуальные нормы, такие, как ознакомление с делом обвиняемого перед передачей в суд или во вне­судебную инстанцию.

Однако новые веяния из центра чувствовались и на местах. На районном уровне оперативными работ­никами предпринимались попытки сфабриковать масштабные заговоры шпионов и вредителей по обра-

¹⁴ См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч. С. 34-38. 26

зу и подобию тех, которые были «разоблачены» в ходе первых показательных процессов в августе 1936 и ян­варе 1937 гг. По представлению Каретникова 21 фев­раля были арестованы члены «контрреволюционно-террористической группы в системе Кунцевского Гор­совета». В нее вошли пять конюхов и возчиков город­ского коммунального хозяйства во главе со своим не­посредственным начальством. Хотя следствию не уда­лось обнаружить ничего, кроме стандартных антисо­ветских высказываний, Каретников рассчитал точно: кулацкое прошлое «водителей кобыл» и пять судимо­стей их начальника позволили спецколлегии Мособл-суда завершить процесс обвинительным приговором¹⁵. Впрочем, в момент его вынесения уже начались «мас­совые операции», в рамках которых приговоренным работникам коммунального хозяйства была бы угото­вана гораздо более жестокая участь.

Дело «возчиков», начатое в Кунцево еще при Со­рокине и давшее работникам райотдела необходимый опыт «классового подхода» к отбору жертв, до лета 1937 г. оставалось скорее исключением, нежели пра­вилом. Излишнее служебное рвение Каретникова не находило поддержки «наверху», в управлении НКВД. Так, дело о вредительстве на Московской областной станции полеводства (МОСП) завершилось осуждени­ем ее руководителей, в то время как «профессора и научные сотрудники из социально чуждой среды» (выражение Кузнецова) остались на свободе.. Так и не были подписаны справки на арест инженеров-строителей находившегося в Кунцево военного завода № 46 после того, как рухнула крыша возводимого ими здания, а также директора текстильной фабрики За-бельского. Уже находясь под следствием, Каретников

¹⁵ ГАРФ. 10035/2/23043. Руководитель группы М.Ю. Рыб­кин был позже расстрелян по приговору «тройки».

и Кузнецов подавали эти факты как примеры наличия в УНКВД МО заговорщицкой организации, стремив­шейся «сохранять контрреволюционные кадры».

Ситуация радикально изменилась после появле­ния приказа № 00447, который был подписан нарко­мом внутренних дел Ежовым 30 июля 1937 г. и дал старт эпохе «массовых операций». Требование «изъя­тия антисоветских элементов» в масштабах всей стра­ны ставило во главу угла выполнение количественных показателей (лимитов на лишение свободы и рас­стрел), которые доводились до каждого из республи­канских и областных управлений наркомата внутрен­них дел. Их начальникам на специальных совещаниях в Москве Ежов гарантировал полную безнаказан­ность¹⁶. Можно не сомневаться в том, что контроль­ные цифры репрессий, подобно плановым заданиям в хозяйственной сфере, дробились и спускались еще ниже, на уровень низовых структур наркомата. Приказ о начале «массовых операций» зачитывался на специ­альных совещаниях начальникам районных отделов НКВД, а те знакомили с его содержанием оператив­ный состав.

Какова же была реакция последнего? Нетрудно предположить, что максимальное упрощение уголов­но-процессуальных процедур было встречено сотруд­никами госбезопасности с одобрением, т.к. позволяло завершить дела со слабой доказательной базой. Их на­копилось немало. Как показывал в 1957 г. секретарь Лужского райотдела НКВД В.П. Гринько, «основными материалами, послужившими для начала этих массо­вых и незаконных репрессий, явились архивные мате­риалы, хранившиеся в архиве отделения и оставшиеся от бывшего райотделения ОГПУ и НКВД. Эти разные

¹⁶ См.: Верой и правдой. ФСБ. Страницы истории. Яро­славль, 2001. С. 242.

официальные или неофициальные материалы, дела были сданы в архив как незаконченные, не получив­шие своего подтверждения либо малозначительные, в которых отражалась переписка с заграницей, с родст­венниками, принадлежность к социально чуждым группировкам или просто случайным группам, нацио­нальной принадлежности, разным случайным антисо­ветским действиям, не получившим дальнейшего раз­вития...»¹⁷.

Фактически оперативные сотрудники получали свободу рук в определении своих будущих жертв. Жи­тели Кунцево, арестованные за «подозрительные кон­такты с иностранцами» еще до появления приказа № 00447, попадали под его действие, хотя в самом тексте приказа не было речи о подобных деяниях, считавшихся преступными в 1930-е годы¹⁸. Для сель­ского района важную роль играла антикулацкая на­правленность предстоявшей операции. Возвращение раскулаченных крестьян на родину воспринималось населением как их реабилитация и вело к новому рос­ту социальной напряженности в деревне. Приказ нар­кома внутренних дел звал сотрудников госбезопасно­сти в «последний и решительный бой» с кулачеством. В то же время они отдавали себе отчет в том, что «вы­тягивать» плановые цифры репрессий в городе и де-

¹⁷ Цит. по: Богданов Ю.Н. Указ. соч. С. 121.

¹⁸ См. дела немецких специалистов, работавших на
игольном заводе, и их кунцевских знакомых, арестованных
еще в апреле 1937 г. (ГАРФ. 10035/1/п-40549; 10035/2/27605,
27609, 28272, 28645). В ряде случаев в обвинительном за­
ключении по этим делам содержатся ссылки на приказ
НКВД № 00439, подразумевавший арест всех немцев, рабо­
тавших на оборонных заводах. Он тоже трактовался доста­
точно широко: так, немка О. Г. Розенберг попала под его
действие только потому, что ее муж работал на оборонном
заводе и был репрессирован ранее (ГАРФ. 10035/1/п-57225).

ревне придется низовым структурам НКВД, и готови­лись к новым испытаниям.

Сразу же после появления приказа № 00447 жизнь в здании райотдела на улице Загорского заки­пела: срочно переоборудовались комнаты для ведения следственной работы, в подвале устраивались допол­нительные камеры для арестованных¹⁹. Пожарникам и паспортисткам пришлось потесниться для размещения новых оперативных работников. Так выполнялось ре­шение февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. о расширении аппарата госбезопасности в цен­тре и на местах и пополнении его новыми партийны­ми кадрами. По партийной мобилизации в органы внутренних дел направлялись выпускники и студенты московских вузов, имевшие хоть какое-то отношение к понятию «право»²⁰. После двух-трех месяцев стажи­ровки они приступали к оперативной работе — вер­бовке агентов, арестам, допросам. Помощник опер­уполномоченного сержант А. В. Соловьев, пришедший в Кунцевский райотдел в июле 1937 г., позже описы­вал в своем рапорте, как его учили вести следствие:

«Спустя два дня после начала моей работы я по­шел к бывшему начальнику Кузнецову показать ре­зультат своей работы. В кабинете у Кузнецова был и Каретников. Кузнецов, прочитав протоколы вслух, форменным образом осмеял меня, заявляя: "Разве это протокол? Вот, смотри, вот какие показания надо брать с обвиняемых". С этими словами Каретников

¹⁹ В делах некоторых кунцевских подследственных есть
отметки о том, что они содержались в камере предваритель­
ного заключения райотделения милиции: например, А.А. По­
пов с 1 по 8 декабря 1937 г. (ГАРФ. 10035/1/п-25316).

²⁰ Так, Цыганов был мобилизован в органы госбезопас­
ности из Московского института государства и права, в де­
кабре 1937 г. начал работу в Кунцевском райотделе, а уже в
феврале самостоятельно вел следствие.

дал мне протокол допроса, уже подписанный обви­няемым. Я с большим интересом прочитал этот про­токол и, надо сказать, пришел в ужас от того, на­сколько я еще плохой следователь. Тогда я решил по­смотреть, как же ведет следствие Каретников и вече­ром, зайдя в кабинет, увидел следующую картину: си­дит обвиняемый и читает протокол допроса. Прочитав протокол, обвиняемый категорически отказался его подписать, заявляя, что в протоколе нет и доли прав­ды. Тогда Каретников закричал на обвиняемого и кончил тем, что начал применять физическое воздей­ствие, т.е. избивать обвиняемого, заставляя последне­го подписать протокол. Дальше я сидеть в кабинете Каретникова не стал, так как для меня стало все ясно, т.е. я научился вести следствие и тут же, подойдя к Кузнецову, заявил, что так работать не буду. Кузнецов начал убеждать, что "в борьбе с врагами все средства хороши и что необходимо очищать Советский Союз от иностранной контрразведки"»²¹. Уроки «старших товарищей» возымели свое действие: из примерно де­сяти штатных оперативных работников, работавших в райотделе с июля 1937-го по март 1938 г., не было ни одного, рукоприкладство и издевательства которого не упоминались бы в заявлениях выживших жертв террора. Бесспорным лидером при проведении антикулац­кой операции в Кунцевском райотделе НКВД был его ветеран СИ. Рукоданов. Он являлся кадровым со­трудником органов госбезопасности и в апреле 1937 г.

²¹ Копии рапорта Соловьева, как и других сотрудников Кунцевского райотдела НКВД, датированные концом де­кабря 1938 г., находятся в большинстве просмотренных ар­хивно-следственных дел, т.к. они использовались в процессе реабилитации жертв политических репрессий в середине 1950-х гг.

уже получил первое взыскание за фальсификацию ма­териалов следствия. Осенью того же года его опыт в этой сфере был востребован. Было бы упрощением утверждать, что новые обвинения, как правило, в контрреволюционной агитации создавались Рукодано-вым и его помощниками на пустом месте. Оператив­ный архив райотдела регулярно пополнялся докумен­тами, свидетельствовавшими о брожении в крестьян­ской среде. Среди них преобладали жалобы на зло­употребления руководителей местных органов власти (сельсоветов), на втором месте находились заявления о притеснениях со стороны вернувшихся из ссылки кулаков. Если горожане писали, как правило, в газеты и партийные инстанции (откуда их письма переправ­лялись в НКВД), то среди крестьянских жалоб замет­но преобладание примитивных «сигналов органам», многие из которых были анонимными.

Материалы следственных дел не дают ответа на вопрос, по каким критериям велась систематизация поступавших писем. Выглядевшие достаточно солидно (и спущенные из других инстанций) просматривались начальником райотдела и «расписывались» для допол­нительной проверки тому или иному оперативному сотруднику. «Мелочь», в содержании которой из-за безграмотности авторов трудно было разобраться, сра­зу же оседала в архиве. Поскольку обвинения были обширными и затрагивали сразу несколько лиц, мож­но предположить, что письма сортировались не по именам, а по «месту преступных действий», тождест­венному конкретному предприятию, колхозу или даже отдельной деревне. Дела о контрреволюционной аги­тации лета—осени 1937 г. начинаются со стандартного раздела: «Материалы учетных данных».

Лишь изредка в этом разделе присутствовали ре­зультаты агентурных разработок, т.е. слежки внештат-

ных сотрудников НКВД («сексотов») за тем или иным человеком. Они выглядели как выписки из «дела-формуляра», где отмечались даты встреч с агентами, их клички и полученные компрометирующие мате­риалы. Появление приказа № 00447 позволило при­ступить к тотальной реализации агентурных данных и в то же время ставило точку на этом виде оперативной работы. Для новых разработок, вербовки внештатных сотрудников и регулярных встреч с ними не хватало ни времени, ни кадров.

Предшествовавшая оперативная работа, хотя и носила характер гражданской войны с эксплуататор­скими классами, не являлась сплошной фальсифика­цией. Достаточно привести один пример. С 1933 г. Кунцевским райотделом НКВД проводилась агентур­ная операция с характерным названием «Пролезшие». Объектом наблюдения выступали председатели колхо­зов с кулацким прошлым. Тот факт, что именно эти колхозы оказывались в числе самых передовых, не стал для их руководителей гарантией от репрессий. Летом 1937 г. из Москвы поступило распоряжение о скорейшем завершении операции. О том, какое зна­чение ей придавалось, свидетельствовало предложение Якубовича о снятии с этапа уже осужденного К.М. Кульманова для дачи дополнительных показа­ний²². Следствие, которое вели общими усилиями Ка­ретников и Рукоданов, закончилось смертным приго­вором для всех 11 обвиняемых²³.

²² Кульманов был 28 июля 1937 г. осужден к 7 годам
ИТЛ и уже после этого был вновь перечислен за Кунцев­
ским райотделом НКВД. Использование в качестве свидете­
ля для дальнейшего «разворота дела» уже приговоренного, в
том числе к расстрелу, являлось достаточно популярным
приемом оперативной работы в период массовых репрессий.

²³ ГАРФ. 10035/1/П-46577.

2 — 9179 33

Дело о «пролезших» и их приспешниках, имевшее солидную предысторию, являлось скорее исключени­ем на фоне конвейера антикулацкой операции. Скла­дывается впечатление, что запас агентурных разрабо­ток на местах, особенно в сельской местности, был исчерпан еще на номенклатурном этапе репрессий, т.е. в 1936 — первой половине 1937 гг., и позже они не играли сколько-нибудь весомой роли. Материалы, предварявшие в делах этого периода ордер на арест, ограничивались только свидетельскими показаниями. Иногда их дополняли справки о предыдущих судимо­стях (куда относилась и административная высылка кулаков в 1930—1931 гг.) и негативные характеристики из сельсовета или с места работы. Можно предполо­жить, что все эти документы собирались уже после ареста того или иного человека и датировались задним числом.

Реализация приказа № 00447 в Кунцевском рай­оне затрагивала в основном сельское население, что вписывалось в рамки привьинои для местных сотруд­ников НКВД борьбы с «вылазками кулачества». Прав­да, резко выросло количество арестованных, и про­порционально этому стали тоньше отдельные следст­венные дела, которые сохраняли старую структуру. С августа 1937 г. они отправлялись уже не в Особое со­вещание НКВД, а на областную «тройку», куда входи­ли начальник УНКВД МО, областной прокурор и секретарь московского комитета ВКП(б). «Тройка» была облечена правом выносить смертные приговоры в соответствии с лимитами, спущенными «сверху» то­му или иному региону страны. Основную часть мате­риалов для своей работы она получала от низовых органов госбезопасности.

Аресты в Кунцевском районе проводились по от­дельным населенным пунктам, что позволяло обхо-

диться наличными силами. 15—19 июня были аресто­ваны первые шесть жителей деревни Матвеевское, 19 августа — 10 крестьян деревни Мневники, 5 сен­тября — 9 жителей Немчиновки и окрестных сел, 24 сентября — 7 человек из деревни Орлово²⁴. В ночь с 6 на 7 октября производились аресты в поселке Ба­ковка и расположенных неподалеку деревнях Вырубо-во и Измалково. Все арестованные односельчане объ­единялись в одну «террористическо-диверсантскую группу»²⁵. По такому же принципу проводились аре­сты и в отдаленных деревнях — Теплом Стане, Тропа­рево, до которых очередь дошла лишь в январе 1938 г.²⁶

Масштабы репрессий в селах Кунцевского района противоречат мнению американской исследователь­ницы Ш.Фицпатрик, что «Большой Террор 1937— 1938 гг. в деревне являлся меньшим событием, чем в городе»²⁷. Другое дело, что информация об арестах циркулировала в той или иной деревне или колхозе — в отличие от городской сельские каналы слухов и не­формальной информации тянулись только к родне и соседям, и сигнал в них достаточно быстро затухал. Именно рядовые колхозники²⁸, а не местное началь­ство, репрессировались в рамках приказа № 00447 — очередь последнего придет в марте 1938 г.

²⁴ ГАРФ. 10035/1/П-26331 (Матвеевское), п-61546 (Нем-
чиновка), п-47579 (Мневники), п-31299 (Орлово). См. также
аналогичные групповые «деревенские» дела: п-52089 (Тере­
хово), п-31357 (Дудкино), п-74993 (Троице-Голенищево).

²⁵ ГАРФ. 10035/1/П-26915.

26 _ГАрф Ю035/2/23854-23857.

²⁷ Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная ис­
тория Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001.
С. 222.

²⁸ «Рядовым колхозникам, которых коснулся Большой
Террор, как правило, грозило скорее исключение из колхо­
за, чем арест». Там же. С. 225.

2* 35

Помимо данных оперативного учета состав «ку­лацкого подполья» во многом зависел от информации представителей органов власти на местах, которые с началом «массовых операций» НКВД получили шанс свести личные счеты с деревенскими недоброжелате­лями. Это не обещало им спокойной жизни: в дерев­нях скрыть что-либо было невозможно, и они подвер­гались обструкции односельчан. Председатель Ваков­ского сельсовета Оганес Узунов требовал защиты у Кузнецова от разъяренных жен арестованных, заодно прося его «дать Вашим сотрудникам распоряжение не разглашать мою фамилию». Пропаганда его активной «помощи следствию» вела к тому, что в Баковку стали приезжать руководители других сельсоветов и просить Узунова выдать им образцы негативных характери­стик²⁹. Советские работники с период массовых ре­прессий оказывались меж двух огней: тому, кто отка­зывался сотрудничать с командированным в деревню сотрудником НКВД, указывали на компромат, имев­шийся на него самого. В ряде случаев глава советской власти в той или иной деревне изначально планиро­вался на роль организатора контрреволюционного за­говора.

По такому сценарию разворачивалась операция по «изъятию антисоветского элемента поселка Нем-чиновка», начавшаяся в конце октября³⁰. Наличие не­подалеку от той или иной деревни дач первых лиц го­сударства не только направляло характер обвинения их жителей (террор вместо контрреволюционной аги­тации), но и тяжесть приговора. Так, к расстрелу были приговорены все восемь крестьян деревни Матвеев­ское (неподалеку располагалась дача М.И. Калинина), десять жителей Немчиновки (рядом находилась дача

²⁹ ГАРФ. 10035/1/П-34643.

³⁰ См. раздел второй части «Террористы из Немчиновки».

СМ. Буденного). В Барвихе находился загородный дом наркома земледелия СССР М.А. Чернова, и с этим обстоятельством родственники репрессирован­ных связывали арест своих близких³¹.

Коллективный характер деревенских дел лета— осени 1937 г. не являлся проявлением инициативы на местах, а скорее реакцией простых оперативников на непосильные задачи, ставившиеся областным началь­ством. Оно же определяло тот минимум следственных действий, который необходимо было документиро­вать. Мы не знаем точно, какие установки давались руководителям райотделов в Московском управлении, но в соседней Ярославской области требования к оформлению дел выглядели следующим образом: «Достаточно было лишь справки о "социальной фи­зиономии" арестованного и двух свидетельских пока­заний, "изобличающих" его. Одновременно дали и другую установку: принимать на "тройку" только групповые дела. В результате этого районные аппара­ты стали соответственно объединять подготовленные ими дела»³². Такие же указания получали оперативные работники Ленинградской области³³.

У нас нет также точных данных о том, принимали ли следователи районного звена прямое участие в оп­ределении меры наказания лиц, дела которых отправ­лялись на «тройку». Это было прерогативой послед-

³¹ Чернов построил свой дом на живописно расположен­
ном участке раскулаченного жителя Барвихи И. В. Тихонова.
Последний был расстрелян уже 14 сентября 1937 г.

³² Верой и правдой. С. 247.

³³ «Неоднократно делались предупреждения, что Тройка
дела на одиночек принимать не будет, так как это результат
плохого следствия. Один человек не может проводить анти­
советскую деятельность, он обязан иметь вокруг себя группу
единомышленников» (цит. по: Богданов Ю.Н. Указ. соч.
С 125).

ней, но поскольку вопрос решался на основе пред­ставленных из районов обвинительных заключений и составлявшихся параллельно с ними кратких справок, оперативные работники райотделов НКВД влияли на тяжесть приговора. Нельзя исключать и того, что ими особо отмечались лица, которых следовало пригово­рить к высшей мере наказания. Вероятно, здесь дей­ствовал тот же принцип, что и в рамах развернувших­ся позже «национальных операций»: «На местах после того, как оперативный сотрудник составлял справку (для представления во внесудебный орган. — А.В.), он же, вместе с начальником отделения или отдела, и предлагал меру осуждения»³⁴.

Московское управление НКВД на еженедельных летучках неоднократно отмечало успехи Кунцевского райотдела в разоблачении «врагов народа», невзирая на их посты и лица. Сорокин лично приезжал к своим вчерашним подчиненным, призывая выполнять и пе­ревыполнять чекистские планы. В свою очередь рай­онное начальство доводило идеологию государствен­ного террора до каждого из оперативных работников. Обстановка в других районах области мало чем отли­чалась от кунцевской. Согласно показаниям одного из оперативных работников г. Мытищи, в 1937 г. на­чальник местного райотдела НКВД Харлакевич гово­рил, что «нам спущен "лимит" на аресты и что каж­дый из нас должен закончить не меньше одного дела в сутки, а кто не хочет так вести дела, пусть пишет ра­порт и он направит его в Московское управление. К этому Харлакевич добавил, что начальник Пушкин-

³⁴ Петров Н.В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД 1937—1938 гг. // Репрессии против поляков и поль­ских граждан. М., 1997. М. 28. Очевидно, здесь имеются в виду все же сотрудники областных управлений, а не райот­делов НКВД.

ского райотдела, который отказался проводить массо­вые аресты, был сам арестован»³⁵.

Кузнецов осуществлял общее руководство «массо­выми операциями» в Кунцево, которое сводилось к подписанию справок на арест и требованию к своим подчиненным давать за ночь по 6—7 признательных протоколов³⁶. Следственная работа полностью пере­шла в ведение Каретникова, который стал фактиче­ским заместителем начальника райотдела. Он быстро освоил технологию фальсификаций и, после того как центр тяжести репрессий переместился из деревни в город, сумел оттеснить Рукоданова на второй план. Авторитет Каретникова среди сотрудников райотдела держался на слухах, что он «зять или свояк Якубови­чу»³⁷. Для выполнения плана политических репрессий в районе были мобилизованы все имевшиеся резервы. На аресты выезжали не только штатные сотрудники, но и офицеры фельдсвязи, инструкторы пожарной ох­раны. В целях экономии времени и сил намеченные жертвы вызывались в районное отделение милиции, находившееся в том же здании, и уже в кабинете сле­дователя им предъявлялся ордер на арест.

И в дачном городке Кунцево были свои адреса террора, вполне сопоставимые с печально известным «Домом на набережной» напротив Кремля. Если так называемый частный сектор прочесывался достаточно равномерно и здесь степень репрессий зависела от

³⁵ Показания оперуполномоченного райотдела Н.Д. Пет­
рова (ГАРФ. 10035/1/П-59771).

³⁶ Из рапорта оперуполномоченного райотдела Г.Н. Ди­
кого от 26 декабря 1938 г. Рапорт Цыганова называет близ­
кую цифру: «Кузнецов и Каретников говорили: "Вы сегодня
в ночь должны дать 5 протоколов допросов", что физически
сделать было невозможно».

³⁷ Из показаний заведующего гаражом Кунцевского рай­
отдела НКВД Михаила Щаденко (ГАРФ. 10035/1/п-20247).

усердия того или иного участкового, то кунцевские заводские поселки в ходе «массовых операций» стали объектом главного удара районных органов госбез­опасности. Из бараков фабрики им. КИМа на Бутов­ский полигон попало пятнадцать человек, из поселка завода № 95 — четырнадцать.

В последнем по числу репрессированных лидиро­вал скромный бревенчатый дом под № 8, где жило за­водское начальство. 31 октября 1937 из квартиры № 9 этого дома увели заместителя главного механика ук­раинца М.М. Авдеенко, 23 ноября из квартиры № 11 — инженера латыша И.А. Дейча, 23 декабря из квартиры № 3 — начальника ОТК латыша Э.П.Ве-раксо, 18 января 1938 г. из квартиры № 5 — механика цеха поляка Р.С. Клята. Наконец, 2 февраля в квартире № 12 был арестован главный металлург завода поляк В.И. Дворецкий. Все они были расстреляны.

До первого допроса арестованных держали в ка­мере предварительного заключения милиции на тер­ритории райотдела, где условия были совершенно не­выносимыми. Осенью 1937 г. арестованных отправля­ли из Кунцево в Москву только накануне заседания «тройки», а оттуда — в лагерь или на расстрел в Буто­во. В случае, если следствие затягивалось, заключен­ных переводили в московские тюрьмы — Бутырскую, Таганскую и Новинскую. Из-за перегруженности опе­ративные работники не имели возможности регулярно приезжать туда для проведения дальнейших следст­венных действий. Случалось, что между первым и вторым допросом, зафиксированными в деле, прохо­дило более полугода. Никаких документов о продле­нии следствия не составлялось. «Забытые» арестанты испытывали все ужасы тюремного содержания, что должно было стимулировать их готовность подписать вымышленные признания.