Часть 2. Жертвы

ПО

Исполнители или палачи — попытка психологического портрета

Несколько лет занимаясь кунцевским райотделом, я не могу заставить себя поверить в то, что горы след­ственных дел, братские могилы в Бутово, тысячи ис­калеченных человеческих судеб являются результатом деятельности всего лишь одной низовой ячейки НКВД, делом рук какого-то десятка человек, обле­ченных в мундиры офицеров госбезопасности. Да, над ними были большие начальники, принимавшие пре­ступные решения, внизу были сотрудники комендату­ры, стрелявшие в затылок — но все же львиную долю работы вершили за письменным столом они, опера­тивные работники из дачного поселка Кунцево, кото­рые в других условиях так и остались бы сельскими детективами. Мог ли нормальный человек доброволь­но стать к конвейеру «массовых операций», приняв на себя роль судьи и палача? И можно ли было не сойти с ума после всего увиденного и содеянного?

¹⁵⁵ См. например: Книга памяти жертв политических ре­
прессий Ульяновской области. Т. 1. С. 914, Книга памяти
жертв политических репрессий на Орловщине. С. 50—56.

¹⁵⁶ Так, начальник Мценского райотдела НКВД Орлов­
ской области Пикалов, приговоренный в ноябре 1939 г. к
семи годам лагерей, получил помилование и снятие судимо­
сти в декабре 1941 г. (см. там же. С. 54—55).

Проведенное на примере Кунцево исследование не предполагает глобальных обобщений — они станут возможны только тогда, когда будет накоплена крити­ческая масса исследований, посвященных террору районного масштаба. И все же складываются опреде­ленный портрет исполнителей «массовых операций» на местах, который кое в чем перекликается с данны­ми по руководящим кадрам НКВД¹⁵⁷. Большинство не имело даже среднего образования, было вырвано из крестьянской среды в годы гражданской войны и от­личалось абсолютной преданностью своим покровите­лям среди непосредственного начальства. Природная смекалка в сочетании с привычкой к военной дисцип­лине давали первый толчок карьере «сталинских кад­ров». В то же время быстрый социальный подъем в условиях господства не совсем понятной идеологии порождал страх потерять материальный комфорт и прочие привилегии, сделав всего лишь один неверный шаг. В качестве защитной реакции формировались вертикальные неформальные группы (кланы), инте­грация в которые оказывалась более эффективной, чем официальное служебное рвение.

Оперативные работники, прежде всего на низо­вом уровне, невольно перенимали нравы уголовного мира, с которым им приходилось ежедневно сталки­ваться по долгу службы. Речь идет о замешанном на страхе подчинении авторитетам, наличии особого «ко­декса чести», круговой поруке, ритуале раздела добы­чи и даже использовании кодированного языка. В ус­ловиях массового террора все это выльется в причуд­ливые формы строго регламентированного произвола. Лимиты на аресты врагов народа образца 1937 г. явля-

¹⁵⁷ См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч. С. 491-502.

лись такой же нелепицей, как и выполнение планов по раскрытию преступлений, с которыми приходилось иметь дело работникам милиции еще совсем недавно.

Верили ли уполномоченные госбезопасности на местах, что их жертвы, набранные из райцентра и ок­рестных деревень — шпионы и вредители? Вряд ли. Конечно, им приходилось объяснять самому себе и своим «подопечным» логику безосновательных обви­нений. Многие из тех, кто оказался в лагерях, писали позже в своих заявлениях о том, что в Кунцевском райотделе НКВД их вводили в заблуждение относи­тельно ближайшего будущего. Сотрудники, прово­дившие допрос, говорили о выселении из Подмоско­вья или нескольких годах ссылки, указывали на вре­менность репрессий и даже увязывали их с расцветом «сталинской демократии». «Когда меня в Кунцево по­сле ареста вызвал Соловьев, то он мне на вопрос, за что меня взяли, сказал, что меня нужно выселить, а когда я спросила, зачем для этого арестовывать, ведь вот кулаков выселяли с семьями и не арестовывали, то он мне объяснил, что сейчас не позволяет Консти­туция»¹⁵⁸.

Несмотря на широкое применение насилия в процессе следствия, садистские наклонности у кун­цевских следователей тоже не просматриваются. Быть может, им доставляло удовольствие глумиться над те­ми, кто еще вчера являлся сильными мира сего, будь то глава райсовета, директор местной фабрики или председатель колхоза. Но в целом мы имеем дело с сознательным выключением чувств и подчинением разума высшей необходимости, пусть даже в образе

¹⁵⁸ Из допроса Ю.С. Дробик, освобожденной на этапе следствия, от 28 марта 1940 г. (ГАРФ. 10035/1/п-51556).

начальника райотдела НКВД. Избиение арестованных являлось для них частью партийного задания, которое никогда не бывает приятным, но которое следует бес­прекословно выполнять.

Чем выше становилась скорость вереницы обви­няемых, проносившихся мимо следователя в период «массовых операций», тем менее различимы были в ней отдельные лица. В конечном счете личная вина жертвы не играет в обряде жертвоприношения никакой роли. Пожалуй, только Каретников получал удовольствие, за­гоняя невинных людей в придуманные им шпионские сети. Но как наивно выглядит его орудие пыток — уве­систый справочник «Вся Москва» — на фоне изготов­ленных из покрышек резиновых дубинок и мраморных пресс-папье, которыми пользовались его старшие това­рищи на Лубянке¹⁵⁹.

Служебному рвению сопутствовал (и способство­вал) постоянный страх сотрудников госбезопасности самим оказаться в роли обвиняемых. Об «опасности разоблачения» говорили практически все те из них, кто был арестован на закате ежовщины. Даже с учетом корректировки подобных показаний, они дают пред­ставление о настроениях исполнителей массовых ре-

¹⁵⁹ Из заявления репрессированного ректора Всесоюзной академии архитектуры В.М. Крюкова, следствие по делу ко­торого вел 5-й отдел УНКВД МО: «Меня избивали по ночам в течение более двух недель, не давая днем спать. Били сле­дователи Бочков, Омельченко, Прищепа и др. кулаками, пинками, ремнями с пряжками, резиновой палкой, веревка­ми. О плечи мои были сломаны два мраморных пресс-папье, об бока был сломан стул, били меня по голове тол­стой скалкой, ножкой от стула, причем следователь Бочков говорил: "Будем бить, пока не напишешь всего... До смерти не убьем, но калекой будешь ползать на четвереньках"» (ГАРФ. 10035/1/П-60179).

прессий. Эти люди вполне отдавали себе отчет в том, что оказались пешками в большой игре, и цеплялись за любой шанс остаться на шахматном поле, в том числе и за счет ближайшего окружения. В показаниях Каретникова от 9 февраля 1939 г. содержится пересказ его разговора с Сорокиным накануне отъезда послед­него на Дальний Восток, дающий представление о «круговой поруке» в клановых структурах: «Говоря о нашей с Кузнецовым предательской работе в Кунцев­ском районе, Сорокин сказал: "О работе Кунцевского РО и о Вас с Кузнецовым среди честных работников НКВД МО имеются разговоры, невыгодные для нас. Вашу с Кузнецовым работу легко было маскировать, когда в УНКВД был Заковский, который Кунцевское РО ставил другим в пример, отвлекая этим всякие по­дозрения честных работников и зажимая им рты. А вот теперь, когда Заковского арестовали, а Каруцкий застрелился, может случиться, что среди нас кого-либо арестуют и тогда, несмотря ни на что, заговор­щицкую организацию проваливать нельзя и показаний об этом ни в коем случае не давать. Если тебя, Вик­тор, арестуют, то ты показаний о заговоре не давай, а признавайся в крайнем случае в злоупотреблениях, но не участии в заговоре, так как, если ты дашь показа­ния о заговорщицкой организации, то всех нас, в том числе и тебя, расстреляют"». Последняя фраза Соро­кина звучала как откровенный шантаж.

Психологическое состояние Каретникова и Куз­нецова мало чем отличалось от состояния тысяч их коллег по всему Советскому Союзу. Они лучше других видели, насколько размыта черта между тюрьмой и свободой, и их страх был вполне осознанным. Опера­тивный работник Ульяновского горотдела НКВД П.К. Филихин, принимавший участие в массовых рас-

стрелах, накануне собственного ареста летом 1939 г. писал в заявлении на имя секретаря ЦК ВКП(б) Жда­нова: «Работая наравне со всеми, я ежеминутно ждал, что вот меня обезоружат, арестуют и спустят в под­вал... Переживая ежедневно нечеловеческое напряже­ние нервов (ожидание ареста, расстрелы), я стал при­менять те же методы, как и все. Аналогичное положе­ние было у многих рядовых старых чекистов. А по рассказам в некоторых областях даже многих спустили в подвал. Сейчас же нам эти методы работы и даже расстрелы осужденных людей вменяют в вину»¹⁶⁰.

Реальный страх рядового работника госбезопас­ности образца 1937 г. быть спущенным в подвал, т.е. на расстрел, вполне сопоставим с ужасом орвеллов-ского героя перед «крысиной клеткой». Реакцией ор­ганизма на подобный стресс бьша стойкая депрессия, психические заболевания, попытки самоубийства. За­писи в медицинских картах работников НКВД за 1937—1938 гг. могли бы рассказать о многом. Но даже не зная статистики «профессиональных заболеваний», нетрудно представить себе, как ломало человеческую психику соучастие в преступных деяниях под прикры­тием государственного авторитета. Тот же Филихин писал о себе: «Я сейчас психологически совершенно больной человек и моментами забываю даже родной язык». Оперативный работник УНКВД Нижегород­ской области Е.Ф. Богомолов, пришедший на работу в начале 1938 г., менее чем через год получил инвалид­ность с диагнозом эпилепсия¹⁶¹.

160 факсимиле заявления см.: Книга памяти жертв поли­
тических репрессий Ульяновской области. Т. 1. С. 896.

¹⁶¹ Книга памяти жертв политических репрессий Ниже­
городской области. Т. 2. Нижний Новгород, 2001. С. 96—97.

Покончил жизнь самоубийством не только началь­ник УНКВД Московской области Каруцкий, но и про­стой следователь Кунцевского райотдела Смирнов. Се­рию самоубийств продолжили сотрудники органов гос­безопасности, которым была отведена роль «стрелочни­ков». Оперуполномоченный Мытищенского райотдела НКВД Прелов застрелился при аресте¹⁶². Следователь Серпуховского райотдела НКВД Хватов, деяния которо­го не уступали деяниям Каретникова, покончил с собой в Таганской тюрьме 21 сентября 1939 г.¹⁶³

Современные юристы справедливо говорят о «профессиональной деформации» работников полити­ческой юстиции, участвовавших в проведении репрес­сий. «В итоге некоторые сотрудники превращались в откровенных садистов, порой неполноценных психи­чески; другие старались забыться в пьянстве и развра­те; третьи заболевали или кончали самоубийством. Всех их рано или поздно ждал глубокий распад лич­ности»¹⁶⁴.

И все же не следует забывать то, что мы имеем дело не с жертвами, а с организаторами и исполните­лями репрессий. Перестроечный тезис о том, что сис­тема не щадила своих и число жертв среди чекистов в процентном отношении превышало другие категории населения, требует серьезного уточнения. Если со­трудники советской разведки действительно станови­лись жертвами террора, обращенного против сталин­ской номенклатуры в целом, то оперативные работни-

¹⁶² Из показаний оперуполномоченного райотдела Н.Д. Пет­
рова (ГАРФ. 10035/1/П-59771).

163 Из справки по архивно-следственному делу В. И. Хва-
това (ГАРФ. 10035/1/П-64568).

¹⁶⁴ Кудрявцев В., Трусов А. Политическая юстиция в
СССР. М., 2000. С. 88.

ки Управления госбезопасности, как показывает си­туация в УНКВД МО, лишь в редких случаях аресто­вывались в разгар репрессий¹⁶⁵. Только летом 1938 г. в их среде начались кадровые перестановки, взыскания и аресты. Руководители всех уровней пытались создать себе алиби, переложив ответственность на других, причем как снизу вверх, так и сверху вниз.

Рядовые сотрудники отдавали себе отчет не толь­ко в том, что творят беззаконие, но и в том, что их ждет за это неминуемая кара. Оказавшись перед угро­зой ареста, они называли вещи своими именами: «Сейчас Бюро Обкома ВКП(б) и Управление НКВД ищет конкретных виновников нарушения революци­онной законности, хочет кому-то навязать роль козла отпущения за чьи-то грехи... Судить сейчас нужно не тех, кто применял в следственной работе указанные методы, так как тогда нужно судить всех работавших в органах НКВД без исключения»¹⁶⁶.

Радзивиловский, Якубович, Сорокин и другие ру­ководители Московского управления НКВД, повязан­ные круговой порукой и неформальными отношения­ми, были репрессированы не за то, что совершили на самом деле. Мастера политико-уголовной фальсифи­кации, они сами стали ее жертвой. Но это еще не по­вод говорить об их невиновности и даже реабилитиро­вать, как это произошло с кунцевским выдвиженцем, начальником административно-хозяйственной части УНКВД МО Бергом, отвечавшим среди прочего за ор­ганизацию расстрелов в Бутово.

¹⁶⁵ См. об этом подробнее: Петров Н.В., Скоркин К.В.
Указ. соч. С. 501.

¹⁶⁶ Из заявления П.К. Филихина (см.: Книга памяти
жертв политических репрессий Ульяновской области. Т. 1.
С. 897).

Рассмотренные сюжеты не могут приблизить нас к ответу на вопрос о причинах массовых репрессий 1937—1938 гг. Но все же один побочный эффект про­веденной по прямому указанию Сталина акции нали­цо. Живший предчувствием большой войны вождь проверял выпестованные за двадцать лет советской власти кадры госбезопасности, он хотел видеть, на что они способны ради выполнения его приказа. Прове­рив, в очередной раз ужаснулся. Но других кадров у него не было. «Большой террор» означал их карди­нальную перетряску, он разрушил сложившиеся кла­ны от районного до государственного масштаба, вер­нул страху роль главного мотива продуктивной рабо­ты. Без подобного «кровопускания» сталинская мо­дель модернизации страны была обречена на потерю темпа и застой. Такие потери, как в «верхах», так и в «низах», хладнокровно принимались в расчет, ведь в соответствии с большевистской логикой новые люди и новые кадры по определению должны быть лучше старых.

И в заключение возникает проблема морального порядка: как же эти люди жили дальше, не мучили ли их кошмары, не являлись ли к ним по ночам невин­ные жертвы? Случаев добровольного покаяния среди работников НКВД всех уровней, принимавших уча­стие в репрессиях 1937—1938 гг., не зафиксировано. Большинство гнало прочь воспоминания об этом, хо­тя прошлое напоминало о себе на каждом шагу. Руко-данов продолжал жить в доме для персонала, распо­ложенном на территории Кунцевского райотдела, где он обрекал на смерть десятки невинных людей. К на­чалу хрущевской «оттепели» он заведовал сектором кадров Кунцевского горсовета и по долгу службы вполне мог встречаться со своими жертвами. Вызы-

вавшийся в процессе их реабилитации для дачи пока­заний, он не отрицал содеянного, но привычно сво­дил его причины к давлению «свыше»: «Все дела, за­конченные с августа 1937 г. по апрель 1938 г., прове­дены с нарушением социалистической законности. Это я объясняю тем, что от нас требовали такой рабо­ты все вышестоящие начальники, заявляя, что мы призваны вести самую беспощадную борьбу с пред­ставителями пятой колонны, указывая при этом, что мы прежде всего чекисты, а потом уже члены партии. Установка же была такова, что раз человек происходит из социально чуждой среды, он враг советского госу­дарства»¹⁶⁷. Эта установка исчезла только с исчезно­вением последнего. Но осталось нежелание общества вспоминать о темных страницах своего прошлого и осталось ведомственное сопротивление, которое не позволяет узнать всю правду о нем. Террор районного масштаба в Кунцево и не только в нем — всего лишь маленький осколок большой трагедии, пережитой на­родами России на пике сталинизма.

¹⁶⁷ Показания от 4 октября 1956 г. (ГАРФ. 10035/1/ п-61785). Прокуратура Московской области в октябре 1957 г. внесла представление в МК КПСС о привлечении Рукоданова к партийной ответственности.