2013-12-31
696
Для всех парторганизаций Южного Урала период 1917-18 гг. был временем попыток стабилизации своей власти, создание системы Советов, красной гвардии. Вся работа велась преимущественно в городах. По многим причинам коммунистам было не под силу охватить и деревню, хотя задачи в отношении ее также ставились - так, первоочередной полагалась задача создания там Советов, причем определенного типа - с "пролетарскими группами или фракциями в этих Советах". [92, С.60.] Советы на местах действительно образовывались, однако нет оснований приписывать их создание исключительно большевикам. Но даже эти начинания были достаточно быстро свернуты. Уже 26/27 мая 1918 г. произошло выступление чехословаков в Челябинске. 18 июня оставлен красными Троицк. В июне для них ухудшилось положение на Челябинско-Златоустовском направлении: 26 июня оставлен Златоуст, 2 июля - Оренбург. В середине августа белые заняли Башкирию. В конце сентября пал красный Орск. Пришедшие в регион колчаковцы повели политику возврата к старому - в том числе ликвидировалась система Советов. Именно этой осенью правительство Ленина начало осуществлять ряд важных мероприятий "военного коммунизма": вводилась национализация всей промышленности, продразверстка, трудовая повинность. На Южном Урале, занятом белыми, ничего этого не было. В декабре колчаковцы вынуждены были отступать - был освобожден Белебеевский уезд, часть Уфимского, Бирского и Стерлитамакского. 29 декабря красными был взят Стерлитамак, 31-го - Уфа. В январе 1919 г. красные части вступают в Оренбург и Бирск. Но начатые было преобразования были сорваны уже в конце марта - началась массовая эвакуация советских работников и активистов из Оренбургской губ. В апреле-мае происходит знаменитая осада Оренбурга. Только в декабре 1918 г. - январе 1919 г. красные занимают Башкирию. В марте их вновь сменяет колчаковская администрация: 13 марта оставлена Уфа, 2 апреля - Белебей. Но белые удерживаются только до мая-июня 1919 г. Красные опять освобождают Белебей 17 мая, Уфу - 9 июня. В июле они подходят к Челябинску. Столь затянувшееся противостояние тормозило все.
Начинать работу в деревне, если прислушиваться к партийным теоретикам, следовало с ее расслоения. Об этой задаче южноуральские партийцы говорили неоднократно, возвращаясь к ней вновь и вновь. В специальной резолюции о работе в деревне оренбургской губпартконференции в феврале 1919 г. говорилось о необходимости "начать организацию деревенской бедноты", ибо только "проведя работу по расслоению деревни, Советская власть будет иметь твердую почву для своего существования". (60) Та же задача - "расслаивания деревни на два класса" и "оформления классового самосознания полупролетарских элементов деревни" была повторена на II оренбургской губпартконференции (март 1919 г.). [24, С.211.] Но уже летом признавалось, что "классовая политика в деревне совершенно не проводится", т.к. сельские советы "в большинстве своем лишены классового характера". (61) В сентябре заседание ответработников Оренбурга особо отметило, что для намеченной политики расслоения села нет должных условий - губерния является "почти исключительно крестьянской" и крестьяне по обеспеченности в основном середняки. Тем самым конференция косвенно признала, что таковой работы практически нет. (62) Опять о необходимости "углубить самосознание пролетариата и полупролетариата деревни" заговорили на III партконференции в ноябре 1919 г. (63) И вновь было признано, что в этом направлении ничего еще не сделано - в резолюции конференции отмечалось, что крестьянство губернии "в основном состоит из середняка, обеспеченного землей, производящего хлеб для продажи, элемента, который ожидая от Советской власти реальных выгод, в то же время не способен понять необходимость для него, как труженика, продовольственной и хозяйственной политики Советской власти". Выступая с докладом, И.Акулов прямо сказал, что пока "мы не можем ставить задачей отделение пролетарских слоев от середняка". (64) В марте 1921 г. Челябинский губернский районный ответственный организатор по работе в деревне Д.Прокофьев сообщал в ЦК, что таковая работа фактически не организована. Предложение его направить товарищей для работы в деревне было губкомом отклонено по причине отсутствия свободных людей. (65) Своеобразный итог был подведен на Первой Всекиргизской партийной конференции в Оренбурге в июне 1921 г., где прямо было заявлено, что в деревне "наше влияние ничтожно", поскольку "настроение деревни Оренбургской губернии таково, что бедняк идет не отслаиваясь от кулака, а солидаризуясь с ним". (66)
Сходным оказалось развитие ситуации в Башкирии. В 1918 г. там, как и по всей стране, стали создаваться организации бедноты и батрачества. С 29 мая по 3 июня 1918 г.в Уфе коммунистами был сорганизован первый в РСФСР губернский съезд батраков и деревенской бедноты. В резолюции съезда было записано, что беднота "должна взять всю власть в деревне в свои руки и организовать хозяйство на социалистических началах". [92, С.424.] Однако создать сеть комбедов на территории Башкирии не удалось. Инициативы русских коммунистов наталкивались на противодействие башкир, а кроме того, изменилась линия фронта. Но уфимские коммунисты не отказались от своей идеи. И когда, некоторое время спустя белые были вновь вытеснены, комбеды стали вновь возрождаться, но уже под именем "компосбедов" (комитетов пострадавшей бедноты). Под предлогом оказания помощи башкирам, пострадавшим от белых, была создана специальная организация "Башкиропомощь". Но кроме оказания помощи, органы "Башкиропомощи" "политически просвещали, объединяли башкирскую бедноту". [84, С.226.] К осени 1920 г. действовало 857 таких комитетов. [84, с.226.] (67) В резолюции III Башкирской партконференции (июль 1920 г.) указывалось, что "Башкиропомощь" явилась "центром собирания и объединения партийных сил, своей работой она пробуждала классовое сознание бедноты, подготовила почву для привлечения трудящихся к советскому строительству". Фактически органы "Башкиропомощи" на местах выполняли государственные функции - показательно, что конференция признала желательным "продолжение работ "Башкиропомощи" до тех пор, пока должным образом не организуются народные комиссариаты, которые и определят время и порядок передачи подведомственных наркоматам дел". [84, С.247.] Выступавшие на пленуме Уфимского губкома 10-12 декабря 1920 г. партийные руководители были в принципе едины в оценке ситуации с работой в деревне: "Съезды бедноты немыслимы, пока еще мы не видим этой бедноты, пока еще не расслоили деревню" (Преображенский), "Не было работы среди деревни, она еще не началась" (Аграновский). По-прежнему идея "расклинить" деревню (слова Эльцина) провозглашалась как актуальная, но пока не реализованная. (68)
Столь же малорезультативны оказались попытки создания коммунистических форм сельскохозяйственного производства. Первые шаги в этом направлении были предприняты почти сразу после захвата власти. В марте 1919 г. II Оренбургская губконференция сообщила о начале создания в губернии совхозов. В марте 1920 г. в губернии насчитывалось 23 совхоза и 7 коммун, в последних было всего 300 чел. (69)
Но эти объединения были маложизненны - в отчете райисполкома в мае 1921 г. сообщалось, что в Оренбургской губернии осталось всего 10 колхозов и совхозов, и те "ненадежны". Некоторые колхозы разошлись сами, после того, как была объявлена новая экономическая политика - "раньше они собирались, чтобы скрыться от гос.разверстки". (70) Большое значение придавалось коммунам, как росткам принципиально нового, но и их развернуть в массовом масштабе не удалось. Из политических целей коммунам уделялось повышенное внимание - выделялись лучшие земли, оказывалась значительная помощь с инвентарем, зерном для посева, давались льготы при сдаче разверстки. Но как раз это все и вызывало неприязнь со стороны крестьян. И без того мало конкретизированная, в сознании масс идея коммуны(коммунии) в регионе утвердилась в достаточно извращенной форме: "Что же это такое коммуния? А вот у тебя отнимут все что имеешь, детей отдадут в приют, жен сделают общими и всех вообще погонят на какие-то работы, где коммунисты-большевики будут похаживать с плетью и беспощадно драть бедняков - такое представление о коммуне здесь так плотно укоренилось, что выбить его можно очень не скоро". (71)
Уфимские коммунисты достаточно долго придерживались общепартийной установки. На губернской партконференции в феврале 1919 г. в докладе о работе в деревне Сыромолотов по-прежнему высказывался за создание "коммунистических форм сельского хозяйства вообще", а также за "немедленное создание рабочей армии для общественной обработки земли для данного момента". (72) Сходное решение вынес президиум Уфимского губернского комитета 5 марта 1919 г. при обсуждении вопроса о восстановлении разрушенных гражданской войной сел и деревень в Богоявленском округе. В решении особо отмечалось, что "восстановление должно пойти по принципу наибольшего приближения к коммунистической жизни и к коллективному способу производства". Впрочем, "приближение" к коммунизму виделось "не принудительно", а через агитацию, дабы "вызвать встречное движение крестьян". (73) Постепенно жизнь корректировала теорию, и уже на уездном съезде советов 24 ноября 1919 г. на вопрос крестьян, правда ли, что все будут загнаны в коммуны, прозвучал ответ: "что это только наша мечта". (74)
Прочие начинания в отношении деревни, типа "недель" - "земледельца", "красного пахаря" и др. - носили характер кампаний, т.е. были эпизодическими, от случая к случаю. При этом определяющими были лозунги очередной кампании, а не реальные нужды крестьян. После завершения очередной "недели" руководители переключались на новые задачи. В отчете Оренбургского райсполкома в мае 1921 г., например, признавалось, что из земли, распаханной при помощи города в неделю Красного пахаря, 40% осталось незасеянной. Почему это произошло - зерна ли для посева не хватило, или же распахали больше, чем было нужно - теперь уже никого не интересовало. (75)
Вот так и получилось, что из всего комплекса мероприятий "военного коммунизма", затрагивавших деревню, на первое место выдвинулась продразверстка. В итоге вся работа в деревне свелась к исполнению одного - сбору хлеба. Вариантов его получения было немного: можно было бы попытаться убедить крестьян отдать хлеб на дело революции добровольно, а также путем организации распределительного обмена или же насильственного изъятия.
Агитацию вести, конечно же, пытались. Другой вопрос, каким образом агитировали. Если судить по дошедшим до нас печатным обращениям, то там присутствовал "высокий", эпический стиль, свойственный вообще коммунистической пропаганде тех лет. Так, Оренбургский губпродком в своем обращении в январе 1920 г. связывал недовыполнение разверстки оренбургскими крестьянами с настоящим предательством "умирающего на позиции красноармейца и героя рабочего Питера и Москвы,...жертвующих своей жизнью бесплатно за ваше счастье." В обращении губкома РКП(б) к крестьянам и казакам губернии говорилось: "...Кому крестьяне и казаки отдавали хлеб раньше? И кому они отдают теперь? Раньше крестьяне отдавали хлеб эксплуататорам - генералам, помещикам и капиталистам. Мало того, хлеб и себя отдавали в рабство. А теперь вы обязаны дать хлеб красноармейцу, рабочему, крестьянину севера и голодным детям города в долг...Не везти хлеб на ссыпной пункт - значит быть убийцей своего сына и брата, обречь на голодную смерть десятки миллионов трудящихся..."[128, С.437.] Конечно же, основной акцент делался в агитационной работе на непосредственный контакт с массами. Губотдел управления регулярно рассылал циркуляры, советуя проводить "для предупреждения конфликтов" собеседования и митинги. (76)
Появилась специальная должность - "продагиты" (продовольственные агитаторы). Конструктивного крестьянам они тоже ничего не могли предложить. Известно, что в Мензелинском уезде продагиты "предлагали" крестьянам сдавать по разверстке не 30%, как было запланировано, а весь имеющийся в наличии хлеб. (77) Губком признавал, что "продагиты во многих местах вместо агитации занимались избиением не за то, что нет хлеба, а просто потому, что не нравилась физиономия мусульман." В Абраевской волости продагит Ананьев "произвел экзекуцию", стрелял в трубы домов, избил председателя за то, что тот назвал это хулиганством. Он же в Сафаровской вол. заказал 5 подвод ехать на танцы, когда же этого показалось мало, то отправился на рынок, "закрывать его"; начав беспорядочную стрельбу по толпе, убил двоих - инвалида и красноармейца. (78) Абстрактные призывы сдавать хлеб во имя спасения революции, подкрепляемые не столько аргументами, сколько угрозами, и конкретные безобразия давали скорее обратный эффект. Пленум Уфимского губкома в декабре 1920 г. признавал, что отправка продагитов в деревни становится делом опасным: несколько агитаторов было послано без войск и в итоге "их помяли". (79) Как "агитировали" крестьян продагиты, сопровождаемые войсками, остается только догадываться.
В лучшем случае крестьяне не обращали на агитацию внимания. Так, Илецкий исполком сообщал, что "все агитации гражданами района пускаются мимо ушей и не приводят к малейшему результату". (80)
Серьезные трудности были и с товарообменом. Как уже говорилось выше, идея перераспределения имела две стороны - с одной - крестьяне отдавали произведенный ими хлеб государству, а с другой - получали от этого государства нужные в хозяйстве промышленные изделия. Так, по крайней мере, выходило в теории. Однако на деле осуществлять подобный обмен было крайне затруднительно. Производство в основном стояло, и потому снабжение возможно было только тем, что находилось на национализированных складах, либо из конфискатов. Но и этого было явно недостаточно. Наркомпрод Цюрупа докладывал, что в начале 1920 г. на одно крестьянское хозяйство приходилось 0,5 фунта металла, 0,004 пудов гвоздей, плугов и борон - 0,008. [29, С.50.] В итоге выходило, что обмен с деревней был крайне неравноценен. По мнению Е.Гимпельсона, в 1919 г. было компенсировано лишь 50% стоимости заготовленного хлеба. [20, C.60.] B.Андреев полагает, "что и этот процент завышен". [4, С.69.] Он же обратил внимание на соответствующее место из циркулярного письма Наркомпрода от 18.8.1919 г., где разъяснялось, что "губпродкомы должны учитывать возможность оплаты продовольственных продуктов лишь в минимальной части товарами от 10 до 30%". [4, C.69.] В 1919 государство смогло дать минимальное количество товаров - не более 25% стоимости хлеба, в 1920-м - процент снижается еще более. [ 4, С.70.]
Нужно учесть и еще один момент - неравномерность снабжения регионов. Тем, которые были удалены от промышленных центров, доставалось значительно меньше. Вероятность получения товаров в удаленных от уездных центров деревеньках и поселках, разных "медвежьих углах", была практически равна нулю.
По данным на 1919 г. Оренбургская губ. получила от Наркомата продовольствия только 5 млн. руб. и 3 вагона мануфактуры, из которых предлагалось "не менее двух вагонов" использовать для обмена в деревне. [24, С.249.] Изучив ситуацию в регионе в 1919 г., историк Р.Магомедов констатировал, что форсированные темпы заготовок хлеба осуществлялись продовольственными органами при полном отсутствии промышленных товаров для обмена на хлеб. [73, С.91.] В конце марта председатель Оренбургского губпродкома Е.К.Калиуш сообщал в Москву, что крестьяне губернии товаров не получали, т.к. всю конфискованную продукцию частных промышленных предприятий распределили лишь среди городского населения. (81) VII Уфимская губпартконференция в июне 1920 г. признавала, что "товарообмен не удался" - немногие запасы мануфактуры были забронированы для нужд фронта. (82) Конечно же, бесследно такое пройти не могло. И в 1920 г. крестьянство региона соответствующим образом отреагировало, отказываясь отдавать хлеб. Так, Буи-Чураковской районная беспартийная конференция Челябинской губ. постановила в феврале 1920 г.: "заслушав доклад о продовольственной политике тов.Боготкова, постановили: в виду того, что мы, видя обещание от Советской власти о предоставлении нам мануфактуры и инвентаря не выполненными и хлеб, принимаемый от крестьян на ссыпные пункты, прекратить, пока нам не выдадут обещаную мануфактуру и все необходимые предметы, а также норму продовольствия крестьянам не устанавливать, и убрать из поселка штыки и насилие". (83) Массовость отказов исполнять разверстку "вследствие неполучения взамен самых необходимых продуктов фабрично-заводского производства" констатировали челябинские чекисты летом. (84) В телеграмме за подписью Оренбургского предгубисполкома Полякова наркому Цурюпе, отмечалось, что "крестьянская масса совершенно не получившая мануфактуры других продуктов первой необходимости более года положительно отказывается сдавать излишки хлеба предъявляя требование на получение взамен хлеба мануфактуры табаку спички и других предметов точка". (85)
Единичные попытки местных властей использовать внутренние ресурсы ситуации не меняли. Так, привоз в июле 1921 г. для обмена в Веренскую ст. проволоки и стаканов послужил причиной крестьянского волнения: "и этим хотят последний хлеб выманить". (86) В уже упомянутой телеграмме на имя Цурюпы содержалась просьба помочь с высылкой мануфактуры, поскольку "применение реквизиции нежелательно ввиду близости фронта".
Таким образом выходило, что единственный результативный вариант получить хлеб - его насильственное изъятие. За это и стоял центр. Он активно навязывал провинции свое видение ситуации. Становится ясно, что там, в Москве, были изначально убеждены, что хлеб на местах ЕСТЬ. Мы не встретили в архивах ни одного документа, исходящего из центра, хоть как-нибудь объясняющего, на основе каких данных возникло такое убеждение. Все чем мы располагаем, это безаппеляционные суждения на этот счет. Так, А.Бадаев, отвечавший за продснабжение Петрограда, писал в мемуарах, что он просто проехал по Уралу и этого хватило, чтобы он "убедился" в наличии хлебных запасов. [6, С.78.] Столь же уверен был в своем мнении замупрнаркомпрода при Совтрударме Пономаренко из Екатеринбурга, попытавшийся строго отчитать Челябинского губпродкомиссара за попытки добиться снижения разверстки: "категорически заявляю двоеточие хлеба крестьян казаков Челябинской губернии очень много запятая выкачка произведенная моим аппаратом уже приучила крестьянство легкой сдаче хлеба государству запятая важно не прекращать работу наоборот усилить точка разверстку семнадцать миллионов выполнить Челябинск вполне возможно точка предлагаю организовать напряженную выкачку и не ходатайствовать о сложении разверстки запятая вводите заблуждение наркомпрод". (87)
Итак, хлеб в стране был, и нужно только забрать "ненужные" крестьянам излишки. Самым принципиальным был вопрос о количестве изымаемого хлеба - абстрактное понятие "излишки", конечно же, требовало конкретизации. Единых нормативов никогда не существовало, даже до революции. Тогдашняя статистика не задавалась специально вопросом о норме потребления крестьян. В губернаторских отчетах из Оренбуржья конца ХIХ - начала ХХ вв., например, все расчеты делались "считая 15 пудов на человека". (88) По расчетам Департамента торговли минимальной нормой потребления в России можно было считать 1,75 четвертей хлеба на душу населения. [104, С.140.] Историки, в разное время занимавшиеся этим вопросом, в принципе сходятся в своих оценках. Так, П.Н.Першин оценивал среднегодовую норму хлеба 12 пудов в год на человека, как "полуголодный паек". [90, С.48.] Г.А.Дихтяр полагал, что потребление хлеба сельскохозяйственным населением России перед первой мировой войной составляло в производящих губерниях 16,1 пуд на душу, в потребляющих - 14,16 пуда. [34, С.30-31.] А.М.Анфимов считал, что российский крестьянин потреблял в среднем 17,5 пуда в год. [5, С.283.] К сходному выводу пришел Х.Ф.Усманов, определявший годовой нормой потребления в пореформенный период 2,25 четверти (17,5 пуда в переводе на зерно). [121, С.143.]
Большевики могли ориентироваться только на имеющиеся в наличии данные. По декрету "Об обложении сельских хозяев натуральным налогом в виде отчисления части сельскохозяйственных продуктов", опубликованном 14.11.1918 г., норма потребления повышалась до 16 пудов на едока в год. [4, С.40.] (89) Вполне естественно, что крестьянство, как собственник продуктов, само определяло, сколько тратить хлеба. Обследование, проведенное ЦСУ РСФСР в 1918 г. (в пределах территорий под контролем коммунистов) показало, что в производящих губерниях в 1918 г. потребление в год достигало почти 17 пудов хлеба на душу. После обнаружения этого Наркомпрод разрешил местным продорганам при необходимости снижать нормы и "дифференцированно нормировать потребление в различных социальных группах крестьянского населения, руководствуясь классовым принципом". [4, С.45.]
Но постепенно власть сама отошла от заявленных норм излишков. До января 1919 г. их размеры определялись, исходя из потребности крестьян и фактического наличия у них хлеба, а затем определяющими стали потребности государства. Тем не менее, декрет 11.1.1919 г. требовал от крестьян исполнения разверстки "неукоснительно, добросовестно и безусловно", независимо от того, получит ли он в обмен товары или нет. [20, С.60.] В письме ЦК "К продовольственной кампании. Всем губкомам РКП(б)" разъяснялось: "Разверстка, данная на волость, уже является сама по себе определением излишков", [39, С.3.] отсюда понятие "излишки" стало условным. (90) По подсчетам историков, в хозяйствах производящей полосы к 1921 г. по продразверстке сдавалось 92% производимого продукта, и крестьяне вынуждены были покупать больше, чем продавать. [79, С.55.] Уже в конце 1920 г. "по минимальным расчетам" крестьянство несло не менее чем в 2 раза большее налоговое бремя, чем довоенные платежи. [79, С.105.] Дать более точные данные считается невозможным - еще в 1924 г. А.Вайнштейн, анализировавший платежи крестьянства до и после революции, заключал, что реальной картины никак не получить, ибо платежи, установленные государством, усугублялись многочисленными налогами, поборами, реквизициями и конфискациями местных властей, не поддающимися учету. [15, С.54.] Впервые местное коммунистическое руководство (именовавшиеся тогда еще Оренбургский губернский Военно-революционный штаб) начало требовать с крестьян излишки в середине 1918 г. - "а то они идут на самогонку". Скрывающие излишки оценивались как "предатели", которые "должны подвергаться суду Военно-Революционного времени навсегда изгоняться из общества". Запасы продовольствия оставлялись "на срок не далее 1-го августа". Уместно сравнить устанавливаемые нормы с аналогичными Наркомпрода. Оренбургский вариант был жестче. На взрослого выделялось 1 пуд муки или 1 пуд 10 ф. зерна или крупы 3 ф. или 4 1/2 ф. зерна. Дети до 5 лет получали половину нормы. Для рабочих лошадей, если таковых в хозяйстве было "до 4 включительно", разрешалось оставлять по 10 пудов зернового корма (ячменя или овса) с расчетом с 1 января. Если было более 4-х лошадей, то оставлялось только до 5 пудов корма. Выходило, что классовый принцип снабжения продовольствием распространялся и на лошадей. Эта норма была только для тех, у кого не было сена - если же оно было, то на лошадь в любом случае оставлялось только по 5 пудов зерна. Для неработающих лошадей, рогатого скота, молодняка, свиней, коз, кур - зерно не оставляется вообще. Излишек приказывалось реквизировать, а у "кулаков и спекулянтов" - конфисковать. (91) Да и те нормы, которые поначалу устанавливались, брались центром не столько из надежных, сколько из доступных источников, различных для разных регионов. Так, по Оренбуржью это была статистика местного журнала "Продовольственное дело" за 1917 г. (в фонде Наркомпрода, хранящемся в Российском Государственном Архиве Экономики, есть его подборка). Уфа и в 1920 г. получала разверстку, исходя "из старых данных статистики 1916 г." (92) О непроверенных статданных, на которые активно опирался центр, говорилось в прениях на 1 Челябинском губернском съезде Советов в апреле-мае 1920 г. [128, С.405-406.] Об уязвимости данных из подобного рода источников вряд ли нужно говорить подробно, особенно если учесть серьезные социально-экономические и административные перемены, происшедшие в регионе с 1917 года. Скорее всего, эти цифры использовались только как отправной момент, а последующие нормативы брались "отчасти из воздуха". (93)
Если назначенную норму удавалось выполнить, то в дальнейшем ее просто увеличивали. Первая попытка сбора статданных была предпринята достаточно поздно - скажем, в Оренбургской губ. это произошло в апреле 1920 г. В районы были командированы агенты, в функции которых входило собрать сведения и численности людей, скота, домашней птицы, засевных площадей. Однако они столкнулись с враждебностью крестьян и пассивностью местных Советов, увидевших в этом начинании (вполне обоснованно) исключительно фискальные цели. (94)
И действительно - жизнь показала, что от принципа "брать побольше" никто не собирался отказываться. В положении о продсовещаниях в Башреспублике от 8 ноября 1920 г. прямо говорилось: "При выполнении разверсток иметь в виду, что нормы фактически отменены, что они служат продорганам лишь для рассчета разверсток и устанавливаются по Башкирии в зависимости от размера запасов разверстки Компрода... а поэтому все жалобы с мест ни в коем случае не задерживают сдачи продуктов по разверсткам и проверяются не в плоскости определения, нарушена ли какая-либо норма оставления или нет, а только: правилен ли был стат.расчет Башнаркомпрода..." (95) Еще более жестко и прямолинейно формулировал приказ №1 Операционного штаба Исаево-Дедовского райпродсовещания, изданный тогда же, в декабре: "Никаких норм не существует: неприкосновенностью считается все то, что остается по выполнении разверсток..." (96) Когда государство обнаружило, что оно не в состоянии определить достоверное количество хлебных запасов, то пришлось пойти оставшимся единственно возможным путем - назвать точную цифру своих потребностей в хлебе. [87, С.89.] Потребности эти постоянно росли, хотя собирать намеченное становилось все труднее. Из деревни только брали, практически ничего не давая взамен.
Проследим динамику продразвестки по трем южноуральским губерниям. В 1919 г. в Уфимской губ. было заготовлено около 9 млн.пудов хлеба. Темпы сбора были ускоренные - вплоть до восстания весной 1920 г. в губернии ежедневно заготавливали до 100 тыс. пудов. [73, С.110-111.] В 1920 г. разверстка на хлеб, присланная из Москвы, составила 36.000.000 пудов. (97) До 25 мая было собрано около 15 млн. В период августа-ноября - еще около 7 млн. К началу лета некоторые разверстки были выполнены: на масличные семян на 23%, сена - 54%. Мясная разверстка составляла 495.000 пудов. Это по данным губконференции - составляло 8% имеющегося крупного скота, 25% овец, 20% свиней. Собранные хлеб и мясо "почти полностью пошли в центр". (98) Нормировались яйца - в южных кантонах забирали 7 с десятка, с молочной коровы бралось 3 фунта масла за сезон, мед - 3 фунта с колодочного, 8 фунтов с рамочного улья. (99) В 1921 г. годовая разверстка хлебофуража составила 19710150 пудов, собрано 93%, картофеля 3025041 пудов - собрано 34%, мяса - 624468 пудов - собрано 69%. (100)
По Челябинской губ. в 1919 г. была установлена ревкомом следующая разверстка: с гражданской территории 394800 пудов, с казачьей - 357000, всего - 751800. [128, С.377.] В 1920 г. по отдельным видам она составляла: хлебная - 10320000 пудов, мясная - 94 000 крупного скота, 284000 баранов; масляная - 123000, картофельная - 1000000, яичная - 14000000 шт., на птицу - 60000 пудов. [128, С.429-430.] На 1 января 1921 г. в было заготовлено хлеба 4800 тыс. пудов (47%), мяса - 650 тыс.пудов (58%). (101) В 1921 г. хлебная разверстка составляла уже 18 млн. пудов. Местные власти полагали ее "во многих местах губернии" невыполнимой, поскольку задание превышало реальный сбор хлеба.(102) И тем не менее, хлебофураж был собран на 97%, картофель на 41%, мясо - 87%. (103)
В 1919 г. разверстка урожая по Оренбургской губернии составляла 11650000 пудов. (104) В 1920 г. Оренбургская губ. должна была дать 6960000 пудов хлеба, собрано 2345880 пудов (34%); сена 3220000 пудов - собрано 449745 пудов (14%). (105)
Даже поверхностное ознакомление с этими цифрами дает основание для нескольких выводов - каждый новый год из деревни норовили взять все больше и больше, тем самым все меньше и меньше оставляя не только на нужды самих земледельцев, но и на восстановление разрушаемого изъятиями хозяйства. А кроме того, тот факт, что значительная часть новых завышенных нормативов все же выполнялась, на наш взгляд, говорит об ужесточении приемов изъятия хлеба. И тяжесть эту испытывала на себя фактически вся деревня.
Вообще, согласно коммунистической теории, хлеб полагалось брать только у кулака - ибо достаточно логично выходило, что "ненужные в хозяйстве излишки" могли быть только у него. Но как раз логики в действиях коммунистов и не наблюдалось. И хотя термин "кулак" использовался партийной пропагандой крайне широко, но нигде не было дано разъяснения, кого же конкретно и четко следовало бы относить к данной категории. Активно применяемые коммунистами термины - типа "середняк", "кулак" - нигде и никогда не были разъяснены законодательно (точно также, как "спекулянт", "укрыватель хлеба" и др.). Очевидно, что толкование этих понятий зависело от меняющейся политической ситуации. (106)
Если же мы будем идти от конкретных заявлений коммунистов, то обнаружится отсутствие четкой грани между кулаками и середняками. Так в 1919 г. Л. Троцкий высказывался о "так называемых середняках, т.е. потенциальных кулаках". [Цит. по: 26, С.148.] А.Бибиков, командированный отделом работы в деревне при ЦК в Уфимскую губ. в 1919 г., сообщал о своих наблюдениях с уездного съезда советов. О крестьянах, выступавших с критикой действий продармейцев, он замечал: "несколько экземпляров из представителей середняков правильно было бы отнести к крестьянам кулацкого покроя". (107) В.И.Ленин неоднократно говорил о "кулаках". Если судить по его заявлениям: это тот, который "живет чужим трудом, который грабит чужой труд и использует для себя нужду"; это "зажиточные крестьяне, не обходящиеся без эксплуатации чужого труда" (108) - то можно предположить, что определяющим фактором является факт эксплуатации, использования чужого труда. Однако "эксплуатацию" Ленин трактовал очень широко. Также, как и Троцкий, он допускал превращение середняка в кулака - по его мнению к кулакам можно было бы отнести и среднего крестьянина, который "имея хлебные излишки, становится эксплуататором голодного рабочего". [ Цит. по: 2, С.221.]
Упоминание об излишках было не случайным. Именно это условие стало определяющим в дальнейшем делении крестьянского населения на особые группы. Обладание излишками хлеба и нежелание добровольно отдать их власти - вот что стало считаться главным признаком "кулака". На наш взгляд, ситуацию достаточно откровенно прояснил еще в 1926 г. историк М.Кубанин, который писал: "употребляя слово "кулак", я придаю ему значение не то, какое он в действительности имеет - ростовщик, паразит, пользующийся исключительно наемным трудом, а в общежитейском, т.е зажиточный или богатый селянин". И далее он отмечал, что этот "общежитейский" термин с 1919 г. применялся "по отношению ко всем, кто мог иметь запасы зерна, или к тем, кто сопротивлялся реквизициям, и вообще ко всем, кто каким-либо образом сопротивлялся политике правительства". [52, C.149] Иначе говоря, "кулаком", со всеми вытекающими из этого клейма последствиями, мог стать любой крестьянин, не повинующийся насилию.
Таким образом, выходило, что термин "кулак", имевший первоначально в партийной лексике более экономическое, приобрел постепенно политическое содержание. Конечно же, крестьянство видело уязвимость термина и раньше. В этом отношении показательно мнение Федоровского районного бюро партии коммунистов Кустанайского уезда Челябинской губ. о положении дел в районе, отсланное в ЦК. Сельские коммунисты писали, что "у пролетариата России сложилось неправильное воззрение на местных, а повидимому, вообще на сибирских крестьян, являющими по своему социалистическому положению в громадном большинстве до 80% середняками" в то время как партийные работники судят поверхностно - как только видят "сравнительно подходящее хозяйство", то без разбора употребляют по адресу трудовика название "кулак". Между тем, именно середняки "снабжают государство". Письмо завершалось серьезным политическим выводом: "Бюро заключает, что если не будет изменения тактики работы, то рассчитать на поддержку крестьян нельзя и название власти "рабоче-крестьянская" уже не может быть применяемо, т.к. крестьяне не сольются с ней, как это требует это название". (109)
Итак, требования власти к крестьянским хозяйствам все возрастают, и запасов очевидных "кулаков" начинает просто не хватать. Тогда уроки перекладываются на прочие хозяйства - что входило в противоречие с провозглашаемыми теми же коммунистами лозунгами относительно классовости разверстки. Типичный пример: в Нижне-Павловской вол. в январе 1921 г. сначала брали "из кулацких элементов по выписке сельсовета". Но хлеба оказалось мало - всего 15%, тогда продорганы решили брать с середняков. Несмотря на активные протесты ревкома и ячейки так и было сделано: особоуполномоченный Комраков сам пошел по селам, забирая излишки и оставляя крестьянам хлеба только на 2 мес. В своем отчете он признавал: "Берем все наличие". (110)
С нарушением логики, непонятным крестьянам, происходило и само изъятие - хлеб реквизировался с фактически имеющегося количества обмолоченного хлеба, а не с посевной площади. (111) Соответственно, тот, кто успевал избавиться от излишков хлеба до прихода продотрядов - самогон, продажа, обмен и т.п. - тот ничего не сдавал. А страдал тот, кто припрятал на "черный день".
Пытаясь обеспечить сдачу хлеба, власти пошли по пути усиления контроля за крестьянскими хозяйствами, надеясь добиться этого через детальную регламентацию их деятельности. В 1920 г. зам.пред. Челябинского губчека Эйхе потребовал "боевым приказом" от всех райпродкомов принять решительные меры к засеву полей. Чекист предупреждал, что члены волисполкомов и сельсоветов, допустившие недосев "под каким бы то ни было предлогом предаются суду за бездействие власти". (112) Сходный "боевой приказ" издал Башнаркомпрод Милютин, также под личную ответственность председателей волисполкомов и сельсоветов потребовавший "немедленного засева обычно засеваемой озимой площади". До полного обсеменения полей крестьянам запрещалось употреблять рожь на продовольствие. (113) Как видим, власти брали на себя даже вопросы питания крестьян. И этот пример не единственный. Наиболее показательным, на наш взгляд, был приказ Орентургубпродкома №30. Приведем его полностью: "Орентургубпродком доводит до всеобщего сведения населения как гор.Оренбурга так и всей Оренбургско-Тургайской губернии о том, что на основании радиограммы наркомпрода за №2804/ДО копка картофеля может быть начата не ранее 1 сентября нового стиля. Мера эта основана на том, что по местным условиям картофель в Оренбургско-Тургайской губернии дозревает и достигает своего полного развития и величины лишь к указанному выше времени, поэтому до 1 сентября копать картофель строго воспрещается. Все лица и учреждения, а также организации, нарушившие настоящий приказ, подлежат строгой ответственности по законам Военно-Революционного времени, как враги народа, хищнически обращающиеся с продуктами питания. До 1 сентября вспрещается продажа картофеля урожая текущего года на базарах, с возов и огородов и всякая им торговля. Настоящий приказ входит в силу с момента его опубликования. 12 августа 1920 года. Орентургубпродкомиссар В.Волгин.Члены коллегии: зав.загототделом Мещерин, управотделом Фарафонов, управделами Чернышев." (114) Комментарии, безусловно, излишни. Впрочем, кое-где местные власти шли еще дальше. Так, в Кустанайском уезде был издан приказ о реквизиции всех топоров, пил и излишков упряжи. (115) В конце 1920 г. в Курганском уезде власти закрыли все мельницы уезда, как водяные, так и ветряные, общим числом до 1200 штук. Мельницы были опечатаны по приказу райпродкома и находились в бездействии около трех недель. А затем для помола райпродкомом была введена карточная система, причем карточки были отпечатаны с купонами на 1 пуд зерна, а норма помола установлена в 22 фунта. Иначе говоря, крестьяне получали право на помол одного количества зерна, а на самом деле его оказывалось значительно меньше. При этом карточки были выданы только сеющему населению, а те, кто не сеял, главным образом, беднота, были лишены возможности молоть зерно в принципе. Райпродком объявил, что несеющее население должно сдать все имеющееся у них зерно "в общий котел", а мука потом будет распределена по норме 17 фунтов на едока. В итоге бедняки были вынуждены питаться пареной пшеницей или же толочь зерно в ступе. (116) В том же уезде летом 1920 г. было запрещено крестьянам самим выпаривать соль на соляных озерах. [112, С.296.] При этом райпродком солью крестьян не снабжал. Несмотря на недовольство крестьян, запрет был повторен в январе 1921 г. (117) В сентябре 1921 г. о монополизации соли в районе объявил Илецкий райпродком. Поэтому была прекращена свободная продажа ее. Для потребления разрешалось оставить по 10 фунтов на чел., прочее конфисковывалось под угрозой трибунала. (118) В ноябре тот же райпродком распорядился взять на учет невода, сети, лодки. (119)
Центр все это не интересовало в принципе. Все, что требовалось с мест - это скорейшая поставка продовольствия. Цена, которую приходилось платить за сбор этого продовольствия, никого не интересовала. Мы внимательно изучили местные архивные фонды на предмет поиска указаний из Москвы, полагая, что дошедший до нас круг источников позволит заключить, каким на местах представлялся навязываемый центральной властью курс. Обращения центра становились все более жесткими. Впрочем, они с самого начала были только такими - или, скажем корректнее, только такого рода распоряжения получали власти региона. Еще в апреле 1919 г. нарком Цурюпа потребовал от уполномоченного СНК Ш.Элиавы, командированного в Оренбургскую губ., действовать беспощадно и применять самые суровые меры. (120) От общих призывов к строгости, центральные власти постепенно перешли к детализации нужных мероприятий. Приведем два, на наш взгляд, показательных документа, принятых к исполнению. В феврале 1920 г. губпродкомиссару была прислана телеграмма за подписью члена коллегии Смирнова №598298/835/71: "...действуйте так двоеточие вы даете приказ волости [...] положенной разверсткой определенное количество и срок [...] но дав приказ уступок и торговли не допускать при этом [...] волостью может идти только о сроке но не о количестве исполнения запятая при установлении срока вывоза действуйте осторожно примите во внимание и другие повинности запятая если [...] срока сдачи волость не приступила немедленно арестуйте [...] исполком и сельсовет приступайте к реквизиции всего наличного хлеба начиная реквизицию с кулаков пока не возьмете всего причитающегося по разверстке точка на этих основаниях опубликуйте приказ по продорганам и продармии чтобы знать населению о вашей [...] провести разверстку но этот приказ проводите со всей строгостью широко опубликуя о ваших прогрессивных действиях [...] уклоняющихся от сдачи хлеба создав напряженное настроение поддерживайте его своими действиями точка итак не о каких подворных переучетах не может быть речи пока не будет [...] но только по отношению к тем селам в правильности нарядов на которых вы сами основательно сомневаетесь тем же кто выполнил разверстку оказывайте различные льготы..." (121)
Схожей с ней по сути была директивная телеграмма из Москвы №632598/887171, полученная Оренбургским губпродкомом: "Условия текущей хлебной кампании совершенно определенно выяснили что сборка хлеба путем самотека товарообмена совершенно не осуществима двоеточие хлеб даст только организация систематическом непланомерном наплыве деревня проведенная до самых низов точка работа требует прежде всего решительные безотговорочные [...] губпродком данные ему разверстки которые ультимативно сообщаются на места в волисполкомы сельпредседателям в целях поддержания требования все реквизотряды продотряды концентрируются в нескольких пунктах вызывающих сомнение исполнения разверстки двоеточие в случае невыполнения разверстки халатности немедленно арестуются сельсоветы или волсоветы передавая коммунистов партийному суду а беспартийных - Чека одновременно производится поголовная реквизиция продуктов в размере всех ста процентов разверстки без учета каких-либо остатков норм точка с запятой в случае же сознательного закрытия излишков наряду с продуктами конфискуется весь скот и лошади принятых в этом порядке мерах равно фамилии арестованных возможно шире публикуются и сообщаются губкому и губисполкому обычно двух трех случаев таких конфискаций бывает достаточно чтобы сдвинуть ссыпку эти меры широко и лпаномерно проведенные в Тамбовской губернии дали прекрасные результаты [...] член коллегии Смирнов." (122) Трудно удержаться от комментария относительно "прекрасных результатов в Тамбовской губернии", если вспомнить восстание там Антонова.
Естественен вопрос - неужели в центре не понимали того, что творили? того, к чему это все могло привести? А с другой стороны - неужели этого не видели работники на местах? Косвенно на эти вопросы ответил член Оренбургского губисполкома Григорьев, выступивший 17 мая 1921 г. на заседании исполкома с докладом "Продналог и продполитика". Он призывал собравшихся партийных и совестких работников "смотреть в общегосударственном масштабе" - с точки зрения интересов революции. А именно - "где дороже": "тов.Ленин сказал, что на окраине восстание не нарушает революции". Отсюда делался принципиальный вывод - для великого дела можно пожертвовать и окраинами. "С чем надо больше считаться, что 60 человек умрет в Дедово или Москве, что является угрозой всей революции", - восклицал Григорьев при полном одобрении присутствующих. Отметим при этом, что все прекрасно понимали, что и как они делают. Нам кажется показательной реплика, прозвучавшая из зала: "Когда Губметла приходила..." (имелся в виду губпродком). (123) Идея насильственного изъятия хлеба, что называется, "носилась в воздухе". Любому, знающему реальное положение вещей, было ясно, что забрать хлеб у крестьян, не дав ничего взамен, можно будет только силой. Еще в декабре 1917 г. Уфимский губпродкомитет (не бывший тогда большевистским) отмечал, что проведение в жизнь закона о хлебной монополии невозможно обеспечить без организации принудительного изъятия хлеба. (124) О том же свидетельствовал уже накопленный опыт. Исследователи едины во мнении, что к весне 1918 г. хлебная монополия в Уфимской губ. была практически провалена - и именно из-за противодействия крестьян. [73, С,44.] В отчете из Стерлитамакского уезда отмечалось: "Реквизиция встречает всюду противодействие: отряды охраны и Красная гвардия возбуждают лишь ненависть и местами встречаются бомбами и винтовками крестьянской гвардии". (125) В Рязанской волости были избиты бойцы 3-х реквизиционных отрядов, "самосуды над солдатами из отрядов в некоторых случаях превосходят все то зверское, чего можно ожидать от человека. Убийство дрекольями, камнями, тупым и острым оружием, отказ выдавать убитых и надругательство над ними - обычная атмосфера, в которой приходится работать отрядам". (126) Другими словами, однажды военный поход за хлебом в регионе уже провалился. Поэтому местные власти были настроены более миролюбиво, хотя бы поначалу.
В обращении Оренбургского губпродкома за январь 1920 г. угроза применения вооруженной силы была подана еще несколько завуалированно - объявлялось, что в губернию "будут введены представители голодных рабочих и красноармейцев в виде вооруженных отрядов" исключительно для "проверки выполнения обязательства перед Социалистическим Государством и революцией". (127) Челябинский губком РКП(б) в марте 1920 г., указывая уездным комитетам, на "недопустимо слабую ссыпку хлеба", предупреждал, что "телеграммы Центра предписывают Челябинской губернии обязательное выполнение разверстки хотя бы путем репрессий". Тем не менее, упарткомам поначалу предписывалось "начать самую усиленную кампанию путем агитации за выполнение разверстки до распутицы". [128, С.400.] Также не готовы к репрессиям были и на местах. Например, в Троицке, после того, как было получено данное предписание, объединенное заседание военсовета, исполкома, уездпарткома и райраббюро запросило в Челябинске "исчерпывающих разъяснений по применению репрессивных мер к не выполняющим разверстку". Далее приводилось 11 причин, по которым местная власть не считала возможным применять репрессии. Среди таковых: слабое расслоение деревни, бездействие комячеек, неготовность ссыпных пунктов, отсутствие мануфактуры для уже выполнивших разверстку и т.п. (128)
Понимание южноуральскими коммунистами навязываемой центром политики было достаточно сложным. Судя по всему, местные партийцы не верили, что эта политика - и в первую очередь продразверстка - всерьез и надолго. На отчете Оренбургского губисполкома в мае 1921 г. выступавший с докладом Анохин сказал показательные слова: "Имеется телеграмма Ленина, которая оправдывала всю нашу прод.политику, что у кого лишнее, бери. Политика была правильная, но мы знали, [подчеркнуто нами - Д.С.] что на следующий год этого не можем проводить - вот и продналог." (129) Несколько позже оренбургские власти даже попытались откреститься от разверстки, как партийной установки. В газете "Завод и пашня" за 1922 г. была помещена редакционная статья "Что должен знать крестьянин". Ее автор М.Комар утверждал, что разверстка была введена не большевиками, а царским министром Риттихом еще в 1916 году, "который никогда не был большевиком". И только "навязанная капиталистами трехлетняя гражданская война" не позволила сразу разверстку отменить, хотя "рабочие и крестьяне, взявшие в свои руки власть в октябре 1917 г." якобы собирались сделать это сразу же. Только из-за войны "Советская власть вынуждена была поддерживать значительный промежуток времени ненавистную царскую разверстку, которая нанесла немалый ущерб для крестьянина. Но как только появилась возможность сократить насколько нибудь эту повинность с окончанием гражданской войны, Советская власть немедленно отменила разверстку и хлебную монополию, а взамен ввела натуральный налог." (130) Сходные сомнения высказывали и рядовые члены партии. Курсант Ташкентских пехотных командных курсов им.В.И.Ленина Иван Крылов, уроженец ст.Нижне-Павловской Оренбургской губ., в заявлении о замеченных им безобразиях в родном селе (имея в виду насильственное изъятие хлеба по разверстке), делал вывод: "я, как будущий красный командир Р.С.Ф.С.Р. и мысли не допускаю, что центр дал такое распоряжение", возлагая вину за это на контрреволюционеров и белогвардейцев. (131)
Но сомнения оставались сомнениями, а приказы приказами. С осени 1920 г. местные приказы и распоряжения становятся все более и более решительными. Уфимская губпартконференция тогда же потребовала от партийцев мобилизации сил, для того, чтобы "выкачать","выжать" хлеб до 100%. (132) Специальным приказом уполномоченного наркомпрода от 22 октября 1920 г. было приказано в местах, где будут иметь место убийства продработников, брать заложников "из среды кулацкого населения" и часть из них расстреливать. А на волость увеличивать разверстку в 1 1/2 раза. [128, С.418-419.] Приказом Краснохолмского районного комиссариата продовольствия от 29.10. 1920 г. объявлялось, что у укрывающих хлеб будет конфисковываться все имущество, а сами они "отправляются в концентрационные лагеря для принудительной работы". (133) Петровский ВРК в своем приказе в декабре 1920 г. потребовал возобновления подвоза хлеба на государственные ссыпные пункты, угрожая наказаниями, "которые применяются в военно-революционное время". (134) Конфискацией имущества за несдачу продуктов грозил приказ №11 Орского райпродсовещания, изданный 17 декабря 1920 г., "врагам трудового народа". Если же упорствовали волости или станицы, то там должна была проводиться "беспощадная реквизиция и конфискация всего имущества, живого и мертвого инвентаря". (135) В декабре 1920 г. боевым приказом № 4997 Краснохолмского райпродсовещания в районе назначался "продмесячник в целях обеспечения Красной армии, пролетариата Центра и неимущего населения района продовольствием". В случае отказа от выполнения разверстки либо отдельными лицами, либо населенным пунктом в целом, туда вводили вооруженную силу и проводили "беспощадную реквизицию всего наличия хлеба, оставляя лишь беднейшему населению и семьям красноармейцев по одному пуду на едока в месяц, не более как на два месяца." Реквизицию полагалось начинать с "кулацких элементов", строгостью в отношении их "давая понять середняку", что он должен сдавать добровольно. (136) Еще более строго устанавливались порядки приказом №1 Операционного штаба Исаево-Дедовского райпродсовещания, тогда же, в декабре, объявившим сходный месячник в своем районе. На время исполнения крестьянами было отменено вообще снабжение населения фуражом и продуктами. За действиями Советов устанавливался строжайший надзор со стороны волуполномоченных. На добровольную сдачу выделялась неделя, после чего "в действие пускаются продотряды для проведения беспощадных поголовных реквизиций". (137) Приказ №1 Особоуполномоченного Орентургубпродкома по обмолоту и вывозу хлеба в Покровском районе угрожал крестьянам, "расхитившим" необмолоченный хлеб "преданием суду" и конфискацией всех имеющихся запасов хлеба. (138) Изобилие угроз и изобретение новых и новых кар говорят о резком похолодании в отношениях коммунистической власти и крестьянства региона. Отчеты о продработе говорят о том, что "заготовительная работа приняла вид исключительно репрессивного характера". (139) Теперь исчезает даже подобие диалога: никто не пытается разъяснить крестьянам проводимую политику, никто не учитывает специфики крестьянских воззрений и традиций. Определяющим становится подход к сельскому населению с позиции силы, диктующей свою волю. Так, в циркулярном письме ко всем укомам РКП(б), волостным, сельским коммунистическим ячейкам Уфимской губ. подчеркивалось, что "недостаточно энергичные меры по изъятию продуктов могут убедить крестьян, что можно нарушать безнаказанно требования Советской власти". (140)
Ставится задача запугать крестьян, привести их к покорности страхом. Когда 29 декабря 1920 г. операционный штаб Исаево-Дедовского района получил извещение об отказе населения от разверсток в южном подрайоне, то было решено "избрать одно из самых реакционных кулацких селений сопротивляющихся к сдаче государственной разверстки...и произвести поголовную беспощадную реквизицию населения, дабы дать урок всему населению южного подрайона." (141)
Крестьянам даже пытались навязать чуждые им нравственные принципы. Краснохолмский райкомпрод открыто предлагал становиться доносчиками, суля за это дополнительный паек, при этом низкое дело - донос - оценивалось как достоинство: "Граждане, указавшие на соседа, укрывающего хлеб, берутся на учет как честные граждане (!!!)" Нам кажется весьма показательным, что этот приказ было велено "вывесить на видных местах и объявить на общих собраниях граждан", а также вменялось "в обязанность всем Советским работникам, Коммунистам, объявлять везде и всегда [подчеркнуто нами - Д.С.] крестьянам". (142)
Естественно, крестьянство не оставалось пассивным. Новые меры властей - "твердо-настоятельно-революционные действия", как они были названы в одном из приказов (143) - неизбежно стимулировали поиск крестьянами новых способов обходить запреты и ограничения. А это, в свою очередь, вело к новому витку, дальнейшему усилению репрессивного момента. Еще одним подтверждением этому явился постоянный и неуклонный рост численности и изменение характера продотрядов.
Еще в мае 1918 г. по декрету, утвержденному ВЦИК, Наркомпроду предоставлялось право "применять вооруженную силу...в случае оказания противодействия отобранию излишков хлеба или иных продовольственных продуктов". [113, С.60.] С ростом "противодействия" росло и число вооруженных отрядов наркомпрода. Только в январе-феврале 1918 г. в Уфимской губ. в реквизиционных отрядах было 850 чел., кроме того, 400 чел. при Белебеевской продуправе, 300 - при Бирской. [73, С.45.]
Продармия на территории Советской республики на май 1919 г. составляла уже более 30 тыс. чел. Заготовкой хлеба в южноуральском регионе занимались разные организации - это и отряды губернских военно-продовольственных бюро, и самостоятельные отряды из центра, и органы снабжения армий. (144) Деятельность их была несогласованна между собой. Обобщенных данных по Оренбургской и Уфимской губерниям на 1919 г. нет. [113, С.162.] Известно, в частности, что в Оренбургской губ. к концу 1919 г. действовало 22 продотряда. (145) В 1-й пол. 1920 г. в Уфимской губ. действовали петроградский продотряд и еще 50 отрядов военно-продовольственного бюро. (146) В ноябре в Башреспублике насчитывалось 460 вооруженных продармейцев, 565 невооруженных. В Челябинской губ. 1960 чел. (147) Практически все исследователи отмечают, что с весны 1920 г. происходит милитаризация продорганов, идет военная постановка работы. [См., напр.: 73, С.108.] И речь идет не только об утверждении военной дисциплины в отрядах. Если в 1919 г. продотряды должны были вести агитацию, то теперь речь идет исключительно о насилии. Уфимский губпродком, например, принял специальное решение, что принудительное отчуждение "должно осуществляться посредством организации особых реквизиционных отрядов из вооруженных сил численностью примерно от 10 до 15 человек". (148) Деятельность их планируется как военная операция - так, сообщение из Стерлитамака в наркомат гласит: "надо 4200 штыков (!) минимум... срочным порядком выслать три тысячи откуда угодно иначе кампания (!) будет вновь проиграна". (149)
Сходные требования на вооруженную силу направляли губкомпарты и губпродкомы других территорий региона. Оренбургская губ. просила 1300 чел., Челябинская и Уфимская - по 1900. (150)
Уфимский губком в конце 1920 г. располагал отрядами до 2400 штыков, отрядами военпродбюро (500 чел.) и специальными кав.частями до 265 сабель - как было сказано на пленуме губкома, именно им приходилось осуществлять "наиболее суровые меры воздействия". (151)
Работники продовольственных отрядов стали особой кастой в структуре партийно-советского аппарата. (152) Особый статус их не был определен ни в одном обобщающем документе, он оформлялся постепенно путем все большего расширения их прав. На наш взгляд, показательным являлся приказ ВЧК №25, от 29 января 1921 г. Он запрещал чекистам "непосредственно вмешиваться" в продработу. "Расследование действий продработников в селениях, где ведется работа с отрядом, и в период подготовки таковой, а также в соседних с ними селениях, производить только негласным путем,... и в исключительных случаях, дабы не подрывать авторитет продработников в глазах населения." Рекомендовалось "особо-осторожно" относиться к жалобам на действия продработников - "имея в виду естественное недовольство населения продработой". Практически запрещались аресты продработников "по подозрению" и "по мелким, не носящим явно преступного характера преступлениям". Особым пунктом приказывалось "всеми мерами бороться с травлей продработников, не нервировать их мелкими или необоснованными обвинениями и жалобами, и убивать этим их энергию". (153) Теоретически продотрядовцы должны были вести агитацию, демонстрировать силу, охранять вывозимый хлеб и при необходимости применять насилие. В "инструкции по изъятию излишков хлеба" для продотрядов Башкирии была подробна расписана методика работы: "Прибыв в селение, отряд созывает сход, на котором политический комиссар отряда или политком объявляет падающую на данное село разверстку, во вступительной речи объясняет населению все значение хлебной монополии, всю государственную важность значения ссыпки хлебов и необходимость ссыпки, указывая особенно, что только сдавшие свои излишки получат товары.
В случае согласия со стороны населения к сдаче хлеба отряд договаривается о сроке сдачи, давая при этом не более 10 дней, имея в виду обмолот хлеба, при получении согласия со стороны населения к сдаче хлеба и не оставляя отряд в бездействии Комиссар отряда выделяет часть отряда со своим помощником в соседнее селение, где производит ту же операцию, т.е. созывает сход и т.д. Назначая срок, Комиссар отряда внимательно следит за выполнением населением договора, в случае умышленного нежелания или явного затягивания, если население не приступает к сдаче хлеба, Комиссар отряда созывает вторично сельский сход, на котором вторично объясняет необходимость сдачи хлеба и дает срок одни сутки, в течении котор[ого] население должно приступить к вывозу хлеба.
По истечении этого срока Комиссар отряда, убедившись в нежелании населения к сдаче хлеба, созывает сельский сход уже в третий раз, на котором объявляет населению его нежелание в сдаче хлеба и последствия, которые вытекают из этого нежелания, и приступает к решительным мерам, а именно: выбирает несколько домохозяев, особенно упорствующих, состоящих из явно зажиточных кулаков, производит тщательный обыск во всем хозяйстве и конфискует до последнего зерна.
Прибегать к таким мерам следует к последней мере, т.е. решительными мерами, следует прибегать очень и очень осторожно, дабы тем самым не вызвать волнения среди населения и нежелательных последствий от подобных мероприятий, лишь тогда, когда комиссар отряда убедится, что средства к мирному изъятию исчерпаны". (154)
Нет оснований полагать, что инструкции продотрядам в соседних губерниях принципиально отличались от этой. Однако, воплощение данной инструкции в жизнь, естественно, натыкалось на трудности. Насколько это получалось - хорошо видно из отчетов. Показательным нам кажется сообщение военкома Черкасова из Челябинской губ. Он писал, что был назначен в Коскольскую волость "старшим продотрядчиком по разверстке хлеба": "Прибыв с отрядом к месту, который состоял из 21 человека, первым долгом я собрал собрание граждан и объяснил в каком положении со дня Октябрьской революции мы находились, и указывал на экономическую разруху и так же кончая текущим моментом, заявил, для какой цели я прибыл в волость и какая цифра пала разверстка на волость. Граждане во время митинга, когда не касался вопрос о разверстке, вели себя хорошо, слушая речь, но когда вопрос коснулся о хлебе и о той цифре, какую они должны выполнить, послышались прения, стали раздаваться крики "Долой оратора с трибунала". Но несмотря ни на что я все таки стоял на своем. И так около двух недель велись такие собрания. По моему мнению, я думал воздействовать на массу морально, но морального результата не получилось никакого. Тогда пришлось с моей стороны прибегнуть к силе, т.е. разослать отряд по поселкам и приказал выгонять во что бы ни стало, вывозить хлеб и прием этот подействовал, хлеб был вывезен в неделю на ссыпной пункт." (155)
Практика неизбежно подводила продотрядчиков к выводу, что выполнить поставленные задачи они смогут только силой. О нежелании продработников принимать "меры к успокоению крестьян", давать разъяснения и т.п. такой источник, как сводки ЧК, сообщал с удивительным постоянством. Угрозы арестами, конфискациями, расстрелами и проч. были массовыми и в середине, и в конце 1920 г., и осенью 1921 г. (156)
Все более и более действия продотрядов приобретают характер, напоминающий действия оккупационных войск на враждебной территории. Убеждения, разъяснения, агитация остаются в прошлом. Действия продотрядчиков в этот период были практически неконтролируемыми. (157) Агенты райпродкомов получают право ареста - чекисты отмечали случаи поголовных арестов местных Советов. Арестовывались и отдельные крестьяне. (158) Столкнувшиеся с эскалацией бессмысленного насилия, крестьяне Порфирьевской волости Белебеевского у. спросили у комиссара продотряда, почему ничего взамен хлеба им не дают. На это они получили ответ: "не давали бы, кто вас заставлял. Я бы пулеметами и штыками взял, а если кто будет упрекать, то всех заморю голодом". (159)
Жесткость продотрядов дала желаемый результат. Именно "чрезвычайным напряжением продовольственных органов" объясняла успех выполнения задачи сводка Челябинского ЧК за вторую половину февраля 1921 г. (160) И именно продотряды становятся главными поставщиками продуктов. В продкампанию 1920/1921 гг. исключительно их силами было заготовлено в Челябинской губ. 51% хлебофуража, 36% картофеля, 16% мяса. В Уфимской - соответственно 38%, 49% и 41%. (161) Правда, в уже цитированной сводке Челябинского ЧК признавалось, что успех достигнут исключительно "путем чрезвычайного выкачивания хлеба местами у крестьян до последнего зерна", но это никого не беспокоило. (162)
И сколько бы не говорилось и не писалось руководителями партии и государства о высокой благородной миссии продотрядов и потому необходимости строгого отбора туда людей, на местах все было значительно проще. Многие увидели в продотрядах возможности для самообеспечения, благо статус продовольственника делал человека практически неуязвимым и никому не подотчетным. Сами отряды обеспечивались, естественно, из собранных продуктов. Нередки были случаи злоупотреблений и в этом отношении. В частности, чекисты сообщали, что в Куртамышском районе уполномоченный райпродкома реквизировал у крестьян шерсть, из которой тут же были скатаны для продармейцев его отряда валенки. (163) В местечке Лебяжьем Курганского у. среди служащих практиковалось распределение между своими собранных по разверстке яиц, под предлогом того, что они якобы уже испортились. (164) Уфимский губком отмечал, что отряды "забрасывались на месяцы (3-4) в деревни без газет, без инструкций. Товарищи, предоставленные себе, летели по наклонной плоскости, распускались, занимались выпивкой и самочинно принимались реквизировать у населения все, что им нравилось". (165)
Чекистские отчеты пестрят сообщениями о проявлениях жестокости со стороны продотрядников. Мер по ним не было принято никаких. Так, в Травниковской ст. Миасского уезда продотряд отобрал у крестьянки один последний фунт масла, 2 фунта шерсти, последний фунт муки, несмотря на то, что крестьянка, стоя на коленях, просила не отнимать последнего. (166) В январе 1920 г. в Белебеевском уезде возмущенной толпой бедняков и середняков были убиты комиссар и двое продотрядовцев, после того, как комиссар объявил о закрытии местного базара и приказал присутствующим сдать немедленно и добровольно все продукты в распоряжение продотряда. [73, С.118.] Сотрудник штаба 92 стрелковой бригады внутренней службы А.Комлев в жалобе сообщал о действиях агента Орского продсовещания Писарева. Им устраивались повальные обыски, причем "выгоняли людей на мороз в чем они были." В итоге у крестьян отобрали вообще весь хлеб. Старик 75 лет, встав на колени, просил не забирать последнее, но "т.Писарев ответил только старичку пинком в рыло, который от горести залился слезами, напоминая, что мол, говорят, в Советской Республике не пинают и не бьют, оказывается наоборот, для нас, темных крестьян, все могут учинять". (167)
И все же самой показательной, на наш взгляд, буде
