Урожай-2000

В некотором царстве, некотором государстве была обильная земля и совсем не было порядку, как то заметил остроумнейший из ее летописцев. Земля исправно родила из года в год, народ же, ее населявший, был голоден, бос и малокультурен. Правители правили, бунтовщики бунтовали, народ безмолвствовал, но ничего не менялось. Лучшие умы государства затупились, пытаясь постичь такой порядок вещей, что дало повод тишайшему из поэтов той земли сочинить тезис об ее умонепостигаемости.

Причина умонепостигаемости лежала в том, что земля сия была в общем мироустройстве контрольною делянкою, на которой, в отличие от других делянок (называемых опытными), дикая растительная, животная и социальная жизнь происходила сама по себе. Никто ею не управлял, никто не направлял и не ставил над нею экспериментов, что само по себе уже было грандиознейшим экспериментом мироздания, ибо все то, чего с дикой жизнью не делали извне, она проделывала над собою сама. А потому всякий правитель сей земли, заступая в должность, получал знамение.

Каждый из правителей перед упомянутым заступлением отлично знал, чего он хочет и что сделает. Но заступив, совершенно терялся и начинал делать вовсе не то, что собирался, и не то, что ему советовали, и не то, что следовало бы, и уж совсем не то, что можно вообразить в рамках здравого смысла.

Все дело в том, что после коронации, или заседания боярской Думы, или Президиума Верховного Совета, или инаугурации, когда новоиспеченный правитель приходил в себя и взволнованно, как новобрачная, пытался осознать, что же с ним такое случилось, на стене его спальни проступали горящие буквы. Одни правители звали охрану, другие крестились, в ужасе вспоминая "мене, такел, фарес", третьи пытались сбить пламя одеялом. Невзирая на эти мероприятия, пламя не угасало, а только расползалось на всю стену грозным предостережением:

"НИЧЕГО СДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ".

Правители по-разному воспринимали его. Иные игнорировали, как самый решительный из ее государей, именем Петр, иные соглашались, как самый нерешительный, именем Николай, но кончалось это обычно одинаково: большой кровью. Правители продолжали править, земля – родить, народ – голодать и безмолвствовать, и ничего не менялось. Пока, наконец, хитрейший из правителей той земли, именем Владимир, не догадался, что вся беда оттого, что земля родит. Ибо землю надо пахать, сеять, орошать и снимать урожай, который в итоге обходится гораздо дороже, чем закупки оного в других землях. То град, то засуха, то саранча, то заморозки, техника ломается, живая сила пьет по-черному, стало быть, надо просто покупать все за границей. Землю взять измором, а привычку к ее обработке искоренить. Деньги же следует брать в долг, отдавать со следующего займа, а еще лучше – объявить дефолт и не отдавать совсем ничего.

С тех пор землю стали морить, а земледельца отучать от его вредной привычки. С урожаями боролись: в этой земле издавна всякий аграрный труд воспринимался как страдание, "страда", борьба, война и прочая неприятность. Запевая "это есть наш последний и решительный бой", люди выходили на поле брани. При хитрейшем правителе отняли у земледельца борону и лошадь. Аграрии, однако, продолжали пахать, а земля – родить. Тогда землю отняли, поделили, а поделенное снова отняли. Земля не поняла и продолжала свое. И ничего ей не делалось.

При свирепейшем правителе отнимать было уже нечего. Потому стали бороться с земледельцами, усиленно сажая их, стреляя и моря голодом. Оставшимся дали по рукам и строго-настрого приказали сидеть, не рыпаться, а еще лучше – сдохнуть. Многие послушались. Земля, тем не менее, продолжала родить. Тогда настроили на сей земле вонючих и вредных производств, для коих стали из нее выкапывать все, что можно. Замусорили ее, раскопали и бросили, закоптили и отравили, залили кровью на три локтя. Земля стонала, но продолжала родить. Может, и перестала бы, наконец, но тут скончался свирепейший.

За ним воцарился простодушнейший. Землей он распорядился просто: на негодных землях посадить нужное, на хороших – невозможное, причем и то, и другое обильно залить ядохимикатами. Это был самый простой и умный план из всех: негодные земли давали чрезвычайно тощую пшеницу, на хороших росли южные культуры, чахлые, изнемогающие и грустные, как выпускница университета, приехавшая учительствовать в деревню. Выжившие земледельцы сбежали от этих нововведений в города, а те, что остались, запили втрое против прежнего. Земля, однако, продолжала родить.

Благостнейший правитель стал решать эту проблему просто: он не стал ее решать. Получив откровение, что ничего сделать нельзя, он и не стал ничего делать. Главное для него было, чтоб не было войны. При нем все пошло именно так, как должно идти на контрольной делянке: все делалось само по себе. Вонючие и вредные производства задымили небо, завоняли леса, загадили реки и озера. Ядохимикаты отравили почву. Земледельцы спились. Войны, правда, не было, и земля по-прежнему родила.

Цивилизованнейший из правителей, получив знамение, поразился. Земля все еще родила, как ни боролись с нею, и родила не только хлеб, почти уже изведенный, но и смородину, и яблоки, и сливы, и виноград. А земледелец был по-прежнему жив, гнал себе из этих плодов земных самогон, благодушествовал и не собирался исчезать как класс. Вознегодовал цивилизованнейший, и в одночасье исчезли с лица земли и виноградники, и яблоневые сады, и вишневые, и сливовые, и черноплодные кусты, и даже ни в чем не повинные крыжовенные посадки. И стало лицо земли старым, некрасивым и морщинистым. Земледелец же махнул рукою и стал гнать самогон из подручного, ни на что уже не пригодного сельхозинвентаря: лопатовку, мотыговку и граблевку. Земля повздыхала, но продолжала родить. Тогда над нею бабахнул взрыв, отчего родить она стала двухголовые грибы и ядовитую землянику размером с тыкву. Впрочем, родить не переставала, и даже вдвое противу прежнего.

Предпоследний правитель, непредсказуемейший, почти довел дело до конца, полностью воплотив в жизнь давно придуманную схему: сами не работаем, еду покупаем, деньги берем в долг, долгов не отдаем. Земледельцы, наконец, перевелись: иные умерли от старости, иные от пьянства, иные переквалифицировались в коммерсанты. Земля, брошенная без попечения, покрытая мазутом, ржавым железом и радиоактивными отходами, шлаком, пылью, битым стеклом и смятым пластиком, бытовым мусором и просто матом, отчего-то по-прежнему продолжала родить. На борьбу с катастрофически высокими урожаями были брошены все силы. То есть все, кто имели хоть какие-то силы убрать этот урожай, были брошены без техники, денег и горючего. Газеты из года в год с надеждой предполагали, что зимой будет голод, но большого голода так и не было.

Тогда создали Аграрную партию в надежде таким образом отвлечь немногочисленных уцелевших аграриев от земли. Аграрии дрались между собою и с другими за влияние в парламенте, кресла, столы и таблички на дверях, затем собрались восстанавливать каких-то железных истуканов, не столь давно поверженных, всеми силами оттаскивая земледельцев от земли. Она, вздохнув с облегчением, произвела на свет очередной урожай. Прожженейшие предлагали всю землю продать, чтобы было на что покупать еду. Радикальнейшие – отдать ее всю под рекламную площадь. Угрюмейшие ни того, ни другого не позволяли, а предлагали снова все отнять и поделить. Отнято и поделено же было столь многократно и безрезультатно, что всем эта процедура порядком надоела. Тем паче, что ничего от этого не менялось и земля все так же родила.

Глядишь, еще два-три года, и она поняла бы, чего от нее хотят, и усохла бы, но тут непредсказуемейший подал в отставку. Он лучше всех понял, что сделать ничего нельзя, и многолетнее ничегонеделание страшно утомило его.

За ним пришел долгожданнейший, облеченный народным доверием и сгибающийся под тяжестью возложенных на него надежд. "Ничего сделать нельзя", – прочел он огненные буквы на своей стене и задумался. "Не может быть, чтоб нельзя, – сказал он сам себе. – Это все оттого, что был хаос. Должен быть порядок". С тех пор долгожданнейший стал сам ездить по полям и половину повытоптал. Подстригал пшеницу и подравнивал рожь, калибровал картофель, проводил совещания и давал указания. Стоило же ему только воротиться домой, как все зарастало. На другой день, едва выехав за черту столицы, он снова видел тот же хаос: порядок был порушен, картошка была неодинаковая, земледелец валялся хмельной и пел похабные песни, земля же исходила изобилием.

"Надо что-то с этим делать, – сказал долгожданнейший себе под нос, – Премьера бы ко мне. Порядок будем наводить". Не успел он это произнести, а соответствующие службы вызвать премьера, как прямо из пола у ног долгожданнейшего выросла огромная спелая фига. Вождь сорвал фигу и задумчиво вкусил. В нем совершалась внутренняя работа.

– Приятного аппетита, – пожелал премьер, сохраняя на лице выражение деловитой независимости. – Станем упорядочивать?

– Накося, выкуси, – дружелюбно предложил долгожданнейший, протягивая ему спелую фигу. В это время потолок кабинета разверзся, и в трещины свесилась гирлянда винограда "дамские пальчики".

Премьер откусил от фиги, потом доел ее до конца, и лицо его озарилось. Оставив папки с важными бумагами, он стремительно направился к шкафам вишневого дерева, быстро покрывавшимся листвой, кружевными цветами и рубиновыми ягодами. В коридоре охрана кидалась спелыми манго.

Спустя неделю всякий подъезжающий к столице был бы потрясен, но к ней попросту никто не подъезжал. Народ лежал в огородах под раскидистыми малосольными огурцами, распевая песни. В рот лежащим валились помидоры, зеленый лук и молоденький чесночок. В полях стеной стояли пшеница, рожь и ячмень. В густых овсах сидел депутат парламента, известный непримиримостью, бровями и рабочим происхождением, хватал медвежьими лапами овес и высасывал сладкое овсяное молочко. Вице-спикер Думы с визгом обтрясала мощную сливу, увешанную плодами и остальными вице-спикерами. Над гречихой весело жужжала Аграрная партия.

Столицу скрывали заросли фруктовых садов, над башнями Кремля вился усатый горох. Золотистое облако пчел колыхалось над городом. Долгожданнейший бродил по древним палатам, околачивая груши. Правительство объедалось малиной. Фракции Госдумы разделились по интересам: яблочники объедали белый налив, красные – смородину, либеральные демократы – клубничку. В министерствах обрывали гуаву, апельсины, ананасы и папайю. На потолке Андреевского зала горела надпись:

"ТЕПЕРЬ НИШТЯК".

Ее никто не видел, ибо она была скрыта густыми зарослями банана и авокадо.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



double arrow
Сейчас читают про: