Снова в Саратове

После преступного расстрела Июльской демонстрации питерского пролетариата и революционных солдат и матросов положение нашей партии и революционного пролетариата было крайне тяжелым и опасным.

Контрреволюционные силы подняли голову, громили наши газеты, организации, травили наших вождей во главе с товарищем Лениным, организовали гнусную клевету на партию, обвиняя ее и наш ЦК, вопреки фактам, что партия, ЦК и Ленин организовали заговор и якобы готовили вооруженное восстание в июле с целью свержения правительства. Между тем и правительству и его подлым лакеям — меньшевикам и эсерам было достаточно извест-

но, что движение это было стихийным, что массы, доведенные до отчаяния вероломной империалистической политикой правительства буржуазии и помещиков, авантюристическим наступлением на фронте, погубившим многие десятки тысяч жизней солдат, выступили на улицы Петрограда, чтобы побудить эсеро-меньшевистское большинство Советов взять власть в руки Советов и коренным образом изменить всю политику.

ЦК нашей партии во главе с Лениным доказывал массам нецелесообразность и несвоевременность этого выступления, но, когда массы стихийно вышли на улицы, наш ЦК, ПК и вся Питерская организация, как истинно революционная партия, пошли с массами, были с ними до конца и вносили организованность в их ряды, переводя движение и демонстрацию на мирные рельсы. Если бы партия и ЦК большевиков не взяли бы это стихийное движение в свои руки, то кровавых жертв правительственных палачей и потоков крови было бы во много раз больше, чем было, чего так добивались провокаторы буржуазии, ее правительства и особенно контрреволюционные генералитет и офицерство.

Из Питера контрреволюционный «гром» докатился к нам на места, в том числе в Саратов.

Буржуазия, черносотенцы, кадеты при помощи своих оруженосцев-меньшевиков и эсеров организовали дикую травлю нас, большевиков, на площадях и улицах, особенно у Крытого рынка и Народного дома. Там, где бывали революционные митинги, теперь собирались для шельмования большевиков, обзывая нас шпионами, изменниками родины и т.п. Мы группами ходили туда, выступали, ввязывались в споры, кончавшиеся часто зверским избиением нас — большевиков. К чести Саратовской организации, в том числе ее военной организации, надо сказать, что, несмотря на травлю, попытки применить репрессии, в особенности к нам, солдатам, саратовские большевики в этот тяжелый для партии период еще более усилили свою борьбу за идеи, политику, линию нашей партии с меньшевиками и эсерами, и это сказалось на поведении и крепких политических настроениях саратовских рабочих, солдат.

Вообще, несмотря на реакцию после июльских событий в Петрограде, в течение всего июля в гарнизоне шла, не утихая, острая политическая борьба против правительства, в особенности против приказов правительства Керенского об отправке целыми полками, а не маршевыми ротами на фронт и об отпусках на сельхозработы. Разумеется, эти вопросы, подымавшие солдат на дыбы,

связывались нашими организациями в частях с политическим положением в стране и с общей антинародной политикой Временного правительства.

В середине или во второй половине июля к нам в Саратов приезжал товарищ Куйбышев. Я не только познакомился с ним, но и с удовольствием организовал и слушал его лекцию в «Маяке» «Революция и контрреволюция» — речь шла об июльских событиях. Но кроме лекции у него, конечно, был более деловой серьезный разговор о партийных делах в городском и губкомитете партии. Тогда-то я впервые познакомился с будущим моим близким другом Валерианом Куйбышевым.

Эсеры и меньшевики начали действовать с репрессий по отношению к военным большевикам, и прежде всего они взялись за мою персону.

Еще задолго до этого они развернули «снизу» кампанию травли Кагановича. То, что вожакам самим было несподручно, они возложили на свои «низы». Еще до моего отъезда на конференцию в Петроград они вели кампанию обвинения Кагановича в срыве приказов правительства и предания его суду. Эта кампания, которую возглавили рьяно эсеры, унтер-офицеры Быков, Шубин, Рябов и другие из моего 92-го полка, особенно развернулась во время моего пребывания в Петрограде. Когда я вернулся из Петрограда, была сделана попытка осуществить их план: в день моего приезда меня арестовали по распоряжению полкового командования. В ответ на мой протест они предъявили мне обвинение в самовольном отъезде в Петроград. Но из этого обвинения у них ничего не вышло, так как я имел разрешение от военной секции Совета, которое я перед отъездом предъявил ротному командиру. Попытки опорочить этот документ тем, что он подписан не председателем, а членом бюро Соколовым (большевиком), не имели юридического обоснования, потому что и член бюро имел право выдать такой документ. Они вынуждены были под давлением большевистских членов Исполкома Совета освободить меня.

Однако и после этого они не переставали вести свою кампанию против меня, но им было трудно осуществить свою цель, не нарушая элементарных норм, так как я был членом Исполнительного Комитета Совета. Кроме того, они должны были считаться с тем, что я был членом губернского бюро Советов крестьянских депутатов, которое было связано с крестьянством. В этом бюро мы, большевики, пользовались серьезным влиянием. Секре-

тарем его был большевик Куликов, член нашей военной организации и ее комитета.

После митингов в пулеметных полках и в 92-м полку и моего участия в демонстрации меня вновь арестовали. Протест большевиков в Исполнительном Комитете, возмущение в гарнизоне заставили эсеров и меньшевиков изменить меру пресечения моей деятельности в гарнизоне, и в срочном порядке командование полка включило меня в список «вне очереди» формируемой и отправляющейся на фронт маршевой роты. Это были уже последние дни моего пребывания в Саратове.

Наступил день отправки. На площади перед вокзалом собралось много солдат гарнизона — это наши большевистские ячейки по согласованию с Комитетом решили превратить эту «внеочередную» отправку маршевой роты в политическое действие и организовали большой митинг на вокзальной площади. Пришли не только большевики, но и сочувствующие и много солдат беспартийных. Были частично и рабочие, в первую очередь железнодорожники, с которыми я был особенно связан, хотя тогда я и не думал, что стану железнодорожником. На месте оказался и военный оркестр, который, когда маршевая рота подошла к площади, заиграл «Марсельезу». Комитет нашей военной организации в полном составе был на месте и предложил открыть митинг. Митинг открыл член Комитета военной организации товарищ Соколов. В краткой речи он указал на особенность этого митинга, говорил о моей работе в связи с борьбой нашей партии за дело рабочих и солдат. Выступали еще несколько солдат, которые гневно костили буржуазию, помещиков и Временное правительство и также говорили о моей работе и борьбе в Саратовской военной организации. После них выступил я.

Обстановка была напряженная, я, конечно, волновался. Помню, что я говорил горячо, говорил о Саратовском гарнизоне, о рабочем классе Саратова, о военной организации и Саратовской общепартийной организации, благодарил их за помощь, поддержку и школу совместной борьбы.

Особенно сосредоточил огонь по эсерам, меньшевикам, по всей буржуазной контрреволюции, поднявшей голову после июльских событий в Петрограде и думающей, что она уже побеждает. «Но, — сказал я, — какую бы опору они ни имели в нынешнем правительстве, победы им не видать — рабочие и солдаты их не поддерживают».

Бодро, воинственно закончился митинг; люди не расходились, но нам пришло время размещаться по теплушкам. Я тут же сфотографировался с моей женой Марией Марковной, которая пришла вместе с работниками профсоюзов. Вместе с членами Комитета военной организации я направился к вокзалу. Вдруг ко мне подходит командир маршевой роты и говорит: «Вы должны зайти в кабинет коменданта станции». Там я застал человека, отрекомендовавшегося представителем военно-следственных органов, и представителя нашего полка, которые мне заявили: «Приказом соответствующих органов вы арестованы, вас мы не можем отправлять в общем вагоне с солдатами, вас отправят как арестованного в отдельной теплушке в этом эшелоне». На мои протесты и требования объяснений и соответствующих документов эти господа никаких объяснений не дали, повторяя, как попугаи, одну и ту же фразу.

Командир роты предложил сам препроводить меня в арестантский вагон, дабы не наделать суматохи на вокзале. Ожидавшие на платформе мои товарищи по военному комитету, узнав о моем аресте, хотели тут же поднять шум, протест, устроить нечто вроде демонстрации. Особенно волновались товарищи Россомахин и Соколов, но я им сказал, что этого не следует делать, во-первых, потому, что это истолкуют как сопротивление военным властям и пришьют новое дело, а в настоящий момент, после июльских событий, это вредно для парторганизации; во-вторых, по существу из этого ничего не выйдет, меня все равно не освободят и препроводят в предназначенный для меня «особый» вагон. Когда они сказали: мы сейчас же пойдем в Исполком, в военную секцию, заявим протест и поднимем бучу — я им сказал, что это правильно, протест нужно заявить, потребовать и выяснить обоснования ареста. Нужно, чтобы и в гарнизоне это знали, — это может оказаться хорошим поводом для политической агитации. Но по существу мое положение от этого не изменится, так как эсеро-меньшевистские хамелеоны видели это и давно задумали. Не сумев засадить меня в тюрьму в Саратове, хотя и пробовали, они организовали этот арест на экстерриториальной территории железной дороги. Теперь, скажут они вам, мы, мол, ничего сделать не можем, наша власть там не распространяется. Я также просил членов комитета и лично товарища Мальцева немедленно сообщить о моем аресте и отправке с маршевой ротой в Петроград Всероссийскому бюро при ЦК и лично товарищу Подвойскому.

С «любезного» разрешения моего конвоира — командира мар-

шевой роты — я тепло попрощался с моими товарищами, с моей женой Марией, которая, хотя и видала виды, как старый большевик, в данном случае была, конечно, очень расстроена таким финалом. Я ее, как мог, успокоил, мы попрощались, как любящие друг друга люди и как товарищи по борьбе.

Так я в арестантском вагоне покидал полюбившийся мне Саратов, обогативший меня новым опытом борьбы за победу моей родной партии, которой я со своей стороны отдавал все свои молодые кипучие силы.

Здесь я, в заключение этого раздела, хочу с особой силой подчеркнуть, что нельзя думать, что все это легко далось, дескать, солдаты стихийно сами пришли к большевикам. Никогда стихийное настроение и движение, каким бы положительным оно ни было, точно так же, как и благоприятные объективные условия, сами по себе не приводят, не приводили к победе без сознательной, организующей идейно-политической силы партии — и именно такой действенной, активной, построенной на основе великой теории марксизма-ленинизма была наша героическая партия большевиков.

Буржуазным, враждебным Октябрьской революции извратителям ее истории никогда не понять, в чем главная сила нашей партии, сумевшей в борьбе за армию российскую разбить всех кадетских, эсеровских, меньшевистских претендентов на господствующее влияние в армии, да не только претендовавших, но и имевших это господство почти монопольно, особенно в первые месяцы революции.

Тем более не понять этого нынешним международным извратителям Советской истории — прислужникам империализма, прикрывающимся фальшивой мантией ученых, которые жульнически, ненаучно выдумывают «теории», объявившие Октябрьскую революцию «солдатским бунтом». Но эти господа так и не смогли ответить на вопрос, почему же всем политическим партиям России, боровшимся за руководство армией, не удалось удержать за собой эти массы, а партия большевиков, загнанная в подполье, обвиненная после июльских событий во всех тяжких грехах, которые способны были придумать провокаторы и грязные клеветники, сумела в короткий срок повести за собой многомиллионные массы солдат и матросов на штурм капитализма, на социалистическую революцию. Несмотря на свое дипломированное образование, эти господа не дали, не дают и не могут дать ясного и правильного ответа не только потому, что жгучая классовая ненависть к революции осле-

пила их, но и потому, что по социальной природе своего буржуазного и мелкобуржуазного мировоззрения и вследствие этого их узкого кругозора они не в силах разобраться и понять объективные исторические законы, определившие победу социалистической революции в России и их взаимосвязь с субъективным фактором пролетарской организованности и силой большевистской Ленинской рабочей партии, ее теории, политики, стратегии, тактики и практической организации масс, в том числе и солдатских.

Правильный ответ на указанные выше «почему?» может дать только объективное понимание всех исторических условий, бурно протекавшей классовой борьбы и революционного движения, расстановки и соотношения движущих классовых сил, их политики, вытекавшей из их классовых интересов, задач революции, определяемых естественными социально-экономическими интересами пролетариата и крестьянства, в первую очередь его беднейшей части и, соответственно, солдат и матросов. Эти социально-экономические классовые интересы находили свое конкретное выражение прежде всего в таких острых, волнующих массы вопросах, как война и мир, земля крестьянам, контроль над производством, преодоление разрухи, обеспечение хлебом, обуздание капиталистов, а затем и замена эксплуататорского строя капитализма новым строем освобожденного труда — социализмом путем решения главного вопроса революции — завоевания власти пролетариатом и беднейшим крестьянством.