Недалеко по степени морального падения, которая видна невооруженным глазом у некоего подпоручика К-оя, ушли и всевозможные «околоштабные авантюристы». Они предлагали формировать партизанские отряды, а после получения денег и оружия от слишком доверчивого генерала Корнилова часто исчезали, нанося очень тяжелый удар по морально-психологическому состоянию добровольцев.
Создавалась морально-психологическая напряженность и постоянными трениями генералов Алексеева и Корнилова[835].
Ясно, что негативные моменты в морально-психологическом состоянии белых волонтеров не только подрывали их дух, но и всемерно дискредитировали саму идею Белого движения в период его генезиса.
Первый командующий Добровольческой армией генерал Корнилов, судя по воспоминаниям Деникина, понимал, что в армию попадает много «политического хлама». Борьба с ним, безусловно, велась. Но она отвлекала командование Добровольческой армии от решения первоочередных военно-организаторских задач.
Суммируя вышеизложенное, можно согласиться с синтезом генерала Деникина, знавшего Добровольческую армию с первых дней её существования: правы были и те, кто видел в армии «осененный мужеством и страданием подвиг», и те, кто видел в армии «грязь, пятнавшую чистое знамя»[836].
|
|
Таким образом, военно-политические лидеры Белого движения, призванные теоретически обосновать проблему морального духа армии и организовать работу по его укрепелению, вынужденно работали с «человеческим материалом», решительно не походившим на свой аналог времен России императорской.
Белые вожди, подобно их противникам-большевикам, уделяли большое внимание теоретическому обоснованию значимости морального духа армии для достижения победы над противником. Причем, следует констатировать, что осознание огромной значимости морального духа армии для достижения победы над противником — та сфера, где взгляды непримиримых противников в братоубийственной Гражданской войне совпадают (в первую очередь, по принципиальным основаниям). Однако концептуальные построения военно-политических лидеров Белого движения не могли не отличаться от аналогичных разработок по проблеме морального духа, авторами которых стали военно-политические лидеры советской власти.
В первую очередь, подобное обусловлено тем, что белые вожди пытались максимально придерживаться принципа преемственности идей в развитии. Они не нарушали связи времен.
Носители теоретических взглядов по проблеме морального духа армии в лагере белых — это, главным образом, боевые русские генералы, получившие блестящее образование в Академии Генерального штаба, являвшейся кузницей военных кадров высшей квалификации в императорской России (М.В. Алексеев, Л.Г. Корнилов, А.И. Деникин, Н.Н. Головин, П.Н. Врангель, Н.Н. Юденич, Е.К. Миллер, С.Л. Марков и др.). Они усвоили на высоком уровне все богатые теоретические наработки по рассматриваемой проблеме, накопленные отечественной военной наукой до 1917 года.
|
|
Современный уровень накопления исторических знаний позволяет утверждать, что важное значение вопросам морального духа армии уделяли видные государственные и военные деятели нашего Отечества: Петр I, П.А.Румянцев, А.В. Суворов, М.И. Кутузов, Ф.Ф. Ушаков, М.И. Драгомиров, Д. А. Милютин, Г.А Леер, Н.Н. Обручев, М.И. Скобелев, А.Ф. Редигер и др. Особенно стоит выделить период вторая половина XIX – начало XX в. Именно тогда русская военно-теоретическая мысль поднялась на достаточно высокий уровень анализа морального духа армии, выяснения его влияния на боевые возможности войск. Важную роль в решении этой задачи сыграли отечественные военные теоретики М.И. Драгомиров, Н.Н. Головин, Н.П. Михневич, Н.В. Медем, А.А. Незнамов, П.А. Языков и др.
Русская военная наука ставила и решала на доступном ей уровне ряд важнейших проблем использования морального духа армии как составной части всего комплекса мер, направленных на обеспечение боевых действий[837]. В ряде трудов отечественных ученых и практиков военного дела наблюдаются попытки выявить внутреннюю структуру морального духа, морального фактора, их взаимосвязь с другими факторами, определяющими ход и исход вооруженной борьбы.
Важным является то, что, в целом, военная наука рассматривала вопросы соотношения материальных и духовных сил, человека и техники в неразрывном единстве, связывала исследование морального духа с социально-политическим характером войны как части общественной науки, со всем состоянием военного строительства[838].
Между тем, революция 1917 г., и особенно Гражданская война, создали конкретно-историческую обстановку, в которой социально-политические и духовные механизмы, функционировавшие в императорской России, в том числе и в ее армии, в частности по проблеме укрепления морального духа, начали давать серьезный сбой.
Дезорганизация, внесенная в российский социум революцией, разгул анархии, разложившаяся армия, которая призвана быть оплотом любого государства, не могли не влиять негативно на морально-психологическое состояние всех слоев населения. Но, в первую очередь, — на личный состав армии и флота, измотанного кровопролитной Первой мировой войной и экстремальной ситуацией года 1917, когда некогда мощные вооруженные силы императорской России, пройдя мучительный путь лавинообразного разложения, погибли.
В такой ситуации вожди Белого дела, приняв под свое командование «человеческий материал» с его особенностями, изложенными выше, в процессе формирования из него боеспособных войсковых единиц, не сразу, но пришли, к пониманию одной важной для них истины: механическая экстраполяция основных теоретических положений, накопленных в военно-научной мысли России императорской, при разработке проблемы морального духа Белой армии и его укрепления, оказалась неуместной. Это нашло отражение в синтезе генерала Деникина, суть которого можно изложить так: Гражданская война «подчиняется иным законам, чем война народов»[839].
Следовательно, военно-политическим лидерам белых было необходимо перестраиваться на марше, базируясь на научных наработках предшественников, и внести ряд серьезных корректив в основу концептуальных построений по проблеме морального духа Белой армии и его укрепления.
Данные коррективы не затронули, между тем, концептуальных стержневых идей прошлого. Именно:
|
|
— идею российского патриотизма;
— идею необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках.
Но внутреннее содержание данных идей было наполнено и новым содержанием, возникшим под влиянием реалий безумия братоубийства в Гражданской войне. Поэтому мы вправе вести речь об особенности взглядов военно-политических лидеров Белого движения на проблему морального духа армии.
Идея российского патриотизма. Как видно, белые пошли по пути красных (или наоборот?; тут сложная диалектика), взяв на вооружение идею российского патриотизма. Здесь сходство во взглядах двух неприменимых противников и кончается. Появляются существенные различия.
Если дефиниция «социалистическое Отечество» — новообразование революции, то лозунг белых «Великая, единая, неделимая Россия» — символ веры не одного поколения русских воинов России императорской. Между тем, лозунг был дополнен еще одним символом веры, теперь уже Белой армии — «Спасение Великой России».
Такое кредо хорошо сочеталось и с правыми, и с левыми политическими убеждениями и требовало лишь наличия сильного патриотического чувства. «Ни пяди русской земли никому не отдавать, — говорил на заседании Донского Войскового Круга 20 ноября 1919 г. генерал Деникин, — никаких обязательств перед союзниками и иностранными державами не принимать ни по экономическим, ни по внутренним нашим делам... Когда станет у власти Всероссийское правительство, то оно не получит от нас ни одного векселя»[840].
Не случайно, то обстоятельство, что если контрреволюционная армия эпохи французской революции защищала идею легитимной монархии и взяла с этой целью для своего дела белый цвет — цвет королевского дома Бурбонов, то на флаге Добровольческой армии красовались не романовские цвета: черный, оранжевый, белый, а национальные (белый, синий, красный). «От нас требуют партийного флага, — заявлял 1 ноября 1918 г. генерал Деникин при открытии Кубанской Краевой Рады, — но разве трехцветное знамя великодержавной России не выше всех партийных флагов?»[841].
|
|
Разумеется, Белое движение являлось исключительно политизированным. Оно занимало историческое пространство и время, в котором кипели партийно-политические страсти. О партийно-политической консолидации в стане белых, в отличие от лагеря красных, не могло быть и речи. Это, собственно говоря, и стало одной из существенных причин краха Белого дела. Но сам факт, что белые вожди в концепцию формирования высокого морального духа армии изначально положили идею российского патриотизма в классическом его понимании, свидетельствует об их стремлении не нарушать святую связь времен
Позже, после окончания Гражданской войны, видный русский философ и общественный деятель И.А. Ильин в статье «Белая идея» писал: «...неправда... будто белое дело «сословное» и «классовое», дело «реставрации» и «реакции». Мы знаем, что есть «сословия» и «классы», особенно сильно пострадавшие от революции. Но ряды белых борцов всегда пополнялись... совершенно независимо от личного и сословного ущерба, от имущественного и социального убытка. И в наши ряды с самого начала становились и те, кто все потерял, и те, кто ничего не потерял и все мог спасти. И в наших рядах с самого начала были... люди самых различных сословий и классов, положений и состояний; и притом потому, что белый дух определяется не этими вторичными свойствами человека, а первичным и основным — преданностью родине. Белые никогда не защищали... ни сословного, ни классового, ни партийного дела: их дело— дело России. Родины, дело русского государства» [842].
Если отбросить некоторый пафос, свойственный произведениям великого философа Ильина вообще, то, с точки зрения современного уровня накопления исторических знаний, с ним можно согласиться.
Но ведь и красные, что было доказано выше, являлись патриотами социалистического Отечества. А противоборствующие стороны обвиняли своих оппонентов в отсутствии патриотизма (!).
Непримиримые противники приводили весомые, с их точки зрения, аргументы. Белые обвиняли красных, особенно после Брестского мира, в связях с Германией, в которой императорская Россия находилась в состоянии войны. Красные переложили на плечи белых ответственность за иностранную военную интервенцию.
Не претендуя на роль изрекателя истин в последней инстанции, попробую все-таки высказать свою точку зрения.
Относительно связей правительства большевиков с немцами после Брестского мира можно заметить следующее. Весьма дискуссионной представляется, например, позиция генерала Деникина о том, что Белое движение — «протест против Брест-Литовского мира и распродажи России». Для белого вождя такой мир — «мир поражения, мир распада»[843], ибо большевики, заключив его, «подвергли Россию невиданному уничтожению». Деникин с искренней горечью писал: «Никогда еще в русской истории представителям страны, какими в дни величайшего ее падения явились последовательно господа Бронштейн-Троцкий и Брильянт-Сокольников не были столь безразличны ее интересы»[844]. Он также утверждает, что большевики заключили Брестский мир, так как не хотели повременить с Гражданской войной.
Мы имеем дело с глубоко субъективными тезисами [845], а вопрос о Брестском мире намного сложнее, чем его трактует генерал Деникин Он, например, не пишет о том, что большевики никогда не скрывали похабного, унизительного характера Брестского мира. Мира, с точки зрения современного уровня накопления исторических знаний, ставшего неординарным стратегическим ходом, благодаря которому правящая партия большевиков спасла молодую Советскую республику от гибели.
Однако здесь у меня возникают проблемные вопросы: если «левые коммунисты» захлебнулись в той ситуации в революционном угаре, то почему бы многим бывшим царским офицерам, имевшим психологию государственников, не оскорбиться после Брест-Литовска и не попытаться поправить дело силой оружия?
Почему же тогда так мало офицеров влилось в ряды Добровольческой армии в первые дни ее формирования?
На такие вопросы нельзя дать однозначных ответов. Думается, здесь есть самостоятельное исследовательское поле.
Относительно проблемы «белые и иностранная военная интервенция» можно заметить следующее. Сложная тема, потому что отношения белых правительств с союзниками по Антанте постоянно видоизменялись, являясь неровными и противоречивыми.
«После поражения Германии в ноябре 1918 г., — пишет академик РАН Поляков — бстановка в несоветской части России изменилась в корне. Уходили одни оккупанты, приходили другие. Одни марионеточные режимы исчезали без следа, другие барахтались в куче развалин, третьи стремились в приемную победительницы — Антанты. Добровольческая (Деникинская) армия, сохранявшая до Кемпьена верность Антанте, рассчитывала на поддержку и получила ее. Разумеется, не только и не столько за верность, сколько за то, что была признана наиболее надежной фигурой в большой игре, шедшей вокруг России. Добрармия из простой пешки стала проходной»[846].
Доподлинно установлено: Англия, Франция, США оказали военно-политическому лидеру Белого движения на Юге России генералу Деникину большую помощь (правда, исключительно небескорыстную)[847] оружием, материальными средствами и в первое время войсками, инструкторами и советниками (см. прил.14).
Военный министр Великобритании У. Черчилль заявил в феврале 1919 г. К.Н. Набокову, бывшему поверенному в делах царской России, что русским военным силам, «ведущим борьбу с большевиками, будет оказана всяческая помощь»[848]. О том, что Англия оказывает большую помощь главкому ВСЮР писал из-за рубежа в 1919 г. и В.А.Маклаков[849]. Деникину выделили, по данным Черчилля, суммарно около 100 млн английских фунтов стерлингов. Франция — от 30 до 40 млн. английских фунтов стерлингов. Этих денег хватило для полного содержания около 250000 солдат[850]. Черчилль, безусловно, прав, когда сказал, что если генерал Деникин будет оставлен союзниками, которые поддерживают его всеми средствами, то он «будет уничтожен»[851].
Между тем, огромная помощь, оказанная Антантой белым, не сняла глубоких противоречий в их взаимоотношениях[852].
Принципиально подчеркнуть то, что сам факт обращения за иностранной помощью в Гражданской войне говорит не в пользу военно-политических лидеров Белого движения. Причем, помощь, которую получали белые политические режимы от Антанты, оборачивалась против них, что хорошо подметил зарубежный историк Лаккет. Он писал о том, что интервенция в большей степени «складывалась на руку красных, чем тем, кому она в действительности предназначалась, ибо вмешательство союзников в русские дела позволило большевикам «придать внутренней борьбе в России новое, патриотическое звучание — войны с иностранным нашествием» [853].
Необходимо подвергнуть критике взгляд ленинского наркома иностранных дел Г.В. Чичерина, который 22 августа 1919 г. заявил, что генерал Деникин — «подставное лицо Антанты»[854]. Его можно расценивать как пропагандистский штамп.
По моему суждению, проанализированная проблема может вполне стать предметом отдельного исследования.
Как это ни парадоксально, но, действительно, и белые, и красные были патриотами своего Отечества, впавшего в безумие братоубийства Гражданской войны. Сущность и содержание патриотизма служивших «социалистическому Отечеству» или идее «спасения Великой России» даже при наличии сходства, детерминированного общечеловеческими ценностями разительно отличалось друг от друга.
Белые, как и красные, искренне любили Россию. Но белые любили Россию, не «вздыбленную революцией», а Россию образца до 1917 г., которой подавляющее большинство из них служили верой и правдой в рядах армии.
Испытанием на патриотизм у белых стала Первая мировая война. Они не вникали в ее причины и характер, что, с большевистских позиций, сразу ставит под сомнение их патриотизм. Вот если бы офицеры в массовом порядке выступили за «поражение своего правительства в войне», то советская историография сразу бы отнесла их в разряд пламенных патриотов и даже революционеров. Но будущие белые офицеры в годы Первой мировой войны действовали строго в соответствии со своими внутренними убеждениями: раз враг вторгся в пределы Родины, то ее нужно защищать мужественно, с достоинством и честью.
Первая мировая война показала, что патриотизм многих офицеров зиждился не только на их глубоких внутренних убеждениях, но и на высоком уровне военного профессионализма.
В конечном итоге, в годы революции и Гражданской войны патриотизм белых офицеров в их понимании, столкнулся с патриотизмом пришедших к власти большевиков в их понимании.
Большевики не могли считать белых патриотами, не только потому, что воевали с ними. Если бы они признали патриотизм белых, то под сомнение был бы поставлен один из самых мощных аргументов легитимности большевистского режима — его якобы всенародная поддержка с первых дней революции.
Но современный уровень накопления исторических знаний о революции и Гражданской войне в России позволяет не согласиться с подобным прямолинейным утверждением. После прихода к власти, особенно в первые два года, большевизм и советская власть отнюдь не выражали чаяния всех россиян. Иначе Гражданская война закончилась бы, надо полагать, значительно быстрее. Однако страна разделилась на два непримиримых лагеря, в составе которых находились и патриоты, и антипатриоты.
Взгляды белых патриотов нашли, по моей оценке, сконцентрированное выражение в высказывании генерала Деникина. «Счастье Родины я ставлю на первый план»[855], — заявил он в январе 1920 года в Екатеринодаре, выступая перед представителями Донского и Кубанского казачества. А это период начала разгрома ВСЮР Красной Армией. За плечами оставались два с лишним года кровавой борьбы за счастье России с русскими людьми. В той страшной борьбе Деникин, многие другие офицеры-патриоты, помогли, в значительной степени своими ошибками, победить большевикам.
Победители, предав анафеме имя Антона Ивановича Деникина и ему подобных, вычеркнули их из списков патриотов России и лишили Отечества. Но сами они, пытаясь реализовать патриотический порыв в построении «царства Божия на земле», исторически проиграли.
Здесь-то и проявляется с особой силой трагизм Гражданской войны, расколовшей соотечественников на два непримиримых лагеря, разделив на долгие годы единую Отчизну на Советскую Россию, СССР и белую эмиграцию, русское зарубежье.
Военно-политические лидеры Белого движения, разрабатывая концепцию морального духа армии, не рассматривали идею патриотизма в качестве абстракции. Они преломляли ее сквозь призму необходимости доведения ее до ума и сердца каждого белого воина через систему воспитательного воздействия. Наиболее четкие установки в данной связи изложены в речах и приказах генерала Деникина. Они публиковались в периодике белого Юга России, насчитывающей более 100 газет и журналов[856]. Контент-анализ, факторный анализ и текстологический анализ означенных выше трудов генерала[857] привели к ряду суждений обобщающего характера.
Деникин, рассматривая идею патриотизма как органическую составляющую концепции морального духа Белой армии и его укрепления, полагал, что данная идея может войти в плоть и кровь каждого солдата и офицера только тогда, когда в войсках будет установлен строжайший правопорядок, базирующийся на законодательной основе.
Главком ВСЮР испытывал твердую убежденность, что должен соблюдаться принцип равной ответственности за совершенные преступления независимо от воинского звания и прошлых заслуг. Это должно подкрепляться настойчивой воспитательной работой среди офицеров и солдат по воспитанию чувства глубокого патриотизма, любви к «поруганной Родине, страдающей под гнетом большевиков». Причем, командиры обязаны проводить воспитательную работу целенаправленно и непрерывно. Они призваны разъяснять солдатам и офицерам значимость белой борьбы, постоянно напоминать о чувстве патриотического долга перед «истерзанной Родиной».
Согласно взглядам Деникина, в Белой армии, как в армии русских патриотов, недопустимы митинговщина и политиканство. Войска должны быть отгорожены от партийно-политических битв, так как именно политика «уже сгубила армию в 1917 году»[858].
Генерал посчитал, что личный состав частей и соединений не может привлекаться для разрешения споров, возникающих в отношениях собственности, ибо в таком случае офицеры и солдаты разлагаются, престают быть законопослушными.
В подобной обстановке идея патриотизма распыляется в таких политических деяниях армии, когда вооруженное насилие применяется в интересах какого-либо класса, а не в интересах народа, угнетенного большевизмом.
Главнокомандующий ВСЮР обосновал необходимость насаждения в частях и соединениях высокого уровня правопорядка. Недопустимы бессудные расстрелы и другие репрессии. Приговоры должны выносить только военно-полевые суды, а затем утверждать старшие начальники. Особую суровость необходимо проявлять к тем, кто встает на путь бесчинств по отношению к местному населению, а также и к дезертирам.
Как видно, позиции Деникина изложены в системе координат здравого смысла. Учтен опыт военного строительства в царской России, а также и специфика Гражданской войны.
Однако исторические реалии, а именно обвальное разложение деникинских войск в 1919 г., превратили здравые мысли генерала в пустую декларацию. Деникин, в конечном итоге, в решении вышеозначенной проблемы пришел исключительно к репрессивным мерам, проводившимися, как правило, постфактум[859].
Таким образом, белые вожди, белые офицеры и солдаты, в подавляющем своем большинстве, — патриоты России. В понимании «Россия» они вынесли за скобки такие категории, как «большевизм», «советская власть», «социализм». Признавая их реальность, они страстно ненавидели данные явления и никогда не отождествляли их с понятием «русский народ».
Но, в то же время, воевали с русским народом, принося ему огромные страдания. Собственно говоря, как и их непримиримые противники — красные вожди, красные командиры и бойцы.
Идея необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках. Военно-политические лидеры Белого движения, подобно своим противникам полагали, что идея, изложенная выше, сможет материализоваться лишь тогда, когда в ней переплетутся в тесном диалектическом единстве и меры убеждения, и меры принуждения. Однако на этом сходство, пожалуй, заканчивается и начинаются различия.
Действительно, и Красная армия, и белая армия пережили романтический период добровольчества. Но красные быстро избавились от такой революционной эйфории (май 1918 г.).
Белые не имели эйфории добровольчества. Это была суровая необходимость, что выше в монографии доказано. И период добровольчества, как монопольный способ комплектования армии, просуществовал у белых дольше, чем у красных. Фактически до конца 1918 г. По замечанию генерала Деникина, «с конца 1918 года институт добровольчества окончательно уходил в область истории, и добровольческие армии Юга становятся народными, поскольку интеллектуальное преобладание казачьего и служилого офицерского элемента не наложило на них внешне классового отпечатка»[860].
Кроме того, белая армия, изначально сформированная как офицерская, несмотря на последующие призывы солдат оставалась до конца войны армией, в которой офицеры составляли исключительно большую прослойку. Например, Л.М. Спирин утверждает (без указания источника), что в армии генерала Деникина служило в 1919 г. 50 тысяч офицеров[861].
Считаю, что более точные данные приводит современный исследователь В.П. Федюк — 25 – 30 тысяч офицеров[862]. Даже, если ВСЮР располагали к 15 февраля 1919 г., по данным советских источников, 113 тыс. штыков и сабель (с учетом Донской армии)[863], то соотношение офицеров и «нижних чинов» составляло 1: 3,7. Если не учитывать личный состав Донской армии (более 52 тыс. штыков и сабель[864]), то тогда соотношение составит примерно 1:2.
Здесь, конечно, не соотношение офицеров и «нижних чинов» времен Добровольческой армии, выступившей в Первый Кубанской («Ледяной») поход (2:1), однако оно позволяет сделать следующий вывод: соизмеримо с общей численностью личного состава вооруженных сил количество офицеров в белой армии было значительно выше, чем в армии императорской России (примерно 1:4,2). Это притом, что даже белые полки, имевшие в названии слово «офицерский», таковыми в чистом виде уже не являлись.
Большая офицерская прослойка, помноженная на принцип добровольчества в комплектовании белой армии в период ее генезиса, привела к тому, что воинская дисциплина в частях и подразделениях приняла специфический характер, если ее сравнивать с воинской дисциплиной царской армии. Многие офицеры состояли в должностях рядовых, что меняло характер взаимоотношений начальников и подчиненных. Получалось так, что после притока добровольцев капитан был рядовым, а поручик — командиром роты.
Но совершенно недопустимо, — считал генерал Деникин, — менять начальников по прибытии. Белые волонтеры, доблестно сражавшиеся в боях, не всегда могли беспрекословно повиноваться командирам и начальникам в период мирных передышек. Добровольцы были прикреплены к армии морально, а не юридически.
Нельзя не отметить и того, что конкретная обстановка создавала своего рода «служебный иммунитет» тем начальникам, которые имели огромный личностный авторитет у белых волонтеров. Это вносило определенную специфику во внутренний уклад жизни Добровольческой армии[865].
Надо отметить прозорливость военно-политических лидеров белого движения, которые смогли учесть изложенные выше обстоятельства и внести коррективы в общую концепцию воинской дисциплины как неотъемлемой части морального духа армии.
Данные коррективы материализовались тогда, когда командующий Добровольческой армией генерал Деникин окончательно внедрил в армию воинские уставы армии царской России с изменениями, продиктованными конкретно-исторической обстановкой:
— офицеры обращаются к подчиненным на «Вы», а те титулуют их по чинам;
— отменяется постановка «во фронт»;
— разрешается нижним чинам посещение, без всяких ограничений, общественных зрелищ, а также езда в трамваях, курение на улице, при условии строжайшего отдания чести[866].
Кроме того, Деникин уровнял в правах гвардейских и армейских офицеров, решив застарелую проблему царской армии[867].
Необходимо подчеркнуть, что дальнейшие коррективы в общую концепцию воинской дисциплины как неотъемлемой части морального духа армии белым вождям пришлось внести после того, как состоялся переход к мобилизации офицеров. Приказом №64 от 25 октября 1918 г. в ряды Добровольческой армии призывались все штаб[868] и обер-офицеры[869] в возрасте до 40 лет.
Тем из них, кто «освободился из армии» (по истечении срока «контракта»), предписывалось «или покинуть территорию ея в семидневный срок, или подвергнуться вновь обязательному призыву…». А приказом №246 от 7 декабря 1918 г. отменялись четырехмесячные сроки «контракта» и теперь служба становилась обязательной[870].
Для строевого офицерства Добровольческой армии такие приказы не имели значения, так как у большинства из них «твердо сложилось убеждение в необходимости обязательной службы»[871]. Но для офицерства, проживавшего в тех районах и городах Юга России, которые предстояло занять ВСЮР в 1919 г., обязательная служба в рядах белой армии ставила перед выбором, на чьей быть стороне в Гражданской войне и, безусловно, повлияла на рост притока офицеров в армию.
Да и идейная убежденность в правоте Белого дела, в необходимости борьбы с большевизмом у мобилизованных офицеров была, по оценке генерала Деникина, меньшей, нежели у офицеров-первопоходников[872].
Кроме того, и это представляется чрезвычайно важным, среди офицеров все больше стала ощущаться дифференциация по значимости вклада в белую борьбу. Белогвардейский журналист Раковский образно отмечал то, что армия разделилась «на князей, княжат и прочую сволочь»[873]. «Княжата» считали мобилизованных офицеров «подневольниками», которые при большевиках «прятались в подвалах» и не любили их, и наоборот. Здесь крылись истоки будущего разложения офицерства.
Следует констатировать, что командование белых, рассматривая воинскую дисциплину как стержневую проблему в сфере морального духа армии и его укрепления, стремилось к определенной демократизации взаимоотношений между военнослужащими и утверждению принципов социальной справедливости.
Подобное способствовало тому, чтобы в идее необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках рельефно вырисовывалась доминанта убеждения. Контент-анализ и факторный анализ относительно большого массива приказов главкома ВСЮР за 1919 г., сохранившихся в РГВИА и ГАРФ[874], показывает, что ключевые словосочетания[875] встречаются примерно в 77% площади, занимаемой текстом, имеющим отношение к проблемам воинской дисциплины[876]. Причем, налицо апелляции к сознанию «господ офицеров».
Однако и аспектам принуждения нашлось место в определении сущности и содержания идеи необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках. Это естественно, ибо военная история наглядно проиллюстрировала аксиому: нет в мире армий, в которых бы не применялись меры принуждения в целях дальнейшего укрепления воинской дисциплины и, соответственно, — морального духа. Тем более, в боевой обстановке.