Стиль руководства

В пределах своего района в глазах местных крестьян районные руководители являлись фигурами первейшего масштаба. Неудиви­тельно, что некоторые из них проникались преувеличенным созна­нием собственной значимости и даже поощряли установление местного «культа личности». В этом они, без сомнения, были не только верными последователями Сталина, но и прямыми потом­ками тех тупых, невежественных, чванливых российских провин­циальных чиновников, которых в XIX в. высмеял Салтыков-Щед­рин в своей «Истории одного города» — летописи некоего города Глупова. Районные руководители такого сорта требовали от под­чиненных особого почтения и заискивания:

«Секретаря райкома партии Поварова и председателя рика Горшкова неизменно величали "Васильичем" и "Ефимычем": "Ура Ефимычу!" — под этим знаком прошло не одно собрание, руково­димое Горшковым...»

Они были также подвержены вспышкам дурного нрава, наво­дившим страх на подчиненных:

«Председатель одного из сельсоветов рассказывал: "На сове­щаниях председателей сельсоветов Горшков, когда расходился, стучал так кулаком по столу, что телефонная трубка на пол лете­ла. Мы воспринимали этот пример и переносили его в сельсове­ты... Худо быть в контрах с Горшковым: за критику, как курицу, потом общиплет тебя: семена получишь позже других сельсоветов, уполномоченного пришлет тебе малограмотного..."»36

Запугивание — не тот административный стиль, который вы­звал бы осуждение в 30-е гг. Решительность и твердая рука высо­ко ценились. Сами коммунисты считали примером для себя «ко­мандную» модель времен гражданской войны; руководящие кадры на селе зачастую носили с собой оружие. Они жили в су­ровом враждебном мире, где бандиты — чаще всего раскулачен­ные, скрывавшиеся в лесах, — стреляли в представителей власти из-за угла, а угрюмые крестьяне смотрели в сторону. Зачастую руководители действовали по законам военного времени, бросая провинившихся крестьян в тюрьму без всякого соблюдения фор­мальностей. Но и сами они подвергались со стороны вышестояще­го начальства суровым карам, вплоть до заключения в тюрьму

или лагерь, если не выполняли посевные планы или обязательства по заготовкам.

В общении с вышестоящим начальником для руководителя главным было продемонстрировать свою твердость, умение отда­вать приказы и добиваться их исполнения:

«2 августа на поселок колхоза приехал председатель сельсове­та Соколов и председатель рик'а Кубышкин. Председатель Патри­кеев, чтобы показать свою дисциплину, — в этот момент на улице встречает колхозницу Костину Ольгу и начинает ее всячески ма­терить, почему не идешь на работу. А у Костиной двое детишек, один из них грудной и второй 2-х лет»37.

Учитывая давление, которое оказывалось на руководителей, мы вряд ли должны удивляться, встречая случаи, когда стиль за­пугивания переходил почти в клиническую картину истерии. Возьмем дело Белоусова, секретаря райкома из Западной области, чье поведение вызывало столько жалоб, что из области послали инструктора с заданием провести расследование. Он сообщил сле­дующее:

«Белоусов страшно груб, особенно с председателями сельсове­тов, ругается матом как совершенно обезумевший человек, особен­но по утрам (трещит голова после пьянки), кричит, ругается матом и зло срывает на телефоне, разбивает вдребезги, каждую пятидневку монтеры чинят его. У населения сложилось мнение, что это психопат, с большой опаской обращаются к нему, предпо­читая лучше уйти ни с чем, чем слушать его матерщину. Доста­точно привести еще один факт. В прошлом году во время сева, в колхозе им. Буденного, Пустошкинского сельсовета, в пьяном виде набросился на председателя этого колхоза и, прицелившись в него из нагана, заорал: "Застрелю, мать... и т.д." Последний после этого болел».

Получив этот отчет, непосредственный начальник Белоусова признал, что Белоусов склонен к грубости, но ссылался на смяг­чающие обстоятельства. По его словам, тот вел себя подобным об­разом не из-за пьянства; всему виной была «психо-неврастения», от которой Белоусов лечился два года назад38.

Крестьяне без конца писали жалобы на местных руководите­лей, задиравших, оскорблявших их, угрожавших им или постоян­но пьянствовавших. Получая возможность высказать подобные обвинения публично, например на показательных процессах 1937 г., они делали это весьма пространно и с пафосом³**. И все же такого рода жалобы на оскорбительное поведение и запугива­ние носили несколько формальный характер; крайне редко можно уловить в них подлинное негодование, столь часто присущее рас­сказам о воровстве или произвольной конфискации имущества ад­министрацией. Если представители власти напивались, скверно­словили, колотили крестьян, это давало последним подходящий повод, чтобы пожаловаться в высшие инстанции, — в особенности если у них имелись и другие претензии к руководителям, о кото-

рых шла речь. Однако создавалось некое впечатление, будто на самом деле все негласно признавали, что дело руководителя — буйствовать, так же как дело крестьян — жаловаться.

В свете обычаев, принятых при взаимоотношениях российских крестьян и чиновников, не было ничего невозможного (а по всей вероятности, это было даже желательно или обязательно) в том, чтобы после какой-либо возмутительной выходки со стороны на­чальства немедленно следовало шумное гулянье, в котором участ­вовали и представители власти, и крестьяне. Естественно, ни те, ни другие не могли сообщить о чем-то подобном в вышестоящие инстанции, так что свидетельства такого рода трудно отыскать. Мы можем уловить лишь намек на это в поразительном сообще­нии областной газеты о странном поведении одного заготовитель­ного отряда, перемежавшего свирепые и безжалостные допросы провинившихся крестьян «бешеной пляской» под гармошку⁴⁰.

Более ясное представление о происходившем можно получить, читая воспоминания Арво Туоминена, финского коммуниста, со­провождавшего в 1934 г. заготовительный отряд, получивший за­дание собрать в одном районе Тульской области 8000 т зерна сверх плана. В каждом колхозе пятеро членов отряда с «болтающимися у пояса маузерами» созывали общее собрание и всячески запугивали колхозников, пока те не проголосуют за принятие встречного плана. Один колхоз проявил особое упорство; в конце концов, отряд арес­товал председателя и других «вожаков», их посадили в грузовик и пригрозили обвинить в «спекуляции хлебом». Колхозники все еще отказывались голосовать за встречный план.

«Наконец, после полуночи один старик сказал: "Ничего хоро­шего из этого не выйдет. Они придут и завтра, и послезавтра, до тех пор пока никого не останется".

Маслов [начальник заготовительного отряда] тут же снова приказал поднять руки и на этот раз добился большинства, незна­чительного, но вполне достаточного. В память мне врезался горь­кий возглас старика, когда [при свече] писали протокол собрания: "Вы бы хоть привезли с собой керосина, чтобы мы могли видеть, где подписать это грабительское постановление!"

...Затем последовала самая изумительная сцена. Когда граби­тельское постановление было подписано, заправлявший грабежом спросил, нет ли у кого гармони, чтобы можно было сплясать. И подумать только! Гармонь нашлась, неарестованные колхозники встали в круг, один начал играть, другие хлопали в ладоши в такт, а в центре круга несколько колхозников, политрук и люди из ГПУ плясали гопака...»⁴¹