Новая советская культура

Ядром новой советской культуры на селе были собрания. В от­личие от потемкинских товаров вроде радиоприемников и роялей, собрания являлись частью повседневной жизни колхозников — обязательные, постоянные, ритуализованные, они требовали от крестьян знания советских процедурных правил и семантических оборотов, доселе неизвестных. Наряду с чтением газет собрания представляли собой основной вклад коллективизации в культур­ную жизнь села.

Со времен революции собрания и публичные выступления всегда как магнитом притягивали незначительное меньшинство крестьян, жаждущих участия в политической жизни. «Когда в город поедешь, возьми меня с собой... — просил крестьянский парнишка заезжего городского комсомольца. — На оратора буду учиться». Бывшая батрачка, выступавшая на одном из всесоюз­ных съездов Советов, так рассказывала о своем вовлечении в об­щественную деятельность:

«"Лобанова любит ходить на собрания", — говорили обо мне женщины. И это была правда. Я почувствовала интерес к общест­венной деятельности и ходила на все собрания»²².

Сельские активисты вроде Лобановой в награду получали воз­можность присутствовать на все новых и новых собраниях, кон­ференциях и съездах, все выше и выше уровнем. Чем уровень становился выше, тем дальше нужно было ехать — сначала в рай­центр, потом в область и, наконец, — удел немногих счастливчи­ков — в Кремль, в Москву. Собрания служили естественной сре­дой обитания для активиста, и, следовательно, опыт ведения со­браний высоко ценился в этой среде. На Втором Всесоюзном съез­де колхозников-ударников в 1935 г. в Москве на большинстве за­седаний председательствовали крестьянские делегаты. Чувство от­ветственности и возбуждение, охватывавшие их от сознания того, что они ведут собрание, где присутствуют сотни людей, а Сталин и другие руководители партии сидят рядом в президиуме, очень живо переданы в ряде статей и интервью, опубликованных на первых страницах «Правды» и «Известий» («Заседание я вела

твердой рукой» — самодовольно гласил заголовок над рассказом колхозницы Т.П.Шаповаловой)23.

Большинство крестьян ходить на собрания не любили, но все же ходили, потому что присутствие на собраниях в колхозе и сельсовете считалось обязательным, а отсутствие могло быть рас­ценено как политическая демонстрация. Местная администрация беспрестанно созывала собрания, как потому, что этого требовало вышестоящее начальство, так и потому, что считала проведение собраний своей работой и любила демонстрировать свою сноровку в этом деле. (Периодически вышестоящие руководители порицали подчиненных за чрезмерное увлечение собраниями, не приносящи­ми конкретных результатов.)

Одна пожилая крестьянка высказала в разговоре с советским социологом предположение, что культура собраний, пришедшая в деревню вместе с коллективизацией, явилась причиной падения набожности:

«С колхозами вроде некогда нам стало думать о боге, о молит­ве и постах; днем работаешь, вечером по хозяйству хлопочешь, а там, смотришь — кино хорошее привезли или собрание назначи­ли — надо идти. Перед сном лишь вспомнишь, что не помолилась сегодня. — Ну, думаешь, уже завтра помолюсь, так и откладыва­ешь»^

Существовала или нет такая причинно-следственная связь, в любом случае правда то, что в результате повсеместного закрытия церквей, кабаков и прочих общественных мест собрание в колхоз­ном клубе оставалось для крестьян одной из главных возможнос­тей пообщаться в нерабочее время.

Самым важным колхозным собранием в году было общее со­брание, на котором заслушивался годовой производственный отчет и проводились выборы правления и председателя. Проводи­лись и собрания, где обсуждались с уполномоченными по государ­ственным заготовкам планы поставок. Временами собрания, по­священные выборам и поставкам, бывали весьма оживленными и даже бурными, если колхозники решались оспорить выдвинутую районом кандидатуру председателя или протестовали против спу­щенных им планов госпоставок. Но как правило, они проходили монотонно, формально и по раз и навсегда установленному сте­реотипу.

Первую их часть занимали доклады председателя и ревизион­ной комиссии, неограниченные по времени, полные цифр и такого количества советского жаргона, какое только было доступно вы­ступавшему. Порой основным оратором становился представитель района или МТС, приезжавший провести нового ставленника на пост председателя либо отчитать колхозников за опоздание с севом или чересчур массовый характер мелкого воровства во время уборочной, при этом председатель колхоза и бригадиры должны были выступать с «самокритикой», т.е. каяться и просить прощения за прошлые ошибки. Вторая часть собрания неизменно

включала формальную процедуру голосования: либо объявлялись кандидаты в правление и на пост председателя, с последующим голосованием простым поднятием рук, либо вносились предложе­ния утвердить отчет председателя, принять обязательства колхоза по госпоставкам и т.д. В большинстве случаев все пункты равно­душно и привычно принимались²⁵.

Районные ораторы периодически ездили по колхозам с докла­дами о текущем моменте и недавних партийных и правительствен­ных постановлениях. В 1939 г. в Омской области, по данным одного из потемкинских статистических справочников, упоминав­шихся выше, было прочитано 13 416 таких докладов. Как прави­ло, они были нудными, лишенными всякой конкретики и связи с непосредственными нуждами крестьян, как признавали и партий­ные специалисты по агитации и пропаганде в центре. Реального обмена мнениями между оратором и аудиторией практически не было, и прения обычно проводились кратко и формально. Район­ные пропагандисты особенно любили рассказывать колхозникам о «международном положении», употребляя термины и географи­ческие названия, незнакомые и непонятные многим крестьянам. (Впрочем, популярность слухов и частушек, отражавших крес­тьянские представления о реальном международном положении, показывает, что доклады все же имели кое-какой эффект, хотя и не совсем такой, как было задумано²⁶.)

Колхозными собраниями отмечались также советские памят­ные годовщины и революционные праздники. Главные советские и революционные праздники — годовщина Октябрьской револю­ции (7 ноября), 1 мая, Международный женский день (8 марта), День Парижской Коммуны (18 марта) — как правило, до коллек­тивизации в деревне не отмечались, разве что их праздновали не­сколько комсомольских энтузиастов, но село в целом участия в этом не принимало. В колхозе же эти праздники, наряду с памят­ными датами Кровавого воскресенья (9 января) и смерти Ленина (относимой то на 21, то на 22 января), отмечались, по заведенно­му порядку, торжественными собраниями в клубе²⁷. Главная от­ветственность при этом, по всей видимости, лежала на учителе, по крайней мере в первые годы, когда официальная развлекательная часть программы революционных праздников обычно представля­ла собой какое-нибудь школьное представление или чтение стихов и, может быть, краткое выступление одного из местных руководи­телей, посвященное значению празднуемого события²⁸.

Не считая официальных собраний, в 30-е гг. (но не раньше) в деревне по-настоящему отмечали по крайней мере два революци­онных праздника — 7 ноября и 1 мая.

Празднование годовщины Октябрьской революции, по-видимо­му, было введено на селе под сильным нажимом сверху после коллективизации и в первые годы не обходилось без тревожных явлений, таких как хулиганство и вспышки антисоветских настро­ений. В одних местах новый праздник пришелся по душе: напри-

мер, в колхозе «Красный боец» в 1931 г. по этому случаю заку­пили 100 литров водки и пили 5 дней, с 6 по 10 ноября. В дру­гих — колхозники роптали из-за отсутствия водки в магазинах. Одобрением властей, конечно, пользовалась официальная часть программы, а не последующее пьянство. Правилами государствен­ной торговли в 1930 г. даже запрещалось продавать спиртное на 7 и 8 ноября, 22 января, 1 и 2 мая²⁹.

Однако за несколько лет обычай отмечать праздник 7 ноября' попойками за счет колхозных средств явно стал во многих местах доброй традицией. Праздновали и 1 мая: «Будет колхоз делать обед, — писал старик-колхозник в 1938 г. своему сыну, — нава­рили пива и вина набрали по четвертинке на человека». За ис­ключением торжественной части в клубе, советские празднества по форме сильно напоминали прежние религиозные. Не редкос­тью в эти дни были и случаи поджогов и насильственных преступ­лений³⁰.

Тиражи газет в деревне резко выросли после коллективизации, от менее 10 млн экз. в 1928 г. до более 35 млн экз. в 1932 г. В одном зажиточном мелитопольском селе-колхозе, где в 1936 г. проводилось исследование читательского спроса, 412 из 555 дво­ров выписывали по крайней мере одну газету, а многие — две-три. Конечно, это была потемкинская статистика, но газеты, осо­бенно «Крестьянская газета», в жизни крестьян имели реальное значение. Скорее всего, лишь горстка фанатичных поклонников упомянутой газеты относилась к ней с таким энтузиазмом, какой продемонстрировал делегат Второго съезда колхозников-ударни­ков, сказавший, что она дала ему образование. Но десятки тысяч писем, приходивших в редакцию, свидетельствуют о наличии ре­альной связи между газетой и ее подписчиками — пусть даже самая важная информация шла от читателей к газете, а не наобо­рот³¹.

Радио, по-видимому, играло менее важную роль, несмотря на широкую рекламу этого нового средства массовой мнформации. Даже в конце 30-х гг. только четверть всех сельских клубов имела собственные радиоточки, и они частенько выходили из строя. Из Московской области, например, в 1935 г. сообщали, что там действительно работает только треть радиоточек³².

В 30-е гг. впервые существенное воздействие на деревню ока­зало кино. Крестьяне обычно ездили смотреть его в райцентр, по­скольку на селе все еще было сравнительно мало кинотеатров и проекторов (в 1937 г. — 13000 кинопередвижек и всего 2500 ки­нотеатров, оборудованных для показа звуковых фильмов). Репер­туар был скудным. Западные фильмы больше не импортирова­лись, а самые знаменитые советские ленты — в 1939 г., например, таковыми являлись «Петр Первый», «Александр Невский» и «Ленин в Октябре» — ходили в 800 — 850 копиях и демонстриро­вались снова и снова³³.

Особенно полюбили кино молодые крестьяне. «Трудно пере­дать, с каким восторгом относится к кино колхозная моло­дежь», — сказал один выступавший на Десятом съезде ВЛКСМ, описывая успех кинофестиваля в Воронежской области, который посетили тысячи энтузиастов из колхозов, насчитывавших 7000 юных и взрослых колхозников. Выборочный опрос, проведенный в 1938 г. среди молодых колхозников (в возрасте до 23 лет), по­казал, что почти все они в прошлом году побывали в кино, а 37% — 16 раз и больше. В среднем каждый из них видел 4 —5 из 11 фильмов, признанных в Советском Союзе лучшими, к которым относились, например, «Чапаев», «Великий гражданин» (драма о политической интриге, порожденной убийством Кирова), «Детст­во Горького» и «Богатая невеста»34.

Вообще говоря, понятие «новой культуры», пришедшей в со­ветскую деревню после коллективизации, к деревенским школьни­кам применимо больше, чем к любой другой категории сельского населения. Именно эта группа с наибольшим энтузиазмом воспри­нимала поветрия и увлечения, приходившие в 30-е гг. из россий­ского города: звуковое кино, спорт, прыжки с парашютом, даль­ние перелеты, арктические исследования. В одном из наиболее примечательных пассажей своих беллетризованных воспоминаний о крестьянском детстве М.Алексеев рассказывает, с каким жаром он и его 15 —16-летние сверстники предались этим «советским» увлечениям осенью 1933 г., когда начался новый школьный год и можно было выбросить из головы воспоминания о голоде, в предыдущем году унесшем жизни половины односельчан. Когда в райцентре шел фильм «Чапаев», вся школа, чтобы посмотреть его, провела ночь в сквере перед кинотеатром; герой картины «во­рвался в наши души и навсегда покорил их». Когда ледокол «Че­люскин» с экипажем полярников застрял во льдах, эти деревен­ские дети следили за драматической историей спасения экипажа (неделями освещавшейся советскими средствами массовой инфор­мации в сводках новостей) с тем же страстным вниманием, что и городские их сверстники:

«О челюскинцах и их спасителях мы узнали в поле, где сра­жались с... злющим сорняком, и орали "уР^а" Д° хрипоты, когда последний челюскинец был снят со льдины и вывезен... на Боль­шую землю. От великой радости мы не слышали даже зуда в ла­донях, не чувствовали и усталости, просили бригадира, чтобы ос­тавил нас на поле и ночью»35,