Население вполне сознательно делегировало значительную часть своих прав самодержавной власти, что дало повод многим поколениям демагогов обвинять русский народ в рабстве.
Наиболее четко тезис решающей роли военного фактора, обороны от внешних врагов в процессе укрепления и развития Русского государства был сформулирован И. В. Сталиньм. Даже самые пристрастные критики сталинского учения не станут отрицать лаконичности и меткости его стиля, поразительной точности его формулировок (это хорошо знакомо и большинству серьезных историков). Поэтому, как бы мы ни относились к Иосифу Виссарионовичу, нет ни
чего удивительного (и ничего зазорного!) в том, что именно его определения относительно централизованного государства, военного фактора и т. д. пережили свое время и прочно вошли в лексикон современных историков.
Отнюдь не случайно военная централизация была достигнута гораздо раньше, чем политическая или экономическая, — уже при Иване III. В это время вассальные владетели пoлнoвлacтнo распоряжались внутри своих уделов, но военные контингенты они были обязаны выставлять великому князю по первому зову, и на практике великорусское войско было единым уже в конце XV века. Характерный пример — осада и взятие Казани в 1552 году. Там действуют старицкие удельные полки князя Владимира Андреевича. Последний явно не годился на роль полководца, и эти части были изъяты из-под его начала; сам князь состоял при Иване IV, при царском полку, а его войсками, которые действовали на другом участке осады, командовал один из московских воевод. Некоторую самостоятельность сохраняли, пожалуй, лишь войска служилых татарских ханов — касимовских и др. (своего рода национальные формирования XV—XVI веков). Однако, будучи автономны организационно, они действовали только там, «где прикажут» — в рамках общих оперативных планов. Таким образом, военная централизация почти на сто лет опередила завершение политической. С экономической централизацией дело обстоит еще сложнее. В30- 40-е годы в отечественной историографии согласно схеме, начертанной в работе Ф. Энгельса «О разложении феодализма и возникновении национальных государств», делались попытки притянуть за уши экономические предпосылки объединения: дескать, к концу XV века хозяйственные связи между русскими землями зашли уже так далеко, что непременно требовалось слить их в единое государство. Здесь просто шла подгонка под схему Энгельса, основанную на западноевропейском материале. Искали полного соответствия западных реалий, исследованных в работах классиков, с нашей российской действительностью, благо исторический процесс, как утверждалось, един, а национальная специфика безусловно вторична.
|
|
К началу 60-х годов от этой концепции пришлось отказаться: факты не укладывались в нее. Всероссийский рынок, образовавшийся в XVII—XIX деках, сплачивал уже созданное государство, порожденное необходимостью борьбы против внешнего врага, еще одним фактором, о котором у нас обычно стыдливо умалчивают,— речь идет о национальном самосознании. Причем единое национальное самосознание было — страшно подумать! — во Львове и Москве. В 1592 году львовяне шлют грамоту Федору Иоанновичу с просьбой помочь богослужебной литературой, подчеркивая, что они обращаются именно к этому государю, поскольку в Москве живут такие же русские, как и во Львове, ведущие свое происхождение от современников князя Владимира Святого. В вопросе о национальном самосознании над многими довлеет пресловутая схема: что в средневековье не существовало никаких наций, была народность — «недонация», а критерием разницы между народностью и нацией служила степень экономической сплоченности. Считалось, что если между людьми, говорящими на одном языке и обладающими одной культурой (а я бы добавил — и одними стереотипами поведения), нет развитых экономических связей, то это не нация, а нечто низшее.
|
|