«<…> Когда солнце гласности взойдет, наконец над Россией, оно осветит столько несправедливостей, столько чудовищных жестокостей, что весь мир содрогнётся…Мысль, что я дышу одним воздухом с огромным множеством людей, столь невыносимо угнетенных и отторгнутых от остального мира, не давала мне ни днём, ни ночью покоя. Я уехал из Франции, напуганный излишествами ложно понятой свободы, я возвращаюсь домой, убеждённый, что если представительный образ правления и не является наиболее нравственно чистым, то, во всяком случае, он должен быть признан наиболее мудрым и умеренным режимом. Когда видишь, что он ограждает народы от самых вопиющих злоупотреблений других систем управления, поневоле спрашиваешь себя, не должен ли ты подавить свою личную антипатию и без ропота подчиниться политической необходимости, которая в конце концов несёт созревшим для неё народам больше блага, нежели зла…
Я преклоняюсь перед властью русского правительства над умами людей, хотя и не понимаю, на чем эта власть основана. Но факт остаётся фактом: русское правительство заставляет молчать не только своих подданных – в чём нет ничего удивительного – но и иностранцев, избежавших влияния его железной дисциплины… Нужно жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая именуется Россией, чтобы почувствовать всю свободу, предоставленную народам в других странах Европы, каков бы ни был принятым там образ правления.»
|
|
Взято из: Де Кюстин А. Николаевская Россия. – М.: Мол. гвардия, 1990. С.315, 316.
Примечание
Астольф де-Кюстин – французский дипломат, путешественник и литератор, побывавший в России в 1839 г. В написанных после этого мемуарах он правдиво и нелицеприятно описал удушающую атмосферу николаевского режима., за что Николай I назвал его «негодяем» и «негодным путешественником».
Документ №74. Из записок историка С.М.Соловьева о цензурной политике при Николае I.
<…> Принялись за литературу: начались цензурные оргии, рассказам о которых не поверят, не пережившие это постыдное время…
… Цензуру отдали в руки шайки людей, занявшихся направлением литературы из-за хорошего жалованья, которого они лишались, если пропускали что-нибудь, могущее быть заподозрено, и оставались покойны, если марали. И вот на суд невежды поступает книга или статья, в которой он ничего не смыслит; читает он, спеша на обед или на карты, и всё, что кажется ему подозрительным, марает безответственно; кажутся ему подозрительными, недозволенными факты, давно уже известные из учебников, и он марает их, ибо давно уже позабыл учебник, если когда-либо и держал его в руках, - марает или даже ещё переделывает сам, выдумывает небывальщину…
Что же было следствием? Всё остановилось, заглохло, загнило…
Взято из: Чернова М.Н. Личность в истории Россия – век XIX. – М.: Изд-во Эксмо, 2004. С.304.