Жизнь и воззрения К. Г. Юнга 12 страница

Достаточно такой малости, как невроз, чтобы вызвать силу, с кото­рой только разумом не справиться. Наш пример с раком ясно показы­вает, насколько бессилен интеллект перед лицом самой очевидной бес­смыслицы. Я всегда советую моим пациентам принимать такую оче­видную, но непобедимую бессмыслицу за проявление силы, смысл ко­торой еще не был понят. Опыт научил меня, что куда более эффектив­ный метод обращения с такими фактами — это принять их всерьез и попытаться найти подходящее объяснение. Но объяснение работает лишь в том случае, если выдвигается гипотеза, соответствующая бо­лезнетворному следствию. В нашем случае мы сталкиваемся с такой волей и с такой силой внушения, которые просто несравнимы со всем тем, что может противопоставить им сознание пациента. В столь опас­ной ситуации было бы плохой стратегией убеждать пациента в том, что за его симптомом, пусть и самым непостижимым образом, стоит он сам и оказывает поддержку этому симптому. Внушение такого рода тут же парализует его боевой дух, он будет деморализован. Гораздо лучше, если он будет считать свой комплекс автономной силой, направленной против его сознательной личности. Более того, это объяснение больше соответствует фактам, нежели сведение дела к личностным мотивам. К тому же личностная мотивация тут сохраняется, но не является интенциональной, она органично присуща пациенту.

В Вавилонском эпосе повествуется о том, как дерзость и hubris (Гордыня) Гильгамеша[3] бросили вызов богам; тогда боги изобрели и создали челове­ка, равного по силе Гильгамешу, чтобы тот умерил незаконные притя­зания героя. То же самое произошло с нашим пациентом. Он относится к тому типу людей, что строят свои отношения с миром исключительно на основе интеллекта и разума. Его притязания привели по меньшей мере к тому, что он замахнулся на формирование собственной судьбы. Он все подвергал беспощадному суду разума, но природе где-то уда­лось ускользнуть, и она вернулась полная мести в форме совершенней­шей бессмыслицы, т.е. идеи рака. Бессознательное породило такое тон­кое и умное образование с одной целью — держать человека в безжа­лостной узде. Это был сокрушительный удар по всем его разумным идеалам, и прежде всего по вере во всемогущество человеческой воли. Такого рода одержимость свойственна лишь тем, кто постоянно зло­употребляет разумом и интеллектом в эгоцентрических целях роста власти.

Гильгамешу, правда, удалось избежать божественного возмездия. К нему приходили вещие сны, на которые он обратил внимание. Они подсказали ему, как лучше одолеть врага. У нашего пациента, живу­щего в век, когда боги вымерли и даже пользуются дурной репутацией, также были сновидения, но он к ним не прислушался. Как можно ра­зумному человеку быть столь подвластным предрассудкам, чтобы всерьез принимать сны! Этот общий предрассудок по поводу значения сновидений является лишь одним из симптомов куда более серьезной недооценки человеческой души вообще. Удивительное развитие науки и техники было уравновешено, с другой стороны, поразительной утра­той мудрости и интроспекции. Верно, наша религия много говорит о бессмертной душе, но это учение содержит лишь несколько слов о дей­ствительной человеческой душе, которой суждено отправиться прямо в ад, не будь особого акта божественной благодати. Эти два важных фак­тора несут ответственность за общую недооценку значения психики, но не всю ответственность. Намного старше этих сравнительно недав­них перемен являются первобытный страх и отвращение ко всему, что граничит с бессознательным.

Сознание поначалу было весьма непрочным. В относительно перво­бытных обществах мы все еще имеем возможность наблюдать, на­сколько легко утрачивается сознание. Одной из “опасностей души”⁷, кстати, является как раз утрата души, когда часть психики снова ста­новится бессознательной. Другим примером может служить состояние, называемое “амок” — эквивалент “берсерка” в германских сагах. Это состояние большего или меньшего транса, часто сопровождаемого опустошительными социальными последствиями. Даже обычная эмо­ция может вызвать заметную утрату сознательности. Первобытные племена поэтому строго хранят разработанные формы вежливости, там принято говорить приглушенным голосом, складывать на землю оружие, припадать к земле, склонять головы, показывать раскрытые ладони рук. Даже в наших формах вежливости все еще можно оты­скать следы “религиозного” видения возможных психических опасно­стей. Мы пытаемся умилостивить судьбу, магически желая друг другу доброго дня. Левую руку нехорошо держать в кармане или за спиной, когда правой пожимаешь руку другого. Если вы хотите умилостивить особенно сильно, вы пользуетесь обеими руками. Перед людьми, наде­ленными большим авторитетом, мы преклоняем непокрытую голову, т.е. предлагаем им свою голову без защиты, чтобы умилостивить силь­ного, который может вдруг легко перейти к неконтролируемому наси­лию. Во время военных танцев дикари приходят в такое возбуждение, что могут наносить себе ранения и проливать кровь.

Жизнь дикаря постоянно наполнена заботой по поводу все время та­ящейся в засаде психической опасности, а потому столь многочислен­ны процедуры, направленные на уменьшение риска. Высшим проявле­нием этого факта является табу, наложенное на различные области. Бесчисленные тщательно и со страхом соблюдаемые табу суть ограж­дения области психики. Я совершил чудовищную ошибку, находясь на южном склоне горы Элгон. Мне захотелось выяснить, что из себя пред­ставляют призрачные дома, с которыми я часто сталкивался в лесу, и во время беседы я употребил слово “селельтени”, означающее “при­зрак”. Тотчас мои спутники умолкли в тягостном изумлении. Все от­вернулись от меня, поскольку я громко произнес тщательно умалчиваемое слово и тем самым навлек самые опасные последствия. Мне при­шлось сменить тему разговора, чтобы встречу можно было продол­жить. Те же люди уверяли меня, что у них не бывает сновидений; по­следние были прерогативой вождя и шамана. Позже шаман признался мне, что у него тоже больше нет сновидений: ведь теперь у них есть ок­ружной комиссар. “С тех пор как пришли англичане, у нас больше нет снов, — сказал он, — окружному комиссару все ведомо о войне и бо­лезнях, о том, где нам жить”. Это странное суждение основывается на том факте, что сновидения были прежде высшим политическим озаре­нием, голосом “мунгу”. Поэтому обычному человеку было бы неразум­но полагать, что у него есть сновидения.

Сновидения — это голос Неведомого, которое от века грозит новыми опасностями, жертвами, войнами и прочими беспокойствами. Одному из африканцев как-то приснилось, что враги захватили его в плен и со­жгли живьем. На следующий день он собрал своих родственников и стал упрашивать их сжечь его. Они согласились только связать ему ноги и поставили его в костер. Конечно, он после этого сильно хромал, но от своих врагов ему удалось ускакать.

Имеется множество вероучений и церемоний, существующих с единственной целью — защититься от неожиданного, опасного, таяще­гося в бессознательном. Тот необычный факт, что сновидение является божественным гласом и вестником, а одновременно бесконечным ис­точником хлопот, не вызывает проблем в сознании дикарей. Очевид­ные остатки такой первобытности мы обнаруживаем в психологии ев­рейских пророков¹¹. Они часто колеблются: прислушаться или нет к этому голосу. Стоит признать, что такому благочестивому человеку как Осия трудно взять в жены проститутку, дабы выполнить приказ Господа. Еще на заре человечества существовал обычай ограждать себя от произвольных и беззаконных воздействий “сверхъестественного” с помощью определенных ритуалов и законов. Этот процесс развивался в истории путем умножения ритуалов, инструкций и вероучений. По­следние два тысячелетия такой институт как христианская церковь принял на себя посредническую и защитную функции, встав между этими воздействиями и человеком. Средневековые церковные тексты не отрицают того, что божественное вдохновение может иметь место во сне, но это не поощрялось, и церковь оставляла за собой право ре­шать, считать ли такое откровение аутентичным или нет. Несмотря на то, что церковь признает несомненной эманацию определенных сновидений от Бога, она не склонна, более того, отвращается от сколь­ко-нибудь серьезного занятия сновидениями, хотя и признает, что не­которые из них могут непосредственно содержать откровение. Так что перемены последних столетий, по крайней мере с этой точки зрения, вполне приемлемы для церкви, поскольку повлекли за собой упадок прежней интроспективной установки, способствовавшей серьезному подходу к сновидениям и внутреннему опыту.

Протестантизм, сровнявший с землей многие ранее тщательно воз­двигнутые церковью стены, сразу стал испытывать на себе разруши­тельные и схизматические воздействия индивидуального откровения. Стоило догматической ограде пасть, а ритуалам утратить действенный авторитет, как человек столкнулся с внутренним опытом, без защиты и водительства догматов и ритуалов, являющихся беспримерной квинтэссенцией как христианского, так и языческого религиозного опыта. Протестантизм утратил и все тонкости догматов: мессу, испо­ведь, большую часть литургии и значимость священства служителей культа.

Я должен подчеркнуть, что это суждение не является ценностным, да и не имеет такой цели. Я просто констатирую факты. Протестан­тизм усилил авторитет Библии как заместителя утраченного церков­ного авторитета. Но, как показала история, некоторые библейские текста можно толковать по-разному. Увеличению божественности свя­щенного писания не слишком способствовала и научная критика Ново­го Завета. Под влиянием так называемого научного просвещения ог­ромная масса образованных людей либо покинула церковь, либо стала к ней глубоко равнодушной. Если бы все они были скучными рациона­листами или невротичными интеллектуалами, потеря была бы невели­ка. Но многие из них являются людьми набожными, однако не соглас­ными с ныне существующими формами вероучения. Иначе трудно бы­ло бы объяснить удивительное воздействие движения Бухмана [4] на более или менее образованные слои населения. Повернувшийся спиной к церкви католик обычно тайно или открыто склоняется к атеизму, тогда как протестант, по возможности, следует за сектантским движе­нием. Абсолютизм католической церкви требует столь же абсолютного отрицания, в то время как протестантский релятивизм допускает раз­личные вариации. Может показаться, что я слишком углубился в исто­рию христианства, не имея иной цели, кроме объяснения предрассуд­ков по поводу сновидений и индивидуального внутреннего опыта. Но сказанное мною могло бы стать частью моей беседы с нашим пациен­том. Я бы сказал ему, что лучше было бы принять его навязчивые идеи о раке всерьез, нежели считать их патологической бессмыслицей. Но принять всерьез, значит признать это как своего рода информацию-ди­агноз о том факте, что в реально существующей психике возникли за­труднения, которые конкретизировались в идею о растущей раковой опухали. Пациент, конечно, спросил бы: “А что этот рост собой пред­ставляет?”. И я бы ответил: “Не знаю”, ибо я действительно не знаю. Хотя, как я уже отметил раньше, это наверняка компенсаторное или дополняющее бессознательное развитие, о его специфической природе и содержании пока ничего не известно. Речь идет о спонтанном прояв­лении бессознательного, основанном на содержании, которого мы не сможем обнаружить в сознании.

Тогда мой пациент, конечно же, полюбопытствует, а как же я рас­считываю добраться до этого содержания, ставшего источником навяз­чивого представления. Я сообщу ему в ответ, рискуя повергнуть его в шок, что необходимую информацию нам поставят его сновидения. Мы станем смотреть на них так, словно они проистекают из источника, на­деленного умом, целесообразностью и даже как бы личностным нача­лом. Это, без сомнения, смелая гипотеза, и в то же время авантюра, поскольку мы намерены довериться давно дискредитированному суще­му, само существование которого сегодня по-прежнему отвергается многими психологами и философами. Знаменитый антрополог, которо­му я изложил свой подход, сделал типичное замечание: “Все это, ко­нечно, интересно, но и опасно”. Да, я признаю, что это опасно; столь же опасно, как и сам невроз. Если вы хотите избавиться от невроза, то вам нужно чем-то рисковать. Без известного риска всякое дело не эф­фективно, это нам слишком хорошо известно. Хирургическая опера­ция по поводу рака также рискованна, и все-таки ее нужно делать. Чтобы быть лучше понятым, я часто поддаюсь искушению и советую моим пациентам — воспринимайте свою психику как некое “тонкое” тело, на котором могут произрастать столь же “тонкие” опухали. Предрассудок, согласно которому психика невообразима, а потому ни­чтожнее дуновения ветра, либо уверенность в том, что она представля­ет собой некую философскую систему логических понятий — этот предрассудок столь силен, что люди, не осознавая определенное содер­жание своей психики, считают его несуществующим. Нет ни доверия, ни веры в достоверность функционирования психики за пределами со­знания, а анализ сновидений считается просто смехотворным заняти­ем. В этих условиях мое предложение может вызвать наихудшие подо­зрения. И мне взаправду приходилось выслушивать немало всевоз­можных аргументов против серьезного отношения к смутным призра­кам сновидений.

И все же в сновидениях мы обнаруживаем, даже без всякого глубо­кого анализа, те же конфликты и комплексы, существование которых устанавливается с помощью ассоциативного теста. Более того, эти комплексы образуют неотъемлемую часть невроза. Поэтому у нас есть веские основания считать, что сновидения могут предоставить нам не меньше информации о содержании невроза, чем ассоциативный тест. А на деле они дают информации куда больше. Симптом подобен стеблю над землей, но основная часть растения — это широкая сеть подзем­ных корней. Эта корневая система и образует содержание невроза; она является матрицей комплексов, симптомов и сновидений. У нас есть все основания утверждать, что сновидения отображают именно эти, так сказать подземные психические процессы. И если мы сможем к ним подобраться, значит сможем достичь “корней” болезни.

Так как в мои цели не входит рассмотрение психопатологии невро­зов, я предлагаю избрать другой случай в качестве примера того, как сновидения открывают неизвестные внутренние факты психики. В данном случае сновидцем является также интеллектуал, наделенный удивительным умом и образованностью. Он был невротиком и обра­тился ко мне за помощью, чувствуя, что невроз становится непреодо­лимым и медленно, но верно несет психике разрушение. К счастью, его интеллект еще не пострадал, и он мог пользоваться своим тонким умом. Учитывая это, я возложил на него обязанность самому наблю­дать и записывать свои сновидения. Они не анализировались и не объ­яснялись ему — лишь много позже мы принялись за анализ, так что сновидения, о которых пойдет речь, не содержат никаких привнесе­ний. Они представляют собой последовательность событий так, как их наблюдал во сне пациент, без какого-либо вмешательства. Пациент никогда ничего не читал по психологии, не говоря уж об аналитиче­ской психологии.

Поскольку серия состоит из более чем четырехсот сновидений, я мо­гу высказать лишь общее впечатление об этом материале; мною была опубликована подборка из 74 этих сновидений, содержавшая мотивы, которые представляют значительный религиозный интерес. Снови­дец, стоит об этом упомянуть, был по воспитанию католиком, но уже отошел от веры и не интересовался религиозными проблемами. Он принадлежал к тем интеллектуалам или ученым, которые приходят в удивление, стоит кому-нибудь озадачить их теми или иными религиоз­ными проблемами. Если придерживаешься точки зрения, согласно ко­торой бессознательное представляет собой психическое, существую­щее независимо от сознания, случай нашего сновидца может быть осо­бенно интересен; естественно, допуская, что мы не ошибаемся, говоря о религиозном характере некоторых сновидений. Если же делать ак­цент только на сознании и не наделять бессознательное способностью к независимому существованию, то было бы крайне интересно выяснить, выводим ли материал сновидений из содержания сознания. В том слу­чае, если факты будут благоприятствовать гипотезе о бессознатель­ном, мы сможем тогда использовать сновидения в качестве источни­ка информации о возможных религиозных тенденциях бессознатель­ного.

Нельзя сказать, чтобы сновидения нашего пациента имели самое прямое отношение к религии. Однако, среди четырехсот имеются два сновидения явно религиозного содержания. Я приведу теперь текст, написанный самим сновидцем.

“Множество домов, в ник нечто театральное, словно какая-то сцена. Кто-то упоминает имя Бернарда Шоу. Упоминается также, что пьеса относится к далекому будущему. Один из домов отмечен вывеской со следующей надписью:

“Это вселенская католическая церковь.

Это церковь Господа.

Все, чувствующие себя орудиями Господа, могут войти”.

И внизу приписка мелкими буквами: “Церковь основана Иисусом и Павлом”, — словно речь идет о фирме, хвастающейся древностью ос­нования. Я говорю приятелю: “Давай зайдем, посмотрим”. Он отвеча­ет: “Непонятно, зачем такому множеству людей нужно толпиться, чтобы возникло религиозное чувство”. Но я ему возражаю: “Ты — про­тестант. так что тебе не понять”. Тут женщина с одобрением кивает го­ловой. Теперь я сознаю, что на стене церкви висит афиша. На ней сле­дующие слова:

 “Солдаты!Когда вы почувствуете, что вы во власти Господа, избегайте прямо говорить с ним. Господь словам недоступен. Мы также настоятельно рекомендуем вам не вмешиваться в дискуссию об атрибутах Господа. Это было бы бесполезно, ибо все ценное и важное невыразимо. Подпись: Папа....... (Имя, однако, не расшифровать)”.

Теперь мы входим в церковь. Интерьер похож скорее на мечеть, чем на церковь. Собственно говоря, есть сходство со Св. Софией. Скамей нет, это производит удивительное пространственное впечатление. Нет и образов. Только обрамленные сентенции на стенах (как в Св. Со­фии). Одна из сентенций гласит: “Не льсти благодетелю твоему”. Та же женщина, которая одобрительно кивала мне раньше, плачет и гово­рит: “Тут уже ничего не осталось”. Я отвечаю: “Я думаю, все в поряд­ке”, но она исчезает. Сначала я стою прямо перед колонной, которая мешает видеть, затем меняю положение и вижу перед собой толпу лю­дей. Я не принадлежу им, стою один в стороне. Они произносят следу­ющие слова: “Мы признаем, что находимся во власти Господа. Царство небесное внутри нас”. Они повторяют это трижды самым торжествен­ным образом. Затем орган играет фугу Баха, хор поет. То звучит одна музыка, иногда повторяются следующие слова: “Все остальное только бумага”, означающие, что остальное безжизненно.

Когда музыка заканчивается, начинается вторая часть церемонии. Как на студенческих встречах, за серьезными вещами следует веселье. Присутствуют спокойные, зрелые люди. Одни ходят туда-сюда, другие вместе о чем-то разговаривают, они приветствуют друг друга; подается епископальное вино и другие напитки. В виде тоста кто-то желает цер­кви благоприятного развития, по радиоусилителю передают мелодию в стиле регтайма с припевом: “Чарли нынче тоже в игре”. Как будто это представление устроено для того, чтобы выразить радость по поводу какого-то нового члена общества. Священник объясняет мне: “Эти не­сколько пустопорожние развлечения официально признаны и приня­ты. Мы должны слегка приспосабливаться к американским методам. Когда имеешь дело с огромными толпами, это неизбежно. Наше прин­ципиальное отличие от американских церквей в том, что мы подчерк­нуто лелеем антиаскетическую линию”. И тут я просыпаюсь с чувст­вом огромного облегчения”.

Как вам известно, имеются многочисленные работы о феноменоло­гии сновидений, но лишь немногие касаются их психологии. Причина понятна: это деликатное и рискованное предприятие. Фрейд сделал смелую попытку прояснить запутанность психологии сновидений с по­мощью воззрений, выработанных им в области психопатологии¹⁴. Как бы я ни восхищался смелостью этой попытки, согласиться с его мето­дом и результатами я не в силах. Он рассматривает сновидение в каче­стве просто ширмы, за которой тщательно что-то скрывается. Несом­ненно, невротики стараются скрыть, забыть все неприятное, да и нор­мальные люди тоже. Вопрос в том, можно ли под эту категорию подво­дить такое нормальное явление как сновидение. У меня есть сомнения относительно того, что сон есть нечто иное, нежели то, что он собой представляет. Я скорее готов сослаться на авторитетное заключение Талмуда, где говорится: “Сновидение является своим собственным ис­полнением”. Иными словами, я принимаю сон как таковой. Сновиде­ние является настолько сложным и запутанным предметом, что я не решился бы делать предположения о его возможных загадках. Вместе с тем сновидение является, когда сознание и воля в значительной степе­ни погасли. Это естественный продукт, мы обнаруживаем его не только у невротиков. Более того, мы так мало знаем о психологии сновидчества, что нам нужно быть предельно осторожными, привнося в объясне­ние сновидений чуждые нам элементы.

По всем этим причинам я полагаю, что разбираемоенами сновиде­ние действительно говорит о религии и ее имеет в виду. Поскольку сон тщательно разработан и плотен, это предполагает некую логику и оп­ределенную интенцию, т.е. ему предшествовала мотивация бессозна­тельного, которая находит прямое выражение в содержании сновиде­ния.

Первая часть сна представляет собой серьезное суждение в пользу католической церкви. Некая протестантская точка зрения, будто рели­гия есть дело индивидуального опыта, развенчивается сновидцем. Вто­рая часть, более похожая на гротеск, представляет собой адаптацию церкви к решительно мирикой точке зрения и заканчивается утверж­дением в пользу антиаскетической тенденции, которую не могла и не стала бы поддерживать настоящая церковь. Но антиаскетический свя­щенник сновидца возводит эту тенденцию в принцип. Одухотворен­ность и возвышенность представляют собой подчеркнуто христианские принципы, и всякоеих ущемление было бы равнозначным богохульно­му язычеству. Христианство никогда не было мирским, никогда не превозносило добрососедские встречи с вином и едой, и более чем со­мнительно такое приобретение, как джазовая музыка во время служ­бы. “Спокойные и взрослые” личности, перипатетически беседующие друг с другом (более или менее по-эпикурейски), напоминают об идеа­ле античной философии, скорее неприятном для современного христи­анина. В обеих частях подчеркивается важность мессы или толпы.

Таким образом католическая церковь, хотя ей и отдается предпоч­тение, выступает в паре со странной языческой точкой зрения, несов­местимой с фундаментальной установкой христианства. Действительная их несовместимость не явлена в сновидении. Она как бы замалчи­вается “приятной” атмосферой, где опасные контрасты затемнены и расплывчаты. Протестантская точка зрения — индивидуальное отно­шение к Богу — здесь придавлена массовой организацией и соответст­вующим ей коллективным религиозным чувством. Та настоятель­ность, с которой говорится о толпе, инсинуация по поводу языческих богов представляют интересные параллели тому, что сегодня творится в Европе. Все дивятся язычеству в нынешней Германии, потому что никто не знает, как интерпретировать дионисийский опыт Ницше. Он предварял опыт тысяч, а затем миллионов немцев, в чьем бессозна­тельном во время войны развивался германский кузен Диониса, а именно — Вотан. В сновидениях немцев, которых я лечил, мне была ясно видна вотановская революция, ив 1918 г. я опубликовал статью, в которой указал на особого рода развитие, которого можно ожидать в Германии. Эти немцы, конечно, не изучали “Так говорил Заратустра” и, безусловно, не были теми молодыми людьми, которые обрати­лись к языческим жертвоприношениям, не имея понятия об опыте Ницше. Поэтому они называли своего бога Вотаном, а не Дионисом. В биографии Ницше вы легко найдете неопровержимые доказательства того, что бог, которого он изначально имел в виду, был на самом деле Вотаном [5]. Будучи филологом и живя в 70—80-е гг. прошлого века, он называл его Дионисом. Если посмотреть с компаративистской точки зрения, у этих богов действительно немало общего.

В сновидении моего пациента нет явной оппозиции к коллективно­му чувству, массовой религии и язычеству, исключая быстро смолкше­го друга-протестанта. Правда, заслуживает внимания любопытное об­стоятельство: незнакомая женщина, которая первоначально поддержи­вала панегирик по поводу христианства, а затем, неожиданно распла­кавшись, сказала: “Тут уже ничего не осталось” и безвозвратно исчез­ла.

Кто эта женщина? Для сновидца это расплывчатая и неведомая лич­ность, но когда сон снился ему, он уже знал, что она — та “неведомая”, которая часто появлялась в предшествующих сновидениях.

Поскольку эта фигура играет огромную роль в мужских сновидени­ях, у нее имеется техническое обозначение — “Анима”¹⁸, которое бы­ло принято потому, что с незапамятных времен в мифах всегда присут­ствовала идея о сосуществовании мужского и женского начал в одном теле. Психологические интуиции такого рода обычно проецировались в форме божественной пары Сидиги или в идее творца-гермафроди­та. Эдуард Мэйтленд, биограф Анны Кингсфорд, в наши дни расска­зывает о внутреннем опыте бисексуальной природы божества; суще­ствует герметическая философия с ее внутренним человеком — гермафродитом и андрогином, “homo Adamicus”, который хотя и предстает в мужской форме, всегда носит в себе Еву, т.е. жену свою, “скрытую в его теле”, как говорит средневековый комментатор Hennetis Tractatus Aureus²².

Предположительно, Анима есть психическая репрезентация жен­ских генов, находящихся в меньшинстве в мужском теле. Это вероятно тем более, что Анима не встречается среди образов женского бессозна­тельного. Имеется фигура, играющая равнозначную роль, но это не женский, а мужской образ. Этот мужской образ в психологии женщи­ны получил название “Анимуо. Одним из типичных проявлений обеих фигур является то, что издавна именуется “animosity” — враж­дебность. Анима вызывает аналогичные настроения, Анимус способст­вует появлению раздражающих тем, неразумных суждений. В обоих случаях это часто встречающиеся в сновидениях фигуры. Как правило, они олицетворяют бессознательное и придают ему специфически не­приятный и раздражающий характер. У бессознательного самого по се­бе нет этих отрицательных качеств. Они появляются лишь вместе с персонификацией, когда возникают эти фигуры и начинают воздейст­вовать на сознание. Будучи лишь частичными личностями, они имеют характер низших женщины и мужчины — отсюда их воздействие, вы­зывающее раздражение. Мужчина под этим воздействием становится носителем очень неустойчивого настроения, женщина делается спор­щицей и все время высказывает совершенно неуместные мнения.

Определенно негативная реакция Анимы в сновидении о церкви указывает на то, что женское начало сновидца, т.е. его бессознатель­ное, несогласно с его установкой. Несогласие начинается с сентенции на стене: “Не льсти благодетелю твоему”, с которой согласен сновидец. Смысл сентенции кажется достаточно здравым, поэтому необъяснимо вызванное им отчаяние женщины. Не углубляясь более в эти мисте­рии, мы удовлетворимся на время тем фактом, что в сновидении содер­жится противоречие, что очень важное меньшинство покинуло сцену с явным протестом и не обращает внимания на дальнейшее представле­ние.

Из сновидения мы можем сделать вывод, что бессознательное функ­ционирование ума сновидца производит довольно-таки плоский комп­ромисс между христианством и языческой joie de vivre (Радостьжизни (фр.)). Продукт бес­сознательного не выражает явно какой-нибудь точки зрения или окон­чательного мнения. Это скорее драматическое представление акта раз­мышления. Можно было бы сформулировать его следующим образом:

“Как же быть со всей этой религией? Ты ведь католик, не так ли? Тебе этого недостаточно? Но аскетизм! Ну, ладно, даже церковь должна не­много приспосабливаться — кино, радио, душевные беседы, five o'clock tea и т.д. — почему бы не выпить церковного вина и не повеселиться?” Но по какой-то неизвестной причине эта непереносимая таинственная женщина, хорошо известная по многим прежним снам, кажется глубо­ко разочарованной и уходит.

Должен признаться, что я симпатизирую в данном случае Аниме. Компромисс тут явно поверхностный и дешевый, но он характерен для сновидца, как и для многих других людей, для кого религия хоть что-то значит. Моего пациента религия не касается, и он наверняка не ожидал, что она будет его касаться хоть каким-то боком. Но он пришел ко мне, переживая серьезную душевную драму. Рационалист и в вы­сшей степени интеллектуал, он обнаружил, что эта установка его ума, его философия полностью оставляют его перед лицом невроза и сил разложения. Во всем своем мировоззрении он не нашел ничего, что по­могло бы ему вновь обрести достаточный контроль над самим собой. Он оказался в ситуации человека, покинутого лелеемыми доселе убежде­ниями и идеалами. В таком состоянии люди нередко возвращаются к религии детства в надежде найти там хоть какую-то помощь. У паци­ента это не было, однако, сознательной попыткой или решимостью оживить прежние религиозные верования. Они ему просто снились, т.е. его бессознательное воспроизводило своеобразные суждения о ре­лигии. Словно дух и плоть, вечные враги в христианском сознании, примирились друг с другом, смягчили противоречие. Духовное и мир­ское неожиданно пришли к миру. Эффект оказался гротескным и даже комичным. Неумолимая суровость духа была подорвана чуть ли не ан­тичным, сопровождаемым вином и розами, весельем. Сновидение вос­производило духовную мирскую атмосферу, в которой острота мораль­ного конфликта притупилась, боль и расстройство преданы забвению.

Если в этом и состояло исполнение желания, то желания сознатель­ного, поскольку именно в этом пациент и так зашел слишком далеко. И он это осознавал, так как вино было одним из его злейших врагов. Сновидение, напротив, является безучастной констатацией духовного состояния пациента. Это картина выродившейся религии, испорченной миром, инстинктами толпы. На место нуминозности божественного опыта становится религиозная сентиментальность — хорошо известная характеристика религии, утратившей живую тайну. Легко понять, что такая религия неспособна помочь или возыметь какой-либо другой мо­ральный эффект.