Мистическая сопричастность как основное отношение мифа

Можно просто зафиксировать тот факт, что миф стоит вначале человеческой истории, но гораздо плодотворнее будет объяснить этот факт, исходя из основных смысловых потребностей человека, без которых немыслимо его существование. К числу таких потребностей относится стремление к переживанию своего смыслового единства с миром.

Есть два крайних полюса, два ценностных отношения к миру – как «чужому» и как к «своему»[4]. Современный человек уже не боится «чужого», объективного, нечеловеческого, он научился покорять его. Поэтому ощущение внутреннего родства с миром, сегодня воспринимается как одно лишь из возможных отношений к бытию. Но для первобытного человека это отношение было единственно возможным. Иное мироощущение повергло бы первобытного человека в состояние не проходящей тоски и отчаяния перед противостоящими ему бездушными и всемогущими силами.

Способом выживания первобытного человека стало чувство его породненности с грозными природными стихиями. Он чувствовал их родственными себе, одушевленными существами, которых можно как-то умилостивить, заговорить, а иногда даже напугать. Об этом блестяще написал Фрейд: «Самым первым шагом достигается уже очень многое. И этот первый шаг очеловечивания природы. С безличными силами и судьбой не вступить в контакт, они остаются вечно чужды нам. Но … если повсюду в природе тебя окружают существа, известные тебе из опыта твоего собственного общества, то ты облегченно вздыхаешь, чувствуешь себя как дома среди жути, можешь психически обрабатывать свой безрассудный страх … А может быть ты даже не беззащитен, ведь почему бы не ввести в действие против … сил внешней природы, те же средства, к которым мы прибегаем в своем обществе; почему бы ни попытаться заклясть их, умилостивить, подкупить …».[5] Такое мироощущение и составляет первооснову мифа.

Чувство одушевленности природы не есть исключительно достижение мифологической эпохи. И современный человек разделяет природные и смысловые (ассоциативные) характеристики вещей, тогда как в мифе они отождествлены безо всякой возможности различения. Собственно говоря, слово «отождествление» здесь не совсем уместно, ибо в мифе смысловые свойства изначально воспринимаются, как природные, а ассоциативные связи между явлениями – как причинно – следственные. Французский этнограф Леви-Брюль приводит рассказ одного миссионера о том, как он показывал индейцам фигурки животных, изобразив их на стене с помощью теней от пальцев. На следующий день племя наловило больше рыбы, чем обычно, и все принялись упрашивать миссионера вновь показать те же фигурки, «спектакль теней» был воспринят ими как подлинная причина богатого улова. Леви-Брюль называет подобного рода связи, устанавливаемые мифом, «мистическими связями, или мистической сопричастностью вещей и явлений. Мистическая сопричастность есть основное отношение мифологического мира; мистическая сопричастность – это ассоциативно – психологическая, смысловая связь, воспринимаемая и переживаемая как способ реальной взаимной обусловленности вещей и явлений.»[6].

Но там, где господствуют мистические связи, нет вещей и животных в нашем понимании. «Для первобытного сознания, - подчеркивает Леви-Брюль, - нет чисто физического факта в том смысле, какой мы придаем этому слову».[7] Миф есть царство всеобщего оборотничества: вещь не только вещь, но одновременно и одушевленнее существо; животное – и животное (добыча) и священный дух; солнце – это и тот огненный шар, который мы каждый день видим на небе, но одновременно это и грозный бог, дающий и плодородие и засуху. Для первобытного человека эти представления есть нечто изначальное, а вовсе не результат соединения (ассоциации) двух образов.