Переживание качества личностного контакта в личностно-центрированной психотерапии

 

Андрей Улезко

Инкере Кантор

О себе:

Андрей:

Я попробую передать затрагивающее меня сейчас самоощущение (как в личностном, так и в профессиональном плане) через свою дневниковую запись:

"я хочу рискнуть, шагнув

в абсолютную темноту,

в полную неизвестность.

тогда и только тогда

я смею надеяться

на скромнейший шанс

разглядеть свечение,

пробивающееся из корня

Всего. Источник"

Я хочу постепенно создавать и поддерживать такое качество терапевтических отношений, такую их атмосферу с её интенсивностью, которые человек сможет использовать на цели своего сугубо-индивидуального развития и решение важных жизненных задач.

 

Инкере:

Погружаясь в чувствование, что каждое дерево – это клеточка одного ещё более великого организма, я переживаю флору как живое единое целое. И тогда, с охватывающим меня трепетом, я ощущаю себя клеточкой целого человечества.

Я провожу для людей оздоровительные и контактные практики, которые способствуют восстановлению связей как в организме одного человека, так и в организме общества – между людьми. Осознавание этого великого и прекрасного процесса затрагивает меня до глубины.

 

Ты дал время развернуться удивительному переживанию во мне: Древо Жизни – это не какое-то мистическое дерево. Я переживаю себя как часть этого Древа, маленькую клеточку в его листве, может, в коре его ствола, может, в кончике его корня или его соке.

Ты – другая клеточка того же Древа Жизни. И мы никогда не были отделены от него. Оно – внутри нас и вокруг нас.

Ты стоишь передо мной... Что для меня наш взгляд, выходящий из одной бесконечности и утопающий в другой? Я говорю тебе: "Жизнь смотрит на себя саму, твоими глазами – в мои".

 

Цвета истории:

Андрей: зёленый, насыщенный и сочный (как листва, через которую смотришь на солнце)

Инкере:     нежный светло-сливочно-молочно-    жёлый... как золотистый     рассеивающийся утренний     полупрозрачный свет лучей

В процессе практики мы пришли к тому, что понятие "person-centered psychotherapy" на русском языке мы хотели бы упоминать как "личностно-центрированная психотерапия". Это определение больше резонирует и согласуется с текущим пониманием.

Да, "клиент-центрированная" – более устоявшаяся формулировка, хотя сам Роджерс по мере изменения его практики, роста его теории и исследований, сам менял названия: "non-directive", затем "client-centered", затем "person-centered" psychotherapy.

Нам хочется переводить понятие "person-centered psychotherapy" именно как "личностно-центрированная психотерапия", чтобы при помощи этих слов наиболее точно передать людям смысл направления.
Дело в том, что для людей, не знакомых с подходом, слово "клиент" обычно используется в контексте "клиент банка", "клиент парикмахерской", то есть клиент – это человек, который просто платит деньги в обмен на услугу или товар. Это понимание совершенно не наполнено теми смыслами, которые мы, будучи в подходе, вкладываем в него и чувствуем, и не раскрывает той сути процесса, которую акцентировал в названии Роджерс.

В нашем понимании наиболее точным отражением психотерапевтического процесса по Роджерсу является понятие "личностно-центрированная терапия", поскольку в центре внимания оказывается переживающая Личность, её организмический опыт, разворачивающийся в психологическом контакте клиента и терапевта.

 

***

Инкере: Андрей, твоя научно-исследовательская работа посвящена феномену качества терапевтического или личностного контакта по Карлу Роджерсу. В связи с ней теория Роджерса о личности, процессе её изменений и теория переживания Джендлина обрели более явные очертания, ранее неочевидные. Ты детализировал теорию личностного контакта, представил её более структурированно и подробно, начал разработку модели качества личностного контакта, выделил феноменологические характеристики высокого качества контакта: «общность» и «процессуальность» и успешно защитил работу. Это исследование может оказаться полезным для обучающихся и практикующих личностно-центрированных психотерапевтов в связи с проведенной теоретической интеграцией, а также в связи с разрабатываемой моделью качества контакта, которая в дальнейшем может послужить для обоснованной супервизионной оценки личностной ориентации терапевта в личностно-центрированной психотерапии.

Эта работа уже значимо повлияла на всех, кто был вовлечён в неё. Пока я участвовала в проведении и анализе десятков интервью с личностно-центрированными терапевтами и респондентами без психологического образования (далее – «потенциальные клиенты»), а также в экспериментальных личностно-центрированных сессиях с использованием метода фокусирования Джендлина, было ощущение (и до сих пор оно сохраняется), будто мы с тобой прикасаемся к чему-то очень тонкому и долговечному. При этом качество контакта – это не популярная тема, она не на слуху, это не то, чему в какой-либо форме специально уделяется внимание в образовании, культуре или воспитании. И это удивительно, как люди, раскрывавшие в процессе интервью и сессий свои сокровенные переживания высокого и низкого качества контакта, явно понимали, о чём идёт речь. Они очень хорошо настраивались на переживание и описывали этот многогранный феномен невероятно близко друг к другу: с высоким процентом совпадений, а иногда почти одними и теми же словосочетаниями и синонимами. Я ощущала себя так, словно от каждого собираю крупицы драгоценного человеческого опыта, а иной раз – будто слушаю где-то вне пространства и времени диалог незнакомых друг с другом людей об одном и том же, о чём-то глубоко человеческом, фундаментальном, настоящем, ценном. И это явные для меня свидетельства существования искомого многогранного феномена в сознании людей, а также значимости в жизни человека высокого качества контакта, и тем более потребности потенциальных клиентов в подобном личностном контакте с терапевтом.

Судя по обратной связи участников интервью и сессий, многие из них задумались о своей психотерапевтической практике, о своих отношениях, ценностях, потребностях, о том смысле, который несёт для них контакт высокого качества с другим человеком, с собой, с миром. В связи со всем этим мне очень хочется, чтобы как можно больше людей могли познакомиться с этим опытом, с которым мы соприкоснулись в исследовании, познакомиться с запечатлёнными переживаниями респондентов, способными так глубоко и интенсивно затрагивать. У меня есть предчувствие, что знание об этих теоретически-выведенных и эмпирически-обнаруженных аспектах личностного контакта и внимание человека к ним могут изменить в лучшую сторону качество его отношения и с другими людьми, и с самим собой. Контакт высокого качества – чудесный процесс, ставший благодаря этой работе более понятным, но от этого не менее чудесным. 

Примечательно, что в твоем замысле научного исследования так же, как и в авторском проекте «руки расскажут», где ты исследуешь возможности контакта кистей рук, ярко проявился твой ощутимый интерес к переживанию межличностного контакта и к его качеству. И мне хочется спросить тебя про историю твоего интереса, как он оформлялся?

Андрей: Я бы предварительно немного рассказал о центральной для меня теме хронической боли, которая притягивает моё внимание около десяти лет.

Еще давно, до того, как эта тема стала для меня особенно актуальной, у меня было яркое желание организовывать групповые встречи, где я бы мог предлагать участникам именно парные упражнения, чтобы не преподаватель, а они сами могли учить и учиться чему-то друг у друга. Мне кажется, контактные практики в широком смысле – это и есть способ работы с болью. Задача боли, насколько я это сейчас понимаю, в общих чертах заключается в том, чтобы вернуть контакт с собой. Другими словами, есть нечто, что повреждено, и человеку требуется больше внимания к себе, к своему существованию, к своему функционированию, чтобы найти новый способ быть с этим… более бережный. И как раз такой бережный, внимательный контакт, присутствие – это то, что может дать другой человек.

Последние годы в связи со знакомством с личностно-центрированной психотерапией, голос этой боли начал для меня отчетливо звучать в контексте межличностных и терапевтических отношений: «Как мне услышать Другого сквозь затопляющую усталость и напряжение? Как откликнуться и пронести этот, ещё живой, сердечный отклик к человеку напротив, когда внутри всё сковано и стянуто сетью хаотических болезненных ощущений?»

Обучаясь на трехлетней клиент-центрированной программе, я стал чаще задаваться этими вопросами. Однако ответы приходили ко мне больше из непосредственного взаимодействия на учебной группе, из переживаний в позиции клиента и из практики работы с клиентами, нежели из теории личностно-центрированной психотерапии. Я предполагал, что теория могла бы упорядочить мой субъективный опыт и дать более ощутимую опору для практической деятельности. Карл Роджерс весьма лаконично изложил теоретические положения о терапевтическом или личностном контакте, как первом из шести необходимых и достаточных условий эффективной психотерапии, без которого остальные условия теряют смысл. И в течение долго времени обучения на программе я не мог применить данную теорию к ситуации терапевтической практики. Мои коллеги также не давали мне удовлетворяющих ответов в этом направлении. Я также чувствовал, что что-то не так происходит в терапевтическом контакте в моей индивидуальной учебной терапии в клиентской позиции, но у меня не было подходящего языка или карты, чтобы понять текущее положение в сложной динамике личностного контакта со своим психотерапевтом. Постепенно совместно с ним мы находили этот язык, слово за словом. Я также ярко вспоминаю момент в групповой супервизии, когда я наблюдал, как крайне тонкий и глубокий эмпатический отклик терапевта на болезненную ситуацию клиента встречается с глухой стеной сопротивления клиента, совершенно не затрагивает его… Тогда я сильно смог прочувствовать ту роль, которую играет личностный контакт в отношении эмпатического понимания, но еще более сильно во мне зазвучал вопрос о том, что именно эта не-Встреча означает с точки зрения теории личностного контакта Роджерса? Как её природа может найти соответствующее теоретическое описание в смысловом поле категорий личности (person) и переживания (experience/ing)?

Поворотным стал эпизод на учебной группе уже по завершению восьми часов группового процесса. В какой-то момент контакт с каждым участником приобрел во мне такое редкое и узнаваемое качество, что в нем смогли сосуществовать одновременно и неповторимая индивидуальность каждого, и моё с ними неотъемлемое и ясно ощущаемое единство – мы были, мы жили единым бытием. И этот эпизод привнес затем существенные конструктивные изменения в мою жизнь, в значимые отношения. Однако я оказался еще в большем недоумении, чем раньше: я остро чувствовал, что в таком качестве контакта присутствует некая закономерность, связанная с этой двойственностью, но я был в совершенном смятении, в долгих попытках как-то охарактеризовать такое качество контакта с точки зрения существующей у Карла Роджерса теории.

Постепенно, уже благодаря более подробному изучению совместной исследовательской работы Роджерса, Джендлина и их коллег с 1955 по 1967 годы, появилась возможность делать небольшие шаги в направлении теоретического и эмпирического исследования качества контакта, заинтересовавшего меня. В итоге появилось понимание, как можно ориентироваться в личностном контакте на терапии, как охарактеризовать те моменты, когда происходит сопротивление у клиента (низкое качество контакта), как описать взаимосвязь характеристик контакта с помощью осей циркумплексной модели отношений, и также как можно описать высокое качество контакта, которое включает такие, казалось бы, духовные измерения.

Сейчас я обращаю внимание на качество контакта – как в терапии, так и в отношениях с людьми – посредством того, как проявляются его характеристики. Это не алгоритм, позволяющий достичь качественного контакта, а то, что помогает обнаружить и ослабить препятствия и создать благоприятные условия. Со своей стороны я могу отследить те факторы, которые мне мешают воспринимать «процессуальность» другого человека, или те, что суживают моё внимание, мешают воспринимать ситуацию целостно, чувствовать «общность» с Другим. Это не то, что происходит за какую-то последовательность шагов, это связано с вниманием к тому, как я отношусь к человеку.

 

Инкере: Расскажи, пожалуйста, чуть подробнее – что происходит, когда ты как личностно-центрированный терапевт обращаешься к этим характеристикам: «общность» и «процессуальность» – в своей работе?

 

Андрей: Когда я уделяю внимание «процессуальности», я постепенно замечаю, где я больше контактирую с клиентом через какие-то свои концепции, прошлый опыт: «мне знакома эта ситуация», «мне знакомо такое поведение», «мне знакомы такие паттерны чувств», соответственно, «мне знакомы способы того, как я могу здесь действовать». Однако это только моё ограниченное знание. И если я накладываю на клиента этот ярлык, но затем могу осознать его – я могу это «вынести за скобки». Когда я могу вынести за скобки свои представления, предположения о человеке напротив, то таким образом я делаю небольшой шаг к тому, что есть сейчас на самом деле. И так снова и снова, небольшими шагами – к волнующей неизвестности себя и другого человека. У меня появляется чувство, что этот человек мне не знаком, что он гораздо шире вот этой песчинки известного мне о нём и каких-то похожих ситуаций из моего прошлого опыта. Я больше ориентируюсь на неизвестность этого человека, которая разворачивается как процесс: мгновение за мгновением, раскрытие за раскрытием – в той мере, в которой тенденция к актуализации позволяет клиенту раскрываться по направлению ко мне и к болезненности своей проблематики.

Я вспоминаю и моё переживание, связанное с процессуальностью. Когда на учебном модуле в самом конце дня я чувствовал сильную физическую усталость и боль и, уже всё перепробовав, совершенно не знал, что мне с ними делать. В конечном итоге я просто отпустил желание что-то сделать с болью и позволил ей быть и разворачиваться, как есть. Позволил ей течь, как она есть. И это изменило переживание боли как чего-то статичного, позволило ей стать процессом, который непрерывно изменяется. То есть я здесь, по сути, отказался от своей бесплодной активности и от своего знания, как лучше для боли. Это близко к принципу «недеяния» в даосизме: я отказываюсь от знания того, какой человек и как ему лучше, я доверяю самому процессу. И когда я отпустил свои попытки что-то сделать с болью, и она стала свободнее течь – это стало касаться не только боли. Это стало касаться всего. Все процессы начали течь свободнее, и я стал себя воспринимать более целостно.

 

Инкере: У меня твои примеры проассоциировались с фразой из статьи Роджерса о важности философской ориентации консультанта: « Собираемся ли мы помогать своим клиентам, видя в них полноценную личность – или лечить их, обесценивая значимость их личности своим отношением и навязыванием собственных взглядов?» И тот же вопрос возникает у меня про характеристику «общности»: когда ты обращаешь на неё внимание – что она открывает для тебя в твоей практике? Если «процессуальность» связана с принятием и переживанием изменений, то «общность» как-то связана с эмпатическим пониманием, переживанием целостности и равности?

    

Андрей: Фраза Роджерса: «я тоже человек», характеризующая «общность», в моем понимании обращается к целостности человека, его организма. Это и ум, и эмоции, и телесные ощущения – всё это представляет собой организмическую целостность. Противоположность «общности» – я воспринимаю себя, допустим, как психотерапевта, что нередко накладывает свой отпечаток на мой контакт с клиентом. Если я в своём представлении – кто-то, кто имеет, например, такую-то теоретическую ориентацию и такие-то психотехнические навыки, то я воспринимаю себя только как эту маленькую, ограниченную часть себя, иной раз прячась от контакта с болезненными переживаниями клиента за этой профессиональной идентичностью. Но я гораздо больше, чем это. Я человек, организм, который включает в себя эту идентичность терапевта. И если я обращаюсь к своей целостности, то, соответственно, я могу и более целостно воспринимать ситуацию. В человеке уже есть всё, он – не то, что ограничено кожей, но это всё, что воспринимается: и среда вокруг, и клиент, и наши отношения – это всё представляет собой подвижную целостность, связанную с организмом.

На сессиях с клиентами у меня иногда встречается довольно яркое переживание, связанное с контактом – это какое-то чувство родства с клиентом, чувство общности, единения на глубинном и целостном, именно организмическом уровне. Говоря «организмический», я имею в виду, что чувствую в клиенте не столько что-то социальное, сколько нечто природное и очень естественное – как будто я ярче это могу воспринять.

В терапии есть асимметричность ролей, позиций терапевта и клиента, а если я двигаюсь к большей общности с клиентом, то эта асимметричность постепенно убывает, я чувствую, что мы в большей мере на равных друг с другом. И тогда я могу лучше понимать и переживать то, что переживает другой, меньше защищаясь от его трудных переживаний, и не оставляя его одного с ними. В этом мы на равных и близки друг к другу.

Вторая же характеристика, «процессуальность», – это то, где мы разные, уникальные, где я отказываюсь от знания того, какой человек, от действий, исходящих из того, что я знаю, в пользу неизвестного. Тогда становится возможным безусловное принятие. Со своей стороны я это воспринимаю как позитивное отношение особого качества, особой заботы, в котором отсутствует какое-то поощрение или осуждение. Это тёплое чувство, которое обращено именно на существование: «Ты есть, и это единственное, что сейчас важно».  

 

Инкере: Ты ранее упоминал поворотный для себя эпизод на учебной группе, где «общность» и «процессуальность» проявились для тебя особенно ярко, как ты это переживал?

 

Андрей: Это переживание контакта с участниками группы было на удивление очень… тихим. Я боялся его спугнуть. Даже просто легонько пошевелиться… Настолько оно было необычным и… неинтенсивным, тихим, что казалось, оно может в любой момент исчезнуть, пропасть. И тем не менее оно ощущалось как… что-то очень… конкретное, явственное. То есть у меня не было сомнений внутренних по поводу: «Что же это такое? Может быть, это то или не то?». Нет! Оно ощущалось предельно конкретным.

И, пожалуй, это переживание было отчетливо двойственным, и одна его часть, присутствующая наравне, одновременно вместе с другой, – она касалась ощущения единения с другими участниками. У меня было очень явное, очень сияющее чувство «мы»! Это, как если бы можно было сказать так: жизнь внутри меня, нечто, что делает меня живым, признаёт жизнь внутри тебя – человека, на которого я смотрю напротив… и другого, и другого, и другого! И вот это – то, что как будто внутри нас, оно как будто везде такое – поле, к которому каждый из нас нераздельно принадлежит. Это именно ощущение нераздельной принадлежности к чему-то целому, в чём мы являемся единым существом… или единым бытием.

А другая часть этого двойственного переживания – она меня тоже удивила сильно. Это то, что каждый участник, на которого я обращал свой взгляд… я мог воспринимать своё отношение к этому участнику как… какое-то невероятное многообразие собственных самых мельчайших и ещё совершенно мне ранее недоступных, неосознанных симпатий, антипатий... Человек для меня представился как такой многогранный, переливающийся от момента к моменту кристалл с множеством граней разноцветных … И каждая грань, снова и снова меняющаяся, переливающаяся, она была вот каким-то отношением моим к человеку. И всё это многообразие, какие-то сотни и тысячи вот этих маленьких отношений, составляющих одно, моё, целое отношение к человеку, которое течёт и меняется, живёт как-то – оно было как бы налицо, всё передо мной! Это было не что-то одно или какое-то амбивалентное переживание или ещё что-то – в нём как будто бы сосредоточилось всё, что я могу испытать к этому человеку… сейчас … или может быть, даже потом … или в прошлом … Очень необычно… И это касалось каждого, на кого я обращал внимание в этот период переживания.

И была возможность видеть уникальность каждого, которая связана с моим восприятием, отношением к человеку. Это было немножко странно, потому что я видел многообразие своих отношений к участникам – и было такое ощущение, что нет такого, что кто-то для меня более значим, а кто-то менее значим, – вот это странно! Несмотря на всё это разнообразие маленьких симпатий, антипатий и прочего, как будто все люди для меня были в одной мере значимы. Я не понимаю, почему. Потому что… это чувство единства, единения таким образом оформляло моё отношение? Или же это как-то связано с тем, что можно было воспринять всё многообразие своего отношения к конкретному человеку в один момент? Очень интересно…

Я чувствовал, что эта совокупность микро-отношений к человеку воспринимается как нечто… в целом позитивное. То есть каким бы это многообразие в своей частности ни было – приятным или неприятным – оно давало чувство богатства опыта, чувство богатства связи между нами и возможности богатства отношений между нами – какими они могут быть … при всём этом ещё нераскрытом, ещё скрытом потенциале отношений, которые разворачиваются в этом многообразии, как бы потенциально заложенном.

Интересно, что про чувство единения, которое присутствовало одновременно с этой частью, помыслить можно было куда меньше, потому что оно… наиболее необычно. Вот это нечто такое, в чём мы есть одно, в чём есть наша общая человеческая природа, общая организмическая природа, организмическая общность.

И, пожалуй, вот это переживание высокого качества контакта повлияло на меня. Оно вызывало во мне сильное переосмысление. Переосмысление касалось открытия, что… мне важны люди, мне они нужны! Мне важна вот эта связь … И есть что-то очень важное и сокровенное у этой взаимосвязанности … И это что-то очень дорогое.

Инкере: Для меня это такое живое и яркое переживание, столько родного и знакомого – и всё в нём так подробно описано. Я вижу эти образы и как будто проживаю это вместе с тобой. Спасибо за эту красоту! Расскажи еще, пожалуйста, о своих впечатлениях от экспериментальных сессий в исследовании, что было для тебя запоминающимся?

Андрей: Например, из того, что ярко и надолго запомнилось – на одной из сессий было такое необычное переживание, будто есть моя социальная оболочка, позиция терапевта как привычная рабочая одежда, как понятная, известная форма, и вдруг сквозь неё постепенно начинает что-то просачиваться, проступать... Она начинает что-то пропускать через себя: там, здесь... в одном месте, в другом... Что-то высвобождается, будто свет через неё начинает больше проходить, сначала эти лучики тоненькие, затем сильнее. И это... непреднамеренно. Это так удивительно, когда это происходит. То есть ты считаешь, что это ты – такая оболочка, а на самом деле нет. Ты там есть… глубже. Тогда на сессии воцарилось молчание и зрительный контакт, очень напоминающий групповые встречи по «tочка_зрения», которые я периодически провожу. И у меня, как и у клиента, проскользнуло в этот момент какое-то незнание, куда мы двинемся дальше. Оно было одновременно и немножко напряжённым, и в то же время мне оно нравилось! Потому что в этом для меня – определённая свобода и возможность... скорее, просто быть в этот момент… рядом с клиентом, с собой... И это – то, что разворачивается здесь, – оказывается для меня важнее, чем какие-то определённые цели. Мне хочется этому внимание уделить. И для клиента это было прекрасное переживание неизвестности, отвечавшее актуальному запросу, с которым мы работали в течение сессии. Когда мы символизировали своё переживание высокого качества контакта в рисунках, у клиента это был лист бумаги, закрашенный жёлтым, «потому что мы были частью той комнаты», «и вот мы – соединились, так сказать», «стали частью чего-то светлого». А мне пришёл образ пути и фонарей. И для меня возникшее «Мы» переживалось, будто мы – и фонари у дороги, которые освещают её, и сама дорога, которая, будучи освещаемой, появляется, и вот очертания становятся более ясными. Это было незнание, где здесь Я, а где здесь Другой. Мы словно были одновременно всем вместе, нераздельной целостностью.

На другой сессии у клиента и терапевта тоже было переживание высокого качества контакта на уровне felt sense, которое клиент описывает следующим образом: «…я очень необычно себя чувствую. И это очень естественное и желанное состояние... как говорят «Дом», всё такое. Наверное, в принципе, в коммуникации мы именно этого ищем, но не можем этого добиться старыми обычными способами, разговаривая про какие-то бытовые вещи», «…сейчас чувствую, что… действительно, какое-то общее поле возникло. Чувствую какой-то трепет. Как будто прикасаешься к чему-то очень тонкому и нежному … И я чувствую себя совсем… младенцем в этом. Ну, не то, что младенцем – как бы совсем неопытной. Как будто не знаешь, как там ходить, как разговаривать, боишься потерять это… Я боюсь потерять это. Но одновременно я чувствую трепет идействительно чувствую твоё присутствие. И от того, что это не только моё пространство, а здесь есть ещё кто-то – это становится ещё более трепетным. И когда я говорила про ответственностьв коммуникации и что я могу взять половину – вот сейчас мне кажется, что я не половину могу взять, а двести процентов как будто! Как будто бы каждый участник, находясь в таком виде взаимодействия, берёт на себя и свою ответственность, и чужого. И это не перекладывание, а именно какое-то объединение. Как будто бы мы оба… больше включены».

 

Инкере: Всё это очень напоминает мне то, как многие личностно-центрированные психотерапевты описывали в интервью свои переживания высокого качества контакта с клиентами в отношении эмпатического понимания, общего поля, единения и связи: «только вам двоим понятно, что происходит сейчас», «такое какое-то единство», «ощущение теплоты внутри и связи со своим собственным центром, с цельностью. Но, хоть я и говорю слово «центр», это ощущение себя не в центре, а в чём-то... большем», «между нами образовалось такое поле»,«в одном мире мы», «как-то стираются вот «я», «ты» – нет вот этого, вы вместе», «что-то между нами... мы как будто бы вот как одно целое слиты».

Все эти описания попадают в категорию общности – одну из характеристик высокого качества контакта. И они перекликаются с переживаниями потенциальных клиентов: «что-то наполняется в груди, а затем соединяется с чем-то вокруг – пространством другого... полем... потоком», « когда я чувствую с человеком, что мы – одно», «соединение не только между нами всеми, но я ощущаю ещё соединение с пространствомвокруг», «мы находимся в какой-то одной атмосфере, мы её разделяем и несём», «ощущается это как прикосновение к какому-то чуду», «выход за пределы своего существа... и расширение», «сильно расширенное состояние... и для меня это очень ценно, как большая ценность, да», «я отчётливо одновременно чувствую себя живой и жизнь рядом, и также то, что ровно так же моё соприсутствие необходимодругому – здесь мы нужны друг другу. Что-то очень жизненно-важное, ценное становится возможным и доступным для обоих только в этой совместности бытия», «мы можем присоединиться к этому как-то через… совместность этого движения».

Мне здесь еще интересно, посредством чего к тебе приходило это переживание высокого качества контакта в упомянутом случае с клиентом? Как ты себя ощутил попадающим в это?

Андрей: Сейчас мне труднее вспомнить, как я попал туда, чем непосредственно момент, когда я уже был в этом. Но это было очень сильно изменённое состояние. Это ощущение поля, в котором мы сонастроены, то есть мы сильно резонируем в этом поле, вплоть до единения. Я попал сюда, потому что возникла эта потоковость… во мне срезонировала боль другого человека, проявилось переживание. То, что у него заморозилось, у меня начало течь. Оно у меня начало течь – у него начало течь. Вот так это можно описать в общих самых словах.

Ах, да, я вспоминаю. Ты мне сказала, что увидела тогда небольшие колебания на телесном уровне. Когда только начинается этот процесс – сначала он немного дребезжащий, словно нечто замороженное растрясывается внутри, потом он начинает устаканиваться и, я думаю, из него что-то начинает распространяться. И потом это приводит к тому, что появляется общее поле. То есть единение происходит совершенно в каком-то другом пространстве. Это очень тихий и глубокий чувствуемый смысл (felt sense). Это всеохватывающее переживание, заполняющее всё пространство…. В нём очень много свободы, и при этом оно окрашивает всё вокруг.

И это чем-то похоже на такое переживание, которое у меня однажды было на обучении фокусированию Джендлина. Некоторое мгновение я переживал так остро-остро: такую тоску… тоскование какое-то, отделённость от …или забывание Бога. То есть это такая замороженная боль. Какой-то верхний предел остроты этой тоски, в которой есть осознавание забывания вот этого – когда ты близок к источнику – забывания этого состояния и чувства отделённости, как будто ты от него – за невероятное количество каких-то расстояний или каких-то тысяч жизней. Это состояние, в котором есть вот это отчаяние и утрата надежды… когда-то вернуться. Но в этом будто самом глубоком дне и достижении этого предела утраты и безнадёжности проскальзывает лёгкая улыбка и проблеск надежды, что тот ребёнок, который ещё где-то там жив … – которого долго-долго человек старался вытянуть, вырастить, то есть закрыть, по сути, на него глаза и сделать его взрослым – этот ребёнок, он-то как раз помнит, каково это – быть в этой связи с чем-то… что лежит в основе всего. Это такой путь к нему. К этой забытой части.

 

Инкере: Мне очень знакомо это переживание: будто забыл что-то настолько важное, настоящее … и думаешь, как вообще можно было это забыть?! В моем случае, когда, например, я стою на природе и чувствую ветер, землю, травы, своё тело, как всё движется, поёт как-то, дышит, растёт – вот это всё для меня и есть Бог – как некая соединяющая и движущая сила жизни во всём живом, проявляющаяся через это всё.

Мне сейчас вспомнилось яркое переживание одновременно общности и процессуальности. Это произошло после того, как у меня возникло сильное внутреннее вопрошание из самого сердца: «Есть ли где-то глубоко внутри нас какая-то связь, что-то, что по-настоящему нас соединяет? Или мы все разобщены?». И переживание-ответ обрело такую словесную формулировку: «Мы узнаём друг друга и распознаём друг друга как клетки одного организма». То есть я тебя сначала не знаю, а затем постепенно узнаю тебя как некое существо, отдельное от меня, совершенно уникальное. И каждый раз ты немного новый для меня. То есть это процесс узнавания, что ты – другая клеточка. А распознаю – означает, могу понять тебя, прочувствовать тебя: ты – кто-то близкий мне? Так я распознаю, что ты – другая клеточка, из той же группы клеток в огромном, едином организме. Как сказал один клиент, описывая своё переживание высокого качества контакта, общности: «Это как мы одной крови с человеком, но не биохимически, а как-то ментально». Для меня это переживание связи сакрально. То, что нас соединяет – это наша жизнь, которая течёт через нас, и наша принадлежность к одному организму – человечеству. Что ещё мне дорого в этом переживании – ответ на моё вопрошание я получила от чего-то очень знакомого мне, глубинного, созидательно-доброго внутри меня.

Я помню момент, когда впервые прочла у Роджерса о тенденции к актуализации – что в человеке есть что-то прекрасное, что стремится к конструктивному развитию в тех условиях, которые есть сейчас. И это послание Роджерса во мне встретили две части меня: одна отнеслась недоверчиво, скептично: «Мы знаем, что природа человека деструктивна», а вторая – как будто её позвали – и она проснулась! Вот её долго-долго никто не называл, а теперь её позвали по имени – и она откликнулась: «Да, я увидела себя!». И это такое светлое состояние, которое как будто держится за слова Роджерса, протянуло ему руку и теперь за это обращение, отношение держится. И с того момента тенденция к актуализации ведёт меня вслед за верой Роджерса в неё. Для меня это невероятное путешествие, преобразующее. Про неё долго никто не говорил, под сомнением было само её существование, а теперь она читает про себя и вспоминает себя. И я глубже и глубже погружаюсь в теорию, касаюсь каких-то забытых частей этой тенденции к актуализации, которая всё больше может проявиться, будто словами Роджерса и доверием к ним ей дали шанс... дышать и двигаться свободнее. Я чувствую, что могу делать своё внутреннее пространство для неё шире, светлее – и она от этого растёт, и чем больше она растёт, тем больше я могу контактировать с ней. Для меня открылось больше жизни и тонкого чувствования, как будто я больше живу в это время, чем раньше – в некоей сути человеческой жизни. Это, может быть, как странный набор слов звучит?

 

Андрей: Нет, я, кажется, понимаю: здесь не отрицается ценность чего-то человеческого, так?

 

Инкере: Да, если для меня религии – это больше про связь человека и Бога, то здесь – это больше про связь человека и человека, про связь человека с самим собой и с природой. И при этом есть духовная ценная часть, словно Бог, который так нужен – не где-то в отрыве от человека, а он здесь, среди нас, в нас: внутри меня, внутри тебя, других людей – незримо соединяет нас друг с другом. Как нечто единое общечеловеческое, некая субстанция одной природы – вот эта «общность», разделённая между всеми, как бы пронизывающая всех нас внутри… как общий воздух, которым мы дышим. Но это не что-то физическое. Это суть или сила жизни, присутствующая в каждом, существующая вне пределов одной жизни – движущаяся эволюционно через организмы и их потомство.

Андрей: Роджерс тоже связывает формирующую тенденцию (как более общий взгляд на тенденцию к актуализации) с эволюционным потоком. Он говорил: «Моя главная мысль такова: в нашей вселенной существует некая тенденция к созиданию, проявления которой можно наблюдать на всех уровнях… Как сказал Джонас Салк, в эволюции мы видим явную, все возрастающую упорядоченность… Таким образом, не игнорируя тенденцию к распаду, нам необходимо глубже понять то, что Уайт (1974) назвал «морфической тенденцией», – постоянно действующую тенденцию к увеличению упорядоченности и взаимосвязанной сложности, проявляющейся на уровнях неорганической и органической природы, включая человека».

Инкере: Порой мне кажется, что может существовать что-то большее на том масштабе, который не доступен нашему восприятию – будто некий жизненный принцип, который через нас эволюционирует, развивается, ведёт себя как растение: растёт, тянется к свету… сквозь жизнь человека, через его дела, идеи, его наследие после смерти. Мне это заметно, когда я встречаю плоды труда личностей, в какой-то степени изменивших мир. Для меня Карл Роджерс – человек как раз такого рода: он своей особенной жизнью, тем, что делал и как, внёс в процесс развития человечества некую переменную, которая начала всё менять. Он создал условия, чтобы определённое семечко проросло. У меня как-то появился образ тенденции к актуализации как силы жизни внутри семечка (человека): его зародыш (организмический опыт) и внешняя оболочка (я-концепция) относятся к одному организму, и внешняя оболочка защищает то внутреннее, что способно расти и развиваться и ожидает подходящих условий.

И если применять этот образ не к человеку – Роджерс, по моему впечатлению, обнаружил семечко клиент-центрированной психотерапии, понял, какие условия нужны для его прорастания, и создал их. И так клиент-центрированная психотерапия начала жить: его речами, его статьями, его психотерапевтической практикой, его обучением студентов... В течение своей жизни Роджерс, насколько смог, успел донести до человечества свои теоретические познания, гипотезы и практический опыт. И он так сильно вдохновил людей своей деятельной любовью, что теперь, после его смерти, они тоже заботятся о клиент-центрированной психотерапии: поддерживают её и помогают ей развиваться, согласно её природе, её некоей «тенденции к актуализации». Как писал Роджерс: «Если мы посмотрим назад на развитие и становление клиент-центрированной точки зрения в терапии, мы увидим стабильное движение вперед в направлении более четкого и конкретного определения базовой установки терапевта в ситуации консультирования». И также: «Терапевт, практикующий в рамках клиент-центрированной терапии, очень быстро убеждается в том, что эволюция взглядов, касающихся человеческой личности, как и развитие других положений, лежащих в основе этого направления, – это незавершенный процесс, он все еще продолжается».

Андрей: Я чувствую какую-то гениальную интуицию в том, как Роджерс формулирует свои переживания о природе позитивных изменений личности в терапевтическом контакте. Он рискнул описать личный и групповой опыт, в котором есть место не только для экспертной позиции, но и для чего-то доброго и сильного человеческого, во что он искренне и всецело верил. Он делал это, рискуя своей научной репутацией и близкими отношениями. И он делал это не только для профессионалов, но и для людей без психологического образования, не только у себя в университете, но и там, где его слова могли бы быть услышаны. Это невероятно смело. Вдохновляюще. И в этом для меня – глубокая верность.

 

Инкере: Да. Думаю, он питал своим вниманием, светом и развивал личностно-центрированную психотерапию всеми силами, потому что не мог иначе. У меня иногда есть ощущение, что через меня идёт что-то большее, когда я делаю что-то в этой области. Мне хочется переводить, делиться с людьми книгами, статьями Карла Роджерса, его философией и практическим опытом (как и работами Юджина Джендлина и Мэрион Хэндрикс-Джендлин) – всё это вызывает внутри меня несущий поток. Что-то великое притягивает меня как человека. И это не тематики, теории и исследования сами по себе, а люди в них – то, что они значат именно для людей.

Андрей: Для меня это притяжение уже столько времени явно внутри…и как же удивительно и прекрасно, что оно до сих пор продолжает ощутимо длиться: через меня, тебя, нас, преподавателей, коллег, клиентов, других людей рядом.

Инкере: Я думаю, личностно-центрированная психотерапия дышит через людей, движется, развивается – живёт только через людей …

Андрей: …с которыми мы в хорошем контакте.