2020-01-14
210
Свой приход в политику русский адвокат изображал как цепь случайностей, однако, по мнению исследователей, человеку, имеющему прекрасное образование, отстаивающему принципы права и свободы, не мог быть уготовлен в тогдашней России другой путь[26]. Власть всё больше противопоставляла себя обществу, поэтому даже высшие и благонамеренные его слои осознавали необходимость продолжения реформ. «Освободительное движение» стало ответом на нежелание власти пойти на компромисс с обществом.
В начале 1900-х годов Маклаков сближается с земской средой и уже в 1903 году становится секретарем кружка «Беседа» (1899-1905), члены которого (Ю.А. Новосильцев, Д.А. Олсуфьев, М.А. Стахович, Н.А. Хомяков, Д.Н. Шипов и др.) были сторонниками установления в России конституционного строя и проведения реформ при сохранении самодержавия. Целью их объединения было «пробуждение общественной деятельности, общественного мнения» через земские и дворянские собрания, а также путём печатного и живого слова. В эту организацию входили только люди, непосредственно работавшие в земствах (Ф.Ф. Кокошкин, Д.И. Шаховской, П.Д. Долгоруков, Г.Е. Львов и др.). Маклакова привлекала именно их опытность и реалистичность, умение быстро принимать решения; как и они, он был противником резких изменений в государстве и обществе.
Политические знакомства будущего активного участника общественного движения не ограничивались земской средой. С 1897 года он ежегодно совершал поездки в Париж на Пасху и Рождество, а после образования «Союза Освобождения», объединившего либеральную русскую общественность, активно сотрудничал с редакцией их журнала «Освобождение», доставляя различную документацию, выступая с докладами. Кроме того, заграницей он читал доклады в «Высшей школе общественных наук» М.М.Ковалевского и был близко знаком с эсером М.А.Натансоном. Возможно, в это время он и познакомился с французскими масонскими организациями и в 1906 году одним из первых был введён в Послушание Великого Востока и вступил в две ложи - под главенством Высшего Совета старинного Шведского ритуала – «Космос» и «Синайская гора». Русское масонство начала ХХ века не связывало себя с революцией, военными переворотами, уничтожением Христианства, мировым господством, захватом власти, не ставило оно перед собой и просветительских, мистических задач[27], в отличие от большинства подобных организаций, существовавших в мире в этот период. Их программа не была чисто масонской, скорее всего, она была политической, направленной на уничтожение Самодержавия, введение демократического режима в России, а иногда, нацеленной на карьерный рост по ступеням служебной лестницы. Достигнув своей политической цели к 1916-1917 годам, они (масонские организаций) стали увядать, а их члены покидали страну.
В 1905 году В.А.Маклаков присутствовал на заседании Московского дворянского собрания, где отстаивал необходимость совещательного органа при монархе и представительного образа правления. Участие в создании Адвокатского союза, организации не столько профессиональной, сколько политической и выступления в ряде процессов, имевших широкий политический резонанс, так же заставили общественность говорить о нем. Учитывая его взгляды и убеждения, неудивительно, что в 1906 году он стал членом Конституционно–демократической партии (и ЦК), которая, по его мнению, должна была носить временный характер, т.е. функционировать до установления в стране конституционного строя, а её главная задача сводилась к подготовке к выборам в Законодательное собрание
В своих мемуарах Маклаков объяснял, что связывало его с партией и как он понимал её предназначение. Партия «приносила надежду, что... реформы можно получить мирным путём, что революции для этого вовсе не надо, что улучшения могут последовать в рамках привычной для народа монархии..., кадетская партия внушала... пафос Конституции, избирательного бюллетеня, парламентских вотумов. В Европе всё это давно стало реальностью и поэтому перестало радостно волновать население. Для нас же это стало новой «верой». Конституционно–демократическая партия её воплощала»[28]. Он искренне верил, что кадеты предлагали путь мирного преобразования России, который «ничем не грозил, не требовал жертв, не нарушал порядка в стране»[29].
Таким образом, ему была близка общая программа кадетов, провозглашавшая свободу, «ограждённость прав» человека, социальную справедливость, но уже с первых партийных заседаний наметились расхождения с большинством партии. Их разделяло «отношение к средствам борьбы», вопрос о будущем партии и сотрудничестве с существующей властью. Позднее, В.А. Маклаков обвинял своих товарищей в том, что они вступили в «союз» с Революцией, изменили либерализму. При всех существовавших недостатках и мерзостях, он не хотел разрушать старую Россию, даже для построения светлого будущего на её месте, а желал изменить её и улучшить. По его мнению, после Манифеста 17 октября кадеты должны были самораспуститься, а правое крыло (лидером которого он и являлся) отделиться и образовать собственную партию, которая начала бы строить государственную жизнь на новых началах, но так как этого не произошло, это привело к «бессилию и атрофии партии» [30].
Ошибкой кадетской фракции в I-ой Думе он считал её убеждённость её членов, что она легко сможет победить историческую власть, осудить полученную конституцию, создать ответственное перед Думой Министерство. Многие партийцы думали, что власть, испугавшись революции, не распустит её (Думу), поэтому и обратились к народу с безнадёжным призывом к «пассивному сопротивлению», а это было «бесполезным и неудачным шагом»[31].
В I Думу Маклаков не баллотировался, а дорогу во вторую ему открыл роспуск Думы и подписание большинством кадетской фракции Выборгского воззвания, лишившего её представителей возможности участвовать в политической борьбе. Новый депутат от г. Москвы быстро стал думской «звездой», думским «златоустом». Блестящий судебный оратор не обязательно будет столь же хорош на парламентской трибуне (например, Ф.Н. Плевако, который ничем не проявил себя на думском поприще), но выступления Маклакова позволили ему претендовать на неофициальный титул лучшего оратора России. Для Думы он составил новый Наказ, ограничивавший прения левых и правых партий, выступил как яростный противник террора, сделал доклад по вопросу об отмене военно-полевых судов, которые, как он считал, били по идее права и закона, по самой идее государства и разрушали его.
Большинство политиков того времени замечали «особое» положение, занимаемое партийным «златоустом». П.Н. Милюков неоднократно подчёркивал, что Маклаков всегда занимал особую позицию в партии, но она мирилась с таким положением, так как его товарищ был несравненным и незаменимым оратором по тонкости и гибкости юридической аргументации, хотя «фракция не всегда могла поручать... выступления по важнейшим политическим вопросам, в которых, как мы знали, он не всегда разделял мнения к.-д.»[32]. Отрицая заигрывания с революцией, он считал, что сотрудничество с властью возможно, особенно с тех пор как во главе правительства встал П.А. Столыпин. Этот человек мог спасти конституционную монархию, так как понял необходимость для власти сотрудничества с общественностью, но, в то же время, Конституция для него была средством спасти «то обаяние монархии, которое сам монарх убивал»[33]. Первоначально, В.А. Маклаков, как и многие члены партии кадетов, в роспуске Думы и перевороте 3-го июня 1907 года видел только отрицательные стороны, сравнивал его с 2-м декабря во Франции, позднее пришло иное понимание случившегося: «Если этот переворот насильственно прекратил острый период ожесточённой борьбы исторической власти с представителями передовой общественности..., то он в то же время начал короткий период «конституционной Монархии», то есть совместной работы власти с представителями общества в рамках октроированной конституции»[34]. Таким образом, III Дума, где кадеты теперь занимали меньшинство, для него стала реальной возможностью воплотить свои идеи компромисса с политическими противниками и правительством в жизнь.
Речи Маклакова в этот период по вопросам о введении в Западном крае земств, об отмене «черты оседлости» для евреев, о деле Азефа и др. показали думцам, что работать с царским правительством сложнее, нежели рассуждать об этом. Так, например, при обсуждении запроса по делу Азефа Маклаков настаивал на его невиновности, так как он был не провокатором, а добросовестным агентом полиции, честно выполнявшим своё задание. И в данной ситуации именно Правительство и государство являлись преступниками, которые совершали антиправовые действия, использовали провокации. «В этот момент, - говорил Маклаков, - совершалось что-то противоестественное, совершалось объединение Правительства, государства с преступлением. В этот момент исчезало государство, исчезало Правительство, ибо, ведь, государство есть только правовое явление. Когда государство перестаёт поступать по закону, то оно не государство, оно – шайка. Правительство в это время не есть власть, опирающаяся на закон, а оно есть тоже преступное сообщество, хотя и не тайное».
В другом выступлении, о введении земства в западных губерниях, депутат кадетской партии резко осудил действия П.А. Столыпина, который вопреки принятым законам и порядку провёл в жизнь эту реформу, тем самым, продемонстрировав всем свою силу, влияние и власть. По мнению Маклакова, тогда стоял вопрос о том – быть России правовым государством или столыпинской вотчиной, подчиниться власти «временщика», который в любом случае не сможет убежать от последствий политики.
В предвоенные годы Маклаков часто выступает с публичными лекциями об общественных деятелях его времени, пишет много статей для «Русских ведомостей», «Вестника Европы», «Московского еженедельника», «Русской мысли», продолжает работать над думским «Наказом» и фактически руководит комитетом по подготовке регламента, начал заниматься разработкой крестьянского вопроса.
С началом Первой мировой войны либералы считали необходимым на время забыть о своих разногласиях с правительством, но, спустя несколько месяцев, поражения на фронтах, экономические и внутриполитические трудности показали русской общественности полную неспособность властей справиться с обстановкой в стране. В момент всеобщего разочарования выходит статья В.А. Маклакова, работавшего с 1914 года в Всероссийском земском союзе, «Трагическое положение», которая представляла собой аллегорию – предостережение. В ней автор выразил отношение оппозиции к императору («безумному шофёру») и к вопросу о возможности отстранения его от власти. С одной стороны, здесь было отражено ясное осознание того, что политика Николая ведёт монархию к гибели, а, с другой стороны, опасение, что любая попытка отстранения его от власти может иметь катастрофические последствия.
В своих «Воспоминаниях» Маклаков, не отрицая своей вины и вины партии за настойчивое расшатывания «государственной машины» в этот период времени, пытается понять мотивы поведения императора. Государь, по своей сущности, не был самодержцем, но держался за «неограниченность» власти, потому что считал это своим долгом, взятым перед Россией, жертвой, которую он для неё приносил. Трагедия Николая II заключалась в нежелании идти за людьми, которые его могли бы и хотели спасти и следовании за теми, кто толкал страну к катастрофе[35].
Во время работы IV Думы Маклаков вслед за П.Н. Милюковым 3 ноября 1916 года произнёс речь, в которой была предпринята ещё одна попытка призвать власть к ответу, объяснить ей, что стране и правительству необходимы преобразования. Очевидно, свержения династии он не хотел, но ратовал за удаление «тёмных сил» (Г. Распутина) от трона и создание правительства из опытных чиновников во главе с популярным премьером (М.В. Алексеевым), которое будет опираться на Думу и провозгласит «суровую программу сокращений, лишений, жертв – но только всё для войны»[36].
Февральская революция произошла неожиданно как для общества, так и для власти. Маклаков в это время приходит к заключению, что падение самодержавия может стать первым шагом к общероссийской катастрофе, так как развитие событий пойдёт не по сценарию оппозиционных партий. Буквально с первых же дней его иллюзии в отношении свершившихся событий рассеиваются, и в дальнейшем он критически подходит к оценке происходящего. Так, в марте Маклаков и Милюков настаивают на сохранении самодержавия, уговаривают Михаила не отказываться от престола[37], потому что это единственный шанс удержать революцию, восстановить законную власть; с этой же идеей лидер правых кадетов обращается летом 1917 года к генералу Алексееву, но не находит поддержки. В начале августа, участвуя в Совещании общественных деятелей в Москве, он не верил ни в возможность соглашения, ни в возможность установления твёрдой власти в форме военной диктатуры Л.Г. Корнилова. Маклаков уже до мятежа пришёл к убеждению, что главное изменение в политической ситуации в тот момент должно коснуться не отдельных лиц, но самой природы существующего строя, страна должна была вернуться к «законности». Неодобрение вызвала у него и идея проведения Учредительного собрания: в стране, где большинство населения было неграмотно: такая ситуация, по его мнению, напоминала «фарс».
В 1917 году, как считает Алданов, Маклаков проявлял непонятную пассивность в отношении к своей политической карьере. Со стороны выглядело странным, почему, назначенный комиссаром в Министерство юстиции, он не сменил эту должность на министерский пост, а затем был замещён Ф.Ф. Кокошкиным на посту председателя Юридического совещания при Временном правительстве. Сам Маклаков списывал это на интриги председателя Временного правительства князя Г.Е. Львова[38], хотя, скорей всего, на его поведение повлияло осознание неизбежности краха исторической власти и невозможности построения нового общества на законных началах, и именно поэтому Маклаков не возражал против назначения его на должность посла Временного правительства во Франции.
Свою историю назначения он описывал так: «В самом начале революции в шутку я сказал Милюкову, что не желаю никаких должностей в России, но охотно бы принял должность консьержа по посольству в Париже. По-видимому, он шутку принял всерьёз и стал что-то говорить о посольстве, но я замахал руками и не продолжал. Позднее я узнал, что он сделал запрос без моего ведома; тогда же французское правительство выразило согласие»[39]. Нам не известно, какими именно мотивами руководствовался лидер кадетской партии, но, по мнению многих, лучшую кандидатуру на этот пост в то время сложно было найти, так как Маклаков не только прекрасно знал Францию и блестяще владел языком, но и пользовался высоким авторитетом в политических и дипломатических кругах этой страны. Выехав к месту своего назначения 11 октября 1917 года, он прибыл в Париж 26 октября (8 ноября), на следующий день после большевицкого переворота, и вручил верительные грамоты министру иностранных дел Луи Барту. В то время ни тот, ни другой не верили в серьёзность всего происходящего, «думали, что это всё скоро кончится»[40].
Итак, В.А. Маклаков был человеком неординарным, не поддающимся никакой классификации. На формирование его взглядов оказали влияние многие факторы. Прежде всего, это обстановка, которая царила в семье, ранняя смерть матери, знакомые отца – свободно мыслящие люди, отстаивающие идеи существования в России конституционной монархии, окончательного решения социального и национального вопросов. Воспитанный в таком духе, молодой человек остался не восприимчив ко многим порядкам, существовавшим в гимназии и Университете. Особое влияние на Маклакова оказала заграничная поездка в Париж и чтение недоступной на родине литературы, а также близкое знакомство с Л.Н. Толстым. Опыт, приобретённый в период адвокатской практики, он перенёс на свою политическую карьеру, став одной из самых заметных фигур начала ХХ века.
Говоря о его политических взглядах и убеждениях, хотелось бы отметить, что Маклаков был знаком с многочисленными общественными организациями, партиями, их программами и предвыборными агитационными проектами, но всё же сделал выбор в пользу либерального движения, вступил в партию конституционных демократов. Как и большинство партийцев он был принят в масонскую организацию, российские лидеры которой добивались установления в Российской империи демократического строя и ликвидации Самодержавия. Уже на Родине мемуарист начинает придерживаться идей строительства правового государства, уважения Закона и прав каждого человека, которые впоследствии выльются в целостную концепцию о соотношении государства и общества.
Глава II. Эмигрантский период В.А.Маклакова
§1. Основные жизненные вехи
1917 год навсегда изменил судьбу В.А. Маклакова, привнес свои коррективы. В течение последних сорока лет его жизнь была не богата внешними событиями, но в то же время, в интеллектуальном плане это был наиболее плодотворный период.
После октябрьской революции, как и многие другие российские эмигранты, Маклаков так и не вернулся на свою Родину, хотя в начале и не верил в силу и могущество новой власти. Французы не знали, что им делать с послом несуществующего Временного правительства, но всё равно приглашали на официальные приёмы, в том числе и на Мирную (Версальскую) конференцию.
В годы Гражданской войны, надеясь на скорейшее падение советской власти, он много сделал для дипломатического и финансового обеспечения белого движения, вошёл в состав Русского политического совещания в Париже, взявшего на себя представительство антибольшевистских сил за рубежом (туда входили С.Д. Сазонов, Б.В. Савинков, кн. Г.Е. Львов, Н.В. Чайковский и др.)[41]. Была еще одна, скрытая от посторонних глаз, сторона деятельности этого совещания, а именно попытка сдержать антибольшевистские правительства А. Колчака и А. Деникина, не дать им перерасти в антидемократические и антилиберальные. Маклаков понимал, что в белом движении с расширением масштабов гражданской войны нарастали реакционные и реставраторские настроения, которые были на руку западным державам, но могли ухудшить шансы его соотечественников[42]. С целью помочь силам «контрреволюции» и «окунуться в Росси» Маклаков совершил две поездки – на Дон к А.И. Деникину (1919 год) и в Крым к П.Н. Врангелю (1920 год). Вернувшись разочарованным, предрекая скорейшее поражение этих армий, он утратил веру в свержение большевиков силами белогвардейцев; потом возложил все свои надежды на постепенное отмирание нового строя (НЭП), но политика насильственной коллективизации и индустриализации закрыли ему навсегда дорогу домой.
В эти же годы Маклаков ведёт активную переписку с Б.А. Бахметевым в Вашингтоне, М.А. Стаховичем в Мадриде, Д. Сазоновым в Лондоне, Гирсом в Риме, а также с Врангелем, Шульгиным, Г. Трубецким, А.А. Кизеветтером, И.И. Тхоржевским, М. Винавером, В. Оболенским, Н.Н. Чебышевым и др. В большинстве этих писем они обсуждали волнующие их в тот момент проблемы и вопросы. В этом плане характерна переписка В.А. Маклакова с А.А. Кизеветтером, где адресаты поднимают «вечные» для тогдашней русской эмиграции проблемы: о причинах трагедии 1917 года, сущности большевизма, задачах русской интеллигенции по оздоровлению России.
Размышляя о причинах Февральской революции и феномене большевизма Маклаков видел их истоки не столько в особенностях развития России и роковом стечении обстоятельств, сколько в психологии старого режима, которая превратилась в психологию революции. При этом он подчёркивал, что и при «господстве Самодержавия» и при «господстве революции» можно выделить одинаковые черты, «которые объясняют и долгое существование первого, и слишком длинный успех второго». Представители либеральной идеологии в России мечтали реализовать свои программы по средствам государства и его институтов, а не через общественные структуры; они сдали «без остатка все человеческие права и принципы усмотрению верховной власти», умели с гордостью быть только подданными и царскими слугами[43]. Маклаков обращал внимание, что на этой идеологии держалась царская власть и держится новый режим, основанный якобы по воле народа. «Вместо одного идола,- писал автор,- мы воздвигли другой»[44].
Развивая эту тему, он утверждал, что в романтической идеализации воли народа лежит неуважение к личности, её правам и непонимание права, как единственного оплота истинной свободы и справедливости. Маклаков подчёркивал, что «мы слишком долго кланялись коллективизму и забывали личность: это наш первородный грех. Им грешили самодержавие, наш либерализм, наши народники, им была заражена вся русская интеллигенция»[45]. В большевизме он видел «логический вывод из нашей анархической идеологии», подчёркивая, что самодержавие и большевизм антиподы, но суть идеологии по вопросу личности одинакова.
Рассматривая сущность нетерпимости и жестокости в ходе гражданской войны, русский эмигрант выделял не только её внешние причины (в работе большевистских агитаторов по разжиганию классовой ненависти, в идеологии большевизма, созданной «книжною словесностью учёных дураков, засевших в Кремле»)[46]. Маклаков пытался дать более взвешенную точку зрения, утверждая, что жестокость и вандализм есть вечные атрибуты любой революции. Толпа всегда бессмысленна и жестока и наши белые движения в этом отношении ничем не отличались от красных. Он считал, что Россия испытает на себе «полосу большевизма», который будет насаждать в стране не коммуну, а крепостничество, потому что для него (коммунизма) не существует понятия «правового государства».
В вопросе о задачах и целях эмиграции Маклаков очень пессимистичен. В его взглядах отчётливо прослеживается идея ожидания «лучших времён» и осознание своей полной бесполезности. Единственно, что он пытается предлагать это «не штурм, а осаду власти». Но при этом подчёркивает, что «мы – политики – безнадёжно провалились, и тем, кто волей судьбы в России стал профессиональным «политиком», тот сейчас отодвигается в разряд лишних и бывших людей»[47]. Возможно, это было вызвано тем, что он, как и многие его соотечественники, не смог найти своего места в политическом аппарате Французского государства, а так же продолжить адвокатскую карьеру.
После признания Францией СССР, в 1924 году, Маклаков вынужден был оставить свой пост и здание посольства на улице Гренель, и переехал на собственную квартиру, где прожил до конца своей жизни, на улице Пэги, в двух шагах от бульвара Монпарнас[48]. Там он поселился с сестрой Марией Алексеевной, никогда не бывшей замужем и обожавшей брата, и старой прислугой-француженкой. Тогда же бывший посол становится председателем Эмигрантского комитета и главой «Офиса» по делам русских беженцев при французском Министерстве иностранных дел. Он был назначен на этот пост благодаря репутации прекрасного юриста, авторитету у парижских властей и, конечно, благодаря своим внутренним качествам – честности и редкой для политика терпимости к своим противникам.
В конце 20-х годов Маклаков в предисловии к изданию извлечений из протоколов Временного правительства по расследованию преступлений деятелей прежнего режима поднимает вопрос о причинах катастрофы 1917 года и её виновниках. Эта публикация вызвала противоречивую реакцию среди русских эмигрантов и положила начало созданию серии статей, в которых Маклаков с точки зрения правого кадета описывал события десятилетней давности[49].
Как отмечалось уже выше, большую часть ответственности за происшедшую революцию он возлагал на свою же партию, в особенности на левых либералов во главе с П.Н. Милюковым. Что касается событий Первой русской революции, то Маклаков обвинял кадетов в их стремлении в своих целях использовать революционное движение, поэтому иногда даже государственные деятели, например П.А. Столыпин, выглядели большими либералами нежели его товарищи и он сам. Суть обвинений лидера правого крыла партии в отношении политики кадетов в 1905-1907годах М.М. Карпович свёл к шести основным пунктам:
«1. Максимализм программных требований партии, в особенности созыв Учредительного Собрания, что не могло быть осуществлено без полной капитуляции царского правительства.
2. Бескомпромиссное отношение партии к Витте и Столыпину, которые – по Маклакову – могли и должны были быть использованы как союзники, а не отброшены как враги.
3. Безоговорочное отрицание лидерами партии самой идеи участия кадетов в правительствах Витте и Столыпина.
4.Тенденция партии использовать Государственную Думу не для конструктивной законодательной работы, а как трибуну противоправительственной агитации.
5. Догматические требования немедленного пересмотра Основных Законов, имея в виду всеобщее избирательное право, ограничение компетенции Государственного Совета и ответственности министров.
6. Наконец, опубликование Выборгского воззвания было мерою явно революционного характера, так как и роспуск Государственной Думы и назначение новых выборов не противоречили конституции»[50].
Таким образом, Маклаков критикует радикальную тактику кадетов в период революции 1905-1907 года, потому что она для него абсолютное зло. Он, в отличие от П.Н. Милюкова и М.В. Вишняка, откликнувшихся на статьи и вступивших с ним в полемику, не допускал возможности использования революции, так как его настораживала опасность разгула тёмных стихийных сил, мучительный процесс ослабления и угасания государственности, законности, а, следовательно, и полной беззащитности личности, которое могло иметь далеко идущие негативные последствия. По его мнению, революция всегда есть «отрицание и забвение свободы и права. У революции свои, другие кумиры: совсем не законности права, а выявление воли народа, которое, почувствовав себя суверенной, не знает ничего выше себя и не уважает ни свободы, ни прав меньшинства, или отдельных людей»[51].
Сильная сторона его размышлений, как считают исследователи, заключается в стремлении понять правду противоположной стороны. По его мнению, в том, что случилось с Россией, виноваты все: и либералы, и государство, но отвечать каждому нужно было за свою вину. Вина кадетов заключалась в их ошибочных методах и темпах проведения революции, в их непонимании, что народ ещё не был готов к либеральным преобразованиям. В то время консерваторы и бюрократы лучше знали страну и механизмы управления ею, но либералы, в отличие от консерваторов и бюрократов, плохо знали страну и как ей управлять, но были убежденны, что справятся с течением; в итоге, не сумели удержать руль и всех выбросило за борт.
В годы войны В.А. Маклаков занял патриотическую позицию. После оккупации немцами Парижа, он был посажен на два месяца (1943 год) в тюрьму. Возможно, его арестовали по подозрению в масонстве (в тот период времени он способствовал восстановлению русского братства и состоял в ложи «Свободная Россия»), и потом заставили написать «Записку» о сущности этой организации. «Потерявшие родину помогали друг другу», «на чужбине люди объединялись, чтобы вспомнить родину», «ни политики, ни каких-нибудь нарушений закона не было»,- всё происходило только на почве личной, интимной привязанности[52]. Но главное, немцам нужно было пресечь его деятельность в качестве председателя Эмигрантского комитета, поэтому вскоре он был выслан из города. Современники Маклакова, в частности Н.Н. Берберова, часто бывавшая у него, вспоминает, что после этих событий он уже был далеко не таким, каким она его знала до войны: глухота, одиночество и грусть теперь сопутствовали ему всегда[53].
После освобождения Франции произошёл эпизод, который ещё долго будоражил эмигрантскую общественность. По случаю начала штурма Берлина В.А. Маклаков с группой своих единомышленников нанёс визит в советское посольство. Кроме поздравлений по случаю победы советских войск, председатель Эмигрантского комитета хотел наладить контакты для возможного сближения с CCCР. Все по-разному отнеслись к этому «походу»: некоторые говорили о «смерти» русской эмиграции в 1945 году, другие пытались вести себя так, как будто ничего не случилось, третьи требовали дальнейшего сближения с послом Богомоловым[54]. Сам Маклаков, делавший ставку на эволюцию коммунизма, предполагал, что война изменит режим и обуздает кремлёвских властителей, он надеялся, что его визит станет шагом к национальному примирению. Но уже к маю того же года пришло осознание ошибочности своих действий и взглядов. В статье «Советская власть и эмиграция», которая привела к охлаждению отношений с посольством, он признал ошибочность своего шага и поставил условие сближения с большевиками – соблюдение прав человека и защита личности в государстве. Характерно, что в это же время, Маклаков, как и некоторые другие эмигранты, не сочувствовал тем советским пленным и вывезенным из России немцами русским, которые не хотели возвращаться домой. Всё это показывает нам, что ему (Маклакову) не удалось преодолеть традиционализм менталитета русского зарубежья, он так и остался утопистом-мечтателем, пытавшимся теоретически осмыслить и оценить события, но ничего не предпринимавшим для их изменения.
До глубокой старости В.А. Маклаков сохранил ясный ум, блестящую память и даже ораторский дар. До самого конца он находился в творческом поиске, писал мемуары. Последняя его книга «Из воспоминаний» вышла в свет в 1945 году, в год его 85-летия. Но смерть сестры, которая всю жизнь заботилась о брате, закоренелом холостяке, постоянные болезни подкосили его. Маклаков умер 15 июля 1957 года в Швейцарии, в Бадене, куда он поехал лечиться ваннами. При его смерти присутствовал племянник, Ю.Н. Маклаков, срочно вызванный к умирающему. Григорий Адамович вспоминал: «смерть Маклакова сильнее взволновала всех знавших его, и даже больше, вызвала чувство какой-то безотчетной растерянности», так как, по-видимому, он нужен был людям как гарант преемственности, как залог, что прежняя Россия продолжается. С его смертью что-то оборвалось..."[55].
