Иконы двух святителей

Ну, вот для Успенского собора, который был построен итальянцем из Болоньи Аристотелем Фиораванти, Дионисий пишет две иконы: святителя Петра и святителя Алексия, митрополитов московских. Это тоже, можно сказать, классика житийных икон: двухметровые огромные иконы, где каждое клеймо больше, чем одна аналойная икона, совершенно классически построенные, удивительно исполненные колористически, потому что все здесь сделано на таком почти чистом левкасе.

Т.е. светлый, белый такой тон, может быть, с оттенком слоновой кости является подкладкой для всех остальных цветов. И это делает икону светоносной. В среднике, в саккосах – митрополиты, каждый из них держит Евангелие, каждый из них с благословляющим жестом, вот такое молитвенное предстояние святителя. А на полях клейма с житийными эпизодами очень подробно рассказывают жития этих святых.

Я напомню, что первый Успенский собор Московского Кремля был заложен как раз митрополитом Петром – он перенес свою кафедру из Владимира в Москву, тем самым определив для Москвы ее такое особое место. Потом на этом основании Москва обосновывает свое первенство среди других русских городов.

Митрополит Алексий тоже очень много сделал для становления московского княжества, особенно в переговорах с Ордой. Он был великим дипломатом, и одним из таких его чудес было исцеление ханши Тайдулы, жены хана Джанибека. И благодаря тому, что слепую ханшу Тайдулу он исцелил, Русь получила большие привилегии, и даже не столько Русь, сколько Москва. Это тоже дало Москве возможность обрести силу и власть и претендовать на первенство. Одно из клейм как раз изображает исцеление ханши Тайдулы.

А другое, очень интересное, изображает беседу митрополита Алексия с Сергием. Мы знаем, что митрополит предлагал Сергию было его преемником на митрополичьей кафедре, но Сергий отказался. И это тоже очень интересно в контексте споров нестяжателей и иосифлян, потому что нестяжатели, конечно, в большей мере могли претендовать на то, что они – преемники Сергия, который отказывался от власти, носил штопаную рясу до конца своей жизни, жил в келье и питался от трудов рук своих. В то же время, конечно, повторяю, к Сергию возводили себя и иосифляне, потому что, если мы вспомним того же Кирилла Белозерского, это был очень крепкий хозяйственник. Другое дело, что внутри первого круга сергиевских учеников как-то это все уживалось – и нестяжательство, и хозяйствование, – а потом все разошлось.

Распятие и Уверение Фомы

Еще один комплекс, не очень, конечно, полностью сохранившийся, даже мало сохранившийся, только несколько икон – из Павло-Обнорского монастыря, тоже в северных вологодских пределах. Знаменитое «Распятие» Дионисия, которое всегда приводят как такую древнерусскую классику. Это «Распятие» написано для этого монастыря. Дело в том, что Дионисий, с одной стороны, был мастером, исполнявшим великокняжеские заказы, в том числе и прежде всего Ивана III. А с другой стороны, он писал очень много и для северных монастырей, и небольших, как Ферапонтов монастырь, и крупных, как тот же Кирилло-Белозерский, и таких средних, как Павло-Обнорский монастырь, но все это иконы великолепного качества, великолепной какой-то духовной зрелости. Они составляют, конечно, золотой фонд русской иконописи. Вот «Распятие».

Или, из того же Павло-Обнорского монастыря, «Уверение Фомы», где так удивительно выстроены архитектурные кулисы и на фоне их две группы апостолов, как бы разделенных на верующих и неверующих. Понятно, что когда мы говорим «Фома неверующий», это Фома, который не хотел верить до тех пор, пока не вложит персты в раны Христа. Здесь это вот так удивительно показано, что скорее он не столько дотрагивается, сколько готов уже припасть на колени перед Христом, произнося свои слова «Господь мой и Бог мой!».