Палач стал христианином

Однажды, когда наши уборные были засорены, меня повели в туалет, которым пользовались охранники. На стене над умывальником висело небольшое зеркало. Впервые за два года я увидел себя.

 

Я попал в тюрьму молодым и здоровым мужчиной. Считали, что я хорошо выгляжу. Когда же я увидел, что со мной стало, мне стало смешно. Это был печальный, гомерический смех. Столько людей любили и восхищались мною. Если бы они теперь смогли увидеть это отвратительное лицо, которое смотрело на меня из зеркала, они пришли бы в ужас. Внезапно мне стало понятно, что подлинно ценное в нас остается незамеченным. Наступит время, я стану еще более безобразным. Скелет и череп. Эта мысль, однако, укрепила мою веру и жажду духовной жизни.

 

В туалете я нашел разорванную газету, первую попавшую мне на глаза после моего ареста. Я узнал о том, что премьер-министр Гроца твердо решил искоренять богатых. Странное, подумал я, правительство, оно ликвидирует состоятельных, в то время, когда весь остальной мир пытается покончить с нищетой. Я искал имя Патраскану, чтобы узнать, реабилитирован ли он. Но среди имен министров, присутствовавших на выступлении Гроца, его не было.

 

Когда меня вели назад в камеру, я слышал, как громко рыдала и кричала какая-то женщина. Казалось, что она безумна. Вероятно, крики доносились из той части тюрьмы, которая находилась под нами. Крики дошли до своего апогея, затем внезапно прекратились.

 

Через несколько дней в соседнюю камеру доставили нового заключенного, «Кто вы?» — спросил я с помощью перестукивания и получил ответ. Это был Ион Михалахе, член различных правительств предвоенного времени и тогдашний коллега крупного политического вождя Юлия Маню. Когда партия начала террор, Михалахе присоединился к одной из групп, пытавшихся бежать за границу. Его арестовали на аэродроме и в октябре 1945 года приговорили к пожизненному заключению. Михалахе было больше семидесяти. «В течение всей своей жизни я боролся, чтобы помочь людям моей страны. И вот — награда», — сказал он.

«Если вы всему, что должно случиться, скажете «да», то тогда не произойдет того, чего вы не хотите, — просигнализировал я. — Отречение от себя — это путь к миру». «Не существует мира без свободы», — был его ответ.

Я сказал: «В стране, где правит тирания, тюрьма является почетным местом».

Он сказал, что потерял Бога.

Я ответил: «Никто не может потерять Бога. Мы все — потерянные. Если мы найдем самих себя, то найдем Божественное в нас. Время, проведенное в тюрьме, может помочь нам в этом поиске». Он сказал, что хочет попробовать.

 

Спустя два дня Михалахе был переведен в другую камеру. До этого он сообщил мне, что женщина, крики которой мы слышали, была женой прежнего премьер-министра Иона Гигурту. Она прекратила кричать оттого, что на нее надели смирительную рубашку, и заткнули рот кляпом. Когда я снова постучал в стену, то не получил никакого ответа. Михалахе уже там не было.

 

Незадолго до этого меня опять начали допрашивать. Допрос вел обычно лейтенант Греку, молодой человек, твердый, интеллигентный, самоуверенный. Его политическое образование дало ему возможность быть уверенным в том, что своей службой он помогает строительству лучшего мира. Вопросы, которые он задавал мне, снова возвращали нас к тому периоду, когда я был связан со скандинавской еврейской миссией. По-прежнему ли я отрицаю, спросил Греку, что деньги миссии использовались для шпионажа?

 

«Если вы считаете Америку и Англию способными поддерживать шпионаж в нашей стране, то я могу это понять. Но какой интерес заключается для Швеции и Норвегии в таких организациях?» «Обе страны являются орудием империалистов», — ответил он. «Но Норвегия известна своим демократическим образом мыслей, а Швеция, уже с сороковых годов, имеет социалистическое правительство».

 

«Вздор, — сказал он, — они — такие же фашисты, как и другие». При нашей следующей встрече Греку сказал, что он проверил дело и подумал о том, что я мог бы оказаться прав.

Затем он осведомился о распространении Евангелия среди русских. Я упомянул, что в связи с этим, пожалуй, можно было бы установить связь с директором библейского общества по имени Эмиль Клейн. Он хотел знать, почему я неоднократно в то время посещал город Яссы (один из центров этой работы). Я сказал, что меня пригласили посетить тогдашнего патриарха, который тогда занимал должность митрополита.

 

На следующее утро меня снова вызвали. Греку сидел за своим письменным столом с резиновым кнутом в руке. «Ваша история — ложь, — закричал он. — Эмиль Клейн умер еще до того, как вас арестовали. Потому-то вы его и назвали! Мы проверили даты ваших поездок в Яссы. Патриарха Юстиниана почти никогда не было там в то время».

Он повернулся вместе со своим стулом «Теперь — конец! Здесь — бумага для письма. Нам известно, что с помощью азбуки Морзе вы связывались с другими заключенными, включая Михалахе. Теперь мы должны совершенно точно знать, что говорил каждый из них. Во всяком случае, мы хотели бы знать, как и когда вы нарушали и другие правила тюрьмы. А теперь говорите правду, а не то…»

 

Он ударил кнутом по письменному столу. «У вас есть полчаса времени», — сказал он и покинул помещение.

Я уселся, чтобы писать. Первым словом должно было стать «Объяснение». Мне нелегко было начать, в течение двух лет я не держал в руках никакого орудия для письма. Я признался, что нарушал правила тюрьмы: я отстукивал в стене послания из Евангелия, я собирал таблетки, чтобы убить себя, я сделал из куска жести нож, а из хлеба и мела — шахматные фигуры. Я объяснялся с другими заключенными, но их имена мне небыли известны (я не упоминал о том, что с помощью азбуки Морзе принимал исповеди грехов и даже привел людей ко Христу). Я писал дальше: «Никогда я не выступал против коммунистов. Я — ученик Христа, а Он подарил нам любовь ко врагам. Я понимаю коммунистов и молюсь за их обращение. Мне хотелось бы, чтобы они стали моими братьями по вере. О том, что мне говорили другие, я не могу дать показаний. Служитель Бога никогда не может быть свидетелем обвинения. Я признан, чтобы оправдывать, а не предъявлять иск».

 

Помахивая кнутом, снова появился Греку, с точностью до минуты. Вероятно, он только что выпорол заключенного.

Он схватил мое объяснение и начал его читать. Через некоторое время он отложил кнут в сторону. Когда он прочитал все до конца, то посмотрел на меня огорченно и сказал: «Господин Вурмбрандт! — раньше он никогда не обращался ко мне со словом «господин», — Зачем вы сказали, что вы меня любите? Эта одна из христианских заповедей, которую ни один человек не в состоянии выполнить. Для меня было бы невозможно любить тех, кто годами держит меня в заключении, бьет и заставляет голодать!»

 

Я сказал: «Здесь идет речь не об исполнении заповеди. Когда я пришел к вере в Христа, то заново родился и стал совершенно другим человеком. Мое существо наполнено любовью. Как из источника может изливаться только вода, так и любящее сердце порождает только любовь».

 

В течение двух часов мы говорили о христианской вере и его отношении к марксистским доктринам, на которых он был воспитан. Греку был поражен, когда я сказал ему, что первым произведением Маркса было его толкование на Евангелие от Иоанна. Это утверждает Рицанер, директор института марксизма-ленинизма в Москве. А он должен это знать. Я привел ему несколько цитат, особенно из ранних произведений Маркса, в которых он положительно относился к христианству, а особенно к Лютеру [12].

 

После этого разговора, Греку почти каждый день заставлял приводить меня к себе на час или два. Он установил, что приведенные мной цитаты действительно соответствовали истине. Это было введением к ряду долгих дискуссий о христианской вере, в которых я постоянно особенным образом подчеркивал демократические и революционные черты раннего христианства.

 

Греку повторял: «Я воспитан атеистом и никогда не стану никем другим». Я сказал ему: «Атеизм — это священное слово для христианин. Когда наших предков из-за веры бросали диким зверям, то Нерон и Калигула [13] представляли их атеистами. Итак, если кто-то сам себя называет атеистом, то я уважаю его».

 

Греку засмеялся. Я продолжал: «Господин лейтенант! Один из моих предков 17-го века был раввином. Его биографы сообщали о том, как он однажды встретился с одним атеистом и сказал ему: «Я завидую вам, дорогой брат! Ваше духовное состояние намного лучше нашего. Когда я вижу человека в нужде, что бывает довольно часто, я говорю: «Господь поможет ему!» И прохожу мимо. Вы же не верите в Бога, а значит, вместо Него должны помочь всем, кто встретится на вашем пути».

 

Христиане часто критиковали коммунистов не потому, что они настроены атеистически, а потому, что их партия породила извращенный вид атеизма. Существует два рода людей: те, которые говорят, что Бога нет — и потому я могу совершать все то дурное, что мне придет в голову. Другие считают: раз Бога нет, моя задача состоит в том, чтобы делать добро, которое делал Бог, если бы Он был. Великим атеистом во втором смысле был сам Христос. Когда Он видел голодающих, больных или отчаявшихся людей, Он не проходил мимо и не говорил: «Бог поможет вам», но действовал так, будто вся ответственность лежала на Нем одном, и люди начинали спрашивать: «Этот человек — сам Бог? Он творит Божьи дела!» Так они установили, что Иисус был Богом. Если вы, господин лейтенант, способны стать атеистом такого рода, если вы научитесь любить каждого человека и служить каждому человеку, то люди быстро заметят, что вы стали чадом Божьим, и вы сами откроете в себе Божественное».

 

Такие аргументы могут шокировать многих людей. Но апостол Павел говорит, что проповедник должен быть для евреев — евреем, а для греков — греком. По отношению к марксисту Греку я должен был быть марксистом и говорить на том языке, который был ему понятен. Мои слова дошли до его сердца. Он стал размышлять и полюбил Христа. В своей униформе цвета хаки с голубыми нашивками службы безопасности, Греку, две недели спустя, исповедовал мне, стоящему в грязной, обтрепанной тюремной одежде, свои грехи. Мы стали братьями.

 

С этого момента Греку бесстрашно помогал как мог заключенным, превозмогая все трудности и опасности. Для вида он служил еще и партии, и играл свою роль. Однажды он исчез, и никто не знал, что с ним стало. Осторожно я пытался что-то узнать через охранников. По их мнению, он был арестован. Скрыть истинное обращение было совсем непросто.

 

Лекарства

С исчезновением лейтенанта Греку допросы не прекратились. Но Господь подарил мне забвение. Я смог забыть имена всех тех, кому смог бы навредить. В тюрьме я сочинил более трехсот стихотворений, около ста тысяч слов, которые я записал после выхода на свободу. Однако, во время допросов я мог полностью освобождать свою память. Для этого использовался один искусственный прием.

 

Под предлогом, что мой туберкулез ухудшался (а я действительно непрерывно кашлял) врачи приписали мне новое лекарство. Это была желтая капсула, способствовавшая долгому сну с приятными сновидениями. Как только я просыпался, мне давали новую капсулу. В течение многих дней я оставался в бессознательном состоянии, и охранники будили меня только к моменту приема пищи. Моя еда была легкой и вкусной.

Продолжения допросов предстают в моей памяти весьма туманно. Я только знаю, что лекарства не оказали того действия, на которое рассчитывали мои палачи, я не предал друзей. Когда я предстал пред судом, я был один. Большой судебный процесс над людьми, которые должны были состоять в «шпионской организации» Всемирного совета церквей, так и не состоялся. Священник Милан Хаймовичи, арестованный для этих же целей, выдержал жесточайшие пытки. Он терпел и молчал. Потом, когда под каким-то предлогом он был приговорен к семи годам заключения, он держался как герой, отстаивающий свою веру. Лекарства применяли против кардинала Миндженти, троцкистов и еще многих других, они ослабляли силу воли и приводили, наконец, жертву к бреду самообвинений. Позднее я слышал, как многие люди начинали вдруг стучать в двери камер. Они требовали политических чиновников, чтобы сделать дальнейшие признания против самих себя. Это лечение могло иметь продолжительный эффект. Мужчины, которые получали его в течение месяцев, исповедовали мне потом грехи, которых они не могли совершить. Возможно, что мой туберкулез нейтрализовался под действием этого лекарства, а может быть я получал слишком большую дозу, которая делала бесполезным каждый мой допрос. Во всяком случае, по Божией милости, я был сохранен от того, чтобы стать предателем.

 

Сатана изгнан

После лечения этим препаратом я становился все слабее и, наконец, совсем сломался. Постель я мог покинуть только при крайнем усилии. Но мой дух оставался совершенно свободным. Я даже считал его активность тревожной.

 

Это не сказка, что святой Антоний Великий [14], Мартин Лютер и многие другие менее известные личности видели дьявола. Я видел его однажды, будучи ребенком. Он осклабился на меня. С тех пор прошло полвека. И вот я впервые упоминаю об этом. Тогда в своей камере я чувствовал его присутствие. Было темно и холодно. Он насмехался надо мной. В Библии говорится о тех местах, где танцуют лесные приведения. Моя камера стала местом их сборищ. День и ночь я слышал голос: «Где же твой Иисус? Твой Спаситель не может тебя спасти, ты одурачен и одурачиваешь других. Он — не Мессия, ты не на того напал!»

 

Я закричал громко: «Кто же тогда настоящий Мессия, который должен прийти?» Ответ был недвусмысленным, но слишком кощунственным, чтобы можно было его воспроизвести. Я написал книги и статьи, доказывающие, что Иисус был Мессией. Но теперь мне не приходило на ум ни одного аргумента.

 

Демоны довели крупного норвежского евангелиста Нилса Хауге до того, что он поколебался в своей вере, пока сидел в тюрьме. И внушили сомнения даже Иоанну Крестителю[15] в темнице. Теперь же они бесчинствовали здесь, в моей камере. Я был беззащитен. Моя твердость и радость бесследно исчезли. Раньше я чувствовал Иисуса так близко, Он утолял мою боль и разгонял мрак. Теперь в состоянии глубочайшей оставленности я только мог воззвать: «Или, Или, лама савахфани?» [16]

 

В эти дни, наполненные тьмой и страхом, я сочинил длинное стихотворение. Кто не испытал подобного физического или духовного состояния, вряд ли сможет предпринять нечто подобное.

 

Но для меня это было спасением. Слова, ритм и мелодия помогали мне отражать атаки сатаны. Вот один из переводов, без рифмы и стихотворного размера, передающий смысл румынского текста: «В детстве я часто посещал храмы и церкви. В них прославлялся Бог. Каждый из священников пел и усердно кадил. Они утверждали: что любить Тебя праведно, но когда я вырос, я увидел такую глубокую скорбь в мире, принадлежащем этому Богу, что сказал себе: «У Него сердце из камня, иначе Он убрал бы все трудности с нашего пути».

Больные дети борются с температурой в больнице, опечаленные родители молятся за них. Небо — глухо, наши любимые идут в долину смерти, даже когда мы произносим длинные молитвы. Невинных людей сжигают заживо, а небо безмолвствует, оно оставляет событиям их собственный ход. Будет ли Бог удивляться тому, что даже верующие в Него начнут понемногу сомневаться? Голодные, замученные, преследуемые в своей собственной стране, мы не имеем ответа на эти вопросы. Ужас, случившийся с нами, — это позор для Всемогущего.

 

Как я могу любить Творца микробов и тигров, мучающих людей? Как я могу любить Его, который мучает всех своих подданных только потому, что один из них съел плод, висящий на древе? Я — более жалок, чем Иов: у меня нет ни жены, ни детей, ни утешителя. В этой тюрьме нет ни солнца, ни света, а образ жизни — невыносим.

 

Из перекладин моей кровати они сделают мне гроб, и, вытянувшись в нем, я постараюсь понять, почему все мои мысли устремлены к Тебе, почему все, о чем я пишу направлено к Тебе. Откуда эта страстная любовь в моей душе, и почему моя песнь только о Тебе? Я знаю, что отвергнут, и скоро я буду гнить в могиле.

 

Однако же, невеста в «Песнь песней» спросила бы, был ли у нее повод любить Тебя, если бы не существовало любви? Любовь не требует оправданий, она просто есть; любовь — ничто для умных людей; тысячи испытаний не помешают ей продолжать любить; в пекле огня и в глубине вод она еще поцелует руку, мучащую ее. Она не находит ответа на свои вопросы, но продолжает верить и ждет. И однажды солнце осветит мглу. Тогда все станет явным.

 

И хотя прощение многих грехов воспламенило и без того горячую любовь Магдалины [17], она подарила Тебе свое мирро и слезы, прежде чем Ты произнес слово прощения. Если бы Ты не сказал этого, и ее грехи не были бы отпущены, она все равно из любви к Тебе сидела бы возле Тебя и плакала. Она любила Тебя до того, как Ты отдал Свою кровь; она любила Тебя до ее прощения. И я не спрашиваю тоже, есть ли смысл Тебя любить; так как надеюсь на спасение; но и в вечном несчастье я бы любил Тебя; я бы любил Тебя даже во всепоглощающем огне. Если бы Ты отказался спуститься с небес, Ты был бы моей далекой мечтой; Если бы Ты утаил от нас Твое слово, я бы любил Тебя, не услышав его. Если бы Ты испугался и перед Распятием обратился бы в бегство, и я остался бы неспасенным, я должен бы был все равно Тебя любить; если бы даже я открыл в Тебе грехи, я бы покрыл их своей любовью.

 

Теперь я хочу решиться произнести бессмысленные слова, чтобы видели все, как велика моя любовь. Я хочу прикоснуться к нетронутым еще струнам и прославить Тебя новой музыкой. Если бы пророки пророчествовали о ком-то другом, я бы отвернулся от них, но только не от Тебя. Если бы они привели тысячу доводов, я бы остался верен Тебе. Если бы я должен был узнать, что Ты обманщик, я бы со слезами молился за Тебя. Я бы мог тогда не следовать за Тобой в неправедных делах, но я не стал бы меньше Тебя любить. Из-за Саула Самуил провел свою жизнь в слезах и строгом посте. Моя любовь восторжествовала бы даже если бы я узнал, что Ты заблудился. Если бы не сатана, а Ты поднялся бы в злобе и взбунтовался бы против Неба, если бы Ты утратил красоту Твоего молчания и, подобно одному из архангелов, пал с высоты в безысходность, я бы все равно питал надежду на то, что Отец простит Тебя, и однажды Ты снова вместе с ним пройдешь по золотым дорогам Неба.

 

Если бы Ты был только мифом, я бы покинул реальность, чтобы жить с тобой в мечте. Если бы кто-то мог доказать, что Ты не существуешь, Ты бы обрел жизнь через мою любовь. Моя любовь — безрассудна, беспочвенна, как и Твоя. Господи Иисусе, радуйся хоть немного, потому что ничего большего я не могу Тебе дать».

 

Когда я закончил это стихотворение, то заметил, что сатаны уже не стало. Он исчез. В тишине я почувствовал поцелуй Христа. Каждый, кого целуют, становится спокойным. Покой и радость вернулись.