2020-04-20
116
В моей следующей посылке было 100 граммов стрептомицина. Я подумал о людях, которых оставил в комнате номер 4 и попросил Ставрата отдать лекарство самому больному из них.
«Это — Султанюк, — сказал он с отвращением. — Нацист из Железной Гвардии, тертый калач. Он близок к смерти, хотя и не хочет это признать. Вы должны лучше сами принимать это лекарство! Но, если вы непременно хотите…»
Ставрат очень быстро вернулся. «Он хочет знать, от кого это лекарство. И когда я сказал, что от вас, он ответил, что ничего не хочет брать от еврея. Этот фанатик неисправим».
Я надеялся найти другой путь. Когда Ставрат ушел, я попросил Иосифа взять на себя роль посредника. Никто бы не смог считать его обманщиком.
«Скажи Султанюку, что генерал ошибся. Скажи ему, что это подарок от Граникеру. Он тоже был воином Железной Гвардии, и я слышал, что он недавно также получил лекарство».
Попытки Иосифа остались безуспешными. «Султанюк не верит, что Граникеру что-то хочет подарить ему. Он не возьмет, если вы не поклянетесь, что это не от вас!»
«Почему бы нет? — спросил я, — Я дал ему лекарство, и он может получить от меня и клятву также. В действительности, стрептомицин — не моя собственность. Я передал его Богу в тот момент, когда получил его.»
Доктор Алдеа был занят, когда поступил стрептомицин. Когда он услышал, что произошло, онемел. Даже Ставрат был смущен моей «ложной клятвой». Он сказал: «Я думаю, что ваш духовный сан обязывает вас говорить только правду и ничего более кроме правды».
Скоро Ставрат должен был узнать, сколько может стоить»только правда». К нам в камеру поместили двух новых заключенных, из которых каждый давал показания против другого. Один из них был католическим епископом, который хотел сообщить в Рим о том, как жестоко преследовалась его община. Другим был адвокат, передавший жалобу епископа папскому нунцию — когда в Бухаресте еще имелся таковой — для дальнейшей отправки в Ватикан. Когда адвокат покинул дворец нунция, его схватили. Он отрицал, что передал письмо, но ему была устроена очная ставка с епископом. Епископ сказал: «Я не могу лгать. Да, я дал ему письмо».
Обоих пытали, но в Тыргул-Окна они пришли в себя и начали спорить о том, что было более правильным. Епископ надеялся на мою поддержку, но я не мог ему ее оказать. «Это хорошо и прекрасно, когда человек отказывается лгать. Но тогда он должен один справляться с той опасностью, которой его подвергают. Если же он взваливает эту опасность на других, он должен защищать их, чего бы это не стоило».
«История эта принесла мне много горя, — протестовал епископ, — но как я мог солгать?»
Я возразил, что, конечно, наш долг — помогать друзьям, даже своим врагам мы должны делать добро.
«Если моя хозяйка провела весь день, готовя ужин, то я чувствую себя обязанным сделать ей комплимент, даже если ее еда не удалась. Это — не ложь, а обычная вежливость. Когда люди спрашивают здесь: «Когда придут американцы?», — я отвечаю им: «Это не может продлиться слишком долго!» К сожалению, это — неправда, но это и не ложь. Это слово надежды!»
Епископ не дал себя убедить. Я продолжал: «Если вы возьмете за критерий точку зрения пуристов, то все искусство — ложь. Ведь Фауст никогда не подписывал договора с дьяволом — это дело рук лжеца Гете. Гамлет также никогда не существовал. Это — ложь Шекспира. Самые простейшие анекдоты (я надеюсь, вы смеетесь над анекдотами) — тоже вымысел».
«Может быть, — возразил епископ, — но здесь речь идет о личном деле. Когда вас, господин Вурмбрандт, допрашивают коммунисты, нет ли у вас ощущения, что вы должны говорить правду?»
«Конечно нет! Я нисколько не сомневаюсь, когда говорю первое, что приходит в голову, и делаю это до тех пор, пока это наводит на ложный след тех, кто хочет поймать моих друзей. Неужели я должен дать этим людям информацию, которую они смогут использовать для посягательств на мой приход? Я — слуга Божий! Этот мир использует красивые слова для отвратительных вещей: обман называется благоразумием, подлость совершается ради пользы народа, похотливость украшается словом «любовь». Вот здесь и должно быть употреблено это скверное слово «ложь». Тогда, когда нам это подсказывает наше чутье. Я уважаю правду, но «солгал» бы, чтобы спасти друга».
Добром за зло
Но еще прежде, чем были отменены все послабления, однажды в нашу камеру охранник притащил корзину. В ней лежали простыни и махровые полотенца — трудно вообразимая роскошь. Их было больше, чем требовалось нам всем.
«Они обсчитались, — решил Эмиль, портной по профессии. — Давайте раскроим из лишних простынь одежду. Я могу быстро сшить несколько теплых рубашек». Ион Мадгеару, адвокат, сказал с неудовольствием: «Это бы было кражей государственного имущества».
— А кто узнает? Ведь нет же инвентарного перечня.
— Я — политический заключенный, а не уголовник.
— Вы — глупец!
Жители нашей камеры разделились на две партии и бросали друг другу в лицо свои доводы. Иосиф попросил меня высказать свое мнение. «Все это «государственное имущество» украдено у нас, — сказал я, — нам же оставили лишь лохмотья. Поэтому мы имеем право получить обратно столько, сколько возможно. Мы обязаны перед нашими семьями сделать все, что в наших силах для того, чтобы пережить зиму. И если утром придет сонный охранник и спросит: «Сколько человек сегодня в камере?» — мы попытаемся назвать большее количество, чтобы получить дополнительные порции хлеба. И это совершенно правильно».
Мадгеару сказал: «Я предпочитаю следовать закону».
— Но при каждом законе найдутся те, кто из-за него попадает в невыгодное положение. Закон говорит миллионеру, который ни в чем не нуждается — не красть. То же самое он требует от вас и от меня, у которых совершенно ничего нет. Даже Иисус взял под защиту Давида, совершившего недозволенное, когда тот испытывал сильный голод.
Наконец, мы переубедили Мадгеару. Но позднее он рассказал мне, что у него была особая причина не хотеть этого компромисса.
«Раньше я был прокурором, — рассказал он, — и за время моей службы я сотни людей приговорил к тюрьме. Я думал, что мое личное суждение не имеет никакого значения, партия упрячет их в тюрьму в любом случае. Когда же позднее меня сделали козлом отпущения за какой-то промах и приговорили к пятнадцати годам, меня словно громом поразило. Меня послали на свинцовые рудники в Валеа Ниструлуй. Там один верующий очень дружелюбно относился ко мне. Он делился со мной едой и был мне хорошим другом. У меня было чувство, что я его уже где-то раньше встречал, и спросил, почему он в тюрьме?
«О, — сказал он, — однажды я помог одному человеку, который оказался в беде, как и вы. Он пришел ко мне во двор и попросил пищи и крова, а потом его арестовали как партизана, и я получил двадцать лет».
«Какой позор», — сказал я.
Он посмотрел на меня странным взглядом. И тут я вспомнил — прокурором, который вел его дело, был я. Этот человек ни разу не упрекнул меня, но его пример — платить добром за зло — побудил меня стать христианином».
Шок
Когда Иосиф мерил рубашку, которую Эмиль сшил из лишней махровой ткани, он начал петь. Рубашка была похожа на простую тунику с отверстием для головы. Но Иосиф был счастлив, ощущая что-то свежее на теле. «Государственная собственность! В настоящее время ворует каждый», — весело сказал он.
Ставрат сказал: «Он считает это совершенно нормальным. В течение десяти лет мы превратимся в нацию воров, обманщиков и шпиков. Крестьяне воруют плоды земли, которая прежде принадлежала им; сельскохозяйственные рабочие воруют то, что принадлежит артели. Даже парикмахер ворует бритву из своего собственного магазина, который теперь принадлежит коллективу. Затем они должны скрыть свои кражи. А вы, господин пастор, платите свои налоги абсолютно добросовестно?»
Я признался в том, что не понимаю, почему должен деньги членов общины бросать в пасть безбожной партии.
«Скоро воровство станет предметом обучения, и его будут преподавать в школе», — сказал Ставрат.
Иосиф возразил: «В школе я ничего не воспринимал всерьез. Учителя говорили нам, что Бессарабия всегда была частью России. При этом каждый ребенок знает, что ее у нас украли».
«Хороший парень», — сказал Ставрат.
«Я надеюсь, Иосиф, что ты также отвергнешь их учение, направленное против религии, — добавил я и рассказал ему об одном профессоре, которого знал. — Этот человек должен был регулярно читать лекции по атеизму. После того, как он перекрестится и попросит у Бога прощения в своей комнате, он шел рассказывать студентам, что Бога не существует».
«Ну, разумеется, — сказал Иосиф, — Наверняка за ним шпионили».
Он просто не мог себе представить мира, в котором не надо было бы оглядываться по сторонам, прежде чем откроешь рот.
Продолжая наш разговор, мы заговорили об одном шпике по имени Йвоин. Он дезертировал из югославской армии и был арестован на границе, как шпион. Чтобы снискать расположение у тюремной власти, он разыгрывал из себя анти-титовца, и досаждая тюремным охранникам тем, что доносил на них, сообщая об их пренебрежении к тюремному порядку. «Некоторые из нас уже твердо решили проучить Йвоина, — сказал Иосиф. — Если мы его все вместе прикончим, они не смогут нас строго наказать».
«Подождите еще один день, — сказал я. — Я знаю кое-что, что наверняка подействует лучше».
Йвоин привык, что все обитатели камеры поворачивались к нему спиной. Поэтому он почувствовал себя польщенным, когда я попросил рассказать мне о его родине. Весьма скоро он вошел в раж и стал рассказывать хорватские анекдоты, сербские пословицы, восхвалял красоту Черногорья, его народные мелодии и танцы. Видя мой интерес, и возбужденный моими вопросами он все более воодушевлялся.
«А какой у вас новый национальный гимн?» — спросил я.
«О, он чудесный! Вы его еще не слышали?»
«Нет, но я с величайшим удовольствием послушал бы его!»
Обрадованный Йвоин вскочил и начал петь. Охранники в коридоре не заметили, что это был гимн Тито [24], пока он не перешел на припев. Тогда Йвоина схватили и притащили к разгневанному полит-офицеру. «Итак, это конец его карьеры», — сказал Иосиф. Мы начали смеяться.
Йвоин оказался обезвреженным. Незадолго до этого в нашу камеру перевели бывшего члена Железной Гвардии, капитана Стелеа, с нижнего этажа. Там он сидел вместе со своим старым боевым товарищем и сожалел, что должен был разлучиться с ним.
«Как его зовут?» — спросил генерал Ставрат.
«Ион Цолю, — сказал Стелеа. — Его поместили в нашу камеру той же ночью, когда я прибыл сюда, в Тыргул-Окна. Мы чудесно беседовали о старых временах».
Ставрат спросил, рассказывал ли Стелеа Цолю о каких-нибудь тайнах, о которых он умолчал на допросе и под пытками.
«Да, все, — сказал Стелеа. — В течение многих лет он был моим лучшим другом. Ради него я бы согласился рисковать своей жизнью».
Когда Ставрат рассказал Стелеа, что Ион Цолю был самый презренный из всех шпиков в Тыргул-Окна, он не мог в это поверить. Ставрат попросил меня подтвердить это. После этого Стелеа часами сидел на своих нарах, как солдат, оглушенный бомбой. Потом он вдруг вскочил, начал истерически кричать и избивать нас, пока охранники не вытащили его.
В каждой тюрьме имеется специальное отделение для людей, страдающих нервным расстройством. Там им разрешают кричать и буйствовать, пачкать пол своими экскрементами и драться друг с другом. Некоторые из них уже лишились жизни. Еда подается там через щель. Ни один охранник не рискнул бы оказаться среди этих несчастнейших.
————————————-
[22] — Мессия — в комплексе идей Ветхого и Нового Заветов — избавитель человеческого рода. Христиане верят, что Мессия — это Иисус Христос; иудеи, отказавшись признать в Нем Спасителя, продолжают ожидать явления Мессии.
[23] — «Символ веры» — краткое изложение догматов христианского вероисповедания, окончательно принятое на Вселенском соборе в Константинополе(381 г.).
[24] — Иосип Броз Тито (1892 — 1980) — председатель Союза коммунистов Югославии, глава Социалистической Федеративной Республики Югославия, распавшейся вскоре после его смерти. Стоит, вероятно, отметить, что во время болезни, оказавшейся для Тито смертельной, за ним, коммунистом, по его просьбе ухаживали католические монахини.
