Неужели вы не понимаете, Катерина Митрофановна?

 

Один раз мы весь день макулатуру собирали, чтобы на первое место выйти.

Мы сначала не знали, куда её складывать, а потом подумали и решили в сарай к тёте Кате складывать, чтоб потом всю сразу сдать в школу. У неё там дрова лежали. Она сказала, что у неё в сарае места нет, но мы сказали – место найдём. Тогда она согласилась, но места, говорит, там всё равно нет.

Мы место сразу нашли, только несколько поленьев за сарай побросали.

Потом ещё несколько поленьев за сарай побросали.

Потом видим – макулатура всё прибавляется, – и мы ещё несколько поленьев за сарай побросали.

Пёс Бобик заметил, что мы в сарай разную бумагу кладём, и стал нашу макулатуру в клочья разрывать и на двор выкидывать. Мы прямо ахнули, когда такую картину увидели.

Поставили мы часового – дошкольника Андрюшу Лушкина, – чтобы он Бобика в сарай не пускал.

А он стоял, стоял, а потом пропал. Оказалось, он зашёл в сарай и уснул на макулатуре. Мы на него новую кучу бумаг свалили, а он и не заметил.

Тут оказалось, что надо ещё несколько поленьев за сарай переложить.

Сначала мы Андрюшу не увидели, а потом перепугались – представляете: человек лежит! Мы только отбежали на некоторое расстояние, и тут выходит из сарая Андрюша Лушкин, заспанный весь до неузнаваемости, а на голове бумажка.

Мы сразу его к маме повели, чтобы он где‑нибудь опять не потерялся. Он всё время вырывался и кричал: «Никуда я не пойду!» Но всё‑таки Лушкин свою задачу выполнил, не пустил Бобика в сарай, хотя и спал.

После дождь пошёл. Мы все дрова за сарай переложили, чтоб вся макулатура поместилась. Если наша бумага намокнет, скажут – специально намочили, чтобы на первое место выйти.

В это время тётя Катя нам из окна кричит:

– Сейчас же кладите мои дрова обратно, а не то я милиционера позову!

 

 

Я ей объясняю, что мы государственное задание выполняем и за первое место соревнуемся, а она слушать не хочет и кричит на нас.

Мы двери сарая загородили и так стоим, взявшись за руки.

Она, рассерженная, выбегает во двор.

Дождь прошёл, и люди стали во двор выходить прогуляться. Тем более – воскресенье. Кто на велосипеде выехал, а кто просто так, без велосипеда, свежим воздухом подышать. Некоторые сели на лавочку и на нас смотрят.

Она так кричала, на всю улицу слышно было. А мы стояли, взявшись за руки, и загораживали вход в сарай.

Вокруг нас собираться стали.

Мы объясняем, какое это важное государственное дело и что мы должны на первое место выйти.

Сосед, художник Гусев, говорит:

– Неужели вы не понимаете, Катерина Митрофановна, что из этого, на первый взгляд, как вы изволили выразиться, хлама, появится много книжек с моими иллюстрациями. А с вашими дровами ничего до завтра не произойдёт.

Шофёр дядя Вася говорит:

– Вы, Катюша, до завтра подождите, я завтра ребяткам всю эту музыку на своей машине отвезу.

– А если опять дождь на мои дрова пойдёт?

Дядя Вася улыбается и говорит:

– Я вам обещаю, не пойдёт. Смотрите, какая погодка замечательная разгулялась!

Очень многие стали поддерживать художника Гусева и дядю Васю.

А мы всё так же стояли, взявшись за руки, и загораживали вход в сарай.

Тётя Катя видит такое дело и говорит:

– Если общественность требует, я уйду. Но только до завтра.

И она уходит. А к нам подходит пенсионер дядя Петя Макагонов и говорит:

– Я рад пожать ваши руки. Мне по душе такие стойкие, упорные ребята. А эти дрова – какая‑то абстракция. Ведь всем нам известно, товарищи, уже пять лет как в нашем доме паровое отопление. Пять лет лежат эти дрова. Это полная абстракция, товарищи…

Он ещё раз пожал нам руки и ушёл. А мы, довольные, побежали за следующей макулатурой.

На другой день дядя Вася отвёз нас вместе с макулатурой в школу.

А потом мы вышли на второе место.

Если бы нас тётя Катя не задержала своими разговорами, мы непременно бы на первое место вышли.

Неужели вы не понимаете этого, Катерина Митрофановна?

 

 

 

Пять ёлок

 

Сначала купили сразу две ёлки: одну ёлку – папа, другую – мама. Потом пришёл дядя Миша с ёлкой. Дядя Миша сказал:

– Эх какая досада!

– Три ёлки нам ни к чему, – сказал папа.

– Бог троицу любит, – сказала бабушка.

– Бога нет, – сказал я.

– Бесхозяйственность, – сказала мама.

Только мама это сказала, как вдруг входит дедушка с ёлкой.

А за ним тётя Нюша с ёлкой.

– Ура, – крикнул я, – пять ёлок!

– Я очень расстроилась, – говорит тётя Нюша. – Я хотела вам сделать сюрприз, а тут столько ёлок!

– Что же делать, – говорит мама, – куда же мы денем эти ёлки? Придётся их предложить соседям.

– Как это так, – говорит дядя Миша. – Я принёс ёлку. Пете. И вдруг её отдают соседям!

– Я очень обижен, – говорит дед. – Я принёс ёлку внуку. И я не пойму, при чём здесь соседи!

– И я! – сказала тётя Нюша. – Я не отдам свою ёлку соседям! Я принесла свою ёлку племяннику. Пусть он скажет: доволен он ёлкой?

– Конечно доволен! – крикнул я.

Тётя Нюша сказала:

– Ну! Только попробуйте! Елка – его.

Папа сказал:

– Но я купил свою ёлку первым. Я выбирал её два часа. Я покупал ёлку сыну. Я не хочу об этом слышать!

– А тем более – я, – сказала мама. – К тому ж, моя ёлка лучше всех, это, по‑моему, сразу видно.

Тётя Нюша сказала:

– Моя ёлка лучше! Вы только понюхайте, как она пахнет!

А дядя Миша взмахнул своей ёлкой так, что задел деда по носу веткой. Бабушка тихо смеялась в углу. Наконец всем надоело спорить. Дядя Миша сказал:

– Я так считаю. Пусть своё мнение выскажет Петя. В конце концов, эти ёлки – его.

Я сказал, что мне нравятся все пять ёлок.

 

 

– Вот и прекрасно! – сказал дядя Миша. – Ёлки Петины. Он доволен. Так в чём же дело, я не пойму!

Все согласились с дядей Мишей и начали устанавливать ёлки. Хотя это было не так легко сделать, но в конце концов ёлки установили. Потом принялись вешать игрушки. Правда, игрушек было мало, но всё равно я был очень доволен – пять ёлок все вместе в одной квартире.

Это ведь целый лес!

 

 

Потом пришёл Вовка взглянуть на ёлки. Потом пришёл Алька из пятой квартиры. Потом пришли Лёнька с Васькой. Каждому я подарил по ёлке. И мне осталась одна ёлка.

Я всё ходил вокруг неё и долго любовался ею, а потом вдруг представил себе, как стало пусто в том месте в лесу, где росли пять ёлок. Их вырубили для меня специально…

На следующий год я вырасту большой, и тогда не нужно мне будет ни одной ёлки. Хотя и сейчас я уже не малыш…

 

 

Р. Погодин

 

День рождения

 

Есть у каждого человека один замечательный день – день рождения. И подарки тебе, и сласти. Даже шалости в этот день прощаются.

У Кешки день рождения в конце лета. Мама всегда покупает астры, столько штук, сколько лет Кешке исполнилось. Ставит их в вазочку и говорит: «Вот, Иннокентий, стал ты теперь на целый год старше. Пора тебе начать новую жизнь, серьёзную». И Кешка всегда эту новую жизнь начинал. По крайней мере, он каждый раз говорил: «Ну вот сегодня я уж обязательно начну…»

Он проснулся, когда мама уже ушла на работу. В комнате красиво убрано. На столе в вазочке девять белых пушистых цветков, завтрак и записка: «Дорогой мой, поздравляю тебя с днём рождения. Мама».

Кешка быстро убрал постель, умылся, позавтракал, подмёл пол и помчался во двор.

Во дворе солнце. Под водосточными трубами из щелей в асфальте торчит сухая пыльная трава. Листья на старых корявых липах жёсткие и шершавые – скоро начнут желтеть.

Мишка с Круглым Толиком сидят возле выросших за лето поленниц, похваляются, кто лучше провёл лето.

– А у меня сегодня день рождения, – объявил им Кешка. – Приходите вечером в гости!

Мишка схватил Кешку за уши, стал тянуть, приговаривая:

– Расти большой, расти большой…

Толик тоже немного потянул. Потом оба сказали: «Придём».

 

 

Мама отпросилась с работы пораньше, с обеда. Ей нужно было испечь пирог, приготовить для гостей всякие вкусные вещи.

Кешка помогал ей изо всех сил: расставлял тарелки, резал сыр, колбасу, рыбу, раскладывал ножи и вилки. Он всё время прислушивался, когда же зазвонит звонок и войдут гости.

Первыми пришли Мишка с Толиком. Они были какие‑то очень чистенькие и неловкие. По очереди пожали Кешке руку, сказали: «С днём тебя рождения» – и подарили Кешке большую коробку, завёрнутую в бумагу.

– Пользуйся.

Потом пришли тётя Люся с дядей Борей. Они подарили Кешке портфель с блестящим замком. Потом пришла мамина сослуживица. Потом мужчина – сослуживец… И пошли один за другим мамины знакомые. Все улыбались, давали Кешке подарки, говорили: «Расти большой, слушайся маму».

– Не люблю я эту канитель, – ворчал Мишка

– Нас за общий стол посадят или куда‑нибудь? – справлялся Толик и шептал: – Чего‑то есть охота…

Посадили их за общий стол, даже дали по рюмке и налили в рюмки лимонад.

Гости заулыбались: «Расти большой!.. Умный!.. Слушайся маму!..» Потом они стали маму поздравлять, потом друг друга, потом каких‑то своих общих знакомых. Белые астры, стоявшие посреди стола, перекочевали на подоконник.

Толик, Кешка и Мишка пили лимонад, накладывали себе всякой еды, а когда наелись, полезли к столу с подарками. Кешке и Толику очень хотелось посмотреть, что принесли, но Мишка презрительно махнул рукой.

– Да ничего там толкового нет. Дребедень – шоколадки какие‑нибудь. Толька, доставай нашу игру. Сразимся.

Толик (он проковыривал во всех пакетах дырочки) бросил своё занятие и из груды подарков извлёк коробку, которую они с Мишкой принесли.

– Игра «Кто быстрее». Для смекалки, – пояснил Мишка.

В коробке лежала расчерченная на линии и кружочки картонка Каждому игроку полагалось по три деревянные фишки. Нужно было кидать пластмассовый кубик, смотреть, сколько выпадет очков, и на столько кружков передвигать свою фишку. Ещё нужно было убегать от идущего сзади, чтобы не сбил. Если собьёт, начинай сначала.

Ребята двигали фишки, смеялись и поддразнивали друг друга. Первым шёл Кешка. Мишка всё время слетал и начинал снова. Мишка не злился, говорил, будто Кешке везёт потому, что у него день рождения. В другой день он обязательно бы его обставил.

– Смотрите!.. Это же «Рич‑Рач»! – изумлённо воскликнул дядя Боря, вылезший из‑за стола. – Великолепная игра. Я ею в детстве увлекался. Елизавета Петровна, Люся, идите сюда!

Мама и тётя Люся подошли к ребятам. За ними потянулись и остальные.

– «Рич‑Рач»!.. Это же подлинный «Рич‑Рач»! – восторгался дядя Боря. – Ребята, у вас три фишки лишние. Можно мне?

– Пожалуйста, – великодушно разрешил Мишка и зашептал: – Ну что, видели, какая игра!.. Это не шоколадки разные, не всякие там тренди‑бренди.

А дядя Боря уже кидал косточку и шагал фишкой по полю.

Толик тоже хотел ходить, была его очередь, но это сделала за него тётя Люся. Кешкину очередь отобрала мама. Ребят оттеснили, и Мишка, оставшись один, тоже вскоре выбрался из окружения.

– Тоже мне взрослые!.. В детскую игру занялись, – ворчал он.

– Мы не им подарили, – тосковал Толик, – Кешке подарили.

– Здесь не только вперёд сбивать можно, – высоким голосом объяснял дядя Боря. – Здесь ещё и лягаться можно, если кто сзади окажется вплотную… Вот смотрите, Елизавета Петровна, я вас сейчас лягну.

Кешка насупился. Толик протолкался к игре, посмотрел исподлобья на дядю Борю и угрюмо произнёс:

– Вы, пожалуйста, свою тётю Люсю лягайте, а Кешкину маму не смейте. И вообще мы не вам игру подарили, Кешке подарили…

Толик сгрёб картонное поле с фишками и стал протискиваться к ребятам. Но тётя Люся схватила его за руку:

– Что тебе, жалко, что ли?..

 

 

– Ишь, какой шустрый! – кисло улыбнулась мамина сослуживица.

Кто‑то захохотал. Дядя Боря начал краснеть и протирать очки. Мама растерялась от неожиданности:

– Толик, как тебе не стыдно?..

Через минуту ребята уже сидели в коридоре на старом тети Люсином сундуке. Из комнаты доносился смех. Дядя Боря объяснял ещё какие‑то новые правила игры в «Рич‑Рач».

– «Рич‑Рач» какой‑то придумал, – ворчал Мишка. – Сам он Рич‑Рач.

– Жалко, – бормотал Толик, – рано выгнали… Торту бы хоть попробовать… А то всё сами съедят.

Кешке было стыдно перед ребятами: «Вот пригласил друзей в гости на свой собственный день рождения…» Он вздыхал, думал, чем бы занять своих гостей, наконец предложил.

– Пойдёмте в кухню, там у нас лампочка шипит.

Лампочка на самом деле шипела. Вернее, она тихонько звенела, потрескивала и ещё как будто произносила все время букву «с». Так: «С‑с‑с‑с!..»

– Ни у кого такой лампочки нет, – похвастал Кешка. – Мишка, скажи, почему она такая?

Мишка задрал голову, начал кружиться под лампочкой. Он глубокомысленно хмыкал, щурился, чесал нос. Потом заявил:

– Наверно, в неё воздух проходит. Дырка, наверно, есть.

 

 

– Лампочка с дыркой не загорится, – возразил Толик. – из неё электричество выскакивать будет.

Мишка хотел что‑то растолковать Толику, но в эту минуту в кухню вошла мама. Лицо у неё было уже не сердитое. Она обхватила ребят руками.

– Ладно, будет дуться. Идите в комнату. Никто бы вашу игру не съел… Идите, я вас тортом накормлю.

– Не пойдём мы в комнату. Нам здесь веселее, – сказал Кешка.

Мама погрустнела, улыбнулась растерянно.

– Ладно, тогда я вам сюда торта принесу.

Она принесла им три больших куска с кремовыми загогулинами, бутылку лимонада и конфет.

Ребята уселись к тёти Люсиному столу. Они ели торт и конфеты.

Потом в кухню выбежала тетя Люся.

– Ну, как вы тут?.. Торт едите?.. Хотите, селёдочки принесу? После сладкого селёдка очень хорошо. Хотите? – И, не дожидаясь ответа, убежала.

Селёдка после сладкого торта и конфет оказалась действительно очень вкусной. Ребята ели селёдку и слушали, как шипит лампочка.

– Я догадался, почему шипит, – вскочил вдруг Мишка. – Контакт слабый… У нас однажды такое было. Отец сразу починил.

– А ты можешь? – спросил Кешка.

– Пустяки, делать нечего… Давайте табуретки и ножик.

Мишка подставил под лампочку табурет, взгромоздил на него другой и с помощью товарищей взобрался наверх. Схватился за лампочку, отдёрнул руку.

– Фу‑у… Горячая…

Кешка подал ему тряпку.

Мишка обмотал тряпкой лампочку, повернул – и в кухне стало темно. Лишь на потолке жёлтым облачком покачивался отсвет уличного фонаря. Мишка засунул лампочку в карман вместе с тряпкой.

– Теперь нож давайте!..

Кешка приподнялся на цыпочки, вложил в Мишкину ладонь широкий кухонный ножик.

– Сейчас… Сейчас… – бормотал Мишка. – Контакт отогнём – и всё. Без звука работать будет. Как надо…

Мишка сунул ножик в патрон. Посыпались голубые искры. Раздался сухой треск. Мишка вскрикнул, выронил нож, пригнулся – и потерявшие равновесие табуретки загремели на пол Всё это случилось в одну секунду.

Мишка лежал у стола, за которым они только что ели торт и селёдку. Он удивлённо кряхтел, растирал ушибленные бока, тряс руку. А в коридоре уже раздавались голоса:

– Что случилось?! Почему свет погас?! Замыкание, наверно… Всегда, как только люди соберутся, как только за стол…

В кухню вбежали дядя Боря и мама. Дядя Боря чиркнул спичкой.

– Конечно, замыкание!.. Видите, они что‑то с патроном сотворили.

Ребята поднимали Мишку. Он шёпотом оправдывался:

– Эх, забыл выключатель повернуть!..

В кухне уже горела свеча.

 

 

– Что вы наделали? – допытывалась мама. – Где лампочка?..

– Вот она… – Мишка вытащил из кармана тряпку. На пол посыпался звонкий стеклянный дождь.

– Ох, осторожнее! – бросилась к нему мама. – Неужели вы спокойно сидеть не можете?..

– Мы её починяли, – бормотал Кешка. – Чего она шипит?

А про себя Кешка думал: «Ну вот, всегда, как только новую жизнь начнёшь, всё не так получается…»

Мамин сослуживец и ещё один знакомый полезли ввинчивать пробки. А тётя Люся стояла посреди кухни и возмущённо отчитывала Кешку:

– Что это у тебя за мода, не понимаю… Людей пригласили на день рождения, а ты свет портишь.

– Ну, ничего страшного не произошло, – убеждала её мамина сослуживица. – Они ведь дети ещё.

Кешкина мама стояла у плиты, смотрела на притихших ребят.

Мишка и Толик подталкивали Кешку в бока: извинись – и дело с концом. Но мама не стала ругать Кешку. Она даже потрепала его по голове. Она, наверно, простила ему: ведь у Кешки был день рождения, а в этот день наказывать ребят не принято.

 

 

М. Коршунов

 

«Живая природа»

 

То, что сейчас будет рассказано, – подлинная история. Герой этой истории – Федот Кукушкин, не в меру честолюбивый и заносчивый.

Как‑то после уроков учительница Нина Ивановна сказала:

– Не выпустить ли нам стенгазету?

– Выпустить! – закричали ребята.

– Задаю вам на дом рисунок с натуры.

– А что такое – с натуры?

– Не спешите, объясню. С натуры – это значит нарисовать то, что перед вами, что вы видите. Возьмите какой‑нибудь сюжет из живой природы. Лучшие рисунки мы и поместим в нашей первой стенгазете.

Тут у Федота возник план: он так нарисует живую природу, что рисунок у него будет самый натуральный и самый большой и поэтому займёт в стенгазете больше всего места.

Когда Федот вернулся из школы, мама ушла в город, оставив на попечение Федота младшего брата Тоську. Между Федотом и Тоськой особой симпатии не существовало, а существовали деловые отношения. Например, мама поручала Федоту покормить Тоську варёной гречихой. Тоська упирался, не хотел есть. Уговоры Федоту быстро наскучивали (ложку – за курчонка, ложку – за телёнка), он просто зажимал Тоське нос, и тогда брат поневоле открывал рот и Федот запихивал в Тоську гречиху.

В этот день Федот решил объединиться с братом. Он взял большой лист бумаги, расстелил на столе, приготовил большой карандаш и подозвал Тоську:

– Будешь помогать?

– А чего помогать?

– Рисунок с натуры делать. С живой природы, понимаешь? Для стенгазеты в школе. Наша кошка – это живая природа. Мы её и рисовать будем.

Тоська подумал и согласился объединиться: рисовать живую природу – это не гречиху есть.

Кошку надо ловить умеючи, а то братьям она не даётся. На этот раз кошка, забыв обо всяких предосторожностях, уснула на стуле. Братья её окружили, и… непродолжительная свалка, запоздалое мяуканье, царапина у Тоськи на щеке – и сонный противник схвачен за четыре лапы и унесён к столу.

– Клади на бумагу, – распорядился Федот.

– А для чего на бумагу?

– Я же тебе говорил, – рисовать буду.

– А‑а, – понимающе кивнул Тоська. – Сводить.

– Не сводить, а обводить. Крепче держи. – И Федот взял карандаш и начал обводить кошку.

Кошка не хотела лежать спокойно. Она дёргалась, угрожающе шипела. Карандаш прыгал по сторонам, даже совсем с бумаги соскакивал.

– Да растяни ты её! – негодовал на кошку Федот. – За лапы растяни!

– Сам тяни! Она брыкается.

 

 

Кошка действительно сильно взбрыкнула. Тоська выпустил её, и она спрыгнула со стола. Но удрать не успела: Федот её поймал и опять уложил на бумагу.

– Ой, хвост! – сказал Тоська.

– Что – хвост?

– Не поместится.

Федот прикинул длину хвоста:

– Да, не поместится. Нужно ещё бумаги подложить, а потом подклеить.

Подложили ещё бумаги.

– А усы ты тоже будешь обводить?

– Нет. Сам нарисую.

– Шесть усов, – посчитал Тоська. – С каждой стороны шесть.

Кошка ворочалась, корябала бумагу и наконец вырвалась и убежала на кухню.

– Изловить? – спросил Тоська.

– Не надо. Уже всё обвёл.

Тоська поглядел на рисунок:

– Ну и ну!.. Колбаса какая‑то с рогами.

– Поговори у меня! – строго сказал Федот. Он и сам не очень был доволен рисунком.

«Но ничего, – утешил он себя, – раскрашу в рыжую полоску, и все поймут, что кошка».

И Федот взялся за краски и кисти.

…Вечером, когда Федот уже спал, под его кроватью лежал и сушился рыжий рисунок, а на рыжем рисунке спала кошка.

 

 

Л. Каминский

 

Хворосту воз

 

Прозвенел звонок на перемену. Витя Брюквин по прозвищу «Это самое» выскочил из класса и помчался по лестнице, перескакивая сразу через три ступеньки. У входа в буфет он чуть не сбил с ног худого человека с узкой длинной бородой. Витя мельком взглянул на него и замер:

– Ой, извините! Не может быть! Неужели вы, это самое, тот самый писатель?.. Ну, этот, как говорится, классик?

– А вы разве, юноша, меня знаете? – недовольно спросил незнакомец.

– А как же! – обрадовался Витя. – Вы ещё на портрете – прямо как живой! Ну, портрет, который у доски висит. Между этим, как его, Гоголем и этим, ну, баснописцем, как его, Крыловым! Да мы же сейчас именно вас и проходим: «Дед Мазай» и эти, как их, «зайцы»! Потом «Мужичок», это самое, «с ноготок»! Я только вчера учил ваши стихи! Хотите прочту?

 

 

И, не дожидаясь ответа, Витя Брюквин стал быстро декламировать:

– Однажды в студёную, это самое, зимнюю пору я из лесу, ну, значит, вышел. Был, как говорится, сильный мороз. Гляжу, поднимается, это самое, в гору, лошадка, везущая, это самое… Одним словом, как говорится, хворосту воз!..

– Извольте сейчас же прекратить! – прервал Витю классик. – Что вы сделали с моими стихами?! Не хворосту воз, а целый воз словесного мусора! Безобразие! Как зовут? Как фамилия?

– Брюк‑вин… Вик‑к‑ктор… – стал заикаться Витя.

– Брюквин! Виктор! – вдруг послышался голос учительницы. – Ты что, заснул? Стихи выучил? Иди отвечать!

– Отрывок из поэмы «Крестьянские дети»! – начал Витя. – Поэта Некрасова. Н.А., – добавил он и незаметно покосился на портрет. Классик смотрел в сторону. – Однажды, в студёную зимнюю пору, я из лесу вышел, был сильный мороз. Гляжу, поднимается медленно в гору…

И тут весь класс с удивлением услышал, как Витя Брюквин по прозвищу «Это самое» прочёл без запинки весь отрывок. Без всяких посторонних словечек. Он ни разу не сказал ни «это самое», ни «как его». И даже ни разу не сказал «ну»! Нет, одно «ну» он всё же сказал:

«Ну, мёртвая! – крикнул малюточка басом, рванул под уздцы и быстрей зашагал».

Но это «ну» не считается, потому что оно было у самого Николая Алексеевича Некрасова.

 

 

И. Антонова

 

Фамилия

 

Известно – каждая девчонка с пелёнок мечтает о женихе.

С самого утра у Фокиной было лирическое настроение. Сидя за партой и уставившись в окно, она щурилась на тёплое весеннее солнышко и размышляла: какая фамилия у неё будет после замужества.

Фокина перебрала все варианты, которые ей щедро предлагал заоконный пейзаж: Фонарёва, Тёткина, Липова, Воронина, Дворникова, Асфальтова, Газонова, Милиционерова… Всё не то! Она недовольно поморщилась и перевела хищный взгляд на одноклассников. Здесь выбор был победнее: Марочкин, Белкин, Самохин, Петров, Пузырёв (бр‑р‑р!), Лагутин (бя‑а‑а!)…

Тут взгляд её упёрся в новенького. ГРАНАТКИН. А что? Звучит вроде ничего. Гранаткин… Гранат… Гранатовый браслет… Откуда это? Ах, да! «Гранатовый браслет» написал Куприн. Это же классика русской литературы! Там один человек влюбился в графиню…

Точно! Фокина станет Гранаткиной. ГРАФИНЕЙ Гранаткиной!

И она, подперев рукой голову, погрузилась в сладкие девичьи грёзы. Ей привиделось, как она грациозно покидает карету… нет, лучше пусть это будет красный лимузин, дверь которого любезно придерживает личный шофёр, скажем, Скворцов; вот её изящная ножка в туфельке, усыпанной кристаллами Сваровски… нет, пожалуй, натуральные гранаты выглядят дороже… вот её изящная ножка ступает на…

И вдруг.

– Граната! Граната! Слышь, Граната! Ты чё сегодня после уроков делаешь? – разрушил высокие мечты Фокиной яростный шёпот Тарасова.

Вот так всегда! Вечно этот Тарасов всё испортит! Ну, кто она после этого? Графиня Граната? Лучше уж оставаться Фокиной!

Ну‑ка, ну‑ка. А здесь что получается? Фокина… Фокина… Фокс! «Фокс» по‑английски – лис. А лисица – особа хитрая. Это прямо про неё, про Фокину. Ведь и Фокину на мякине не проведёшь, просто так не обманешь!

И на губах девочки заиграла счастливая улыбка. Что ж, замуж, конечно, когда‑нибудь выйти придётся, но фамилию… Решено! Фамилию она оставит свою – девичью: ЛЕДИ ФОКС!

 

 

 

Подарок

 

Витя Тарасов с утра был озабочен. Его пригласил к себе на день рождения Саша Скворцов. Хотелось подарить другу что‑то особенное, чтобы угодить, поразить, обрадовать.

Тарасов долго перебирал в голове разные варианты. И вдруг вспомнил: Скворцов обожает собак! Сто раз твердил ему об этом! А когда на уроке литературы они читали рассказ Чехова «Каштанка», Скворцов даже плакал. Тихо так. Никто не заметил, только он, Тарасов, это видел, но промолчал.

И ещё. У Скворцова была особенность – при виде собаки застыть столбом и стоять так, пока она не скроется из виду. Об этом весь класс знал.

Отличная идея! Тарасов подарит Скворцову щенка!

Даже на примете подходящий имеется. У соседки Марьи Ивановны месяц назад ощенилась Марта. Десять забавных щенят. Тарасов иногда заходил поиграть с ними и одного приглядел для себя. Но родителей уговорить пока не удалось. Так что лучшего щенка он подарит другу!

Со спортивной сумкой в руках Тарасов позвонил в квартиру соседки.

– Марь Иванна, я за щенком. У друга сегодня день рождения! – выпалил Витя, когда пожилая женщина открыла ему дверь.

– А родители друга согласны? – первым делом поинтересовалась она.

– Согласны? – глаза Тарасова сделались круглыми. – Да они просто мечтают о собаке! – для убедительности закричал он.

– Ну, тогда проходи, – согласилась Марья Ивановна.

Она отвела Витю в комнату, где на подстилке возле Марты возился с мячиком лохматый щенок.

– Вот этот подойдёт? – спросила Марья Ивановна.

Тарасов растерянно поискал по сторонам.

– А где остальные? – залезая под диван, поинтересовался он.

– Остальных разобрали. Вот только этот остался, – сказала Марья Ивановна. – Не подойдёт, что ли? – насторожилась она.

– Подойдёт, подойдёт, – затараторил Тарасов, запихивая щенка в свою сумку. – У вашей Марты всегда щенки самые лучшие. Спасибо, Марь Иванна, – и выскочил за дверь.

Тарасов нетерпеливо трезвонил в квартиру друга. Дверь открыла Сидорова.

– Привет, Сидорова! Все уже собрались? А где Сашка?

Сидорова ничего не ответила, молча провела Тарасова в комнату.

Возле праздничного стола переминались с ноги на ногу растерянные одноклассники. Сам именинник соляным столбом застыл рядом. Взгляд его был устремлён в одну точку, словно он увидел там нечто и не может от этого отвести глаза.

Тарасов, не замечая ничего вокруг, достал из сумки щенка и протянул другу.

– Держи, Саша! С днём рождения! – захлебываясь от восторга, сказал он.

Но Скворцов не отреагировал. Стоял, словно загипнотизированный.

– Ты чего? – испугался Тарасов. – Ты же мечтал… Я знаю! – неуверенно начал он, разглядывая одноклассников.

И тут позади него раздалось весёлое тявканье. Тарасов обернулся.

На диване с полотенцами на головах, держась за сердце, сидели Сашины родители. По ним и по дивану бегали девять Мартиных лохматых щенков.

– Здрасте, – только и смог вымолвить Тарасов.

 

Надпись

 

Лагутин неторопливо подходил к пятиэтажному дому. В одной руке, как пику, он держал щётку для мытья окон, в другой – мерно покачивалось ведро, на две трети заполненное водой.

В этом доме на первом этаже жила его одноклассница Фокина.

Войдя в подъезд, Лагутин остановился и по‑хозяйски оглядел окрашенную масляной краской стену. По зелёному фону в разные стороны разбегались сделанные мелом рисунки, очень схожие с наскальной живописью дикарей, и более современные надписи типа «Димон – козёл», «Маша + Саша = дружба», «Не влезай – убьёт!» и прочие.

Какое‑то время Лагутин с интересом изучал их, затем вздохнул и, окунув щётку в воду, стал отмывать стену. Из квартиры за зелёной стеной выглянула старушка.

– Чего это ты творишь, хулиган? – подбоченилась она. – Я сейчас милицию вызову! Мало вам мела, так вы теперь ещё и швабрами орудуете!

Лагутин молча окунул щётку в ведро и, глядя перед собой, продолжил облагораживать стену.

Старушка пригляделась и охнула:

– Ах ты, милый! Ах, касатик! Вот молодец! – Но тут же спохватилась, заподозрив неладное: – А с чего это ты вдруг такой хороший? Небось сам стену исписал, а теперь совесть замучила – вот и драишь!

– У‑у, – помотал головой Лагутин.

– А что же тогда? Неужели за деньги? Подрабатываешь, да? На карманные расходы…

– У‑у, – отрицательно промычал Лагутин.

– Неужели сам?

 

 

Не отвлекаясь на старушку, Лагутин всё так же усердно тёр стену.

– Молодец! Да ты у нас просто тимуровец! – распрямилась от гордости за мальчишку старушка. – Прям такой же, как моя внучка Наташка!

Швабра на секунду замерла в руках Лагутина, а затем заскользила с удвоенной скоростью. Наташкой звали Фокину.

– И скромный какой! Ну, ладно, ладно, не буду мешать! А ты, если чего надо, – ну там чистой воды набрать, швабру сполоснуть, – не стесняйся, звони прямо ко мне! – И она скрылась за дверью.

Когда стена была полностью отмыта, Лагутин отошёл в сторону. Сначала он склонил голову на одну сторону, затем на другую, полюбовался делом рук своих и тихо пробормотал под нос: – Ну, скромный… Ну, тимуровец… Ну, молодец… – и достал из кармана баллончик с краской. Как же широко размахнулась его молодецкая рука! И вот…

ФОКИНА – ДУРА!

…гордо, во всю свою зелёную длину, похвасталась надписью подъездная стена.

 

 

И. Гамазкова

 

Снежный мальчик

 

Прибегает ко мне Ваня Григорьев весъ взлохмаченный, глаза вытаращены.

– Ты здесь сидишь, а они его поймали! А он опять убежал! И может быть, сейчас где‑то тут, рядом ходит! А они его ищут! Понял? – Ваня подмигнул мне сперва левым глазом, а затем правым. Только я всё равно ничего не понял. Но потом он мне всё как следует объяснил.

Оказывается, по телевизору передавали, что где‑то в горах, в пещере, нашли снежного человека. Но он ещё не взрослый, а мальчик. И совсем дикий: спит на земле, а воду пьёт прямо из лужи!

– Ему, – сказал Ваня, – лет восемь или десять, а читать и писать не может. Ну, понимаешь, совсем дикий. Его в город привезли, стали учить всему, а он взял да сбежал. И сейчас где‑то по улицам бродит. Его нужно срочно найти, пока чего‑нибудь не натворил или под машину не попал, он ведь правил не знает и по городу ходить не умеет.

– Ну, это ерунда, – усмехнулся я, – его в один миг поймают! Как увидят такого… ну, безо всего или в шкуру завёрнутого…

– В том‑то и дело, – воскликнул Ваня, – что его отмыли, постригли, одели – от нас с тобой не отличишь!

Тут я понял, что надо парня спасать, схватил мамин театральный бинокль и выскочил на балкон. Гляжу и глазам своим не верю – он! Мимо нашего дома мчится, улицу перебегает прямо на красный свет!

– Григорьев, – кричу, – за мной! Мы его спасём!

Подбегаем, хватаем за руки.

– Это ты? – спрашиваем.

– Я!

– Ты, который снежный? Из лужи пьёшь и руками кашу ешь?

– Вы что, ненормальные? Пустите меня, я в кино опаздываю!

А Ваня тянет меня за рукав и шепчет:

– Это не тот! А вон тот – дикий! Точно тебе говорю! Видишь, подземный переход рядом, а он через ограждение лезет, Прямо под колёса!

– Стой! – кричим. – Погоди!

Он остановился.

– Понимаешь, – объясняем мы ему, – машины – это тебе не горные козлы, они железные! И в случае чего отпрыгнуть не могут! Ты, конечно, пока неграмотный и слово «пе‑ре‑ход» прочитать не можешь, а оно вон там, видишь, крупными буквами написано? Но мы тебя научим, главное – за нас держись…

– Сами вы неграмотные! Учителя нашлись! – обиделся мальчишка. – Я уже в пятом классе!

– Мы‑то как раз грамотные и через ограду не лазаем, как некоторые!

Махнули мы на него рукой и дальше побежали. Вдруг слышим, автомобили гудят, люди кричат:

– Стой! Куда? Осторожно!

 

 

Прибегаем, а там уже толпа собралась. Протолкались, глядим, стоит шофёр, что‑то милиционеру объясняет, а рядом – мальчишка. Люди на мальчишку накинулись:

– Ты зачем выскочил на дорогу? Из‑за тебя машины столкнулись! Вот как раз из‑за таких и бывают аварии!

Тут мы с Ваней за парня заступились:

– Он не виноват, он же – снежный! Прямо из пещеры! Первый раз в жизни автомобиль увидел! Он только‑только с гор спустился и ещё ничего не понимает!

А мальчишка нам не то что «спасибо», а как раз наоборот:

– Вы чего?! Да я всю жизнь в городе живу! Все марки машин знаю!

Ну тут уж мы разозлились!

– Если такой знающий, что ж ты по улицам, как дикарь какой‑то древний, бегаешь? Смотри, что из‑за тебя получилось!

Так мы ему ответили, но всё равно настроение уже было не то…

– Ладно, – говорит Ваня, – ты чего надулся? Снежный мальчик не виноват, что наши современники такие… Надо всем ребятам про него рассказать и искать его вместе. А когда найдётся, мы ему всё объясним и научим. И постепенно он станет совсем культурным.

…А я шёл и думал: вдруг эти, которые по улицам где попало бегают и все правила дорожного движения нарушают, вдруг они постепенно и читать‑писать разучатся… А потом и умываться перестанут… А там, глядишь, совсем одичают… Что тогда делать? На них ведь и пещер не напасёшься.

 

 

М. Тарловский

 

Кричите громче!

 

– А‑лик!..

Тёплое сентябрьское солнце заливает комнату. Алик стоит у стены, за высокой спинкой кровати. А со двора несётся дружный крик:

– А‑лик!

Алик опускает голову и понуро бредёт к дверям. На крыльце толпа ребятишек. Лицо Алика бледно и серьёзно.

– Я не выйду, – говорит он, – я наказан.

«Ваш сын улыбается на уроках математики… Примите меры!»

Вот и вся история. С такой запиской далеко не уедешь.

– И надолго тебя? – спрашивает Костя.

– Не знаю, – вздыхает Алик.

– Мне всегда говорят, на сколько наказывают, – продолжает Костя. – А мы вот тут в казаки‑разбойники хотели играть…

– В казаки‑разбойники? – Лицо у Алика вытягивается ещё больше. – Это как тогда?

– Как тогда…

Алик долго молчит, потом поднимает голову и говорит:

– Кричите… кричите громче!

Дома всё по‑старому. Папа в кресле читает газету. Сгорбленный, стараясь не смотреть по сторонам, Алик пробирается за спинку кровати.

Здесь всё так знакомо… И выцветшие обои с причудливым рисунком, в котором, приглядевшись, можно увидеть смешные рожицы, и сломанная плитка жёлтого паркета… А со стены смотрит из рамы Алёнушка. Она сидит у воды, среди притихшего леса, и, когда глядишь из угла, у неё всегда особенное выражение. Очень грустное и доброе…

– А‑лик!

Молодцы! Здорово кричат. Особенно Костя. Это настоящий друг. Кричат, зовут его… Они все с одного двора, и все хотят, чтобы он вышел. А папа – Алик искоса смотрит на кресло – не хочет… Ладно, пускай… Он, Алик, не будет просить…

– А‑лик!

Кричите! Кричите громче! Пускай все слышат! Все!.. Только папа не слышит…

– Вот видишь, – говорит папа, не отрываясь от газеты, – все гуляют, а ты должен дома сидеть.

«Дома должен сидеть!.. – думает Алик. – Сам засадил, а теперь… Ну, ладно. Я не прошу. Читай свою газету…»

– А кто виноват? – продолжает папа, складывая газету пополам. – Ты же сам и виноват.

«Конечно, я виноват. Кто же ещё виноват? Я всегда виноват…»

– А‑лик! А‑лик! А‑ли‑ик!..

Кто‑то захлебнулся. Последние отчаянные усилия.

– Скажи им, что не выйдешь, – строго говорит папа. – Целый час уже кричат!

Алик медленно идёт к окну. Он знает, что надежды на прощение нет, и всё же ему очень тяжело и горько сейчас.

Вот и окно открыто. А за окном ребята. Здесь и Костя, и Нюрка, и Петька… Эх! Если бы его выпустили! Он бы тоже играл в разбойников. И Нюрка кричала бы: «На помощь!» А они похитили бы её и мчались, мчались… Вот уже и ноги устали, и трудно дышать, но они всё равно бы мчались. Такой это был риск! И может быть, даже связали Нюрку…

Алик чуть не заплакал.

– Ребята… Я не выйду, ребята…

За окном молчание. Ребята не уходят. Тесно столпившись у клумбы, они словно ждут чего‑то. Алик тоже не уходит. Его лицо в лучах заходящего солнца – лицо узника за решёткой…

– Не выйдешь? – спрашивает Костя. – Почему?

– Меня наказали.

– А ты попроси.

– Нет, – вздыхает Алик, – гуляйте без меня.

И снова долгое молчание. Тогда папа откладывает газету и тоже подходит к окну:

– Алик наказан и не выйдет сегодня.

– Дядя Коля, пустите его! – просит Костя.

– Дядя Коля! – подхватывает хор голосов.

– Простите! – тянет Костя. – Он больше не будет…

– Не будет! – дружно вторит хор.

– Нет, – говорит папа, – никуда он не пойдёт.

Костя жалобно смотрит на него и снова вытягивает шею:

– Дядя Коля, а дядя Коля!

– Ну, дядя Коля! – настойчиво взывает хор.

Только один Юрка молчит. Он живёт где‑то на другой улице и пришёл издалека, чтобы поиграть в разбойников. Юрка не знает папы Алика и стесняется просить. Он, может быть, больше всех хочет поскорее начать игру, но молчит и лишь изредка нетерпеливо почёсывает одной ногой другую…

– Лучше и не просите, – говорит папа решительно. – Вот когда будет вести себя хорошо, тогда другое дело…

Ребята растеряны. Над широким подоконником виднеется печальное лицо Алика.

– Дядя Коля‑а‑а!!!

Все вздрагивают – так неожиданно врезается в тишину этот протяжный крик.

– Дядя Коля‑а‑а!!! – широко раскрыв рот, Юрка кричит хриплым, простуженным басом. Не в силах больше переносить томительного ожидания, он всё‑таки решился на этот отчаянный поступок. Почувствовав всеобщее внимание, Юрка морщится и яростно чешет ногу.

Папа с трудом прячет улыбку. Но ребята сразу замечают её и тоже улыбаются…

– Ха‑ха‑ха! – смеётся Костя. – Вот это Юрка! Как паровоз!

Ребята улыбаются, то и дело поглядывая на дядю Колю, подмигивают, толкают друг друга. Алик смотрит то на ребят, то на папу и тоже начинает робко улыбаться – правда очень осторожно, чтобы папа не подумал, что и он тоже радуется.

Но лицо папы уже строго, глаза серьёзны, губы поджаты. И Костя с беспокойством вертит головой.

– Дядя Коля, – повторяет он, – вот это Юрка, да?

Но дядя Коля неумолим: он уже не отвечает, он протягивает руку, чтобы закрыть окно…

– Мы в разбойников будем играть! – взвизгивает Нюрка.

Маленькая, растрёпанная, она смотрит с изумлением и укором: «Теперь ты понял, наконец, что Алика надо выпустить?»

– Меня дома всегда жалеют, – говорит она, – всегда!

Папа молча хмурится.

– Дядя Коля, – спрашивает Костя, – разве вам не жалко?

У Алика, который до сих пор стойко держался, начинает дёргаться подбородок. Он отворачивается и медленно, не оглядываясь, отходит от окна.

Петька, Нюра, Костя, растерянные и притихшие, смотрят на папу Алика. Никто уже не просит. Потом все поворачиваются и гуськом, неторопливо и с достоинством, удаляются.

– В последний раз, – говорит папа, покашливая. – В последний… Иди! Но смотри, если ещё раз…

Алик быстро вытирает глаза, кивает головой: «Да, конечно, если ещё раз…» – и пулей вылетает во двор.

Папа с облегчением вздыхает.

 

 

И. Пивоварова

 

Сочинение

 

Однажды нам велели написать в классе сочинение на тему «Я помогаю маме».

Я взяла ручку и стала писать:

«Я всегда помогаю маме. Я подметаю веником пол и мою посуду. Иногда я стираю носовые платки».

Больше я не знала, что писать. Я посмотрела на Люську. Она так и строчила в тетрадке.

Тут я вспомнила, что один раз постирала свои чулки, и написала:

«Ещё я стираю чулки и носки».

Больше я уж совсем не знала, что писать. Но нельзя же сдавать такое короткое сочинение! Тогда я написала:

«Ещё я стираю майки, рубашки и трусы».

Я посмотрела вокруг. Все писали и писали. Интересно, о чём они пишут? Можно подумать, что они с утра до ночи помогают маме!

А урок всё не кончался. И мне пришлось продолжать:

«Ещё я стираю платья, своё и мамино, салфетки и покрывало».

А урок всё не кончался и не кончался. И я написала:

«А ещё я очень люблю стирать занавески и скатерти».

И тут наконец зазвенел звонок!

…Мне поставили «пять». Учительница читала моё сочинение вслух. Она сказала, что моё сочинение ей понравилось больше всех. И что она прочтёт его на родительском собрании.

Я очень просила маму не ходить на родительское собрание. Я сказала, что у меня болит горло. Но мама велела папе дать мне горячего молока с мёдом и ушла в школу.

Наутро за завтраком состоялся такой разговор.

МАМА. А ты знаешь, Сёма, оказывается, наша дочь замечательно пишет сочинения!

ПАПА. Меня это не удивляет. Сочинять она всегда умела здорово.

МАМА. Нет, в самом деле! Я не шучу! Вера Евстигнеевна её хвалит. Её очень порадовало, что наша дочь любит стирать занавески и скатерти.

ПАПА. Что‑о?!

МАМА. Правда, Сёма, это прекрасно? – Обращаясь ко мне: – Почему же ты мне раньше никогда в этом не признавалась?

– А я стеснялась, – сказала я. – Я думала, ты мне не разрешишь.

– Ну что ты! – сказала мама. – Не стесняйся, пожалуйста! Сегодня же постирай наши занавески. Вот хорошо, что мне не придётся тащить их в прачечную!

Я вытаращила глаза. Занавески были огромные. Десять раз я могла в них завернуться! Но отступать было поздно.

 

Я мылила занавески по кусочкам. Пока я намыливала один кусочек, другой совсем размыливался. Я просто измучилась с этими кусочками! Потом я по кусочкам полоскала занавески в ванной. Когда я кончала выжимать один кусочек, в него снова заливалась вода из соседних кусочков.

Потом я залезла на табуретку и стала вешать занавески на верёвку.

Ну, это было хуже всего! Пока я натягивала на верёвку один кусок занавески, другой сваливался на пол. И в конце концов вся занавеска упала на пол, а я упала на неё с табуретки.

Я стала совсем мокрая – хоть выжимай!

Занавеску пришлось снова тащить в ванную. Зато пол на кухне заблестел как новенький.

Целый день из занавесок лилась вода.

Я поставила под занавески все кастрюли и сковородки, какие у нас были. Потом поставила на пол чайник, три бутылки и все чашки с блюдцами. Но вода всё равно заливала кухню.

Как ни странно мама осталась довольна.

– Ты замечательно выстирала занавески! – сказала мама, расхаживая по кухне в галошах. – Я и не знала, что ты такая способная! Завтра ты будешь стирать скатерть…

 

 

Олег Кургузов

 

Кто на кого похож

 

Учитель сказал нам:

– Каждый человек своим поведением напоминает какое‑нибудь животное… Один ленивый, как, например, медведь. Другой попрыгунчик, как заяц. Попробуйте нарисовать своих мам и пап в виде симпатичных животных. Это будет хорошая шутка, она развеселит ваших родителей.

Когда я пришёл домой, папа лежал на диване, читал газету и зевал. Я нарисовал его медведем в берлоге.

А тут мама возвратилась из магазина с тяжёлыми сумками. И я нарисовал её верблюдом с огромными тюками.

Мама и папа посмотрели на мои рисунки и рассмеялись. А потом мама спросила:

– Ты рисуешь для школы?

– Конечно! – сказал я. – Это такое задание.

– Ну! – сказал папа. – Зачем же выдавать домашние секреты?! Нарисуй меня лучше в виде бобра, который без устали строит дом. А мама пусть будет беззаботной порхающей птичкой.

Я так и сделал. Папу – бобром, маму – птичкой. И сдал рисунки учителю.

И тогда папу привлекли к ремонту школы. А маму заставили петь в родительском хоре.

Хорошая шутка получилась.

 

Джем твоего письма

(Сказка нежная)

 

Мальчик Киря печатал на пишущей машинке письмо своей бабушке. У бабушки было плохое зрение, и печатные буквы она разбирала легче, чем рукописные.

Мальчик Киря умел печатать на машинке только одним пальцем, поэтому он часто промахивался мимо нужной клавиши и нажимал не ту букву. Поэтому в письме у Кири было много ошибок.

Закончить своё письмо к бабушке Киря хотел фразой: «Ждём твоего письма». Но он перепутал очерёдность букв «Ж» и «Д», и у него получилось «Джем твоего письма».

Бабушке очень понравилось всё письмо внука. Но особенно ей понравилась последняя фраза: «Джем твоего письма».

«Значит, – решила бабушка, – для Кири моё письмо – это такое же счастье, как его любимый джем».

Бабушка прослезилась от радости и вместе с ответным письмом отправила внуку баночку его любимого клубничного джема.

А на бумажке, которой была закрыта баночка, она написала большими бабушкиными буквами: «Джему моего сердца».